Марина Тимашева: Во Всероссийском реставрационном центре имени Грабаря завершились работы над расписными потолочными перекрытиями часовен и церквей, которые встречаются только на Русском Севере. Рассказывает Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: По меркам истории русского иконописного искусства “кенозерские небеса” - явление нового времени. Возникли они в 17-м столетии, до наших же дней дошли лишь более поздние памятники такого рода. Тем не менее, эти “небеса” уникальны. Они встречаются только на территории Кенозерского национального парка, что в Архангельской области. Церкви и часовни, как и избы, ставили из дерева. Внутри таких храмов, вместо традиционных для русской церковной архитектуры куполов, возводили “небеса” в форме усеченной пирамиды. Каждая грань расписывалась то пришлыми, профессиональными мастерами, то своими, доморощенными. Серенькие снаружи, поскольку некрашеное дерево на воздухе быстро темнеет, внутри эти небольшие храмы многоцветны и оттого уютны. Говорит директор Реставрационного центра имени Грабаря Алексей Владимиров.
Алексей Владимиров: Там есть уникальные вещи, есть какие-то часовенки, куда только два человека может войти и, вообще, надо влезать, просто не войдешь во весь рост, уже кланяться кресту заставляют на ступеньке на первой, на пороге. Мои московские сотрудники, а особенно сотрудники нашего архангельского филиала, мы каждый год, так или иначе, организовываем туда экспедицию. 139 тысяч гектаров, 300 рек и озер - это район России, который и сохранился по своей сути, по своему быту, по своему обычаю только из-за того, что туда трудно добраться. Я, конечно, приветствую, если мы туда сделаем дороги, но такой красоты, может быть, будет меньше. Это - как всегда. Наши сотрудники там делали описи, какие-то вещи уникальные находили. И эти иконы, и скульптуры мы сейчас можем в Каргопольском музее видеть, в Рублевском музее тоже есть оттуда кое-что увезенное и показанное в экспозиции, в Архангельском музее - и весьма многое. Но нам сейчас, на последний этап, досталась уже поздняя часть русского религиозного творчества, и мы так же к ней очень тщательно относимся, как и к 17-му веку, потому академическая история искусств отсекает иконопись 17-м - началом 18-го века. Но, извините, она же продолжалась. Это тоже история русского искусства, хоть это 1881 год, но, тем не менее, это все существовало, бытовало и развивалось очень активно.
Лиля Пальвелева: 1881 годом датируется комплекс “небес”, который специально привозили в Москву для реставрации. Эти доски долгое время находились под прохудившейся крышей, так что рукотворные “небеса” были в тяжелом состоянии. Работы хватило для целого коллектива специалистов. Слово одному из них, реставратору 1-й категории Центра имени Грабаря Виктору Занозину.
Виктор Занозин: Я - реставратор по иконам, и даже закончил Богословский институт по специализации “иконописец”. У меня были самые угловые грани с изображением архангелов и херувимов. Так как они по краям и по углам расположены, они больше всех пострадали. Там было очень много испорченной древесины, ее приходилось просто кусками вырезать и заменять, при этом выправляя поверхность, на которой само изображение. Это моя работа от и до, начиная от укрепления красочного слоя, от удаления загрязнений с него, и заканчивая покрытием лаком и вощением оборота. Живопись была в удручающем состоянии.
Лиля Пальвелева: И все-таки живопись, хоть и держалась уже только на честном слове, почти полностью сохранилась. Наиболее сложные работы пришлись на тыльную сторону досок.
Виктор Занозин: Сама доска где-то до четырех сантиметров толщиной, иногда до пяти доходит, а я утоньшал ее. Живопись оставалась на своей древесине, а остальную древесину, разрушенную, я снимал и восполнял ее свежей древесиной.
Лиля Пальвелева: Из какого дерева выполнены оригиналы, и каким деревом вы замещали? Обязательно ли, чтобы это была та же самая древесина?
Виктор Занозин: Естественно. И, в общем-то, кончено, не из самой лучшей древесины это было сделано - из ели. Она хорошо смолистая и, вроде бы, должна противостоять и гнилостным процессам, и температурным перепадам, но она иногда изначально бывает с гнильцой, сама ель. И когда я вскрывал эту древесину, чтобы удалить, там внутри были просто пустоты и древесная мука такая - дунешь, и все это разлетается. Приходилось все это вычищать, потом укрепляющим составом пропитывать, и после этого монтировать куски свежей древесины, которая, естественно, была подобрана: елку надо заменять елью, или просто хорошей сосной.
Лиля Пальвелева: Для такой замены, говорит Виктор Занозин, совсем уж новая древесина не годится.
Виктор Занозин: Мы чаще ищем ту, которая уже “пожила”, что называется, она уже не свежая, а чтобы была, во-первых, высушенная хорошо и, естественно, чтобы она хотя бы десяток лет бытовала, то есть была усушена и устойчива, уже не трескалась. У нас было полгода, в общем-то. У меня была очень большая и тяжелая техническая реставрация по работе с основой, с восполнением, с выпрямлением основы, где ее покоробило. Она была местами сильно покороблена, почти как пропеллер, и это приходилось размачивать, класть под пресс, все это выравнивать, а иначе мы бы не смогли свести эти доски в единый щит, на котором это изображение. Она уже в таком виде, что она, может, лет пятьдесят-сто еще будет существовать в таком состоянии нормальном.
Лиля Пальвелева: Вы выполнили таковую кропотливую работу, а дальше, какова ее судьба?
Виктор Занозин: Просто вот так экспонировать их на стене - они смотрятся очень оторвано и непонятно. Они же - часть архитектуры, конечно, они должны вернуться именно в часовню, на то место, где они были. Собственно, мы имеем дело с музеем-заповедником. Музей гарантирует, что в этой же часовне создадут условия, когда на них не будет течь вода, падать снег или какие-то другие неприятные для них условия.
Лиля Пальвелева: Посмотреть, как отреставрировали “небеса” ручной работы, в Москву приехала директор Кенозерского национального парка Елена Шатковская.
Елена Шатковская: Мы возвращаем к жизни эти уникальные сооружения, и что очень важно, что в этот процесс включаются местные жители. Для них очень важно, что это их наследие, это предки их делали, создавали это самобытное культурное наследие. Наши бабушки становятся хранителями этих часовен, а наши мужичины стали персональными реставраторами. В чем трагедия нашего времени? Деревянное зодчество - самая самобытная часть культурного наследия России - находится на грани полного исчезновения. Уже не существует 80 процентов храмов деревянных, которые были зафиксированы до Октябрьской революции. И если в бюджете страны на эти цели запланировано всего лишь 40 миллионов рублей на этот год, по целевой федеральной программе Культура России и по программе Культура Русского Севера, то, что мы можем сохранить на эти деньги? Очень хочется, чтобы этот проект способствовал пониманию этого у принимающих решение инстанций, потому что речь идет не только о сохранении деревянного зодчества, не только уникальных “небес”, но и о сохранении русской деревни.
Лиля Пальвелева: Между тем, как выразилась Елена Шатковская, многие деревни Кенозерья уже прошли “точку невозврата”.