Кристина Горелик: Сегодня мы говорим о социальной рекламе, что она должна менять в обществе и почему у нее пока мало что получается?
В гостях у меня: Елена Тополева, директор Агентства социальной информации, Владимир Вайнер, официальный представитель международного фестиваля Клио Эвордс в России, куратор информационного сайта о социальной рекламе в России и регионах www1soc.ru, а также Гюзелла Николайшвили, руководитель «Лаборатории социальной рекламы».
Первый вопрос у меня по традиции личный: ваше потрясение от рекламы? Елена, давайте с вас начнем. Любую давайте возьмем – коммерческую, социальную, неважно. Может быть даже вы не в детстве, потому что у нас реклама на канале "2 х 2" началась первая коммерческая. Может быть год назад вы какую-то рекламу вспомните, когда вы были просто потрясены рекламой, в хорошем или негативном смысле – неважно.
Елена Тополева: У меня было несколько действительно потрясений от рекламы, и скорее это касается социальной рекламы, чем коммерческой. Одно из них было совсем недавно - это было во время нашей поездки в Америку в прошлом году. Как раз эта поездка была посвящена социальной рекламе, и нам там показывали лучшие мировые ролики социальной рекламы. Один из них был построен на сюжете, связанном с экстремальным спортом – серфинг. На доске человек по океану разъезжал, и просто на самом деле метафора была красивая, потрясающие яркие образы, и экстрим. Очень эмоциональная реклама, она настолько цепляет.
Кристина Горелик: Это была социальная реклама?
Елена Тополева: Да.
Кристина Горелик: А что она пыталась донести?
Елена Тополева: Вот этого я не помню. Кстати сказать, есть такой момент, что иногда выигрывают международные призы, получают всякие ролики, например, те же самые социальные рекламы, которые безумно креативные, яркие, но этот креатив иногда забивает содержание. Наверное тут тоже.
Кристина Горелик: Владимир, скажите, она тогда эффективная, если этот взрыв эмоций, такой эффект от рекламы нивелирует тот эффект, который должен быть социальный от этой рекламы?
Владимир Вайнер: Если говорить об эффективности, если цель стояла просто взорвать мозг, то эффективна. Но как правило, цели другие, и в этом случае подобная реклама, да и коммерческой много рекламы, которая проходит, мозг задевает, а что собственно хотела сказать – непонятно. Это в социальной рекламе процентов 80 непонятно, что хотели сказать, и в коммерческой тоже процентов 30.
Елена Тополева: Да, бывает. Кстати, я тоже начинаю вспоминать прекрасные образы, когда автомобиль на шарах спускается с неба. А какой автомобиль, спроси меня, я убей, не помню, но красиво.
Кристина Горелик: А что именно должна доносить реклама до людей, месседж какой у социальной рекламы, какой эффект должен быть?
Елена Тополева: Социальная реклама отличается от коммерческой тем, что она не продвигает никакие товары или услуги, она продвигает ценности, идеи и отношения, изменение отношения. Вот это самое главное отличие, там не должно быть никакого коммерческого интереса.
Кристина Горелик: Слушайте, я, извините, хоть убей, не могу понять, что такое социальная реклама. Потому что я посмотрела ее определение, социальная реклама, тоже ничего не поняла, потому что она не направлена на определенный круг лиц, она непонятно, о чем говорит. Если, допустим, коммерческая фирма, я видела социальные призывы, то, что вы говорите, но при этом огромный логотип коммерческой фирмы. А если коммерческая фирма, когда она рекламирует себя, она просто берет за основу какой-то социальный посыл к обществу, особенно, это, кстати, любят страховые компании делать. С одной стороны - это социальная реклама, с другой стороны - чисто коммерческая реклама.
Елена Тополева: Это другое дело. Тут очень просто отличить. Просто всегда надо смотреть, зачем, какова конечная цель этого сообщения информационного.
Кристина Горелик: А как я могу узнать, как обычный пользователь?
Елена Тополева: Обычный пользователь, кстати, не всегда и поймет. Если на самом деле там большими буквами в этой рекламе идет название какой-то фирмы коммерческой, а дальше идет любое сообщение социально важное, все равно скорее продвижение этой фирмы, оно происходит обязательно.
Владимир Вайнер: Здесь такая история. Вопрос действительно сообщения, как вы верно спрашивали в самом начале. Если речь идет о том, что в итоге эта реклама направлена на то, чтобы больше потреблять такого-то товара или выбирать из серии брендов такой-то бренд, то тогда это коммерческая реклама. Если же бренд вкладывает в продвижение какой-то другой идеи, кроме себя самого, улучшение качества жизни, каких-то решений в области ЖКХ, может быть в области экологии, может быть поддержки инициатив местного сообщества, но при этом указывается, что спонсор этой программы такой-то бренд, он вложил деньги в то, чтобы произвести, разместить может быть объявить конкурс на эту тему и так далее. И у нас по закону и разрешено именно поэтому статус спонсора указывать. То есть спонсор социальной информационной компании такой-то. Здесь проблема в том, что размеры не указаны и может быть на весь билборд этот способ, и где-то мелко нечитабельным шрифтом про то, что, оказывается, это акция. То есть это отсутствие, здесь и проблема законодательства, что не прописаны ни механизмы, не прописана ни четкость даже объемов эфира, размера и так далее.
Кристина Горелик: Я хотела Гюзеллу спросить, а как на Западе? Гюзелла, скажите, существует ли четкое определение, регулируется ли социальная реклама законодательно, каким образом отличают социальную рекламу от коммерческой?
Гюзелла Николайшвили: Я хотела пораньше вмешаться в разговор, потому что я хотела подправить собеседницу, которая находится в аудитории. По примеру России, действительно нужно смотреть, во-первых, чей логотип стоит в сообщении, пусть оно будет очень социальным. Например, реклама "Понимайте друг друга". Все знают, что это слоган "Мегафона". Но тем не менее, стоит коммерческий бренд и, конечно, это коммерческая реклама с социальным дискурсом. Очень хорошо, что социального дискурса стало так много сейчас в России. И коммерческая реклама, которая, естественно, преследует коммерческие цели, повышение репутации, улучшение имиджа, она использует социальный дискурс. Потому что социальный дискурс стал ценностью в обществе, слава богу.
Кристина Горелик: Это будет коммерческая реклама?
Гюзелла Николайшвили: Это коммерческая реклама. Я хочу, чтобы наши слушатели привыкли к такой формулировке и легче сортировали рекламу. Страховая компания – это коммерческая реклама с социальным дискурсом. "Сытый солдат - лучший защитник" - в 2003 году логотип СПС, конечно, это политическая реклама с социальным дискурсом. А вот то, о чем говорил Володя, действительно законодательно больше всего вызывает споров, потому что социальное сообщение, когда касается благотворительности в отношении детей-сирот, в отношении онкологических детей и стоит логотип коммерческой фирмы, очень крупного бренда, нужно смотреть на то, какая обратная связь заложена в рекламе. Если там заложены логотипы сайта, коммерческой организации, которой нужно оказать помощь, пусть стоит логотип коммерческой фирмы, которая помогает эту программу осуществить, но это будет социальная реклама, финансируют которую коммерческие организации. Это принято во всем мире, и это действительно нормальная совершенно практика, практика взаимодействия между всеми секторами общества для того, чтобы социальная реклама, и социальных проблем стало меньше.
Законодательно только что мы исследовали ситуациею с социальной рекламой в 27 странах мира, к счастью, такая возможность появилась. И мы посмотрели, что законодательно по-разному все страны относятся к социальной рекламе. Моя личная точка зрения: сильные страны, в которых социальная реклама существует больше 50, больше ста лет, например, США это иллюстрирует лучше всего, в сильных странах нет законодательства о социальной рекламе, нет законодательного регулирования, и многие процессы опираются на саморегулирующие организации. Это говорит о зрелости рынка. А в таких странах, в которых социальная реклама начинает только появляться, там, конечно, много и законных, и подзаконных актов, но социальная реклама слаба, и Россия к таким странам относится.
И я бы хотела как раз сказать один важный момент, который не учитывается, когда начинается разговор о социальной рекламе. Традиционный вопрос, с которого начинаются все интервью: почему в России так мало социальной рекламы, почему она такого плохого качества? Она еще очень мала. Социальная реклама - это не продукт, который можно за день построить как конструкцию, и она будет стоять веками – это живой организм. Мы не можем заставить ребенка тут же стать взрослым. Это зрелость общества, когда общество должно внести свою энергию свои ценности в воспитание этого ребенка, вот тогда социальная реклама будет взрослым организмом, который будет это общество менять, лечить и реформировать.
Кристина Горелик: Спасибо. Гюзелла только что говорила о том, что главный вопрос: почему социальная реклама в России, почему ее так мало и почему она такого качества. Действительно, согласна. И этот вопрос адресую вам, Елена.
Елена Тополева: Во-первых, хочу сказать, что, на мой взгляд, не все так плохо. И за последние годы, даже если посмотреть на этот срок, социальной рекламы явно стала больше, и она стала лучшего качества. И как это ни парадоксально звучит, мне кажется, во многом этому помог кризис.
Кристина Горелик: Почему?
Елена Тополева: Очень просто - почему. Потому что, наверное, и до этого были хорошие образцы, качественные образцы социальной рекламы, но им гораздо труднее было пробиться в эфир, например, телевидения российского. А сейчас стало гораздо меньше коммерческой рекламы из-за кризиса, и каналы стали охотнее брать социальную рекламу. Это первая причина, что просто она стала заметнее явно. Давайте включим первый канал, второй канал, другие каналы, посмотрим, увидим, что очень много рекламных роликов.
Кристина Горелик: Кстати, скажите, средства массовой информации вообще обязаны размещать? Существуют какие-то квоты, 5%, по-моему, средства массовой информации обязаны размещать социальную рекламу.
Елена Тополева: Есть такой нюанс, там не совсем все так в законе. Там фигурирует действительно 5%, но написано: в пределах 5% в законе.
Кристина Горелик: То есть дает возможность средствам массовой информации обходить этот закон.
Елена Тополева: Во-первых, поэтому, во-вторых, потому что их никто не проверяет вообще, то есть это декларация чистая. И на самом деле получается, что лежит на совести СМИ, насколько они размещают, публикуют социальную рекламу, и на их желании и на их умении такую рекламу найти, отобрать хорошую, качественную, показать ее.
Кристина Горелик: Каковы критерии отбора социальной рекламы в средствах массовой информации? Есть ли общие критерии?
Владимир Вайнер: Это как раз то, чего нет. И тем более, общего критерия нет точно. Каждое средство массовой информации, будь то телевидение, радио или газета, отбирает самостоятельно. Но при этом, на мой взгляд, если возвращаться к вопросу об удивлении от рекламы, очень интересная ситуация сложилась в России, когда высококачественные с дорогим, мега-дорогим продакшен ролики не пошли на федеральных каналах. Потому что они были сделаны так, что они фактически разрушали и отпугивали аудиторию телеканалов от себя. Такие жестокие, кровавые. Это очень хорошая, мудрая позиция медиа, самосохранение позиции в первую очередь, которая не пропустила абсолютно жесткие, непроверенные, не протестированные вещи. Поэтому критерием, наверное, является в данном случае просто такой может быть инстинкт руководителя СМИ к самовыживанию и к целям укрепления и расширения своей аудитории.
Кристина Горелик: Но это, получается, все равно отдано на откуп непосредственно самим руководителям, захотят они - поставят. Не захотят, они скажут: эта реклама не отвечает критериям, условно говоря, и у них есть возможность отказаться.
Елена Тополева: Я абсолютно согласна с тем, что Владимир сказал. Совсем недавно проходила такая интересная встреча в Федеральном агентстве по печати между некоммерческими организациями, которые создают сами социальную рекламу или заказывают ее, и средствами массовой информации, которые размещают. И мы обсуждали ровно эти вопросы, как они производят отбор, чем руководствуются, какие критерии. Выяснилось, есть одна хорошая новость и одна плохая. Начнем давайте с хорошей. Можно сказать, что здорово, что, во-первых, средства массовой информации пришли на эту встречу, раньше они вообще не приходили на такие встречи. Во-вторых, они начали задумываться об этом. В процессе разговора они сказали: да, наверное, действительно нам нужны какие-то критерии и процедуры. А плохая новость состоит в том, как сказал Владимир, что пока реально этих процедур, критериев нет, и очень часто действительно первое лицо принимает решение.
Кристина Горелик: Гюзелла, скажите, есть ли какие-то общие критерии именно качества отбора рекламы на Западе и актуальные темы, приоритетные в социальной рекламе?
Гюзелла Николайшвили: На Западе отработана система выбора приоритетной проблемы, которая решается, скажем, проблема года, и это не похоже на то, что у нас объявляется, либо ООН объявляет Годом ребенка, Россия объявляет Год учителя, как в этом году.
Кристина Горелик: В этом году еще год был безопасного интернета.
Гюзелла Николайшвили: Как раз был конкурс безопасного интернета. Это был локальный конкурс, политическая программа - это Год учителя, это правильно. Но такие направления, которые не основываются на запросах общества. Система, которая позволяет, прежде всего маркетинговая система и финансовые возможности, которые позволяют регулярные маркетинговые исследования официальных проблем общества, геополитических проблем общества проводить, они в ведущих странах, прежде всего США, Великобритания, Германия, Италия частично, они позволяют не наугад, не пальцем в небо выбирать приоритетную проблему, которая диктуется логикой, а они позволяют на основе исследований делать и выбирать проблему, как проблема национальной безопасности, проблема наркотиков, либо проблема трезвости за рулем в Америке, на которую направляются все средства, все усилия и все возможные ресурсы общества. И президент патронирует эту программу, в том числе он выступает с обращениями в эфире, и средства массовой информации охотнее включаются в решение этой проблемы, потому что предоставляется эфир безвозмездно и суммы адекватные времени, если бы это было оплачено деньгами, они превышают несколько миллиардов долларов. И тогда проблема решается.
Кристина Горелик: А что это за сумма, Гюзелла, я не поняла - это прибыль?
Гюзелла Николайшвили: Это сумма, которую бы заплатили рекламодатели социальной рекламы, если бы им пришлось платно размещать социальную рекламу в эфире.
Кристина Горелик: А там есть квота определенная на Западе, вот какой-то определенный процент социальной рекламы?
Гюзелла Николайшвили: Нет. Как раз тот самый пример, когда на саморегулирование рынка отдается.
Кристина Горелик: Допустим, есть благотворительный фонд, он хочет, чтобы его социальная реклама звучала больше, и он предлагает этому западному средству массовой информации оплатить ее. Как это будет выглядеть? Есть такая практика?
Гюзелла Николайшвили: Есть практика. Кстати, она появилась последние два-три года. Если рекламодатель социальной рекламы хочет контролировать время и, условно говоря, место размещения в эфире, он платит деньги и делает социальную рекламу, эффективность ее поднимает, контролируя за свои деньги. А с другой стороны, другая практика. Например, реклама церкви часто размещается не на бесплатной основе. Потому что прихожане все-таки приносят церкви немалый доход и не берут ее бесплатно. Они дают скидку 50%, но они все равно у рекламодателя, у церкви просят деньги за это. То есть система экспертизы на Западе в силу того, что у них опыт устойчивый и многолетний, она уже выработалась.
Кристина Горелик: Елена, скажите, в России пока такое сложно себе представить. До этого не было никакого регулирования социальной рекламы, средства массовой информации как на Западе не размещали, у них не было общих критериев, когда хотели - размещали, когда хотели - нет. Тут в России нужно регулировать, как вы считаете или нет?
Елена Тополева: Я считаю, что нужно пока, на том этапе развития, на котором мы находимся, нужно регулировать.
Кристина Горелик: А как сделать так, чтобы не зарегулировать? Я знаю, что в законодательстве всплыла такая формулировка, которая меня насторожила - это социально ориентированные организации. Я посмотрела, что она подразумевает под собой, и там, например, не увидела, социально ориентированные организации - это те, которые будут иметь возможность размещать свою рекламу, свой логотип.
Елена Тополева: Которые будут иметь возможность упоминаться в социальной рекламе. Это сейчас такое предложение есть, оно пока еще не принято.
Кристина Горелик: В списке, например, отсутствует среди этих социально ориентированных организаций правозащитные организации.
Елена Тополева: Есть они правозащитные организации уже входят. Вообще говоря, это очень широкий круг организаций, туда входят практически все некоммерческие организации за исключением государственных корпораций, которые у нас сегодня по закону относятся, как это ни смешно, к некоммерческим организациям. Представим себе любую государственную корпорацию, Роснано или что-то еще, которая просто таким образом может легко воспользоваться таким законом. В конечном счете этот закон о социально ориентированных, он сделан для того, чтобы в дальнейшем государство разными способами поддерживало эти социально ориентированные некоммерческие организации и уж никак не госкорпорации, конечно.
Сейчас есть самая главная проблема, что на сегодня у нас два законопроекта существует. Существует законопроект, предложенный рядом депутатов Государственной думы, в котором есть, на наш взгляд, на взгляд некоммерческих организаций, какие-то позитивные вещи, но есть вещи, которые нас категорически не устраивают. Предлагают разрешить упоминать в социальной рекламе только названия общественных объединений и никаких других организаций. Общественные объединения - только разновидность, вид некоммерческих организаций. Мы говорим: почему, например, фонд "Линия жизни" или фонд Чулпан Хаматовой, если этот закон вступит в силу, нельзя будет упоминать? Ведь это же повышает доверие к этой рекламе, если там упоминается организация, которая н слуху, которую знают. Если эта реклама исходит от какой-то организации, тем более с хорошей репутацией, пользующаяся доверием, то гораздо больше шансов, что такая реклама возымеет действие. Поэтому мы считаем, что положение законопроекта депутатского, думского неправильное, поэтому мы предлагаем другое, мы предлагаем свой вариант. У нас, кстати, есть саморегулируемая организация, мы создали несколько лет назад, как раз наши организации входят в коалицию некоммерческих организаций по содействию развития социальной рекламы.
Кристина Горелик: То есть вы сообща отстаиваете свои интересы.
Елена Тополева: Почему мы согласны друг с другом.
Кристина Горелик: Не во всем вы согласны. То, что касается определения, не все согласны.
Елена Тополева: Это нормально, мы спорим.
Владимир Вайнер: Кстати, если говорить о тематике и приоритетах, то как раз в большинстве стран эти приоритеты определяются именно некоммерческими организациями. Либо государство делегирует советам, и совет уже распределяет рекламу. Либо государство определяет реестр, как сейчас возможно в России, реестр некоммерческих организаций, который и инициирует рекламные компании, социально-рекламные. Но при этом само государство, как правило, приоритеты эти почти не ставит, максимум оно финансирует исследование проблемных горячих точек, на которые потом, общественные организации ориентируясь, разрабатывает социальную рекламу.
Кристина Горелик: В России, вы считаете, какая актуальная тема, которую должна продвигать социальная реклама?
Владимир Вайнер: Коррупция.
Кристина Горелик: Елена, у вас?
Елена Тополева: Жестокость по отношению к детям.
Кристина Горелик: Гюзелла, у вас?
Гюзелла Николайшвили: Образование – это самая горячая тема.
Кристина Горелик: Социальная деревня «Данилково» будет построена в 80 км от Москвы по Волоколамскому шоссе. В ней будут проживать повзрослевшие дети с такими тяжелыми заболеваниями, как шизофрения, аутизм, эпилепсия.
в России для особенных детей после смерти их родителей дорога одна – в интернат до конца своей жизни. Для домашнего ребенка, выросшего в семье, где о нем заботились, такое будущее мучительно. Поэтому родители особенных детей, которые беспокоятся за их будущее, приняли решение создать уникальный для страны комплекс. В этом начинании их поддержал Центр лечебной педагогики, рассказывает его глава Роман Дименштейн.
Роман Дименштейн: Мне кажется, что эти проекты сейчас будут по необходимости возникать со всех сторон. Потому что очень остро стоит такая проблема: родители знают, что по-прежнему наши интернаты психоневрологические, соцзащитовские находятся в ужасном состоянии и держат там детей в ужасных условиях. И все ужасно боятся этого страшного контраста, этого перелома судьбы, когда человек воспитывается в семье, ему дают образование, какое возможно, его вводят в мир профессий, а сейчас все больше и больше возможностей для семьи возникает, и люди не просто сидят дома, они развиваются, работают. А после этого жизнь кончается с уходом родителей.
Кристина Горелик: А были такие у вас ситуации?
Роман Дименштейн: Конечно. Мы начали 20 лет назад. Начали заниматься детьми в каком-то возрасте. Время идет, вырастают ребята, родители становятся старше и у всех организаций, которые в этой сфере заняты, естественно, обостряется проблема. Уже взрослые люди, которые, тем не менее, не могут полностью вести себя сами по жизни, не могут быть полностью автономными, не могут полностью управлять своим имуществом, распоряжаться своим временем и так далее, их единственное, что ждет, без альтернатив пока что – это страшный интернат.
Кристина Горелик: Организаторы социальной деревни «Данилково» хотят создать достойную жизнь человеку с ограниченными возможностями, тогда, когда он повзрослеет и по разным причинам уже не сможет жить в семье, а также после смерти его родителей.
На территории этой деревни будут располагаться ремесленные мастерские, творческие студии. Обстановку постараются максимально приблизить к домашней. Ведь это дети, которые привыкли жить в семье. С одной стороны, эти люди не способны материально обеспечить себя и нуждаются в попечении, а с другой привыкли жить в обществе, ценят человеческие отношения и хотят чувствовать себя полноценными людьми, необходимыми и занятыми, приносящими обществу посильную пользу.
Для того, чтобы оформить землю и начать реализовывать проект, необходимо было создать благотворительную организацию. Так родился на свет Фонд «Жизненный путь». Беседую с ее представителем Екатериной Башта, а также родителями Ириной и Мариной, имеющих особенных детей и горячо поддержавших проект Социальная деревня «Данилково».
Ирина, сколько вашему ребенку лет?
Ирина: 18 лет.
Кристина Горелик: Вы за него боитесь? Вы сейчас думаете о его будущем?
Ирина: Конечно, думаю. Поэтому я принимаю активное участие в этом проекте. Что будет дальше? Любых родителей волнует вопрос, больной ребенок или здоровый, с проблемами, не с проблемами – что будет дальше?
Кристина Горелик: Он с вами живет?
Ирина: Конечно. Куда деваться?
Кристина Горелик: А говорил, что хочет отдельно жить, потому что взрослый уже, ему 18 лет?
Ирина: Он от нас устает. Он всегда уточняет, не собираемся ли мы куда-нибудь на субботу-воскресенье уехать подальше от него. Конечно же, у них такие же потребности как у нормальных детей. Сейчас подростковый возраст с такими же проблемами, неприятие родителей, приятие приятелей. Повторю, что у меня тяжелый ребенок, он плохо говорит, у него аутичные проблемы. Но то, что надо же дальше, он должен развиваться. Заканчивается школа, он должен работать, чтобы личность развивалась. Потому что все родители, все педагоги вложили очень много сил в этих детей, чтобы они пошли в школу, чтобы они заговорили, чтобы они что-то начинали делать.
Кристина Горелик: А здесь в Москве нет возможности ему работать?
Ирина: К сожалению, нет. Потому что все же это дети с тяжелыми нарушениями развития и они не могут работать самостоятельно, им нужна постоянно работа с поддержкой. Он не может добраться, например, до работы. И я каждый день 9 класс вожу в школу и забираю из школы сама. Он не может передвигаться на улице самостоятельно, он не может передвигаться в метро. Тяжелые дети, которые и работать не смогут самостоятельно. Они хотят работать, их надо постоянно поправлять. Они, конечно, не смогут выполнять высокоточные операции, но ребята делают довольно-таки интересные вещи. И они имеют какую-то ценность. Получается, при должной поддержке, при правильном построении задач работы все эти дети могут, но надо очень аккуратно вводить в работу, чтобы не было отторжения, потому что это аутизм. Сегодня здесь не понравится, значит не понравится на всю жизнь здесь. Все это очень аккуратно. В центре есть этот опыт.
Кристина Горелик: Марина, вы не опасаетесь, что когда будет этот замечательный проект Социальная деревня "Данилково", там дети должны и жить, и работать, предполагается, не опасаетесь вы, что ваш ребенок не сможет работать? Сколько вашему ребенку лет?
Марина: 18. Я хочу сказать, что несмотря на то, что они имеют достаточно сложные диагнозы, в частности, мой ребенок имеет диагноз аутизм, который когда-то влек за собой такое клеймо, как необучаемый, тем не менее, я считаю, они тоже развиваются. И сравнить ребенка пять лет назад и сегодняшнего ребенка невозможно практически.
Кристина Горелик: То есть прогресс идет?
Марина: Безусловно. Еще такой немаловажный момент – это безопасность существования. Даже ребенок, который мог бы ходить на работу, мог бы самостоятельно что-то делать, оставаясь один, без присмотра. Его жизнь никем не контролируется, не поддерживается, то есть его могут обмануть, его могут выкинуть из квартиры, с ним еще что-то могут сделать. Я думаю, что в первую очередь я очень боюсь за его безопасное существование, не говоря о том, что он не готов к самостоятельной жизни, но даже в том случае, у тех родителей, у которых более продвинутые дети и которые прошли может быть более долгий путь и достаточно успешно, все равно сердечная боль остается. Наше общество не настолько цивилизованно и доброта далеко не у всех в сердцах, иногда психически здоровым людям очень сложно выжить, а что говорить о тех, кто изначально сильно ущемлен в плане психического здоровья.
Ирина: Детей рождается много таких, и куда их дальше девать, никто не знает.
Екатерина Башта: Ведь рождаются дети иногда совершенно здоровые и в раннем детском возрасте никак не проявляется.
Марина: Если только эта проблема, если нет совокупности. Уже само по себе проблема. Один аутизм хватает для того, чтобы родителям на всю жизнь озадачиться будущим своего ребенка.
Кристина Горелик: То есть вы узнали об этом потом?
Марина: В три года мы только узнали и то до трех лет диагноз такой не ставился.
Екатерина Башта: Хочу добавить, потому что, мне кажется, уникальность этого проекта и сила в том, что с самого начала не сверху придумывался и начал строиться, а та концепция, которая создается жизни там, она учитывает по возможности мнение и родителей, и детей, и специалистов. Будет деревня на 50 человек. Мы специально делаем небольшую деревню, чтобы там можно было создать такую общинную, семейную жизнь.
Кристина Горелик: Боюсь, что желающих будет намного больше.
Екатерина Башта: Прекрасно, пусть будут разные инициативы, это одна из инициатив. Чем больше будет подобных инициатив, необязательно только в области, в городе, социальные квартиры и так далее, тем будет лучше, должно быть много разных начинаний. Мы делаем это на 50 человек, 5 домов, в каждом доме 10 проживающих молодых людей с особенностями, плюс сопровождение. И в этой деревне будет отдельный корпус большой под мастерские, чтобы там можно было работать. И не только под мастерские, это будет пространство клубно-общинной жизни, где можно будет встретиться, провести вместе какое-то время. Мы так же считаем принципиально, чтобы это не было закрытое место только для тех, кто там проживает. По возможности будем его делать максимально открытым.
Кристина Горелик: А не боитесь, что общество еще готово принять очень доброжелательно? Часто бывают агрессивные настроения в обществе, к сожалению.
Екатерина Башта: Мы, с одной стороны, боимся. И когда с родителями обсуждаем – это один из сильных страхов. Но мы считаем, что гетто и закрытое место создавать неправильно, в том числе и для самих ребят, которые там живут. Они не должны себя чувствовать в изоляции. Должна быть какая-то система безопасности, контроля и так далее, но это принципиально, что это не должно быть гетто и не должно быть закрытое место.
Кристина Горелик: Вы не боитесь?
Марина: Вы знаете, я хотела еще немножко по-другому поводу. Вы говорили о том, что 50 человек – это совсем немного и что делать остальным. Имейте в виду, что все начиналось с такой крошечки. Когда мой ребенок поступал в школу, аутистов в школу не брали, считали, что они учиться не смогут и делать им там нечего. В школу был набран 1 класс аутистов, их было всего 5 человек. И то этот класс был экспериментальным и никакой гарантии того, что в этой школе мы продержимся, у нас не было. Год мы жили в подвешенном состоянии. Проучившись год, мы учимся 8 год, класс существует, школа существует и начали набирать других детей. По этой аналогии я хотела бы сказать, что, дай бог, и я надеюсь, что тот проект, о котором мы говорим, это будет первым прецедентом.
Ирина: Нужен пример. Всегда легче идти за примером.
Кристина Горелик: Я беседовала с представителем Екатериной Башта, а также родителями Ириной и Мариной, имеющих особенных детей, и поддерживающих идею создания Социальной деревни «Данилково».
Проблема обустройства повзрослевших особенных детей действительно стоит остро: к примеру, согласно сухой статистике, на тысячу родившихся приходится от 20 до 30 детей, страдающих аутизмом.
Всего, по официальным данным, в России проживает около 600 тысяч детей-инвалидов. Экспертное сообщество уверено, что цифра как минимум в два раза больше, ведь не все дети своевременно проходят
медицинское обследование, что затрудняет как выявление заболеваний, так и своевременное установление детям инвалидности. Большинство детей с нарушениями развития живут с родителями. Но как быть после их смерти? Социальные деревни во всем мире призваны уберечь таких детей от интернатов и дать им возможность продолжить жизнь в обстановке, максимально приближенной к домашней.
В прошлом выпуске программе "Третий сектор" я рассказывала о том, что Британский медицинский журнал «Ланцет» отозвал статью врача Эндрю Уэйкфилда о вреде детской вакцинации. В этой статье говорится о том, что одной из причин кишечных расстройств и развития аутизма у детей может быть комбинированная прививка против кори, краснухи и свинки. В ходе расследования Генеральным медицинским советом Великобритании выяснилось, что исследования, которые проводил Уэкфилд, были недобросовестными, а за свои сомнительные эксперименты с детьми исследователь получил 50 тысяч фунтов от коллегии юридической помощи, которая в то время вела судебные дела родителей детей аутистов. Сам врач категорически отрицает все обвинения, а Генеральный медицинский совет Великобритании на этой неделе начал рассмотрение вопроса о лишении его лицензии на медицинскую деятельность.
Со мной в студии автор медицинской рубрики Ольга Беклемищева. Ольга, но ведь в России родители отказываются делать своим детям прививки, потому как слышали много раз о том, что на детях пробуют новые вакцины, часто не соблюдают всех необходимых требований к вакцинации и просто не говорят о противопоказаниях, что может привести к разным осложнениям у детей.
Да и вообще в России столько много обязательных прививок, Нельзя ли часть прививок убрать? Неужели все они нужны? Вот например, прививка против гепатита В. Недавнее нововведение. Делают ребеночку сразу после рождения, потом еще три раза, она очень болезненная, еще в подростковом возрасте, разве настолько велик риск заразиться гепатитом, который, насколько мне известно, передается только через кровь, или это не так? Или прививка от свиного гриппа, столь модная сегодня…
Ольга Беклемищева: Гепатит В не только через кровь передается, но и через другие жидкости. А прививка от гепатита В имеет очень большое значение. С момента введения прививки в практику удалось снизить заболеваемость в 16 раз – с 48 случаев на сто тысяч населения до 3 случаев на сто тысяч. А самое важное, она имеет и противораковую активность. То есть если сейчас вы сделаете ребенку прививку от гепатита В, то потом он не заболеет определенным видом рака печени. Я думаю, что ни один родитель в здравом уме не желает своему ребенку вирусного цирроза или ракового перерождения. Поэтому прививаться, прививаться и прививаться. Единственное ограничение – не надо прививаться, когда ребенок простужен, дает высокую температуру или если у него есть аллергия на куриный белок. Но это очень редкий случай. Во всех остальных случаях можно прививаться. А что касается вашего вопроса о количестве прививок и про прививку от свиного гриппа, то я лучше передам слово профессору Владимиру Таточенко, старейшему эксперту ВОЗ России, педиатру со стажем, превышающим длину моей жизни.
Владимир Таточенко: Свиной грипп был. Он сейчас немножко успокоился, но он будет обязательно. Поэтому, я считаю, что прививать нужно от свиного гриппа. Никто от этого не пострадал, вреда от этого не будет, польза, уверен, что будет. Пандемия вышла не такая страшная, как казалось бы. В Америке полторы тысячи человек умерло от гриппа. У нас тоже несколько десятков человек умерло от гриппа. Поэтому то, что отказываются, паника когда идет, все говорят – давай вакцину, паника кончилась, не хотим вакцинироваться. Это неумная точка зрения.
Ольга Беклемищева: Отсюда возникает второй вопрос: вот эти все громадные программы вакцинации, которые у нас государство достаточно исправно выполняет. Как их оценивать? Может быть действительно людям уже не надо?
Владимир Таточенко: Я вам скажу: например, если взять дифтерию, в 95 году было 40 тысяч случаев, 5% умерло. В прошлом году было 14 случаев. Давайте кончим вакцинировать, опять будет 40 тысяч. Корь в 93 году было 75 тысяч случаев, в прошлом году 27, забыли, что такое корь. Свинка, от которой бесплодие бывает, у нас очень любят говорить насчет бесплодия, было 145 тысяч случаев, в прошлом году меньше тысячи.
Ольга Беклемищева: То есть на самом деле программа вакцинации эффективна?
Владимир Таточенко: Давайте выключим электричество – оно убивает. Давайте перестанем ездить на автомобилях, потому что бывают травмы и погибают люди. Прививки – это абсолютно необходимое детище цивилизации. Если мы прекратим сейчас прививать, у нас будет сплошной мор. Об этом даже говорить не стоит. И чего бояться прививок, когда от них никто не помирает. Страдают единицы. Мы собираем все данные о прививочных осложнениях. Можете себе представить, что при том числе противников вакцинации ни один случай не уйдет никуда. Так вот у нас единицы серьезных осложнений. Основная масса из 500-600 осложнений, которые бывают, это обычная реакция на БЦЖ, когда образуется язвочка или образуется небольшой глазничок, все остальное – это единичные случаи. И мы их боимся. У нас были неприятности с прививкой от полиомиелита, но уже два мы прививаем хорошие вакцины, государство пошло на большие затраты, и мы в прошлом году не имели ни одного случая осложнений прививок против полиомиелита. Мы сейчас говорим не о том, что нужно эти прививки, они абсолютно необходимы. В Англии перестали, снизили охват прививками от кори, благодаря этим умникам, которые возражали. Ну и что, у них каждый год регистрируется полторы-две тысячи случаев кори. И есть смертные случаи от кори. А у нас было 27. Плохо это или хорошо? Понимаете, этот вопрос даже ставить не нужно, нужно ли нам центральное отопление? Давайте печки топить, буржуйки поставим. Другой вопрос, почему у нас только 10 прививок в календаре, а в Америке 16?
Ольга Беклемищева: Почему?
Владимир Таточенко: Потому что наше руководство не сдвинулось с места и не поняло важности профилактики ветряной оспы, пневмококковой инфекции, папилломо-вирусной инфекции, от которых человечество очень сильно страдает. И вот о чем надо говорить. Американцы, у них больше денег, они мгновенно включают в свой календарь все новые вакцины. И у них уже 16, а у нас только 10.
Ольга Беклемищева: Возвращаясь к этой разнице, по поводу вакцины против папилломы шейки матки, о нем еще недостаточно знают, только в Москве.
Владимир Таточенко: Она дорогая вакцина. Я недавно покупал красную икру, она тоже дорогая, но покупают ведь. Хотя я люблю больше селедку, она дешевле. Она дорогая, но ведь это вакцина, которая спасет наших женщин через 20 лет от повального рака шейки матки, которым заболевает ежегодно десятки тысяч женщин. И есть возможность ее тремя уколами абсолютно безвредными предотвратить. Но это нужно быть полным идиотом, чтобы говорить, что нас отравить, наших девчонок хотят вогнать в бесплодие или какие там говорят глупости по этому поводу. Обвинять врачей, что они с этого что-то имеют. Ничего мы, кроме неприятностей, от этих прививок не имеем. Но мы это делаем. Мы это делаем не потому, что нам за это платят, нам ничего не платят за прививки, поверьте, ни один врач не получил ни одной лишней копейки за прививку. Но это единственный, если говорить серьезно, единственный действенный метод профилактики, все остальное – закаливание, размахивание руками и прочие витамины – все это липа, это ни от чего не помогает, ни от чего не защищает.
Ольга Беклемищева: Так что российских детей прививают даже меньше, чем в Европе и Америке. А ведь детям жить в мире, где продолжительно жизни будет зависеть в том числе и от количества прививок, сделанных им сейчас.
Кристина Горелик: Социальное жилье в Европе приобретает все более интересные формы. Если в России думают, как создать первые дома для особенных детей, то в Германии и в Великобритании в центре внимания – представители секс-меньшинств и молодых мам с неблагополучным прошлым. Все подробности – в нашей следующей рубрике Европейские социальные новости.
В Германии в Кельне появился первый дом для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, сообщает радиостанция «Дойче Велле». Другие дома могут быть построены в Берлине, Гамбурге и Мюнхене. У проекта есть противники, которые считают, что такие дома способствуют изоляции сексуальных меньшинств от общества. Сторонники же настаивают на том, что жить и вести быт лучше в окружении себе подобных. Ответственный референт по социальным вопросам городской администрации Кельна Марлис Бреденхорст одобряет проект и считает, что у каждого человека должна быть свобода выбора, в том числе с кем и как ему жить, сообщает «Дойче Велле».
Разработкой и реализацией проекта занималась организация «Вилла андерс» (или «Другая вилла»). «Замысел разместить под одной крышей геев и лесбиянок возник еще в 2003 году», – рассказывает Лиза Вайс, член правления «Вилла андерс». Она добавляет, что только в 2006 году удалось найти для этого проекта инвестора. Им стала кельнская строительная фирма «ГАГ Иммобилен АГ». Компания предоставила финансовую поддержку с условием, что 20 из 35 квартир получат статус социального жилья для геев и лесбиянок с невысокими доходами, отмечает «Дойче Велле».
Строительство дома началось в 2008 году. А в декабре 2009 года все 35 квартир были готовы. В доме поселились люди самых разных возрастных и социальных категорий, от 25 до 60 лет и старше, пары и одинокие, лесбиянки и геи, здоровые и инвалиды, получатели социальных пособий и преуспевающие люди. Большинство жильцов дома работают, имеют разные профессии и политические взгляды, подчеркивает «Дойче Велле».
Но все они испытывают благодарность за то, что появился такой проект. «Закрыв за собой дверь, я оказываюсь в зоне собственной свободы. А если мне захочется быть среди своих, то нужно всего лишь выйти из своих четырех стен», – говорит жительница дома Ивон. «В новом доме никто не станет задавать ненужных вопросов», – считает ее сосед Дитмар Гере. «Я благодарна жителям этого дома за то, что они приняли меня и моего друга в свою большую семью» – говорит Петра, которая раньше была бездомной. Жилец дома Йохан Вебер думает о старости и о том, что случится, если он серьезно заболеет. Ему хочется, чтобы за ним в случае необходимости ухаживали, и он хочет воспользоваться услугами специально организованной сообществом геев службы по уходу за больными. Такие же мотивы и у другого жильца дома, инвалида Альфреда Хамша. «Живя в этом доме, знаю: если в моих окнах утром не поднимутся жалюзи, это сразу заметят соседи», – отмечает Лиза Вайс.
Один квадратный метр в доме «Вилла андерс» стоит около 10 евро, а арендная плата колеблется от 300 до 780 евро в месяц, заключает «Дойче Велле».
А в Великобритании правительство совместно с организацией «Фойер Федерейшн» внедряет проект специальных «молодежных» домов с отдельными квартирами, сообщает газета «Таймс». «Фойер Федерейшн», которая занимается поддержкой молодежи, постаралась сделать жизнь обитателей этих домов максимально домашней и комфортной. В них кроме отдельных квартир есть охрана, дружелюбный персонал, компьютеры, детская комната с книгами и игрушками, прачечная, большая общая комната и кухня, где можно учиться готовить. В целом дом подобного типа – нечто среднее между родительским домом и собственной квартирой, пишет «Таймс».
Изначально премьер-министр Гордон Браун предложил размещать в таких домах тех мам, которым только 16 или 17 лет. «Если 16-тилетняя мать получает ключи от обычной городской квартиры, где предоставлена сама себе, – это неправильно», – заявил Браун. Позднее квартиры в социальных домах предложили еще и молодым матерям с неблагополучным прошлым, рассказывает «Таймс».
Эмма Джил уже около года живет в одном из таких социальных домов в городе Блэкберн в графстве Ланкашир. Ее выгнали родители, потому что до беременности она употребляла алкоголь и наркотики. «Без такой поддержки мне было бы гораздо труднее. Здесь не скучно, всегда есть какие-то дела, и я чувствую себя независимой. В следующем году я вернусь в колледж, чтобы закончить курс по специальности парикмахера», – сказала Джил.
Шелли Джеори, которая сейчас ждет ребенка, благодаря социальному дому в Блэкберне получила диплом косметолога. «Моя мама употребляла наркотики. Я не могла готовить уроки дома, потому что там постоянно была полиция. Если бы я там осталась, то могла быть вовлечена в историю с наркотиками. Я решила поселиться здесь, чтобы быть независимой и готовить себя к тому, что у меня будет собственная квартира. Самостоятельная жизнь позволяет мне более уверенно переносить беременность», – сказала Джеори.
Живущая там же с двумя годовалыми сыновьями-близнецами Кэйли Белл собирается пойти учиться в университет. Она поселилась в социальном доме из-за жестокого обращения с ней отца ее детей. «Я думала, что этой жестокости не будет конца, пока не попала в социальный дом. Это сделало меня намного более независимой, здесь я почувствовала себя в безопасности и смогла взглянуть вперед. Теперь я считаю себя хорошей матерью, и когда-нибудь я обязательно заработаю деньги на свой собственный дом», – сказала Белл.
Проблемы молодежи постоянно обсуждаются в британском обществе. «Молодежь определенно нуждается в доме, поддержке и в некотором трамплине во взрослую, независимую жизнь, учебу и работу. Не у всех это есть. И мы заполняем этот пробел», – цитирует слова представителей организации «Фойерс Федерейшн» газета «Таймс».