В галерее "ArtPlay" открылась выставка "Pan-Barentz", посвященная Баренц-региону, или Баренцево-Евроарктическому региону. Это выставка современного искусства, которая во многом иронично обыгрывает экономические, политические и социальные проблемы региона.
Свобода в "Цурцум-кафе" на "Винзаводе". "Винзавод" - это место, где демонстрируется современное искусство. Рядом с "Винзаводом" находится галерея "ArtPlay", где открылась выставка "Pan-Barentz", посвященная Баренц-региону, или Баренцеву-Евроарктическому региону. Это выставка современного искусства, которая во многом иронично обыгрывает экономические, политические и социальные проблемы региона, который образовался в 93-м году, в него входят северные области России: Мурманская, Архангельская, Республика Коми, Ненецкий автономный округ и Республика Карелия. Регион включает в себя некоторые области Норвегии, Швеции и Финляндии.
За нашим столом – Владимир Баранов, биолог, старший научный сотрудник Института океанологии Российской Академии наук и водолазный врач; Владимир Федорович Старков, профессор, заведующий группой арктической археологии Института археологии Российской Академии наук; куратор выставки "Pan-Barentz", арт-директор компании "Девушки на мосту" Любовь Кузовникова; Марина Южанинова, директор Кочующего Северного кинофестиваля; Максим Павлов, заместитель директора Музея кино, он делал кинофестивали в Норильске; поэт и журналист Константин Рубахин и художник Александр Шабуров, участник выставки "Pan-Barentz".
Владимир Старков: Я хотел бы сначала сказать о том, что такое Русский Север и как он идентифицируется с понятием Баренц-регион. Полностью никогда не было идентифицировано как одно понятие Русский Север и регион Баренцева моря. Лучше говорить не "Баренц-регион", а "регион Баренцева моря". Но чтобы было яснее, речь идет о Баренцевом море. И не только о материковых территориях, но и об островах, которые примыкают к этому региону. С востока это Новая Земля, с севера – архипелаг Шпицберген, которые в течение нескольких столетий были объектами активной колонизации, прежде всего, со стороны русских людей.
Сейчас мы не можем уверенно говорить о том, что архипелаг Шпицберген тоже входит в понятие "Русский Север". Это все-таки остается в порядке исторического термина. Этот район Арктики был открыт русскими поморами, и это произошло в конце XV – начале XVI века, что подтверждают и археологические исследования на Шпицбергене, где есть большое количество памятников середины, второй половины XVI века. Но сейчас, когда архипелаг стал территорией, находящейся под протекторатом Норвегии, мы уже не можем так говорить. Только в историческом плане можно говорить, что это входило в понятие "Русский Север". А в XVII веке, как известно из исторических источников, русские ходили на Шпицберген, добывали там моржей и других животных, а архипелаг официально был русской территорией. И когда однажды арестовали на Новой Земле шведа, который туда пошел в поисках новых территорий, совершая плавание на восток, шведское правительство попросило его вернуть обратно. Тогда поступил ответ: он пришел на Новую Землю, а то, что вы ссылаетесь на то, что он ходил на архипелаг Шпицберген, то это русская территория. То есть в XVII веке официально предполагалось, что эта территория принадлежит России.
Но все было намного сложнее, потому что в XVII веке там вместе с русскими параллельно проводили работы и голландские, датские, английские и другие китобои. И идентифицировать на сто процентов регион Баренцева моря и Русский Север невозможно. Это отдельная территория. Русский Север охватывает, если говорить о его западной части, побережье Ледовитого океана и Новая Земля – вот это можно относить официально к понятию современного Русского Севера.
Максим Павлов: Могу сказать, что меня больше всего волнует в этой проблематике. Это такое ощущение, может быть, потому, что я попал на Север не ребенком, я абсолютно московский мальчик, я никогда в жизни не думал, что я окажусь за Полярным кругом. Было какое-то острое ощущение, что там тоже есть часть твоей родины. Причем это не высокие слова. И есть люди, которые от этой родины оторваны в силу каких-то объективных причин, сложившихся в последнее время. Не случайно практически все они принимают нас как людей с материка, и возвращаемся мы потом снова на материк.
И вот эта некая периферийность сознания, периферийность географическая и необходимость ее преодоления, если хотите, необходимость новой культурной экспансии – мне кажется, это та задача, без решения которой мы не решим никакие экономические задачи. Потому что как только приходит на Север человек со своей хозяйственной деятельностью, в тот же самый момент приходит и культура. И эти понятия разделить невозможно. Для меня важнейшим является вопрос о нашем культурном присутствии на Северах и о культурной политике государства в этой области. Для того чтобы сохранить своеобразие коренных народов Севера, удивительным образом поддержать то, что есть наследие советской культуры, вот той интернациональной культуры, которая сложилась в ХХ веке, и которая там представлена, в первую очередь, в крупных городах и промышленных поселках. И привнести туда какие-то новые элементы новой культуры, которые могут в определенной степени вступить в диалог с местной культурой и советской, и аборигенной, и оживить ситуацию на Северах.
Александр Шабуров: По-моему, есть три модели делания таких фестивалей. Первое – это культурная колонизация. Мы все жили в Советском Союзе, то, что нас окружало, нам казалось отстоем, и мы все хотели жить как на Западе. И все беззаветно любили современное искусство как приобщение к западной культуре. У нас и по сию пору бывают такие выставки, когда где-то глубоко в провинции столичные деятели делают элитистские фестивали. То есть: "Вы – провинциалы, которым это все очень интересно, которые чувствуют свою оторванность от каких-то культурных столиц. Вы это должны все схавать, потому что мы – элита, и задаем какие-то иконы стиля, а вы должны как-то пассивно к этому приобщиться".
Второй тип – это экономическая экспансия, когда какой-нибудь, грубо говоря, новый капиталист где-нибудь на Севере покупает какое-нибудь градообразующее предприятие. Раньше это предприятие содержало весь регион, все тамошние больницы, Дворцы культуры, библиотеки и тому подобное. А сейчас выясняется, что этому капиталисту на фиг все эти Дворцы культуры и библиотеки не нужны. И что делать с этими людьми, которые живут в регионе? Они все живут, грубо говоря, на подножном корму. Но, безусловно, они всем этим недовольны. Но сами они свое недовольство вербализовать не могут. Обычно этим занимается интеллигенция. И чтобы интеллигенция, не дай Бог, не выказывала какое-то недовольство, как эти работники, для них делают какие-то фестивальчики, чтобы приезжали московские гости, чтобы интеллигенция чувствовала себя приобщенной к этой московской культуре, и в общем, грубо говоря, все были довольны.
И третий тип – это как раз та выставка, о которой мы сейчас говорим. Люба Кузовникова живет в Киркенесе, это самая северная точка Норвегии. Нужно лететь в Мурманск, а из Мурманска еще 5 часов на такси или попутной машине по вечной мерзлоте пилить в этот самый Киркенес. И пока ты в этой машине едешь… даже я, северный человек, но у меня отмерзает все, что только можно. И это городишко, где полгода – полярная ночь, полгода – полярный день. И одна улочка. Как в фильмах-вестернах, где стоят дома-вагончики, один салун и есть парочка культурных достопримечательностей – китайский ресторан и итальянский. И Любин проект - как раз не культурная колонизация, а инициатива снизу. В таких фестивалях тоже достаточно часто приходится участвовать, и они вызывают самое большее уважение. Потому что вот этим людям на местах скучно жить в дыре, и им хочется ощутить свое единство со всеми окружающими странами и культурами.
Когда Люба жила в Северодвинске, она делала фестивали второго типа. Она у себя в монастыре на Соловках пыталась делать выставки западного современного искусства, где выставляли черт знает что, и художники пили в окрестностях монастыря. И все местное население их воспринимало в штыки.
Любовь Кузовникова: Неправда!
Александр Шабуров: Я, конечно, утрирую, говорю с юмором. А сейчас она переехала в Киркенес, и там она стала куратором "снизу", который вокруг себя хочет всех объединить. И это там всем интересно, и никем в штыки не воспринимается.
Владимир Баранов: В 2008 году была в Норильске конференция, которая называлась "Колонизация или интеграция". Я там был со своим фильмом про китов, он, как всегда, прошел "на ура". Там еще был представитель Финляндии, и он сказал: "Нас очень беспокоит, что русские на Северном полюсе поставили флаг". На что я возразил, что полусферы, выдерживающие большие давления, на которых русские опустились на Северном полюсе, были сварены на финских судоверфях, так что мы с вами вместе в этом участвовали. Я думаю, что это хороший пример интеграции в освоении Севера.
Максим Павлов: Хочу вернуться к тому, о чем говорил Александр, когда выделял три типа фестивалей. Дело все в том, что третий тип, как мне кажется, на который обратил внимание Александр, это и есть самая прямая культурная экспансия, только не наша экспансия. Потому что эти проекты –экспансия Европейского союза. И я считаю, что те три варианта, которые выделил я, они объективно присутствуют. Я могу повторить, что есть проблемы сохранения культуры автохтонной, то есть культуры малых народов. И давайте скажем честно, она не сосредоточена в промышленных городах, это знают все, кто был на Севере. Никакого отношения промышленные города Русского Севера к коренным культурам не имеют. И спаивание населения в городах промышленных – это совсем другой сюжет, который даже не хотелось бы здесь трогать. Это просто не об этом, это другие рассказы, это не наша тема.
Второе – это существование общей культуры. Я не знаю, как ее назвать, у меня другого термина, кроме как "советская культура", нет. И та интеллигенция, которая приходит и которая может что-то сказать, которая должна вступать в диалог с новым капитализмом, пришедшим туда, - это советская интеллигенция. Другой интеллигенции там нет. И эта прослойка становится все меньше и меньше. Никаких новых интеллектуалов на Северах, как, впрочем, и в крупных европейских городах России пока не появляется, как осознанной части, способной представить какое-либо общественное мнение. Мы сейчас именно об этом аспекте говорим.
И третье. Я не называю это колонизацией, я называю это культурной экспансией, которая может осуществляться либо государством, либо теми людьми, которые становятся владельцами крупных экономических сегментов. Мы с вами представляем, что на Севере, как правило, речь идет о владельцах сегментов, не одного предприятия в каком-либо одном городе, а о целой территории, которая, так или иначе, связана с промышленной эксплуатацией этой территории. И здесь, мне кажется, никакого другого варианта нет. Надежда на то, что придет кто-то и наведет культурный диалог, она в принципе невозможна, исходя из сложившейся ситуации.
Давайте называть вещи своими именами. В результате событий 93-го года из двух существовавших на тот момент групп обуржуазившейся партийно-хозяйственной советской номенклатуры победила компрадорская буржуазия. Компрадорская буржуазия по определению не может осуществлять никакой культурной экспансии. Она не является субъектом экспансии, она является объектом экспансии, и экспансии совсем другой. Более того, эта экспансия носит самые примитивные формы – потребительской культуры, и она уже давным-давно пала в качестве победившей силы культурной экспансии, отнюдь не русской, не российской, не советской, не европейской, не американской, а то, что мы сейчас называем, условно, массовой культурой потребления, и скоро в этом захлебнется вместе с той частью, которая пала чуть-чуть раньше в других странах.
Если мы действительно хотим говорить о каких-то культурных проектах и культурных прорывах, то я, например, не вижу никаких других путей, кроме опоры на те силы в государстве, в обществе, которые в этом заинтересованы, и которые осознают себя частью этого общества. И простите, эту периферию, которая тоже стремится к единению с материком, как они это называют. То есть к созданию общей новой культуры, которая нам еще неизвестна, я не знаю, как ее назвать. "Российская" - очень шершавый термин, к тому же, себя скомпрометировавший за последние 20 лет. Но речь идет именно об этом.
Более того, я больше чем уверен, что эта культура, по сути своей, будет диалоговой, интернациональной, выходя за пределы собственно русской или российской культуры. И вот поэтому это немножечко другое явление. Да, оно может одновременно прорастать на местах, но, с другой стороны, этому необходима подпитка некой централизации культурной, которая, в идеальном варианте, в условиях нашей страны может осуществляться культурными властями, если все-таки какая-то культурная политика в нашей стране выработана рано или поздно будет. А необходимость ее выработки, по-моему, сегодня осознают все.
Любовь Кузовникова: Мы, как независимая организация, по норвежским стандартам являемся акционерным обществом, но идеалистическим акционерным обществом, мы возникли в 96-ом году и развивались сначала как идеалистическая группа, а затем уже как компания. И от малых проектов сегодня пришли к большим проектам, которые происходят как в Киркенесе, так и в разных точках как Баренц-региона, так и Европы, и России, и так далее. И эти проекты, которые мы делаем, мы их замышляем как дискуссионные форумы, которые заставят именно задуматься простых людей, живущих в Баренц-регионе, о том, кто мы такие, кто мы есть, что такое Север и кто такое Север.
И в этом плане такими проектами, как выставкой или фестивалем, мы осуществляем ту самую новую культурную политику, нами самими, живущими в этом регионе, созданную. И для нас является интересным опыт не только создания культурных проектов или проектов современного искусства как таковых, с привлечением художников, музыкантов, архитекторов, но и попытки встраивания через наши проекты в какие-то экономические, политические системы. И диалог не только с участниками проектов, но и с органами власти как на местном, так и на региональном, национальном и международном уровне, для нас столь важен, сколь и диалог с художниками.
Опыт Баренц-региона, как системы, которая обеспечивает финансирование разных проектов, в том числе финансирование проектов культуры, в этом смысле может быть моделью, которую и Россия может перенять. Собственно, это и делается на уровне министерств Норвегии и России. Баренц-региону 15-16 лет, и сейчас на территории северных частей Норвегии, Швеции, Финляндии и России уже можно видеть результаты той самой поддержки, которая делает возможным осуществление культурных связей, не навязывая какие-то свои экономические или политические задачи.
Марина Южанинова: Все очень просто объясняется и легко понимается, если примерить все на себя. Диалог предполагает участие двух сторон. Если стороны хотят понять друг друга, услышать, рассмотреть – вот тогда и получается интересно, вот тогда и складывается кураж. На этом основывается и наш проект. То есть мы приезжаем только туда, где нам интересно и где мы интересны – и тогда рождается уже какая-то следующая мысль, закручиваются вихревые потоки новых идей, которые удивительным образом еще и могут материализоваться. Ни разу не видела приличных людей в тех или иных местах Севера, которые тянулись, причмокивая губами, к московской культуре.
Север – это поле ярко выраженного регионализма, четкого, обоснованного, основанного на историческом опыте, на экономических экспериментах. Когда туда приезжают новые олигархи, ну, это одна модель, исторический опыт – это другое. Ссылаясь на опыт или терминологию языков традиционных коренных северных народов, могу сказать, что каждый из них имеет самоназвание, которое на русский язык можно перевести "настоящий человек". И каждый из них живет с четко осознанной и выявленной философией того, что где он – там и пуп Земли. Мне это кажется очень привлекательным и очень симпатичным. Поэтому, что-то подсмотрев, что-то примерив на себя, я легко передвигаюсь по планете. И осознание того, где я – там и пуп Земли или, по крайней мере, центр, вокруг которого происходят многие культурные проекты, помогает в их реализации. На этом основано и наше кино.
Фрагмент программы "Свобода в клубах".
Свобода в "Цурцум-кафе" на "Винзаводе". "Винзавод" - это место, где демонстрируется современное искусство. Рядом с "Винзаводом" находится галерея "ArtPlay", где открылась выставка "Pan-Barentz", посвященная Баренц-региону, или Баренцеву-Евроарктическому региону. Это выставка современного искусства, которая во многом иронично обыгрывает экономические, политические и социальные проблемы региона, который образовался в 93-м году, в него входят северные области России: Мурманская, Архангельская, Республика Коми, Ненецкий автономный округ и Республика Карелия. Регион включает в себя некоторые области Норвегии, Швеции и Финляндии.
За нашим столом – Владимир Баранов, биолог, старший научный сотрудник Института океанологии Российской Академии наук и водолазный врач; Владимир Федорович Старков, профессор, заведующий группой арктической археологии Института археологии Российской Академии наук; куратор выставки "Pan-Barentz", арт-директор компании "Девушки на мосту" Любовь Кузовникова; Марина Южанинова, директор Кочующего Северного кинофестиваля; Максим Павлов, заместитель директора Музея кино, он делал кинофестивали в Норильске; поэт и журналист Константин Рубахин и художник Александр Шабуров, участник выставки "Pan-Barentz".
Владимир Старков: Я хотел бы сначала сказать о том, что такое Русский Север и как он идентифицируется с понятием Баренц-регион. Полностью никогда не было идентифицировано как одно понятие Русский Север и регион Баренцева моря. Лучше говорить не "Баренц-регион", а "регион Баренцева моря". Но чтобы было яснее, речь идет о Баренцевом море. И не только о материковых территориях, но и об островах, которые примыкают к этому региону. С востока это Новая Земля, с севера – архипелаг Шпицберген, которые в течение нескольких столетий были объектами активной колонизации, прежде всего, со стороны русских людей.
Сейчас мы не можем уверенно говорить о том, что архипелаг Шпицберген тоже входит в понятие "Русский Север". Это все-таки остается в порядке исторического термина. Этот район Арктики был открыт русскими поморами, и это произошло в конце XV – начале XVI века, что подтверждают и археологические исследования на Шпицбергене, где есть большое количество памятников середины, второй половины XVI века. Но сейчас, когда архипелаг стал территорией, находящейся под протекторатом Норвегии, мы уже не можем так говорить. Только в историческом плане можно говорить, что это входило в понятие "Русский Север". А в XVII веке, как известно из исторических источников, русские ходили на Шпицберген, добывали там моржей и других животных, а архипелаг официально был русской территорией. И когда однажды арестовали на Новой Земле шведа, который туда пошел в поисках новых территорий, совершая плавание на восток, шведское правительство попросило его вернуть обратно. Тогда поступил ответ: он пришел на Новую Землю, а то, что вы ссылаетесь на то, что он ходил на архипелаг Шпицберген, то это русская территория. То есть в XVII веке официально предполагалось, что эта территория принадлежит России.
Но все было намного сложнее, потому что в XVII веке там вместе с русскими параллельно проводили работы и голландские, датские, английские и другие китобои. И идентифицировать на сто процентов регион Баренцева моря и Русский Север невозможно. Это отдельная территория. Русский Север охватывает, если говорить о его западной части, побережье Ледовитого океана и Новая Земля – вот это можно относить официально к понятию современного Русского Севера.
Максим Павлов: Могу сказать, что меня больше всего волнует в этой проблематике. Это такое ощущение, может быть, потому, что я попал на Север не ребенком, я абсолютно московский мальчик, я никогда в жизни не думал, что я окажусь за Полярным кругом. Было какое-то острое ощущение, что там тоже есть часть твоей родины. Причем это не высокие слова. И есть люди, которые от этой родины оторваны в силу каких-то объективных причин, сложившихся в последнее время. Не случайно практически все они принимают нас как людей с материка, и возвращаемся мы потом снова на материк.
И вот эта некая периферийность сознания, периферийность географическая и необходимость ее преодоления, если хотите, необходимость новой культурной экспансии – мне кажется, это та задача, без решения которой мы не решим никакие экономические задачи. Потому что как только приходит на Север человек со своей хозяйственной деятельностью, в тот же самый момент приходит и культура. И эти понятия разделить невозможно. Для меня важнейшим является вопрос о нашем культурном присутствии на Северах и о культурной политике государства в этой области. Для того чтобы сохранить своеобразие коренных народов Севера, удивительным образом поддержать то, что есть наследие советской культуры, вот той интернациональной культуры, которая сложилась в ХХ веке, и которая там представлена, в первую очередь, в крупных городах и промышленных поселках. И привнести туда какие-то новые элементы новой культуры, которые могут в определенной степени вступить в диалог с местной культурой и советской, и аборигенной, и оживить ситуацию на Северах.
Александр Шабуров: По-моему, есть три модели делания таких фестивалей. Первое – это культурная колонизация. Мы все жили в Советском Союзе, то, что нас окружало, нам казалось отстоем, и мы все хотели жить как на Западе. И все беззаветно любили современное искусство как приобщение к западной культуре. У нас и по сию пору бывают такие выставки, когда где-то глубоко в провинции столичные деятели делают элитистские фестивали. То есть: "Вы – провинциалы, которым это все очень интересно, которые чувствуют свою оторванность от каких-то культурных столиц. Вы это должны все схавать, потому что мы – элита, и задаем какие-то иконы стиля, а вы должны как-то пассивно к этому приобщиться".
Второй тип – это экономическая экспансия, когда какой-нибудь, грубо говоря, новый капиталист где-нибудь на Севере покупает какое-нибудь градообразующее предприятие. Раньше это предприятие содержало весь регион, все тамошние больницы, Дворцы культуры, библиотеки и тому подобное. А сейчас выясняется, что этому капиталисту на фиг все эти Дворцы культуры и библиотеки не нужны. И что делать с этими людьми, которые живут в регионе? Они все живут, грубо говоря, на подножном корму. Но, безусловно, они всем этим недовольны. Но сами они свое недовольство вербализовать не могут. Обычно этим занимается интеллигенция. И чтобы интеллигенция, не дай Бог, не выказывала какое-то недовольство, как эти работники, для них делают какие-то фестивальчики, чтобы приезжали московские гости, чтобы интеллигенция чувствовала себя приобщенной к этой московской культуре, и в общем, грубо говоря, все были довольны.
И третий тип – это как раз та выставка, о которой мы сейчас говорим. Люба Кузовникова живет в Киркенесе, это самая северная точка Норвегии. Нужно лететь в Мурманск, а из Мурманска еще 5 часов на такси или попутной машине по вечной мерзлоте пилить в этот самый Киркенес. И пока ты в этой машине едешь… даже я, северный человек, но у меня отмерзает все, что только можно. И это городишко, где полгода – полярная ночь, полгода – полярный день. И одна улочка. Как в фильмах-вестернах, где стоят дома-вагончики, один салун и есть парочка культурных достопримечательностей – китайский ресторан и итальянский. И Любин проект - как раз не культурная колонизация, а инициатива снизу. В таких фестивалях тоже достаточно часто приходится участвовать, и они вызывают самое большее уважение. Потому что вот этим людям на местах скучно жить в дыре, и им хочется ощутить свое единство со всеми окружающими странами и культурами.
Когда Люба жила в Северодвинске, она делала фестивали второго типа. Она у себя в монастыре на Соловках пыталась делать выставки западного современного искусства, где выставляли черт знает что, и художники пили в окрестностях монастыря. И все местное население их воспринимало в штыки.
Любовь Кузовникова: Неправда!
Александр Шабуров: Я, конечно, утрирую, говорю с юмором. А сейчас она переехала в Киркенес, и там она стала куратором "снизу", который вокруг себя хочет всех объединить. И это там всем интересно, и никем в штыки не воспринимается.
Владимир Баранов: В 2008 году была в Норильске конференция, которая называлась "Колонизация или интеграция". Я там был со своим фильмом про китов, он, как всегда, прошел "на ура". Там еще был представитель Финляндии, и он сказал: "Нас очень беспокоит, что русские на Северном полюсе поставили флаг". На что я возразил, что полусферы, выдерживающие большие давления, на которых русские опустились на Северном полюсе, были сварены на финских судоверфях, так что мы с вами вместе в этом участвовали. Я думаю, что это хороший пример интеграции в освоении Севера.
Максим Павлов: Хочу вернуться к тому, о чем говорил Александр, когда выделял три типа фестивалей. Дело все в том, что третий тип, как мне кажется, на который обратил внимание Александр, это и есть самая прямая культурная экспансия, только не наша экспансия. Потому что эти проекты –экспансия Европейского союза. И я считаю, что те три варианта, которые выделил я, они объективно присутствуют. Я могу повторить, что есть проблемы сохранения культуры автохтонной, то есть культуры малых народов. И давайте скажем честно, она не сосредоточена в промышленных городах, это знают все, кто был на Севере. Никакого отношения промышленные города Русского Севера к коренным культурам не имеют. И спаивание населения в городах промышленных – это совсем другой сюжет, который даже не хотелось бы здесь трогать. Это просто не об этом, это другие рассказы, это не наша тема.
Второе – это существование общей культуры. Я не знаю, как ее назвать, у меня другого термина, кроме как "советская культура", нет. И та интеллигенция, которая приходит и которая может что-то сказать, которая должна вступать в диалог с новым капитализмом, пришедшим туда, - это советская интеллигенция. Другой интеллигенции там нет. И эта прослойка становится все меньше и меньше. Никаких новых интеллектуалов на Северах, как, впрочем, и в крупных европейских городах России пока не появляется, как осознанной части, способной представить какое-либо общественное мнение. Мы сейчас именно об этом аспекте говорим.
И третье. Я не называю это колонизацией, я называю это культурной экспансией, которая может осуществляться либо государством, либо теми людьми, которые становятся владельцами крупных экономических сегментов. Мы с вами представляем, что на Севере, как правило, речь идет о владельцах сегментов, не одного предприятия в каком-либо одном городе, а о целой территории, которая, так или иначе, связана с промышленной эксплуатацией этой территории. И здесь, мне кажется, никакого другого варианта нет. Надежда на то, что придет кто-то и наведет культурный диалог, она в принципе невозможна, исходя из сложившейся ситуации.
Давайте называть вещи своими именами. В результате событий 93-го года из двух существовавших на тот момент групп обуржуазившейся партийно-хозяйственной советской номенклатуры победила компрадорская буржуазия. Компрадорская буржуазия по определению не может осуществлять никакой культурной экспансии. Она не является субъектом экспансии, она является объектом экспансии, и экспансии совсем другой. Более того, эта экспансия носит самые примитивные формы – потребительской культуры, и она уже давным-давно пала в качестве победившей силы культурной экспансии, отнюдь не русской, не российской, не советской, не европейской, не американской, а то, что мы сейчас называем, условно, массовой культурой потребления, и скоро в этом захлебнется вместе с той частью, которая пала чуть-чуть раньше в других странах.
Если мы действительно хотим говорить о каких-то культурных проектах и культурных прорывах, то я, например, не вижу никаких других путей, кроме опоры на те силы в государстве, в обществе, которые в этом заинтересованы, и которые осознают себя частью этого общества. И простите, эту периферию, которая тоже стремится к единению с материком, как они это называют. То есть к созданию общей новой культуры, которая нам еще неизвестна, я не знаю, как ее назвать. "Российская" - очень шершавый термин, к тому же, себя скомпрометировавший за последние 20 лет. Но речь идет именно об этом.
Более того, я больше чем уверен, что эта культура, по сути своей, будет диалоговой, интернациональной, выходя за пределы собственно русской или российской культуры. И вот поэтому это немножечко другое явление. Да, оно может одновременно прорастать на местах, но, с другой стороны, этому необходима подпитка некой централизации культурной, которая, в идеальном варианте, в условиях нашей страны может осуществляться культурными властями, если все-таки какая-то культурная политика в нашей стране выработана рано или поздно будет. А необходимость ее выработки, по-моему, сегодня осознают все.
Любовь Кузовникова: Мы, как независимая организация, по норвежским стандартам являемся акционерным обществом, но идеалистическим акционерным обществом, мы возникли в 96-ом году и развивались сначала как идеалистическая группа, а затем уже как компания. И от малых проектов сегодня пришли к большим проектам, которые происходят как в Киркенесе, так и в разных точках как Баренц-региона, так и Европы, и России, и так далее. И эти проекты, которые мы делаем, мы их замышляем как дискуссионные форумы, которые заставят именно задуматься простых людей, живущих в Баренц-регионе, о том, кто мы такие, кто мы есть, что такое Север и кто такое Север.
И в этом плане такими проектами, как выставкой или фестивалем, мы осуществляем ту самую новую культурную политику, нами самими, живущими в этом регионе, созданную. И для нас является интересным опыт не только создания культурных проектов или проектов современного искусства как таковых, с привлечением художников, музыкантов, архитекторов, но и попытки встраивания через наши проекты в какие-то экономические, политические системы. И диалог не только с участниками проектов, но и с органами власти как на местном, так и на региональном, национальном и международном уровне, для нас столь важен, сколь и диалог с художниками.
Опыт Баренц-региона, как системы, которая обеспечивает финансирование разных проектов, в том числе финансирование проектов культуры, в этом смысле может быть моделью, которую и Россия может перенять. Собственно, это и делается на уровне министерств Норвегии и России. Баренц-региону 15-16 лет, и сейчас на территории северных частей Норвегии, Швеции, Финляндии и России уже можно видеть результаты той самой поддержки, которая делает возможным осуществление культурных связей, не навязывая какие-то свои экономические или политические задачи.
Марина Южанинова: Все очень просто объясняется и легко понимается, если примерить все на себя. Диалог предполагает участие двух сторон. Если стороны хотят понять друг друга, услышать, рассмотреть – вот тогда и получается интересно, вот тогда и складывается кураж. На этом основывается и наш проект. То есть мы приезжаем только туда, где нам интересно и где мы интересны – и тогда рождается уже какая-то следующая мысль, закручиваются вихревые потоки новых идей, которые удивительным образом еще и могут материализоваться. Ни разу не видела приличных людей в тех или иных местах Севера, которые тянулись, причмокивая губами, к московской культуре.
Север – это поле ярко выраженного регионализма, четкого, обоснованного, основанного на историческом опыте, на экономических экспериментах. Когда туда приезжают новые олигархи, ну, это одна модель, исторический опыт – это другое. Ссылаясь на опыт или терминологию языков традиционных коренных северных народов, могу сказать, что каждый из них имеет самоназвание, которое на русский язык можно перевести "настоящий человек". И каждый из них живет с четко осознанной и выявленной философией того, что где он – там и пуп Земли. Мне это кажется очень привлекательным и очень симпатичным. Поэтому, что-то подсмотрев, что-то примерив на себя, я легко передвигаюсь по планете. И осознание того, где я – там и пуп Земли или, по крайней мере, центр, вокруг которого происходят многие культурные проекты, помогает в их реализации. На этом основано и наше кино.
Фрагмент программы "Свобода в клубах".