По версии следствия, взрывы в московском метро осуществили две смертницы, которые "имели отношение к местам проживания Северного Кавказа". Что мы знаем о психологии женщин-террористок и, шире, о психологической составляющей российского террора? Может ли обычный пассажир метро понять, что рядом с ним потенциальный террорист? Об этом в интервью Радио Свобода – заведующий отделом медицинской психологии Центра психического здоровья РАМН, агрессолог Сергей Ениколопов.
– На российских научных конференциях, посвященных психологическим проблемам терроризма, выступающие обычно ссылаются на исследования зарубежных ученых. Значит ли это, что в России эта проблема вообще не изучена?
– Я бы сказал так: она недостаточно изучается. Есть люди и в силовых структурах, и в гражданских, которые этим занимаются. Но если сравнивать Россию со странами с более развитой психологической наукой, то там на порядок больше работ, посвященных этой проблеме. И они более подробные, глубокие.
– В дореволюционной России, как известно, борцы с царским режимом активно пользовались террористическими методами. Вряд ли знания о тех террористах можно применить для осмысления современного российского террора. А потом долгое время в России террористов, можно сказать, и не было…
– Да, весь XIX век и до 1918 года с терроризмом у нас было, если можно так выразиться, "все в порядке": всем известны Софья Перовская, Ткачев, Нечаев, Каляев… Перечисление можно продолжить. Среди дореволюционных российских террористов были люди, которые действовали, в том числе, и как террористы-смертники. Но за советский период мы отвыкли от терроризма, которого действительно не было очень долгое время. А если и был, то об этих случаях просто никто не знал.
– В чем главное отличие дореволюционного российского терроризма и нынешнего?
– Раньше объект нападения был персонифицированным: император, какой-то министр или генерал. Конкретная фигура, котораявоспринималась покушавшимися в качестве врага. А сейчас объектами террора становятся мирные граждане, которые совершенно никак не могут быть связаны ни с государством, ни с теми требованиями, которые террористы предъявляют. Эти граждане не являются врагами террористов, напротив, среди погибших вполне могут оказаться единоверцы, единомышленники террористов. Но это не останавливает террористов, они готовы жертвовать "своими" – лишь бы устрашить государство или какую-то часть людей, олицетворяющих государство.
– Можно говорить о психологическом портрете современного российского террориста?
– Не думаю. У террористов, безусловно, есть общие черты: они не обращают внимания на страдания жертв, ими владеет сверхценная идея, которой они полностью подчинены. Но есть и существенные различия, обусловленные тем, что же представляет из себя сверхценная идея террориста. Например, если это национальный терроризм, то речь идет о борьбе за восстановление попранных (по мнению террористов) ценностей предков – имеется в виду, например, сужение границ национальной территории, геноцид, допущенный властью по отношению к народу и т.д. Примеры такого терроризма – чеченский, баскский и т.д.
Но когда в той же Чечне на "чисто национальный" терроризм накладывается религиозный – это уже совсем другое дело. Здесь сверхценная идея – превосходство одной религии над другой. И, кстати, никто не гарантирует нам, что не будет проявлений православного, католического, протестантского терроризма…
Третий вариант – терроризм социальный, политический: когда определенная группа людей считает, что договориться с властью парламентским языком и языком мирных манифестаций невозможно и что остается только язык террора.
– В России, когда происходит теракт с участием смертников, часто оказывается, что исполнителем была женщина. Это какая-то российская специфика?
– Сам по себе факт прихода женщин в террор не должен удивлять. Например, в ФРГ в конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века действовала террористическая организация "Фракция Красной Армии" ("Роте Армее Фракцион", RAF. – РС), в которой было много женщин. Причем женщин очень высокого интеллектуального уровня. Вот таким образом они боролись с социальной несправедливостью. Важно отметить одну женскую особенность: уж если она пришла в террор, то для неё террор становится основной целью жизни. Это относится и к террористкам-смертницам. Причем для женщин-террористок не существует вообще никаких ограничений – они будут уничтожать все, что считают вредным и ненужным, без оглядки на детей, стариков и т.д.
– Насколько я понимаю, вы говорите, основываясь на данных опять же зарубежных исследований. А в России проводилось какое-то специальное исследование психологии женщин-террористок?
– Если и существуют такие исследования, то они проводятся силовыми структурами для внутреннего пользования. Никаких академических исследований нет. Но все усугубляется еще и тем, что у нас вообще очень мало исследований, посвященных женской агрессивности. В России если делаются работы по агрессивности, то делаются в основном на мужчинах, на мальчиках. Между тем, хорошо известен такой феномен, как агрессивность девочек-подростков, даже в школе. Феномен известен, а исследований нет.
– Чисто обывательский вопрос: могу я, обычный пассажир метро, каким-то образом понять, что рядом со мной – террорист? Или это становится ясно, лишь когда прозвучит взрыв?
– Обычный пассажир распознать террориста не может. Конечно, некоторые исполнители теракта нервничают. И потом люди, выжившие после теракта, говорят, что да, обратили внимание: у человека бегали глаза и т.п. Но, во-первых, в общественном транспорте, в метро мы вообще "выключены" – не разглядываем окружающих. Во-вторых, мало ли почему человек нервничает. Может, он беспокоится, потому что не знает, до какой станции ему ехать? Или не слышал объявления, какая станция следующая?
– То есть призывать граждан к бдительности бессмысленно: террориста они не разглядят…
– Призывать к бдительности нужно. Но в том ключе, в котором это активно делалось одно время, а потом как-то заглохло: помните, звучали призывы сообщать машинисту поезда или дежурной по станции об обнаруженных бесхозных предметах, не трогать оставленные кем-то вещи… В данном случае лучше, как говорится, перестраховаться, чтобы обезопасить себя и окружающих.
Но я бы призвал и к другому. Сегодня нужно всячески поддержать знакомых, родственников – людей, пострадавших от терактов. Причем я имею в виду не только тех, кто пострадал от них непосредственно. Сейчас у очень многих людей – даже у тех, кто не был в момент взрыва в метро, а просто слушают рассказы о терактах по радио, смотрят по телевизору, – могут быть сильнейшие стрессогенные изменения. Вплоть до того, что им могут даже поставить диагноз "посттравматическое стрессовое расстройство" – как и непосредственным участникам стрессогенного события. Всем этим людям нужно, в первую очередь, давать возможность высказаться. Они должны получить социальную поддержку от окружающих, от общества. Государство-то поможет только жертвам теракта. А вот от нас, граждан, требуется более терпимое и доброжелательное отношение друг к другу.
– На российских научных конференциях, посвященных психологическим проблемам терроризма, выступающие обычно ссылаются на исследования зарубежных ученых. Значит ли это, что в России эта проблема вообще не изучена?
– Я бы сказал так: она недостаточно изучается. Есть люди и в силовых структурах, и в гражданских, которые этим занимаются. Но если сравнивать Россию со странами с более развитой психологической наукой, то там на порядок больше работ, посвященных этой проблеме. И они более подробные, глубокие.
– В дореволюционной России, как известно, борцы с царским режимом активно пользовались террористическими методами. Вряд ли знания о тех террористах можно применить для осмысления современного российского террора. А потом долгое время в России террористов, можно сказать, и не было…
– Да, весь XIX век и до 1918 года с терроризмом у нас было, если можно так выразиться, "все в порядке": всем известны Софья Перовская, Ткачев, Нечаев, Каляев… Перечисление можно продолжить. Среди дореволюционных российских террористов были люди, которые действовали, в том числе, и как террористы-смертники. Но за советский период мы отвыкли от терроризма, которого действительно не было очень долгое время. А если и был, то об этих случаях просто никто не знал.
– В чем главное отличие дореволюционного российского терроризма и нынешнего?
– Раньше объект нападения был персонифицированным: император, какой-то министр или генерал. Конкретная фигура, которая
Кстати, никто не гарантирует нам, что не будет проявлений православного, католического, протестантского терроризма…
– Можно говорить о психологическом портрете современного российского террориста?
– Не думаю. У террористов, безусловно, есть общие черты: они не обращают внимания на страдания жертв, ими владеет сверхценная идея, которой они полностью подчинены. Но есть и существенные различия, обусловленные тем, что же представляет из себя сверхценная идея террориста. Например, если это национальный терроризм, то речь идет о борьбе за восстановление попранных (по мнению террористов) ценностей предков – имеется в виду, например, сужение границ национальной территории, геноцид, допущенный властью по отношению к народу и т.д. Примеры такого терроризма – чеченский, баскский и т.д.
Но когда в той же Чечне на "чисто национальный" терроризм накладывается религиозный – это уже совсем другое дело. Здесь сверхценная идея – превосходство одной религии над другой. И, кстати, никто не гарантирует нам, что не будет проявлений православного, католического, протестантского терроризма…
Третий вариант – терроризм социальный, политический: когда определенная группа людей считает, что договориться с властью парламентским языком и языком мирных манифестаций невозможно и что остается только язык террора.
– В России, когда происходит теракт с участием смертников, часто оказывается, что исполнителем была женщина. Это какая-то российская специфика?
– Сам по себе факт прихода женщин в террор не должен удивлять. Например, в ФРГ в конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века действовала террористическая организация "Фракция Красной Армии" ("Роте Армее Фракцион", RAF. – РС), в которой было много женщин. Причем женщин очень высокого интеллектуального уровня. Вот таким образом они боролись с социальной несправедливостью. Важно отметить одну женскую особенность: уж если она пришла в террор, то для неё террор становится основной целью жизни. Это относится и к террористкам-смертницам. Причем для женщин-террористок не существует вообще никаких ограничений – они будут уничтожать все, что считают вредным и ненужным, без оглядки на детей, стариков и т.д.
Для женщин-террористок не существует вообще никаких ограничений – они будут уничтожать все, что считают вредным и ненужным, без оглядки на детей, стариков и т.д.
– Насколько я понимаю, вы говорите, основываясь на данных опять же зарубежных исследований. А в России проводилось какое-то специальное исследование психологии женщин-террористок?
– Если и существуют такие исследования, то они проводятся силовыми структурами для внутреннего пользования. Никаких академических исследований нет. Но все усугубляется еще и тем, что у нас вообще очень мало исследований, посвященных женской агрессивности. В России если делаются работы по агрессивности, то делаются в основном на мужчинах, на мальчиках. Между тем, хорошо известен такой феномен, как агрессивность девочек-подростков, даже в школе. Феномен известен, а исследований нет.
– Чисто обывательский вопрос: могу я, обычный пассажир метро, каким-то образом понять, что рядом со мной – террорист? Или это становится ясно, лишь когда прозвучит взрыв?
– Обычный пассажир распознать террориста не может. Конечно, некоторые исполнители теракта нервничают. И потом люди, выжившие после теракта, говорят, что да, обратили внимание: у человека бегали глаза и т.п. Но, во-первых, в общественном транспорте, в метро мы вообще "выключены" – не разглядываем окружающих. Во-вторых, мало ли почему человек нервничает. Может, он беспокоится, потому что не знает, до какой станции ему ехать? Или не слышал объявления, какая станция следующая?
– То есть призывать граждан к бдительности бессмысленно: террориста они не разглядят…
– Призывать к бдительности нужно. Но в том ключе, в котором это активно делалось одно время, а потом как-то заглохло: помните, звучали призывы сообщать машинисту поезда или дежурной по станции об обнаруженных бесхозных предметах, не трогать оставленные кем-то вещи… В данном случае лучше, как говорится, перестраховаться, чтобы обезопасить себя и окружающих.
Но я бы призвал и к другому. Сегодня нужно всячески поддержать знакомых, родственников – людей, пострадавших от терактов. Причем я имею в виду не только тех, кто пострадал от них непосредственно. Сейчас у очень многих людей – даже у тех, кто не был в момент взрыва в метро, а просто слушают рассказы о терактах по радио, смотрят по телевизору, – могут быть сильнейшие стрессогенные изменения. Вплоть до того, что им могут даже поставить диагноз "посттравматическое стрессовое расстройство" – как и непосредственным участникам стрессогенного события. Всем этим людям нужно, в первую очередь, давать возможность высказаться. Они должны получить социальную поддержку от окружающих, от общества. Государство-то поможет только жертвам теракта. А вот от нас, граждан, требуется более терпимое и доброжелательное отношение друг к другу.