Дмитрий Волчек: Два примечательных фильма появились в российском прокате – “Клык” Йоргоса Лантимоса и “Вход в пустоту” Гаспара Ноэ – обе картины были в прошлом году в программе Каннского кинофестиваля, и “Клык” получил главную награду в конкурсе “Особый взгляд”. Это семейная драма, но Лантимос придумал очень странную семью – семья образцовая, вполне счастливая, но функционирует в почти полной изоляции от окружающего мира. Кинокритик Борис Нелепо подготовил сюжет об этом фильме.
Борис Нелепо: Это история внешне благополучной замкнутой семьи, связанной болезненными до патологии ритуалами. Для подростков день начинается следующим образом: кассетный магнитофон произносит для них новые слова и понятия, которые им следует выучить. Родители создали свою систему означающих: “Зомби” - это маленький желтый цветочек, а “море” - вид мебели. За огромным забором, огораживающим дом, как объясняется детям, находится опасный мир, населенный зловещими существами – кошками, разрывающими людей на части. Выйти за ограду дозволяется только человеку, у которого выпадет коренной зуб и на его месте вырастет новый клык. Тогда можно учиться водить машину, только на ней можно выезжать во внешний мир. Покидает дом только отец семейства, занимающий крупную должность на местной фабрике. А две сестры и брат на протяжении дня играют в извращенные игры и занимаются своеобразной учебой. С некоторых пор отец начинает привозить женщину, чтобы удовлетворять сексуальные потребности сына. Разумеется, внешнее вторжение мало-помалу размывает замкнутую семейную систему.
Первое, что бросается в глаза, это геометрически выверенный, “очищенный” кадр. Неслучайно многие сцены происходят рядом с бассейном у дома – все окружение героев подчеркнуто чистое, лишенное бактерий и любого влияния извне. Это любопытным образом перекликается с фильмами аргентинского режиссера Лукреции Мартель – ещё одного автора фестивального пула. Она уделяет много внимания запечатлению привилегированных социальных классов, и у неё бассейны как раз тоже выражает стремление к чистоте, которой никак не удается достичь её героям. В одном из своих интервью она говорила, что буржуазные семьи настолько закрыты и влюблены в себя, что инцест между ними неизбежен. К этой мысли приходят и герои Лантимоса, отказывающиеся от сексуальных услуг со стороны. Другая отсылка, которая часто возникает при обсуждении “Клыка” - это “Теорема” Пазолини. Живущий в Бостоне кинокритик Дмитрий Мартов попытался описать “Клык” математической формулой: "Теорема" Пазолини минус Терренс Стамп минус Пазолини плюс Бунюэль плюс щепотка Роя Андерссона. Сам Лантимос, впрочем, первым делом называется среди своих любимых режиссеров Робера Брессона – и, действительно, скупая актерская манера, представленная в “Клыке”, отдаленно напоминает работы французского классика. Вот как сам Лантимос описывает замысел картины в интервью Ксении Рождественской для “Искусства кино”:
Диктор: “Я придумал все это, когда говорил с друзьями о будущем института семьи. Мне было интересно, изменится ли что-нибудь, если семьи будут вечно существовать в таком виде, как сейчас. И потом я подумал, куда может привести желание пойти на все ради сохранения семьи. Сделать так, чтобы все члены семьи навечно были вместе”.
Борис Нелепо: “Клык” поначалу производит впечатление фильма, собранного на одном приёме. Действительно, режиссер изначально задает систему, которая начинает сама себя описывать: появляется все больше и больше странных ритуалов, игр, табу. Потом она словно вывихивается и начинает выходить из строя. А вот финальная сцена, которую мы, конечно, не будем раскрывать, завершает фильм наилучшим образом и выводит его словно на новый уровень. Вывод, к которому приходит Лантимос, неутешителен и не дает надежд. Действительно, всегда можно устроить небольшой бунт и вырваться за ограду, но избавиться от устоявшихся – вбитых извне – представлений о мире и разрушить заборы в своей голове – уже практически невозможно. Вообще с этим фильмом труднее всего пожелать приятного просмотра, поскольку он при всей своей сдержанности и отсутствии шокирующих сцен всё равно мастерски воспроизводит патологичную и чрезвычайно беспокойную атмосферу, выдержать которую эмоционально не так уж и просто.
Йоргос Лантимос – чрезвычайно интересный режиссер, которого я бы однозначно записал на корабль современности, если так можно выразиться. Дмитрий, насколько я знаю, вы видели его предыдущую работу, которая произвела на вас сильное впечатление?
Дмитрий Волчек: Да, это так, фильм называется “Кинетта” - это и название дигитальной камеры, и греческий курорт: в отеле на берегу моря собираются странные герои этого фильма: робкая и податливая горничная, кинооператор, сраженный душевной драмой, и немолодой развратный господин, который заказывает оператору любительский фильм об изнасиловании и убийстве героини и сам же играет насильника. Совершенно ничего общего с “Клыком”, зато очень похоже на фильмы Филиппа Гранрийе – вообще кажется, что вся картина вышла из одного фрагмента “Новой жизни” Гранрийе: сцены избиения проститутки клиентом. Как и у Гранрийе, все качается и шатается, треть кадра занимает чей-то затылок, отношения между героями не вполне понятны, повсюду струятся тайные эротические ручьи, но – вот странное дело – это совершенно не кажется эпигонством. На Роттердамском фестивале в этом году показывали фильм “В лесах” Ангелоса Франциса – все то же самое: три человека, затылок в кадре, припадочная камера, – и картина выглядела почти пародией на фильмы Гранрийе, а о “Кинетте” это сказать нельзя, и это своего рода загадка, как загадка и то, почему идеи и открытия Гранрийе произвели такое впечатление именно на греческих режиссеров. Йоргос Лантимос, в любом случае, это влияние полностью преодолел.
Вот фрагмент из еще одного интервью режиссера, который объясняет, что фильм “Клык” можно рассматривать как антитоталитарный памфлет:
Йоргос Лантимос: Я хотел разобраться в том, как можно управлять людьми, если их воспитывать каким-то совершенно особым образом, хотел показать, как человек может влиять на группу людей, на общество, на всю страну или на всю планету, что-то ото всех скрывая. Конечно, мои герои похожи на обычных греков, но я не хотел снимать фильм о греческой семье - это может быть любая семья на свете, и этот отец может быть любым отцом или любым лидером, так что фильм открыт для трактовок. Это и кино о том, как люди обманывают друг друга. Я думал, как много всего можно скрыть от окружающих, и сколько в том, что мы знаем из сообщений СМИ или рассказов других людей, полуправды и просто полной лжи. Думаю, мой фильм должен понравиться зрителям, которые недовольны тем, что их усыпляют, людям, которые хотят взбунтоваться и разобраться в том, что вокруг происходит, - так что он, в первую очередь, адресован молодежи.
Дмитрий Волчек: Так что фильм вполне актуальный сейчас, когда в Греции не прекращаются демонстрации, забастовки и прочие акции протеста, организованные, в частности, недовольными студентами.
Вторая картина, о которой мы сегодня поговорим, - “Вход в пустоту”, новая – после долгого перерыва – работа Гаспара Ноэ. Незавершенный фильм был показан в прошлом году на Каннском кинофестивале, Ноэ еще несколько месяцев его дорабатывал и многое изменил. Картину посмотрела и встретилась с режиссером Катерина Прокофьева.
Катерина Прокофьева: “Очень психоделично” - так охарактеризовал свой новый фильм сам Гаспар Ноэ. Вы посмотрите на мир глазами юного драгдилера, который в начале фильма умрет в грязном токийском туалете, обнимая унитаз. Посмотрите на половой акт изнутри, так, как его могла бы видеть, например, яйцеклетка. Представите, что ваш мозг одурманен диметилтриптамином и загляните в окна исходящего неоном кичевого “LOVE HOTEL”. Проследите путь абортированного зародыша, посмотрите на автоаварию глазами пятилетней девочки и на улыбающуюся маму глазами новорожденного. Рождением все и заканчивается – со щелчком ножниц, обрезающих пуповину, на экран сваливается “THE END”.
В роли Вергилия, который поведет вас по загробному миру, – Гаспар Ноэ. На протяжение двух с половиной часов он будет ездить вам по ушам низкочастотными звуками, сопровождающими неприлично долгие стробоскопические кадры и запускать идиллические картинки из детства под фортепианную музычку. И в первом, и во втором случае вам будет казаться, что над вами издеваются, но из кинозала вы выйдете с чувством, что вы только что видели полотно Босха, только там еще была несчастная стриптизерша, тибетская книга мертвых и бритый затылок главного героя, который пообещал своей сестре никогда ее не покидать, а потом взял и попал под пулю. А она высыпала его прах в умывальник.
И если вы спросите Гаспара Ноэ, зачем у него в фильме все время работает мигалка – ведь глаза устают – он ответит: “Потому что так лучше”.
Гаспар Ноэ, автор “Необратимости”, который снял “ту самую” девятиминутную сцену изнасилования Моники Белуччи, отрастил усы, придающие ему более респектабельный вид, но взгляд остался прежним – открытым и почти наивным. Говорит он сбивчиво, быстро, тараторит, глазами улыбается, слушает очень внимательно, заинтересованно. А потом разводит руками – ну вот, ну он так и знал, что его снова будут спрашивать про насилие в кино. Он рассказывает о том, что не любит насилие, что он с гораздо большим удовольствием снимает людей, “которые делают друг другу хорошо, занимаясь любовью”, но ему, конечно, никто не верит. Все помнят несчастную Монику, изнасилованную в подземке, и ее насильника, убитого двадцатью ударами огнетушителя по голове.
И этот человек говорит “ням-ням”, когда разворачивает гамбургер, и хватается за бутафорские 3D-очки, чтобы посмотреть, как они работают.
Вы верите в реинкарнацию?
Гаспар Ноэ: Вовсе нет
Катерина Прокофьева: А что эта Тибетская книга мертвых?
Гаспар Ноэ: Нет, я ее читал, это увлекательно. С тем же успехом ее можно объединить с Библией, с Новым Заветом. Как сказка это интересно, поэтично даже. Хорошо почитать, чтобы расслабиться, но у меня ощущение, что все религии, которые заставляют верить в рай и жизнь после смерти, преследуют одну и ту же цель – успокоить общество. Я думаю, что мы живем, а когда жизнь заканчивается, она заканчивается и точка.
Катерина Прокофьева: Вы сами в пограничном состоянии бывали?
Гаспар Ноэ: Близко к смерти? У меня не было такого случая, но мои друзья... они довольно расплывчато об этом рассказывали. И потом, я много читал об этом.
Катерина Прокофьева: А ДМТ вы пробовали, этот наркотик?
Гаспар Ноэ: Я однажды был в Амазонии в одном племени, у них там напиток такой, который содержит ДМТ, я его пил. Это действительно очень сильный галлюциноген. Ну, наверное, разные бывают эффекты. Собственно, это и была причина, по которой я был в Амазонии. Я копил материал для фильма и хотел насобирать как можно больше галлюциногенных картинок, чтобы знать, о чем я снимаю. Это был чисто утилитарный опыт, если можно так выразиться. В смысле, я не гонялся за психоделическими впечатлениями, мне это нужно было только и только для работы.
Катерина Прокофьева: Как вы нашли актеров на роли Оскара и Линды?
Гаспар Ноэ: Она - актриса. Мне ее посоветовали, когда я был в Лос-Анджелесе. Я встретился с ней, все хорошо с ней было. Труднее было найти актера на роль Оскара. Во-первых, я хотел актера, который был бы похож на меня физически. Во-вторых, я подумал, что если взять на эту роль настоящего актера, он будет недоволен, потому что его лицо в кадре почти не появляется. Фильм снят как бы его глазами. Я искал не актера, но кого-то, кто бы был довольно умен, чтобы хорошо сыграть. И вот за неделю до начала съемок я встретил Натана, и у нас сразу все сложилось, потому что он умный и симпатичный. Он сказал, что хочет быть режиссером музыкальных клипов, и я подумал: “Хорошо, значит, все-таки какое-то понятие о кино у него есть”. А что касается третьего персонажа Алекса, он тоже не актер совсем. Я вообще предпочитаю работать с непрофессиональными актерами, если не надо в кадре изображать что-то очень сложное, например, нервный криз или слезы.
Катерина Прокофьева: Почему?
Гаспар Ноэ: С ними проще. Многие актеры страдают нарциссизмом, и это мешает. Берешь такого актера в фильм, он доволен, а ты ему предлагаешь роль бармена, и он обижается. В сложных ролях, вроде той, что сыграла Паз, там все-таки требуется определенная техника.
Катерина Прокофьева: Моника Белуччи, наверное, страдает нарциссизмом?
Гаспар Ноэ: Моника - нет, вовсе нет. К тому же, она же не актриса, она модель. Да, она предлагает себя в качестве актрисы, но актерских амбиций как таковых у нее нет. Она не воображает. Хотя могла бы. Нет, нет, с ней приятно работать. В случае “Необратимости” Кассель и Белуччи сами ко мне обратились с предложением снять это кино. Я согласился, и с ним работать было очень приятно, они фильм и финансировали. Венсан, он... такой актер-актер, от него можно требовать чисто актерских вещей.
Катерина Прокофьева: Вы довольны актерами в “Войди в пустоту”?
Гаспар Ноэ: Да, доволен всеми. Самая трудная роль была... это маленькая девочка лет пяти, которая все время плачет. К счастью, ее мама была актриса, и она с ней справлялась сама, я был бы на это не способен.
Катерина Прокофьева: Интересно, как выглядит на бумаге сценарий “Войди в пустоту”. И почему он такой длинный по сравнению с “Необратимостью”, который уместился у вас на трех страницах?
Гаспар Ноэ: Потому что я очень долго его писал. В определенный момент тебе начинает казаться, что это произведение искусства, когда ты столько раз его пишешь, переписываешь, увлекаешься, а потом в итоге все равно выясняется, что это всего лишь сценарий.
Катерина Прокофьева: Вам 46, и это лишь третий ваш полный метр. Что ж такие длинные интервалы между фильмами?
Гаспар Ноэ: У меня была еще короткометражка, которая называлась “Мясо”, она неплохо пошла…
Потому что последний фильм было трудно финансировать, а я не хочу отвлекаться. Если бы я согласился на другой проект, между подготовкой к фильму, съемками и рекламой, прошло бы еще года два, а я не хотел, чтобы меня еще что-то блокировало. Так что мне пришлось оказаться от многих проектов.
Катерина Прокофьева: Вот вы говорите, что вам не нравится снимать сцены убийства...
Гаспар Ноэ: Да, но я это делал. А мне говорят, мол, сделай фильм ужасов. А я не хочу. Это слишком просто. Мне больше нравится снимать людей, которые занимаются любовью, чем людей, которые друг друга убивают.
Катерина Прокофьева: Но у вас много насилия в фильмах...
Гаспар Ноэ: Да нет, не очень. В последнем – нет.
Катерина Прокофьева: И вас часто упрекают в излишней кровожадности...
Гаспар Ноэ: Да нет, не сильно. Ну… я постараюсь в будущем делать более нормальные вещи.
Катерина Прокофьева: А эти ваши объявления для слабонервных «30 секунд, чтобы покинуть зал?
Гаспар Ноэ: А это в шутку. Я это не воспринимаю всерьез. Воспринимал бы – никогда бы такое объявление не дал. Не знаю, достоинство это или недостаток. Фильм – это только фильм. Я же не снимаю документальное кино.
Катерина Прокофьева: А как называется то, что вы снимаете?
Гаспар Ноэ: Экспериментальное кино. Просто нарратив меня уже не привлекает. Еще меня очень расстраивает, когда самые интересные проекты блокированы финансово, это очень часто случается. Хотя…не знаю, некоторые странные такие вещи, как “Маллхолланд драйв”, например, получили деньги и стали успешными, понимаешь?
Катерина Прокофьева: Что вас радует из русского и французского кино?
Гаспар Ноэ: “В русском кино много шедевров, я знаю это, хотя из последнего, кроме Сокурова, пожалуй, никого не назову. Вот был режиссер, которого я люблю, он снимал советскую фантастику в 60 годах. “Планета бурь” и “Дорога к звездам”. Павел Клушанцев! Еще Тарковского и Эйзенштейна люблю. Странно, некоторые большие страны под завязку набиты талантливыми режиссерами, а некоторые - нет. Не знаю ни одного китайского, японского или африканского шедевра. Ну, или вспомнить не могу. А в Италии какой был расцвет в 60-х годах, а сейчас вот – ничего особенного. Напротив, французское кино сейчас в хорошей форме, но я не знаю, сколько это продлится.
Дмитрий Волчек: Ближайший, хоть и бедный родственник “Входа в пустоту” - “Жидкое небо” Славы Цукермана, фильм, вошедший в российскую историю: его смотрел Михаил Горбачев в Форосе 19 августа 1991 года, когда власть в Москве захватил ГКЧП. Ну не только Горбачев – все тогда любили этот странный фильм о любопытных последствиях использования расширяющих сознание веществ, снятый за три копейки эмигрантом из России в Нью-Йорке. Фильм Гаспара Ноэ полюбить гораздо сложнее, и с эффекта, который он произвел на зрителей, мы начали разговор с кинокритиком Андреем Плаховым
Зрители разделились: у фильма “Вход в пустоту” есть страстные поклонники (и я в их числе), но, наверное, можно сказать, что все-таки большинству он категорически не понравился. Я был на пражской премьере, и почти полвина зала ушла на середине. Я знаю, что и на московском показе было примерно то же самое. Андрей, вы с меньшинством или с большинством?
Андрей Плахов: Я с большинством, поскольку не считаю этот фильм большой удачей Гаспара Ноэ, но с меньшинством в том смысле, что профессионально эта картина чрезвычайно интересна. Я, как профессионал, получил от нее большое удовольствие (масса впечатлений, поводов для размышлений), но прекрасно понимаю и ту часть публики, которая, как говорится, “не врубилась” в картину и предпочла ее покинуть. Потому что картина очень своеобразная, даже слишком, и, в этом смысле, конечно, на любителя.
Дмитрий Волчек: Ноэ упрекают, прежде всего, в том, что он старомоден. Но с тем же успехом можно сказать, что он опережает свое время.
Андрей Плахов: Что такое “опережает свое время”? Как говорится, “новое - это хорошо забытое старое”, то есть в этом смысле крайности сходятся. Нет, он, конечно, не старомоден, он использует очень новые технологии и какие-то прорывы в сознании, хотя действительно иногда может показаться, что он эксплуатирует некие общие места и штампы такого рода галлюциногенного кинематографа, поэтому многие поклонники Гаспара Ноэ, может быть, были разочарованы. Еще, мне кажется, причина в том, что поклонники картины “Необратимость” (это самый знаменитый фильм Гаспара Ноэ) очень высоко оценили в свое время его драматургию, которую даже некоторые считают базовой для кинематографа 21-го века. Это один из первых фильмов нового века, который был построен абсолютно по новой драматургической схеме, очень неожиданно, очень смело, провокативно, и именно за это ценили Гаспара Ноэ. В новом фильме этой драматургии уже нет и, по сути, можно сказать, что в ней вообще нет драматургии, то есть фильм построен по какому-то совершенно другому принципу. То ли это действительно прорыв вперед, то ли это просто творческая неудача - вопрос, конечно, спорный, но в любом случае мне кажется, что картина заслуживает и внимания, и размышлений.
Дмитрий Волчек: Вы сказали, что он эксплуатирует штампы галлюциногенного кино. Наверное, вы в первую очередь имели в виду фильм Славы Цукермана “Жидкое небо” - это первая параллель, которая возникает.
Андрей Плахов: Да, и это тоже. Кроме того, то, что картина построена на некоторых постулатах буддизма, преподнесенных в довольно примитивном школьном варианте, это тоже, может быть, многими воспринято как штамп. Хотя мне кажется, что Гаспар Ноэ использовал это именно сознательно, как некий штамп сознания молодых людей. Он, кстати, сам говорил мне в интервью, что он никогда не увлекался буддизмом, но многие его ровесники, которые принимали разные вещества, расширяющие сознание, одновременно очень увлекались религиозными теориями, модными в то время, и, среди них - буддизмом. Поэтому он как бы прошел через это, хотя и косвенно. Я думаю, что он использовал это, скорее, как некий знак, некий исходный посыл для всей остальной части картины, просто для того, чтобы ввести в эту самую “пустоту” так называемую. На самом деле это не пустота - она наполнена, мне кажется, довольно глубокими, интересными вещами.
Дмитрий Волчек: Я читал ваше интервью с Ноэ, в газете “Коммерсантъ”. Многие обратили внимание на его слова о том, что худшее, что сейчас существует в кинематографе, это “Аватар”. Но ведь в каком-то смысле его кино - это тоже “Аватар”, это тоже компьютерная модель мира?
Андрей Плахов: Да, наверное, но думаю, что, прежде всего, Ноэ имел в виду бюджет “Аватара” и, вообще, тот тип глобального коммерческого кино, которое захватывает мир, в то время, как он все-таки выбрал альтернативный путь, и это видно даже по тому, как редко он делает картины, как, видимо, с достаточно большим трудом он собирает на них бюджеты, и идеи рождаются не сразу… То есть это не то коммерческое, индустриальное кино, которое поставлено на поток, а нечто ему альтернативное.
Дмитрий Волчек: Говорят, что следующим фильмом Гаспара Ноэ станет трехмерная порнографическая мелодрама о повседневной жизни счастливой семьи, возможно, той самой, которую придумал другой герой нашего кинообозрения – Йоргос Лантимос.