В Москве ко Дню Победы в местах встреч ветеранов будут размещены стенды с изображением Иосифа Сталина. Это намерение московских властей вызвало резкий протест правозащитников и некоторых ветеранов. Радио Свобода публикует интервью с фронтовиками, подписавшими коллективное письмо против установки стендов с портретом Сталина.
Когда именно начнут устанавливать стенды, неизвестно. По телефону горячей линии московского комитета по рекламе корреспонденту РС лишь пояснили, что "документальные фото руководителей Советского Союза и руководителей государств-участников антигитлеровской коалиции планируется разместить на информационных стендах в десяти местах встреч ветеранов", например, на Поклонной горе. В пресс-службе мэра Москвы, куда корреспондентов РС перенаправили из комитета по рекламе, от комментариев также отказались.
Напомним, планы разместить в Москве к Дню Победы стенды с изображением Сталина обнародовали в марте мэр Москвы Юрий Лужков и глава столичного комитета по рекламе Владимир Макаров. Сообщалось, что эту идею одобрил, если не инициировал, глава Совета ветеранов Москвы, бывший секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих.
– Ветераны считают… исторической неправдой то, что в городе вывешиваются портреты маршалов Победы и исключаются портреты Сталина, – заявил Владимир Долгих в интервью Радио Свобода.
Он говорил от имени всех ветеранов, но отнюдь не все с ним согласны. Свои взгляды они изложили в коллективном письме, которое на днях было опубликовано в газете "Московский комсомолец". В интервью РС ветераны рассказывают истории своей жизни и рассуждают о том, почему портреты Сталина могут появиться на улицах Москвы именно сейчас.
ПОРТРЕТ ПАЛАЧА
Драматург и сценарист Яков Аронович Костюковский во время войны работал корреспондентом отдела фронта "Комсомольской правды". Он стал свидетелем многих боев, в том числе битвы под Москвой. Репрессии обошли его семью стороной, но многие родственники погибли в гетто, в Бабьем Яру. Если бы главнокомандующий Сталин не допустил множества ошибок, они могли бы выжить, считает Яков Костюковский.
– Даже мелочи говорят о том, что все строилось на лжи, – вспоминает Яков Костюковский первые месяцы войны. – Когда хорошо знакомый мне Юра Левитан (Юрий Левитан, диктор Всесоюзного радио с 1931 года. – РС) громко произносил "Говорит Москва", я знал, что он говорил из Свердловска, где в это время находилась студия. Когда немцы бомбили Москву, Сталин приказал все редакции журналов и газет собрать в одном здании на улице Правды. Одна бомба – и никакой сталинской же пропаганды.
Фронтовик Марк Михайлович Рафалов – бывший капитан морской пехоты, участник обороны Москвы. После войны стал футбольным судьей всесоюзной категории. Сейчас возглавляет совет ветеранов морской пехоты.
– В 1938 году моя мама стала вдовой, а мы с сестрой – сиротами: отец, когда-то работавший полпредом во Франции, погиб в лагере, – рассказывает Марк Рафалов. – Тогда мы жили в самом центре Москвы, два верхних этажа дома занимали сотрудники Внешторга. Когда мы выходили гулять, каждый день видели новое погасшее окно. А на улице кто-то говорил: черный воронок приехал, арестовали, посадили… Это, а также доклад Никиты Сергеевича, повлияло на мои взгляды о Сталине.
Заслуженный изобретатель России Марк Соломонович Нейфельд – тоже сын репрессированного, инвалид войны. Он помнит последние слова отца, которые тот произнес во время ареста: "Сыночек, люби советскую власть".
– В 17 лет я пошел добровольцем на фронт защищать Родину, – вспоминает Марк Нейфельд. – От ранений не осталось живого места. После демобилизации меня, медалиста, не принимали ни в один университет: из-за отца и из-за того, что я еврей. Мне было 22, я был на грани суицида. С трудом удалось попасть в институт легкой промышленности… Если бы Сталин не умер, меня бы отправили в бараки Биробиджана...
Инвалид войны, инженер Владимир Кристанович Кантовский воевал в штрафной роте. Он считает, что Сталин заслужил награды – только немецкие, причем в большем количестве, "чем все гитлеровские генералы вместе взятые". Когда Владимиру Кантовскому было пятнадцать лет, арестовали его родителей-инженеров. А в семнадцать лет он сам стал узником ГУЛАГа, где в общей сложности провел тринадцать лет:
– Мы страшно любили нашего учителя истории: он просил не заучивать, а понимать предмет, что в советской школе было непривычно. В январе 1941 года в "Учительской газете" этого учителя последними словами "крыли". Чтобы как-то ему помочь, мы с одноклассниками написали туда, в ЦК комсомола, райком партии. Но учителя вскоре после публикации арестовали. Тогда мы разослали наши письма ученикам школы. Кто-то из их родителей или бабушек донес куда надо. И получил я десять лет за "антисоветскую агитацию" – сокращенно АСА.
Фронтовик, доктор наук Юрий Львович Сагалович на войне был пулеметчиком и командиром взвода пешей разведки. К главнокомандующему Сталину у него много претензий: убил полководцев, "проморгал" начало войны, "запретил эвакуацию гражданского населения в Сталинграде", допустил гибель в окружении целого фронта генерала Михаила Кирпоноса под Киевом осенью 1941 года…
Ольга Ноевна Косорез – инвалид войны, юрист по реабилитации жертв политических репрессий, которые коснулись многих близких ей людей. Третьекурсницей она добровольно пошла на фронт, где пробыла до конца войны: переводчицей, старшим писарем, радисткой. Участвовала во взятии Кенигсберга и Берлина.
– У нас часто исчезали офицеры. Один раз пропал мой знакомый поляк по фамилии Прокша. Точно не враг народа! В течение всех лет после войны начальник нашего штаба не давал мне никакой информации о Прокше, и я до сих пор не знаю о его судьбе, – сожалеет Ольга Косорез.
Семен Филиппович Маршак прошел фронт от Сталинграда до Кенигсберга: был младшим офицером, артиллеристом. После войны работал инженером-испытателем на автозаводах, возглавлял Ельнинскую машинотракторную станцию. Сейчас – председатель совета ветеранов ВНИИ "Стройдормаш". Семен Маршак говорит, что часть детства провел в Кремле: муж его родной тети, как он рассказывает, – советский государственный деятель Алексей Рыков (в марте 1937 был арестован по обвинению в антисоветском заговоре, в 1938 году расстрелян, в 1988 реабилитирован):
– Сталин – убийца всей моей старшей родни: по его повелению расстрелян был мой отец, его сестра, супруга Алексея Рыкова, и сам Рыков, – говорит Семен Маршак. – Их обвинили во вредительстве. Побывали в лагерях моя мать, ее брат и двоюродная сестра. Были и миллионы других загубленных по его вине невинных... Я вспоминаю, как в мае 1934 года – мне было лет одиннадцать – я увидел Сталина. Дело происходило в Кремле, в здании возле Оружейной палаты, где были квартиры Ворошилова и Рыкова. Сталин вместе с Ворошиловым спускался вниз. Я, гостивший у дяди, стоял на улице с горстью кедровых орехов. Сталин протянул мне свою руку с рыжими веснушками, спросил, угощу ли я его. И я насыпал ему кедровых орехов…
ЗА РОДИНУ. НЕ ЗА СТАЛИНА
"За Родину, за Сталина!" кричали, как вспоминают в беседе с Радио Свобода фронтовики, в основном политруки. Впрочем, не все эти крики слышали.
– Я в бою этого не слышал, – говорит Юрий Сагалович. – Когда был пулеметчиком, с какой стати мне во время ведения огня орать "За Сталина!", когда на карту поставлена жизнь? Когда я был командиром взвода пешей разведки полка – то же самое. Какой идиот, подкрадываясь ночью к противнику, вдруг заорет "За Сталина!"?
Владимир Кантовский вспоминает другой лозунг – нецензурный. Именно он звучал в штрафной роте, из которой выжил только он один:
– В 1943 году из лагеря я попал в штрафную роту – добился этого всевозможными письменными обращениями. Она состояла из 250 человек. На Северо-Западном фронте, вскоре после Сталинградской битвы, нас вывели к лесу, где были немцы. Они начали обстреливать нас. И кричали мы "...мать…". Операция называлась "разведка боем" – то есть нашей задачей было "выявить огневые точки противника", чтобы потом штабы могли организовать их уничтожение… Я был тяжело ранен, тринадцать лет ходил с открытой раной, инвалид 2-й группы. После Победы поступил в МВТУ имени Баумана, но через два года повторили обвинение в АСА, и меня опять посадили. До 1951 года я сидел в лагере, потом пять лет провел в ссылке в Воркуте. Там и встретили смерть Сталина. Радовались. Реабилитировали меня в 1956 году после XX съезда.
Лев Александрович Нетто – фронтовик и узник ГУЛАГа. Во время войны попал к немцам в плен, в 1945 году был освобожден американцами. Вернулся на Родину и был обвинен в шпионаже в пользу Америки:
– Когда я был инструктором минно-подрывного дела в составе партизанского отряда, на моих глазах ребята гибли с возгласом "За Родину, за Сталина". Из всего отряда нас осталось двое, я попал в плен. Когда меня освободили американцы, я знал, что, возможно, впереди Сибирь. Многие оставались в американской зоне, но я вернулся. Три месяца под пытками меня заставляли подписать версию о том, что я американский шпион. Когда сказали, что вызовут отца и мать показать им "изменника Родины", я подписал все, чтобы не трогали моих стариков. 25 лет тюрьмы и лагерей, пять лет поражения в правах – мне дали гарантию на тридцать лет жизни… В горлаге в Норильске я пробыл восемь лет.
СПОР СО СВОИМИ
Яков Костюковский считает спор со сталинистами бессмысленным – из-за их "страха и незнания":
– Есть некоторая историческая усталость и равнодушие тех людей, которые могли бы вспомнить обо всем этом и написать. До сих пор в них сохраняется страх: а что если власти согласовали это, а мы выступим против? Не наступят ли какие-то репрессии: потери в пенсиях, наградах, почете? Этот страх можно назвать "одобрямс": еще не разобрались, но одобряем. Людям с "одобрямсом" важно не то, что было сказано, а то, кто это сказал. Есть и незнание общей картины: советская пропаганда была устроена очень умело. Меня беспокоит "одобрямс" молодых людей – идеалы пожилых уйдут вместе с ними, а молодым продолжают говорить полуправду или полуложь о Сталине...
Марк Рафалов полагает, что с симпатией относятся не столько к Сталину, сколько к порядку, который он навел террором:
– Возможно, симпатия к Сталину – это следствие своего рода протеста: они не столько за Сталина, сколько против сегодняшней власти, при которой нет порядка, а уровень жизни низкий. Они слышали краем уха, что Сталин эффективный менеджер…
ЗАЧЕМ ЧИНОВНИКУ СТАЛИН
Среди фронтовиков, выступающих против установки плакатов о Сталине, есть одно общее предположение: чиновникам близки методы Сталина.
– Думаю, что в массе своей чиновники других, кроме сталинских, методов управления не знают. Они не признаются в этом, говорят, что не сталинисты, вспоминают своего двоюродного деда, который пострадал в лагере... Но в глубине души они верят только в эти методы, а народ презирают и считают быдлом, – уверен Яков Костюковский.
Марк Рафалов иллюстрирует схожее предположение цитатой из Карла Маркса:
– Бытие определяет сознание. У наших чиновников наверняка где-нибудь в сейфе лежит их партийный билет. Почему Лужкову понадобилось устанавливать плакаты "о роли Сталина"? Ему бы бороться с пробками и криминалом. Может быть, он занялся установкой плакатов, чтобы отвлечь людей от важных вопросов? А рыба с головы гниет.
ПЛАНЫ ПРОТЕСТА
Фронтовики надеются, что если их не услышит мэр Лужков, то поймет премьер-министр Путин или президент Медведев: трагедия в Катыни и публичное признание вины Сталина российскими лидерами противоречит желанию московских властей разместить стенды о Сталине. Но уверенности у фронтовиков нет, поэтому они вынуждены менять годами складывавшиеся привычки: кто-то в День Победы не придет к месту встречи ветеранов, кто-то будет кидать в плакаты со Сталиным яйца, кто-то вовсе покинет Москву. Уехать на время празднования годовщины Победы намерен Яков Костюковский:
– Я прощаю людей, которые все понимают, но молчат – они прошли ад и знают, что это такое. И с огромным уважением отношусь к тем, кто мужественно выступает против портретов Сталина. Я не могу заставить кого-то не вешать эти портреты. Но, как сказал замечательный историк Натан Эдельман, не можешь помочь – страдай. Я страдаю. Если я останусь в Москве с портретами Сталина, я буду считать себя виновником и участником этого злодейства, – заключил Яков Костюковский.
Юрий Сагалович и Марк Нейфельд признались РС, что готовы бросить в плакат со Сталиным яйцо. А вот Семен Маршак и Марк Рафалов против подобных акций:
– Если драться, так драться. Кидать яйца, по-моему, несерьезно. Кинут яйца. А что дальше? Необходимо говорить и писать, – заключил Марк Рафалов.
Когда именно начнут устанавливать стенды, неизвестно. По телефону горячей линии московского комитета по рекламе корреспонденту РС лишь пояснили, что "документальные фото руководителей Советского Союза и руководителей государств-участников антигитлеровской коалиции планируется разместить на информационных стендах в десяти местах встреч ветеранов", например, на Поклонной горе. В пресс-службе мэра Москвы, куда корреспондентов РС перенаправили из комитета по рекламе, от комментариев также отказались.
Напомним, планы разместить в Москве к Дню Победы стенды с изображением Сталина обнародовали в марте мэр Москвы Юрий Лужков и глава столичного комитета по рекламе Владимир Макаров. Сообщалось, что эту идею одобрил, если не инициировал, глава Совета ветеранов Москвы, бывший секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих.
– Ветераны считают… исторической неправдой то, что в городе вывешиваются портреты маршалов Победы и исключаются портреты Сталина, – заявил Владимир Долгих в интервью Радио Свобода.
Он говорил от имени всех ветеранов, но отнюдь не все с ним согласны. Свои взгляды они изложили в коллективном письме, которое на днях было опубликовано в газете "Московский комсомолец". В интервью РС ветераны рассказывают истории своей жизни и рассуждают о том, почему портреты Сталина могут появиться на улицах Москвы именно сейчас.
ПОРТРЕТ ПАЛАЧА
Драматург и сценарист Яков Аронович Костюковский во время войны работал корреспондентом отдела фронта "Комсомольской правды". Он стал свидетелем многих боев, в том числе битвы под Москвой. Репрессии обошли его семью стороной, но многие родственники погибли в гетто, в Бабьем Яру. Если бы главнокомандующий Сталин не допустил множества ошибок, они могли бы выжить, считает Яков Костюковский.
– Даже мелочи говорят о том, что все строилось на лжи, – вспоминает Яков Костюковский первые месяцы войны. – Когда хорошо знакомый мне Юра Левитан (Юрий Левитан, диктор Всесоюзного радио с 1931 года. – РС) громко произносил "Говорит Москва", я знал, что он говорил из Свердловска, где в это время находилась студия. Когда немцы бомбили Москву, Сталин приказал все редакции журналов и газет собрать в одном здании на улице Правды. Одна бомба – и никакой сталинской же пропаганды.
Фронтовик Марк Михайлович Рафалов – бывший капитан морской пехоты, участник обороны Москвы. После войны стал футбольным судьей всесоюзной категории. Сейчас возглавляет совет ветеранов морской пехоты.
– В 1938 году моя мама стала вдовой, а мы с сестрой – сиротами: отец, когда-то работавший полпредом во Франции, погиб в лагере, – рассказывает Марк Рафалов. – Тогда мы жили в самом центре Москвы, два верхних этажа дома занимали сотрудники Внешторга. Когда мы выходили гулять, каждый день видели новое погасшее окно. А на улице кто-то говорил: черный воронок приехал, арестовали, посадили… Это, а также доклад Никиты Сергеевича, повлияло на мои взгляды о Сталине.
Заслуженный изобретатель России Марк Соломонович Нейфельд – тоже сын репрессированного, инвалид войны. Он помнит последние слова отца, которые тот произнес во время ареста: "Сыночек, люби советскую власть".
– В 17 лет я пошел добровольцем на фронт защищать Родину, – вспоминает Марк Нейфельд. – От ранений не осталось живого места. После демобилизации меня, медалиста, не принимали ни в один университет: из-за отца и из-за того, что я еврей. Мне было 22, я был на грани суицида. С трудом удалось попасть в институт легкой промышленности… Если бы Сталин не умер, меня бы отправили в бараки Биробиджана...
Инвалид войны, инженер Владимир Кристанович Кантовский воевал в штрафной роте. Он считает, что Сталин заслужил награды – только немецкие, причем в большем количестве, "чем все гитлеровские генералы вместе взятые". Когда Владимиру Кантовскому было пятнадцать лет, арестовали его родителей-инженеров. А в семнадцать лет он сам стал узником ГУЛАГа, где в общей сложности провел тринадцать лет:
– Мы страшно любили нашего учителя истории: он просил не заучивать, а понимать предмет, что в советской школе было непривычно. В январе 1941 года в "Учительской газете" этого учителя последними словами "крыли". Чтобы как-то ему помочь, мы с одноклассниками написали туда, в ЦК комсомола, райком партии. Но учителя вскоре после публикации арестовали. Тогда мы разослали наши письма ученикам школы. Кто-то из их родителей или бабушек донес куда надо. И получил я десять лет за "антисоветскую агитацию" – сокращенно АСА.
Фронтовик, доктор наук Юрий Львович Сагалович на войне был пулеметчиком и командиром взвода пешей разведки. К главнокомандующему Сталину у него много претензий: убил полководцев, "проморгал" начало войны, "запретил эвакуацию гражданского населения в Сталинграде", допустил гибель в окружении целого фронта генерала Михаила Кирпоноса под Киевом осенью 1941 года…
Ольга Ноевна Косорез – инвалид войны, юрист по реабилитации жертв политических репрессий, которые коснулись многих близких ей людей. Третьекурсницей она добровольно пошла на фронт, где пробыла до конца войны: переводчицей, старшим писарем, радисткой. Участвовала во взятии Кенигсберга и Берлина.
– У нас часто исчезали офицеры. Один раз пропал мой знакомый поляк по фамилии Прокша. Точно не враг народа! В течение всех лет после войны начальник нашего штаба не давал мне никакой информации о Прокше, и я до сих пор не знаю о его судьбе, – сожалеет Ольга Косорез.
Семен Филиппович Маршак прошел фронт от Сталинграда до Кенигсберга: был младшим офицером, артиллеристом. После войны работал инженером-испытателем на автозаводах, возглавлял Ельнинскую машинотракторную станцию. Сейчас – председатель совета ветеранов ВНИИ "Стройдормаш". Семен Маршак говорит, что часть детства провел в Кремле: муж его родной тети, как он рассказывает, – советский государственный деятель Алексей Рыков (в марте 1937 был арестован по обвинению в антисоветском заговоре, в 1938 году расстрелян, в 1988 реабилитирован):
– Сталин – убийца всей моей старшей родни: по его повелению расстрелян был мой отец, его сестра, супруга Алексея Рыкова, и сам Рыков, – говорит Семен Маршак. – Их обвинили во вредительстве. Побывали в лагерях моя мать, ее брат и двоюродная сестра. Были и миллионы других загубленных по его вине невинных... Я вспоминаю, как в мае 1934 года – мне было лет одиннадцать – я увидел Сталина. Дело происходило в Кремле, в здании возле Оружейной палаты, где были квартиры Ворошилова и Рыкова. Сталин вместе с Ворошиловым спускался вниз. Я, гостивший у дяди, стоял на улице с горстью кедровых орехов. Сталин протянул мне свою руку с рыжими веснушками, спросил, угощу ли я его. И я насыпал ему кедровых орехов…
ЗА РОДИНУ. НЕ ЗА СТАЛИНА
"За Родину, за Сталина!" кричали, как вспоминают в беседе с Радио Свобода фронтовики, в основном политруки. Впрочем, не все эти крики слышали.
– Я в бою этого не слышал, – говорит Юрий Сагалович. – Когда был пулеметчиком, с какой стати мне во время ведения огня орать "За Сталина!", когда на карту поставлена жизнь? Когда я был командиром взвода пешей разведки полка – то же самое. Какой идиот, подкрадываясь ночью к противнику, вдруг заорет "За Сталина!"?
Владимир Кантовский вспоминает другой лозунг – нецензурный. Именно он звучал в штрафной роте, из которой выжил только он один:
– В 1943 году из лагеря я попал в штрафную роту – добился этого всевозможными письменными обращениями. Она состояла из 250 человек. На Северо-Западном фронте, вскоре после Сталинградской битвы, нас вывели к лесу, где были немцы. Они начали обстреливать нас. И кричали мы "...мать…". Операция называлась "разведка боем" – то есть нашей задачей было "выявить огневые точки противника", чтобы потом штабы могли организовать их уничтожение… Я был тяжело ранен, тринадцать лет ходил с открытой раной, инвалид 2-й группы. После Победы поступил в МВТУ имени Баумана, но через два года повторили обвинение в АСА, и меня опять посадили. До 1951 года я сидел в лагере, потом пять лет провел в ссылке в Воркуте. Там и встретили смерть Сталина. Радовались. Реабилитировали меня в 1956 году после XX съезда.
Лев Александрович Нетто – фронтовик и узник ГУЛАГа. Во время войны попал к немцам в плен, в 1945 году был освобожден американцами. Вернулся на Родину и был обвинен в шпионаже в пользу Америки:
– Когда я был инструктором минно-подрывного дела в составе партизанского отряда, на моих глазах ребята гибли с возгласом "За Родину, за Сталина". Из всего отряда нас осталось двое, я попал в плен. Когда меня освободили американцы, я знал, что, возможно, впереди Сибирь. Многие оставались в американской зоне, но я вернулся. Три месяца под пытками меня заставляли подписать версию о том, что я американский шпион. Когда сказали, что вызовут отца и мать показать им "изменника Родины", я подписал все, чтобы не трогали моих стариков. 25 лет тюрьмы и лагерей, пять лет поражения в правах – мне дали гарантию на тридцать лет жизни… В горлаге в Норильске я пробыл восемь лет.
СПОР СО СВОИМИ
Яков Костюковский считает спор со сталинистами бессмысленным – из-за их "страха и незнания":
– Есть некоторая историческая усталость и равнодушие тех людей, которые могли бы вспомнить обо всем этом и написать. До сих пор в них сохраняется страх: а что если власти согласовали это, а мы выступим против? Не наступят ли какие-то репрессии: потери в пенсиях, наградах, почете? Этот страх можно назвать "одобрямс": еще не разобрались, но одобряем. Людям с "одобрямсом" важно не то, что было сказано, а то, кто это сказал. Есть и незнание общей картины: советская пропаганда была устроена очень умело. Меня беспокоит "одобрямс" молодых людей – идеалы пожилых уйдут вместе с ними, а молодым продолжают говорить полуправду или полуложь о Сталине...
Марк Рафалов полагает, что с симпатией относятся не столько к Сталину, сколько к порядку, который он навел террором:
– Возможно, симпатия к Сталину – это следствие своего рода протеста: они не столько за Сталина, сколько против сегодняшней власти, при которой нет порядка, а уровень жизни низкий. Они слышали краем уха, что Сталин эффективный менеджер…
ЗАЧЕМ ЧИНОВНИКУ СТАЛИН
Среди фронтовиков, выступающих против установки плакатов о Сталине, есть одно общее предположение: чиновникам близки методы Сталина.
– Думаю, что в массе своей чиновники других, кроме сталинских, методов управления не знают. Они не признаются в этом, говорят, что не сталинисты, вспоминают своего двоюродного деда, который пострадал в лагере... Но в глубине души они верят только в эти методы, а народ презирают и считают быдлом, – уверен Яков Костюковский.
Марк Рафалов иллюстрирует схожее предположение цитатой из Карла Маркса:
– Бытие определяет сознание. У наших чиновников наверняка где-нибудь в сейфе лежит их партийный билет. Почему Лужкову понадобилось устанавливать плакаты "о роли Сталина"? Ему бы бороться с пробками и криминалом. Может быть, он занялся установкой плакатов, чтобы отвлечь людей от важных вопросов? А рыба с головы гниет.
ПЛАНЫ ПРОТЕСТА
Фронтовики надеются, что если их не услышит мэр Лужков, то поймет премьер-министр Путин или президент Медведев: трагедия в Катыни и публичное признание вины Сталина российскими лидерами противоречит желанию московских властей разместить стенды о Сталине. Но уверенности у фронтовиков нет, поэтому они вынуждены менять годами складывавшиеся привычки: кто-то в День Победы не придет к месту встречи ветеранов, кто-то будет кидать в плакаты со Сталиным яйца, кто-то вовсе покинет Москву. Уехать на время празднования годовщины Победы намерен Яков Костюковский:
– Я прощаю людей, которые все понимают, но молчат – они прошли ад и знают, что это такое. И с огромным уважением отношусь к тем, кто мужественно выступает против портретов Сталина. Я не могу заставить кого-то не вешать эти портреты. Но, как сказал замечательный историк Натан Эдельман, не можешь помочь – страдай. Я страдаю. Если я останусь в Москве с портретами Сталина, я буду считать себя виновником и участником этого злодейства, – заключил Яков Костюковский.
Юрий Сагалович и Марк Нейфельд признались РС, что готовы бросить в плакат со Сталиным яйцо. А вот Семен Маршак и Марк Рафалов против подобных акций:
– Если драться, так драться. Кидать яйца, по-моему, несерьезно. Кинут яйца. А что дальше? Необходимо говорить и писать, – заключил Марк Рафалов.