Карин Калверт. Дети в доме: Материальная культура раннего детства, 1600-1900 / Перевод с английского О. Кошелевой, И. Савельевой, В. Безрогова. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. – 272 с. – (Культура повседневности).
"Непосредственно после обрезания пуповины акушерка принималась за работу, чтобы придать ребёнку человеческую форму, которую, как она полагала, он не мог принять без её помощи. Она брала ребёнка на колени или помещала в мелкую ванну с тёплой водой, поддерживала его левой рукой, а правой начинала формовать голову, надавливая на неё <…>. Она разглаживала слепые глаза, лепила нос, открывала рот и протирала челюсти, чтобы зафиксировать черты и сделать их правильными. Затем она вытягивала во всю длину руки и ноги новорождённого, протирая и формируя каждую конечность так, чтобы ребёнок мог расти стройным и высоким. В заключение акушерка бережно, но твёрдо сдвигала кости черепа ребёнка к темечку, затем завязывала голову полосками ткани, чтобы кости сошлись. Сразу после рождения ребёнка каждый день в течение нескольких недель акушерка или мать продолжали мягко нажимать большими пальцами на кости черепа…"
Такая драматическая, на нынешний взгляд, сцена разыгрывалась всякий раз при рождении нового человека в американском XVII веке. Акушерка, как правило, была женщиной не особенно грамотной и действовала скорее так, как было принято, чем на основании хоть сколько-нибудь научно обоснованных знаний. Тем не менее, она ничуть не ошибалась: человеком действительно ещё никому не удавалось стать без активной помощи собратьев по человеческому сообществу. "Лепили" новорождённого – придавали ему форму, как можно более удобную для данного сообщества - всегда. Но удивительно, насколько по-разному понималось в каждую из исторических эпох, что для этого следует делать. Прямо-таки вплоть до противоположности.
Развитие этих представлений и описывает американская исследовательница Карин Калверт на примере трёх эпох американской истории: XVII, XVIII и XIX веков. В своей книге, перевод которой вышел в серии "Культура повседневности" издательства "Новое литературное обозрение", она показывает, в каком глубоком родстве всякий раз оказывались эти представления со свойственным эпохе пониманием того, какова сущность человека и какое место он занимает в мироздании. Причём совершенно независимо от того, насколько родители и воспитатели отдавали себе в этом отчёт: идеи такого рода существуют отнюдь не в первую очередь в головах, но прежде всего – в вещах, которыми люди заполняют свой мир, и в практиках, которыми они этот мир себе подчиняют. Материальная культура, которую Калверт расматривает на примере раннего детства, – один из языков, которыми человек выговаривает своё понимание мира. И это – язык очень подробный и красноречивый, со своим словарём, грамматикой, орфографией.
Всего за три столетия американский ребёнок претерпел поражающую воображение эволюцию. Из непонятного, неудобного и не слишком интересного зверёныша-дикарёнка, которого следовало – преодолевая его тёмную, косную природу - поскорее вытащить из хаоса детства в "нормальное" - взрослое - состояние, в XVIII веке он превратился в представителя Природы, которой следовало максимально доверять, давая растущему человеку как можно больше свободы. Наконец, к XIX веку он стал в глазах взрослых маленьким ангелом, отличающимся от них исключительно в лучшую сторону: своей чистотой, близостью к подлинной человеческой природе, давно заглушенной во взрослых. Если мир взрослых XVII столетия скорее сам защищался от детства как разрушительного начала, то теперь детей полагалось защищать от мира, чтобы те "испортились" как можно меньше и как можно позже.
Любопытно, что спустя век-другой напишут исследователи о том, как воспринимают и воспитывают детей сегодня? То-то содрогнутся читатели!
"Непосредственно после обрезания пуповины акушерка принималась за работу, чтобы придать ребёнку человеческую форму, которую, как она полагала, он не мог принять без её помощи. Она брала ребёнка на колени или помещала в мелкую ванну с тёплой водой, поддерживала его левой рукой, а правой начинала формовать голову, надавливая на неё <…>. Она разглаживала слепые глаза, лепила нос, открывала рот и протирала челюсти, чтобы зафиксировать черты и сделать их правильными. Затем она вытягивала во всю длину руки и ноги новорождённого, протирая и формируя каждую конечность так, чтобы ребёнок мог расти стройным и высоким. В заключение акушерка бережно, но твёрдо сдвигала кости черепа ребёнка к темечку, затем завязывала голову полосками ткани, чтобы кости сошлись. Сразу после рождения ребёнка каждый день в течение нескольких недель акушерка или мать продолжали мягко нажимать большими пальцами на кости черепа…"
Такая драматическая, на нынешний взгляд, сцена разыгрывалась всякий раз при рождении нового человека в американском XVII веке. Акушерка, как правило, была женщиной не особенно грамотной и действовала скорее так, как было принято, чем на основании хоть сколько-нибудь научно обоснованных знаний. Тем не менее, она ничуть не ошибалась: человеком действительно ещё никому не удавалось стать без активной помощи собратьев по человеческому сообществу. "Лепили" новорождённого – придавали ему форму, как можно более удобную для данного сообщества - всегда. Но удивительно, насколько по-разному понималось в каждую из исторических эпох, что для этого следует делать. Прямо-таки вплоть до противоположности.
Развитие этих представлений и описывает американская исследовательница Карин Калверт на примере трёх эпох американской истории: XVII, XVIII и XIX веков. В своей книге, перевод которой вышел в серии "Культура повседневности" издательства "Новое литературное обозрение", она показывает, в каком глубоком родстве всякий раз оказывались эти представления со свойственным эпохе пониманием того, какова сущность человека и какое место он занимает в мироздании. Причём совершенно независимо от того, насколько родители и воспитатели отдавали себе в этом отчёт: идеи такого рода существуют отнюдь не в первую очередь в головах, но прежде всего – в вещах, которыми люди заполняют свой мир, и в практиках, которыми они этот мир себе подчиняют. Материальная культура, которую Калверт расматривает на примере раннего детства, – один из языков, которыми человек выговаривает своё понимание мира. И это – язык очень подробный и красноречивый, со своим словарём, грамматикой, орфографией.
Всего за три столетия американский ребёнок претерпел поражающую воображение эволюцию. Из непонятного, неудобного и не слишком интересного зверёныша-дикарёнка, которого следовало – преодолевая его тёмную, косную природу - поскорее вытащить из хаоса детства в "нормальное" - взрослое - состояние, в XVIII веке он превратился в представителя Природы, которой следовало максимально доверять, давая растущему человеку как можно больше свободы. Наконец, к XIX веку он стал в глазах взрослых маленьким ангелом, отличающимся от них исключительно в лучшую сторону: своей чистотой, близостью к подлинной человеческой природе, давно заглушенной во взрослых. Если мир взрослых XVII столетия скорее сам защищался от детства как разрушительного начала, то теперь детей полагалось защищать от мира, чтобы те "испортились" как можно меньше и как можно позже.
Любопытно, что спустя век-другой напишут исследователи о том, как воспринимают и воспитывают детей сегодня? То-то содрогнутся читатели!