Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии – Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!
Иван Толстой: Сегодня в программе:
Новая книга философа Владимира Ильина выпущена в Москве,
Мировой рынок русского искусства глазами журналиста и коллекционера,
Выставка Эгона Шиле в Чешском Крумлове,
Культурная панорама и музыкальные записи. Что вы, Андрей, отобрали сегодня?
Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать записи замечательного тромбониста, пианиста, композитора и певца, хотя в последней ипостаси мы его сегодня не услышим, - Вячеслава Назарова.
Иван Толстой: Культурная панорама. Почти как сказка звучит новость о том, что коллекция произведений импрессионистов, о которой никто не знал в течение 40 лет, пока она хранилась в банковской ячейке, выставлена на продажу. Среди работ - произведения Дерена, Пикассо и Сезанна.
141 картина принадлежала знаменитому арт-дилеру Амбруазу Воллару, погибшему в автокатастрофе в 1939 году. После смерти Воллара коллекцию на хранение в банк “Societe Generale” отдал его помощник, молодой югослав Эрих Шломович. Тот, в свою очередь, был убит нацистами в 1942 году.
Этот "клад" из произведений живописи был обнаружен в 1979 году, когда банковская ячейка была вскрыта. Тогда картины собирались пустить с молотка, однако аукцион был отменен из-за споров наследников Воллара и Шломовича о правах на картины. Эти споры удалось разрешить только в 2006 году.
Картины будут проданы на аукционах Сотбис в Лондоне и Париже, которые пройдут соответственно 22 и 29 июня. Ожидается, что за коллекцию удастся выручить до 26 миллионов долларов. Топ-лотом торгов считается работа Андре Дерена "Деревья в Кольюре", ее оценили от 9-ти до 14-ти миллионов фунтов (13,9 - 21,6 миллиона долларов).
Совершенно естественно, что российских слушателей и покупателей интересует ситуация с русским искусством на рынке. В Нью-Йорке прошлая неделя отмечена двумя крупными аукционными продажами русского искусства. Два лидера – Сотбис и Кристиз, по одним оценкам, показали хорошие результаты, по другим оценкам, не смогли продать главные вещи. Как смотрит на ситуацию с русским искусством эксперт? Я побеседовал с журналистом и коллекционером, живущим в Лондоне, хорошо известным нашим слушателям Александром Шлепяновым.
Александр Шлепянов: У нас, когда пишут о крупных международных торгах русского искусства, прежде всего, начинают подсчитывать, кто сколько выручил денег. И кто больше всех заработал, тот и объявляется героем дня.
Мне этот торгашеский подход представляется уныло обывательским. Дело в том, что почти каждый крупный аукцион содержит в себе какое-то открытие – либо это забытый и заново обретенный художник, либо картина, считавшаяся утерянной много лет назад, либо какая-то неожиданная атрибуция, либо художник, блеснувший какой-то новой гранью своего творчества, либо, наконец, это какая-то фантастическая, скандальная подделка – словом, почти каждый аукцион имеет свою драматургию, иногда совершенно детективную, захватывающую – и вот это мне кажется гораздо более интересным, чем выручка аукционных толстосумов.
В этом смысле весенние продажи в Нью-Йорке вполне характерны. Потому что среди моря посредственных, хотя и очень дорогих изделий Фаберже, салонных картин, похожих одна на другую и прочего антикварного ширпотреба сверкают две великолепные жемчужины, которые прямо с аукциона прямым ходом отправятся в историю мирового искусства.
Иван Толстой: Это громкое заявление требует какого-то подтверждения. Пожалуйста, дайте его нам.
Александр Шлепянов: Во-первых, это содержимое двух манхэттенских квартир: актрисы Рут Форд и ее брата, поэта-сюрреалиста и художника Чарльза Генри Форда. Оба они в свое время были очень знамениты, Рут была любимой актрисой великого Орсона Уэллса, они были очень близки, Уэллс даже был крестным отцом ее дочери. Бывали у нее и Бернстайн, и Фолкнер, который дружил с ней все жизнь, и Энди Уорхол. А Чарльз Форд издавал очень влиятельные журналы – сперва “Блюз”, потом “Вью”, вокруг этих журналов группировались такие имена, как Макс Эрнст, Рене Магрит, Евгений Густавович Берман. Не говоря уже о том, что Форд написал вместе с Паркером Тайлером роман “Молодые и злые”, который, как говорила Гертруда Стайн, сформировал поколение 30-х годов.
Раз уж мы упомянули Гертруду Стайн, то салон Рут и Чарльза Фордов в Нью-Йорке вполне можно сравнить с салоном Гертруды Стайн в Париже – по интересу ко всему новому и талантливому в искусстве, по замечательной интуиции, по художественному чутью.
И вот Рут Форд, прожив без малого сто лет, прошлой осенью умерла. И оказалось, что за долгие годы собирательства все стены ее немаленькой квартиры, так же, как и квартиры ее брата, увешены исключительно полотнами и рисунками нашего с вами соотечественника Павла Федоровича Челищева, которого они совершенно справедливо считали великим художником, хотя и звали просто Павликом...
Павла Челищева, к счастью, мы уже не называем забытым художником, потому что стараниями московской галереи “Наши художники” года три назад была, наконец, сделана прекрасная выставка и вышел замечательнейший каталог с отличной статьей Василия Ивановича Ракитина, которого мы знаем и по его статье в легендарном “Метрополе”, и по многим другим работам; в этом же каталоге и замечательные комментарии и аннотации молодого питерского искусствоведа Александра Кузнецова – так что всем горячо рекомендую этот каталог найти и прочитать.
Конечно, на Западе и в Америке Павел Челищев был более чем известен, сперва как участник парижской группы неоромантиков, куда входил и Леон Зак (в прошлом, между прочим, один из имажинистов – вместе с Мариенгофом, Шершеневичем и Есениным), и братья Евгений и Леонид Берманы, и Кристиан Берар, затем Челищев прославился как один из ведущих художников дягилевских балетов, а позже – как портретист и автор потрясающих монументальных полотен. Одно из них, кстати, после смерти Челищева в 1957-м году, было подарено Третьяковской галерее, где и провалялось свернутым в рулон 50 с лишним лет...
Вообще случай Челищева – это один из самых ярких примеров того, как много потеряла Россия с отъездом на Запад своих лучших художников. То же относится и к Борису Григорьеву, и к Александру Яковлеву, и к Евгению Берману, и к Александре Экстер, и к Наталье Гончаровой, и к Шагалу и многим, многим другим. Все это художники мирового, а не только российского уровня. Правда, с другой стороны, именно благодаря эмиграции эти художники смогли свободно развиваться и тем самым включали русское искусство в мировой контекст. Неизвестно, что было бы с ними, останься они в России...
И вот теперь на аукцион Сотбис была выставлена самая обширная, любовно собранная коллекция работ Павла Челищева. Сразу скажу, чтобы вы не волновались, что главная работа, портрет самой Рут Форд, проданная почти за миллион долларов, попала в одну из российских коллекций и таким образом готовится к возвращению на родину...
Иван Толстой: Александр Ильич, вы сказали, что две великолепные жемчужины, которые прямо с аукциона, отправятся, если я правильно запомнил, в историю мирового искусства. Вы рассказали о первой, а какая вторая?
Александр Шлепянов: Второе открытие тоже принадлежит Сотбис. Это собрание 80-ти с лишним картин бывшего одессита Якова Абрамовича Перемена.
Он был настоящим коллекционером, то есть не просто вкладывал деньги в дорогие картины известных художников, а покупал тех, кому, как он верил, принадлежит будущее. Дело было в 10-годы прошлого столетия, в Одессе набирала силу группа молодых художников, которые были ориентированы на парижский авангард, на Матисса, на Сезанна. Многие из них побывали в Париже, выставлялись в парижских салонах, уже имели успех. Но тут революция, разруха, погромы... В общем, стало не до модерна.
И в 19-м году, в самый разгар гражданской войны, этот идеалист Перемен, спасаясь из Одессы, вывез не бриллианты и не золото, а огромную, неподъемную коллекцию работ никому не известных молодых ребят, и с точки зрения окружающих это было, я думаю, чистой воды безумием.
И вот благодаря этому безумию мы теперь видим, как далеко шагнула южно-русская школа живописи в те годы, мы узнаем имена Амшея Нюренберга, Исаака Малика, Сандро Фазини (который на самом деле был Александром Файнзильбергом, старшим братом Ильи Ильфа).
К счастью, у Перемена был замечательный глаз и острая коллекционерская интуиция, так что его собрание передает воздух той неповторимой эпохи, ту удивительную ауру одесского Монпарнаса, которая без этого коллекционерского подвига исчезла бы с лица земли безвозвратно.
Не знаю, кто купил это собрание за 2 миллиона долларов (что удивительно дешево, учитывая количество и качество вещей), но очень надеюсь, что это сделал какой-нибудь украинский коллекционер и все собрание Перемена рано или поздно превратится в одесский Музей модернизма.
Иван Толстой: Мне приятно сообщить нашим слушателям, что уже после записи нашего разговора с Александром Шлепяновым вышел номер газеты "Коммерсант" за 27 апреля, где сообщается, что покупатель – действительно украинский коллекционер Андрей Адамовский, основатель Фонда украинского авангардного искусства, и предполагается, что вся коллекция Якова Перемена будет теперь выставлена в частном музее изобразительного искусства, который меценат собирается открыть на Подоле в Киеве. Продолжим культурную панораму, Андрей?
Андрей Гаврилов: Давайте продолжим. Вы начали говорить о картинах, но и, конечно, я не могу не рассказать о картине Шагала “Революция”, которая раньше никогда не выставлялась на обозрение. Но, тем не менее, она станет топ-лотом торгов живописью импрессионизма и модернизма на аукционе “Бонэмс”. Торги пройдут 22 июня в Лондоне. На этом полотне, довольно больших размеров, Шагал запечатлел свое видение российских событий 1917 года. На картине изображены революционные солдаты, а также сцены из жизни простых обывателей. Есть на холсте и фирменные знаки Шагала – изображение супружеской пары и козы. Первоначально считалось, что “Революция” была написана в 1937 году, однако парижский Комитет Шагала провел научные изыскания и пришел к выводу, что художник нарисовал картину в 1968 году, потому что по персонажам, цветовой гамме и композиции работа сходна с другими картинами Шагала того периода, например, с картиной “Война” 1966 года. Шагал очень любил свою картину и хранил ее у себя дома, во французском Сан Поль де Вансе, до самой смерти в 1985 году. По заявлению Комитета Шагала, художник рассматривал “Революцию”, как квинтэссенцию своего творчества. Предварительна оценка картины - примерно полтора миллиона фунтов.
Иван Толстой: Давайте продолжим тему искусства. В Чешском-Крумлове открылась выставка к 120-летию экспрессиониста Эгона Шиле. Работы предоставили крупнейшие европейские и американские галереи, а также частные коллекционеры. Рассказывает наш пражский корреспондент Александра Вагнер.
Александра Вагнер: Картины, нарисованные масляными красками, прославившие художника акты, акварели и графика, а также документальный фильм - все это можно увидеть на выставке, открывшейся в городе Чешский-Крумлов в честь 120-летнего юбилея со дня рождения Эгона Шиле. Это не просто ретроспектива одного из видных представителей экспрессионизма, но и попытка рассказать о его частной жизни. Наряду с картинами, на выставке можно увидеть, например, портрет дяди Шиле - брата его матери Леопольда Чихачека, который занимался воспитанием художника с 15-ти лет, после смерти его отца. Также здесь выставлены рисунки Антона Пешки, друга, а позднее шурина Шиле, и несколько работ учителя художника - Густава Климта. Рассказывает Гана Ирмусова, директор Арт-центра Эгона Шиле, в котором выставка открылась:
Гана Ирмусова: Сегодня выставлять оригиналы работ Эгона Шиле - очень непростое дело. Нашей организации уже почти 20 лет, у нас есть необходимые контакты, поэтому нам удалось получить согласие на экспозицию рисунков, акварелей, графики, а также, конечно, картин из целого ряда стран: Австрии, Германии, Швейцарии и даже Соединенных Штатов. На выставке будут представлены и несколько работ из чешских государственных фондов и частных коллекций. Мы очень рады, что венский Музей Леопольда также согласился одолжить нам работы - как раз виды Чешского-Крумлова, а также рисунок, на котором Шиле изображен со своей женой Эдитой.
Александра Вагнер: Эгон Шиле жил в Чешском-Крумлове несколько лет, есть ли в чешских музейных коллекциях его менее известные работы, которые удалось выставить на этот раз?
Гана Ирмусова: Национальная галерея Праги, конечно, не сосредотачивается на работах Шиле, как, например, Музей Леопольда в Вене, однако в ее коллекции есть несколько работ маслом и рисунков на бумаге. Последние нам одолжить не удалось, потому что для этого необходимо создать особые условия, тем не менее, из чешской коллекции мы получили написанный маслом один из лучших видов на крыши Чешского-Крумлова.
Александра Вагнер: То, что юбилейная выставка Эгона Шиле открылась именно в Чешском-Крумлове, неслучайно. Сюда художник приезжал на протяжении всей жизни. В детстве - вместе с матерью, Марией, до замужества Соукуповой, которая была отсюда родом. Будучи студентом, он продолжал навещать своих родственников, двоюродных сестер и их детей. После того, как Шиле покинул Академию изобразительных искусств, он даже хотел переселиться в Чешский-Крумлов, но сразу сделать этого ему не удалось. Лишь встретив Валери Нойзель, модель и как предполагают исследователи одну из возлюбленных Климта, Шиле предложил убежать от венской жизни в небольшой провинциальный город. В это время сюда приезжали погостить многие друзья Шиле из венской Академии изобразительных искусств, а также его галерейщик Артур Ресслер. Рассказывает Гана Ирмусова:
Гана Ирмусова: В этот период возникла серия рисунков, на которых изображены не только крумловские дома и окрестности города, но и местные жители, дети, молодые люди, которые приходили в его мастерскую, и, конечно же, женщины. К этому периоду относится и одна из наиболее известных картин Шиле - прекрасный написанный маслом портрет Польды Лоджински, дочери местного кучера. Эту картину Шиле выполнил оригинальной техникой, так как по рисунку должен был быть создан цветной витраж для дворца Стокле в Брюсселе. Витраж, к сожалению, никогда реализован не был, но картина осталась и на ней изображена девушка из Крумлова.
Александра Вагнер: В Чешском-Крумлове случилось первое происшествие, за которое Эгон Шиле впоследствии получил прозвище "порнограф из Вены". Родители гимназистов жаловались городским властям, что художник создает в своей мастерской откровенные рисунки, которые показывает детям. В городском архиве хранятся документы о строжайшем запрете для гимназистов посещать его мастерскую, а также есть несколько записей, в которых упоминается домашний арест за нарушение этого запрета и даже исключение из школы. Рассказывает Гана Ирмусова, директор Арт-центра Эгона Шиле:
Гана Ирмусова: "В то время, когда Шиле жил в Чешском-Крумлове, некоторые студенты подали заявки на поступление в школы искусств. Это тоже есть в архивах. Нахождение художника в Чешском-Крумлове имело большое влияние на местную жизнь".
Александра Вагнер: Некоторые архивные документы, рассказывающие о пребывании Эгона Шиле в Чешском-Крумлове, можно найти и на выставке. Здесь есть и фотографии. Эти материалы, несколько лет собираемые арт-центром Эгона Шиле, вошли в книгу, которая издана к 120-летию со дня рождения художника и называется "Шиле и Чешский-Крумлов". В ней опубликованы и новые архивные документы, полученные в дар от частного коллекционера, который подарил центру и несколько графических работ. Выставка открыта в Чешском-Крумлове до 31 октября.
Иван Толстой: Продолжим культурную панораму?
Андрей Гаврилов: Давайте продолжим наш разговор о живописи, но попробуем это как-то увязать с самой современностью. Свободный университет Берлина открыл в интернете базу данных, посвященную судьбе более 20 тысяч произведений искусства, которое было объявлено нацистами “дегенеративным” и изъято из музеев в 1937 году. Сайт стал результатом восьмилетней работы университетских историков искусства. На нем, в частности, представлены работы Франца Марка, Эмиля Нольде, Отто Дикса, Марка Шагала, Макса Бекманна, Василия Кандинского, Эрнста Людвига Кирхнера и других. Про каждую из картин рассказывается, из какого музея она была изъята. В случае, если произведение не было уничтожено, называется его нынешнее местонахождение.
В этой новости для меня, Иван, эта фраза самая страшная – “если произведение не было уничтожено”. Майке Хоффманн, один их ученых, который работал над сайтом, рассказал, что цель была не только создать каталог “дегенеративного искусства”, но и показать, какой богатой коллекцией обладали немецкие музеи в 1930-х годах. Пока сайт существует только на немецком языке, однако в течение ближайших недель ожидается его английская версия. Наверное, надо напомнить, что нацисты называли “дегенеративным” авангард, а также искусство, которое рассматривалось как еврейское или большевистское. В 1937 году, по указанию Геббельса, в Мюнхене была открыта выставка “Дегенеративное искусство”, где было представлено 650 произведений, конфискованных в 32-х музеях Германии. Картины висели зачастую без рам, и среди расистских надписей. До апреля 1941 года выставка объехала еще 12 городов Австрии и Германии, и, в общей сложности, ее посетили три миллиона зрителей.
Вот тут начинаешь думать: если произведения объявлены “дегенеративными”, то, в общем, как относиться к тому, что была устроена их выставка и с ними смогли ознакомиться три миллиона человек? А напоминание о том, что “дегенеративным” фашисты считали еврейское искусство, мне, как ни странно, напомнило одну статью в нашей прессе советского времени. Героем этой публикации, не главным, но одним из героев, был ваш покорный слуга. Какая-то комсомольская газета, но не центральная, не московская, решила свести со мной счеты в связи с тем, что я где-то опубликовал статью про “Битлз” и про джаз. И чтобы показать, насколько я враг советской молодежи, меня пригвоздили к позорному столбу словами (так начиналась статья): “Джаз, как известно, придумали негры и евреи”. Судя по всему, считалось, что после этого читатель возмущенно выбросит пластинки негров и евреев и будет слушать только музыку советских композиторов.
Иван Толстой: Андрей, в каком году это происходило? В 49-м?
Андрей Гаврилов: Почти. Это происходило в 70-е годы, когда, в период острого безденежья, я объезжал регионы нашей необъятной родины с лекциями о современной культуре, в частности, о музыке, и какие-то местные газеты публиковали мои заметки на эту тему.
Иван Толстой: Поразительно. Это к вопросу о тоске по советским временам. Но вот такая выставка “дегенеративного искусства”, в нацистской терминологии, и, главное, интерес масс к ней, напоминает действия (идеологически-бессмысленные), контрпродуктивные действия советской пропаганды, когда в “Литературной газете” и в “Новом мире” были напечатаны те самые фрагменты из романа “Доктор Живаго” из-за которых этот роман и был запрещен в Советском Союзе. После этого остальной “балласт” можно было уже спокойно печатать. Потому что все самое антисоветское, с точки терния советской цензуры, было вытащено на свет и опубликовано тиражом в сотни тысяч - это же “Литературная газета” была! После этого непонятно, что нужно запрещать Борису Леонидовичу.
Андрей Гаврилов: А я вдруг подумал, что я знал, что такая выставка объезжала города и веси Германии, но я не знал, что ее посетило три миллиона человек, и я впервые задумался: а вход был добровольный или по партийной разнарядке? Пойдите, посмотрите, на что способны эти дегенераты!
Иван Толстой: Наверное, и то, и другое - одно увлекает, как всегда, другое. Что у вас еще интересненького, Андрей?
Андрей Гаврилов: Ну, у меня сообщение о предстоящей премьере, автором которой будет один из моих самых любимых кинорежиссеров, бывший участник британской комик-группы “Монти Пайтон” (или на русском жаргоне “Монти Питон”) - это Терри Гиллиам, автор таких великолепных фильмов, как “Бразилия”, “12 обезьян”, “Король-рыбак”, “Страх и ненависть в Лас-Вегасе”, или недавно, самая свежая его картина - “Воображариум доктора Парнаса” - станет режиссером постановки “Осуждение Фауста”, драматической легенды для оркестра солистов и хора французского композитора Гектора Берлиоза. Уже запланировано десять представлений “Осуждения Фауста” на сцене лондонского театра “Coliseum”. Премьера ожидается 6 мая. Как рассказал художественный руководитель Английской национальной оперы Джон Берри, Гиллиаму предложили взяться за произведение, которые не входит в стандартный оперный репертуар, что позволит режиссеру не оглядываться на предшественников и в полной мере проявить свою фантазию. Я надеюсь, что слушатели смотрели фильмы Терри Гиллиама и согласны с Джоном Берри, что уж чего-чего, а фантазии этому режиссеру не занимать. “Он - превосходный рассказчик, а опера это, прежде всего, хорошо рассказанная история”, - добавил Берри. Кстати, стоит отметить, что в ближайшее время состоится оперный дебют еще одного кинорежиссера. Майк Фиггис, снявший такие фильмы как “Грозовой понедельник”, “Покидая Лас-Вегас”, “Фрекен Юлия” поставит в Лондоне “Лукрецию Борджиа” Гаэтано Доницетти.
Иван Толстой: Андрей, я предлагаю, в интересах наших слушателей, объединить две новости в одну. Вы сказали, как вас прорабатывали в какой-то провинциальной комсомольской печати за то, что вы пропагандировали “Битлз”, и вот музыкальная новость о которой, вы рассказали только что. Давайте расскажем нашим слушателям, хотя бы вкратце, о том, что готовится еще одна передача, где вы расскажете о песнях “Битлз” и чему она будет посвящена. Я могу сказать, что мы планируем назвать эту передачу “Легендарные песни “Битлз”. О чем пойдет речь?
Андрей Гаврилов: А я бы назвал ее так, как называлась книга господина Куна, - “Мифы и легенды древних “Битлз”. Мы будем говорить о некоторых песнях, которые стали олицетворением мифов вокруг “Битлз”. Конечно, любой популярный коллектив, особенно рок-коллектив или поп-коллектив, обрастает мифами. Приводить их можно долго, говорить о них можно часами, но большинство из них так и остаются сплетнями, и лишь некоторые из них каким-то образом отражены, стали причиной или, наоборот, стали следствием собственно песенного творчества музыкантов. Вот о таких мифах или о таких песнях мы и поговорим. Песни, конечно, всем хорошо известны, а вот некоторые мифы, я думаю, некоторые наши слушатели услышат впервые.
Иван Толстой: В Москве, в Библиотеке-Фонде Русское Зарубежье на Таганке прошла презентация книги философа и культуролога Владимира Ильина "…" Книга выпущена издательством "Прогресс-Традиция". Фигура Владимира Николаевича Ильина известна меньше, нежели его однофамильца Ивана Ильина.
Путь и идейные метания философа представил автор предисловия к книге Алексей Козырев. Владимир Николаевич Ильин всю жизнь отличался своим последовательным антисоветизмом и на этой почве даже размежевался с бывшими единомышленниками – евразийцами. И не только с евразийцами, но и со своим другом Николаем Бердяевым, против которого он выступил в печати со статьей "Идеологическое возвращенство" (в 1935-м году).
1941-й год стал для судьбы Владимира Ильина особо драматичным, поскольку в этот год он получил научную стипендию и занимался исследованиями не где-нибудь, а в Берлине. И он публиковал статьи в профашистской русской периодике. На следующий год, в 42-м, он вернулся в Париж, был исключен из Свято-Сергиевского Богословского института, и был подвергнут остракизму со стороны основной массы русских парижан, которые общаться с ним не захотели. Ничто ему не помогло, даже то, что он резко изменил своих политические взгляды, отрекся от Гитлера, благосклонно стал смотреть на Сталина…
Алексей Козырев предположил, что прогитлеровские взгляды Владимира Ильина могли быть связаны сего попыткой защитить свою жену, которая была крещеной еврейкой, и тогда его поведение можно объяснить стремлением уберечь супругу от возможных преследований. Как бы то ни было, Ильин стал для многих парижских кругов персоной нон-грата.
Алексей Козырев отметил интересную вещь: Владимир Николаевич Ильин никогда не выходил из юрисдикции московской Патриархии (несмотря на весь свой антисоветизм) и был всегда прихожанином Трехсвятительского подворья на рю Петель, которую в Париже называли Эглиз Большевик.
Я задал Алексею Козыреву вопрос:
Скончался ли Владимир Николаевич, примиренный с эмиграцией или, по крайней мере, со своими противниками?
Алексей Козырев: Сложный вопрос. Для него были важны, конечно, отношения с Бердяевым и с Булгаковым, которых он называл своими учителями, и которых очень почитал, и перед ними преклонялся. И с тем, и с другим он успел помириться до их смерти. Есть переписка с Булгаковым, где он радуется тому, что Булгаков соблаговолил с ним встретиться в 1943 году, но, конечно, уже той близости, которая была во время участия Ильина в журнале “Путь” в начале 30-х годов, не было. И мне кажется, что отношение с окружением его было очень избирательным. Например, Николай Михайлович Осоргин рассказывал мне, что очень симпатизировал Ильину, и в лагерях РСХД вообще отказывались читать лекции люди именитые, потому что мало платили, а Ильин за это цеплялся как за возможность заработка, и проводил летние месяцы в Альпах, читал лекции. Он был блестящий лектор. Есть люди, которые прекрасно и пишут, и читают лекции, но Ильин скорее прекрасно читал лекции, потому что в том, что он писал, особенно в философских его работах, часто ощущение такого барочного нагромождения, может быть, даже сумбура. Есть статьи, которые он пишет очень ясно, логично, есть публикации, где слишком много наползает друг на друга идей и имен. Так что, наверное, говорить об окончательном примирении с русской эмиграцией, о какой-то интеграции в эти круги, я бы не стал. Хотя “ИМКА-Пресс” публиковала книги Ильина, в том числе “Религия революции и гибель культуры”, эта книга была переиздана уже после его смерти, в 80-е годы, Никитой Струве. Так или иначе, но эта фигура не была совсем выброшена из обоймы русских философов-эмигрантов первого поколения.
Иван Толстой: На презентации книги Владимира Ильина в Солженицынском центре на Таганке присутствовал сын философа, известный бизнесмен и коллекционер Николай Ильин. Он в детстве успел посидеть на коленях у Бердяева. Мог ли я, Андрей, удержаться и не включить микрофон?
Андрей Гаврилов: И не посидеть на коленях у него?
Иван Толстой: Я спросил его, как вспоминается ему отец: это человек, который…
Николай Ильин: Это человек, который очень быстро бегал по улице, я еле-еле за руку его держал и летел в воздухе. Он мне рассказывал историю, когда мне два года было, я сидел на коленях у Бердяева. Он по ночам, когда я уже засыпал на раскладушке в комнате матери, потому что у меня не было собственной комнаты, он на пианино сочинял музыку, и он эту музыку писал рукой, потом он стирал ее, но не резинкой, а бритвой, и, пока я засыпал, я слышал звук музыки, а потом (скрёб) вот так, и потом засыпал под эту музыку.
Чуть позже, когда в 10 лет меня послали в интернат в Англию, и я возвращался на каникулы, когда я уже более взрослый был, он всегда пытался со мной говорить. “Пошли в кафе, Николенька, давай выпьем там кофе и поговорим”. А я избегал этого, как мог, потому что меня тематика не особенно интересовала. И еще я обожал мать. Отца тоже: почетный был, но просто мать держала всю семью и зарабатывала все деньги, а отец, как нищий профессор, на лекциях. Это интересно было, но мне - меньше. Только до его смерти мы немножко начали чуть глубже рассуждать, когда он к нам приезжал в Германию, я уже был женат. Теперь я расплачиваюсь своим долгом перед отцом, потому что я жалею, естественно, что это так произошло. Особенно, когда я читаю его биографию - чему он только не учился. Это мои воспоминания отца.
Иван Толстой: Андрей, а теперь наступило время для вашей персональной рубрики и, надеюсь, вы нам расскажете во всех мыслимых подробностях, что же мы слушали сегодня и кто был исполнителем.
Андрей Гаврилов: Сегодня мы слушали, и послушаем еще сейчас, фрагменты и пьесы в исполнении Вячеслава Назарова - джазового тромбониста, вокалиста, пианиста, автора очень многих известных советских джазовых композиций. Один из лучших импровизаторов 80-х годов, он стал известен, прежде всего, как солист оркестра Олега Лундстрема и ансамбля “Аллегро” под управлением Николая Левиновского. В 1967 году Вячеслав Назаров окончил Школу военных музыкантов, до 70-го года он учился в Уфимском музыкальном училище по классу тромбона. В 70-е годы он объехал многие джазовые города - Москву, Ленинград и, как ни странно, Калининград, где, как ни странно, в то время джазовая жизнь кипела. Кстати, давно в этом плане о Калининграде ничего не слышно и я, честно говоря, даже не знаю, как с джазом там сейчас. Дополнительное или еще внимание и публики, и критики Вячеслав Назаров привлек к себе на куйбышевских фестивалях 70-х годов. В 1977 году он стал солистом тромбонистом в оркестре Олега Лундстрема, а с 1983 года играл в ансамбле “Аллегро”. Параллельно он организовал ансамбль, который существовал в формате трио или, иногда, квартета с басистом Виктором Двоскиным, Станиславом Коростелёвым, Ренатом Шаймухаметовым и барабанщиком Евгением Губерманом. В 1992 году Вячеслав Назаров эмигрировал в США, а в 1996 погиб в автомобильной катастрофе недалеко от Денвера, штат Колорадо. Сейчас можно находить какие-то предзнаменования, какие-то знаки, которые вроде бы к чему-то вели, но, тем не менее, известно, что накануне своей поездки он звонил московским друзьям, рассказывал о своей жизни, говорил, как у него душа не лежит куда-то мотаться, но, что делать - заработок есть заработок. И он поехал в район Денвера. Утром, на рассвете, полиция нашла его перевернутую машину на шоссе, и спасти его уже было невозможно.
Мы слушаем пьесу, где главный солист, главный музыкант - это Вячеслав Назаров (тромбон).