Иван Толстой: Петербургское Издательство Ивана Лимбаха выпустило сборник филологической эссеистики покойного Льва Лосева под общим названием “Солженицын и Бродский как соседи”. Автор успел подготовить книгу незадолго до своей кончины в прошлом году, и, как он сам пишет в предисловии к сборнику, ”читателя может удивить жанровая пестрота этой книги. Здесь есть аналитические статьи о поэтике (Ахматовой, Цветаевой, Бродского), есть заметки о более или менее случайных открытиях (в “Слове о Полку Игореве”, у Достоевского, у Ахматовой), есть литературные эссе и личные воспоминания о писателях. Даже лирические стихи с литературными сюжетами. Я позволил себе свести их под одной обложкой, поскольку для меня между этими текстами нет принципиальной разницы. Все они написаны с одной целью – объяснить самому себе то, что меня волнует, интригует или озадачивает в книгах, которые я читаю”.
Вот я предлагаю начать обзор этой книги именно с лирического стихотворения с литературным сюжетом. Лев Лосев, “Почерк Достоевского”.
С детских лет отличался от прочих
Достоевского бешеный почерк —
бился, дёргался, брызгался, пёр
за поля. Посмотрите-ка письма
с обличеньем цезаропапизма,
нигилизма, еврейских афёр,
англичан, кредиторов, поляков —
частокол восклицательных знаков!!!
Не чернила, а чернозём,
а под почвой, в подпочвенной черни
запятых извиваются черви
и как будто бы пена на всём.
Как заметил со вздохом графолог,
нагулявший немецкий жирок,
книги рвутся и падают с полок,
оттого что уж слишком широк
этот почерк больной, allzu russisch...
Ну, а что тут поделать — не сузиш
Книга толстая, больше шестисот страниц, поэтому в кратком обзоре позволю себе процитировать лишь несколько фрагментов. Вот эссе, давшее заглавие всему сборнику, - “Солженицын и Бродский как соседи”. Они действительно жили неподалеку друг от друга: Солженицын - в Кавендише, в штате Вермонт, Бродский – одно время в Анн Арборе, в Мичигане, затем в университетских городках Новой Англии. У них была краткая переписка, они высказывались печатно друг о друге. И не было, вероятно, русских литераторов более несходных. Лев Лосев пишет:
“Прочитав мысли Солженицына о Бродском, мне захотелось сопоставить их с мыслями Бродского о Солженицыне, а отсюда потянулась цепочка сравнений, парадоксальных противоположностей. Мыслящий категориями народа, народной судьбы, народного духа Солженицын — по жизни интеллигент, совершивший невольное хождение в народ. Элитарно мыслящий Бродский — буквально “от станка”, почти буквально “от сохи”.
Стремящийся быть прочитанным массами, Солженицын создает литературный язык, по степени искусственности сравнимый с языком футуристов. Бродский, представляющий себе читателя разве что как alter ego, пишет, исходя из просторечия современников.
Сугубый затворник Солженицын если редко-редко и встретится с людьми, то лишь в тщательно спланированных, почти ритуальных обстоятельствах, но осуждает за гордыню одиночества, крайний индивидуализм спонтанно общительного, всю жизнь окруженного приятелями, учениками, подружками, всегда с ухом на телефонной трубке Бродского.
У православного, вовлеченного в проблемы своей церкви, знающего ее историю Солженицына в творчестве религиозная тема почти отсутствует. Для “плохого еврея” и “христианина-заочника”, по собственным ерническим определениям, Бродского вера, “свет ниоткуда” — самая постоянная тема самой страстной лирики.
Две контрастные личности. Два контрастных творчества. То, что одному дано от природы, другой добывает пером. Хоть симметрическую диаграмму вычерчивай, но тут я снова вспоминаю: “В природе-то понежнее”. Дрожат у Бродского пальцы, когда он читает “Раковый корпус”, и восхищение охватывает Солженицына, когда он читает “Осенний крик ястреба”.
Большинство ныне пишущих о Солженицыне иронически цитируют его языковые выкрутасы. Складывается представление о новом адмирале Шишкове с “мокроступами” и “шарокатами”, а то и писателе-деревенщике из пародии Архангельского: “Инда рассупонилось солнышко...” Между тем странноватый русский язык позднего Солженицына — это стилистическое экспериментаторство, попытка создать необычный (предположительно, более выразительный) художественный язык путем использования немобилизованных ресурсов русского языка. Проект в духе “серебряного века” — очень похоже на то, чем занимались Хлебников, Цветаева, Замятин. И вот что я вспоминаю в связи с этим. Десять лет тому назад вышел солженицынский “Русский словарь языкового расширения”, копилка просторечных, диалектных, устарелых слов, которые Солженицын хочет ввести в обиход. Я, рассказывая Бродскому по телефону об этой книге, отозвался обо всей затее как о наивной (я и сейчас считаю, что язык сам о себе позаботится, что он не становится ни хуже, ни лучше). Но Иосиф чрезвычайно заинтересовался словарем, по-моему, даже собирался купить. Я подумал: “Потому что искусство поэзии требует слов...”
Это была цитата из эссе Льва Лосева “Солженицын и Бродский как соседи”.
Биография Бродского, написанная Лосевым и с которой часть наших слушателей, вероятно, знакома, принадлежит, на мой взгляд, к числу лучших биографий поэтов вообще за всю историю мировой литературы (насколько я могу судить), а комментированное собрание стихов Бродского в серии “Библиотека поэта”, давно уже ждет своего выхода. Над комментариями к стихам своего друга Лев Лосев работал много лет.
И не могу напоследок отказать себе в удовольствии и прочту еще одно лосевское стихотворение на литературную тему: стихотворение памяти Сергея Довлатова.
Я видал: как шахтер из забоя,
выбирался С.Д. из запоя,
выпив чертову норму стаканов,
как титан пятилетки Стаханов.
Вся прожженная адом рубаха,
и лицо почернело от страха.
Ну а трезвым, отмытым и чистым,
был педантом он, аккуратистом,
мыл горячей водой посуду,
подбирал соринки повсюду.
На столе идеальный порядок.
Стиль опрятен. Синтаксис краток.
Помню ровно-отчетливый бисер
его мелко-придирчивых писем.
Я обид не держал на зануду.
Он ведь знал, что в любую минуту
может вновь полететь, задыхаясь,
в мерзкий мрак, в отвратительный хаос.
Бедный Д.! Он хотел быть готовым,
оттого и порядок, которым
одержим был, имея в виду,
что, возможно, другого раза
нет, не вылезешь нaсвет из лаза,
захлебнешься кровью в аду.