Владимир Тольц: У микрофона в Праге Владимир Тольц, а в московской студии вместе со мной ведет передачу Александр Меленберг. Какие темы и документы вы собираетесь предложить вниманию слушателей сегодня, Александр?
Александр Меленберг: Сегодня речь пойдет о таком феномене советской истории, как Политический Красный Крест. Невероятно, но факт: в условиях жесткой тоталитарной власти на протяжении почти что 20 лет, сначала в Советской России, а затем в Советском Союзе, существовало официальное учреждение, легально оказывающее помощь арестованным врагам Советской власти. Людям, которых Советская власть, считала своими классовыми врагами, именно классовыми. Оно, это учреждение, изменяло свое название – сначала был Политический Красный Крест, затем организация с названием "Помощь политическим заключенным". И все эти 20 лет генератором идеи "Политпомощи" (а эту структуру так кратко и называли – "Политпомощь") являлась Екатерина Павловна Пешкова. О благородной деятельности Екатерины Пешковой, первой жены Максима Горького, в настоящее время написано изрядно. Мы же попробуем разобрать сам феномен сосуществования под боком друг у друга двух взаимоисключающих организаций – ВЧК-ОГПУ и "Политпомощи".
Владимир Тольц: Подождите, похоже вы собираетесь пересказать вашу двухлетней давности заметку в "Новой газете", где со ссылками на малоизвестные, вероятно, в Российской Федерации эмигрантские публикации, впрочем, перепечатанные, по-моему, там, ненавязчиво, так сказать, доказывалось историкам, да и эмигрантам давно известное, - что Екатерина Пешкова, сделавшая так много для арестованных советской властью, состояла при этом в непростых и разнообразных, и близких отношениях с ЧК и ОГПУ. Так ведь? Или что-то новенькое и неизвестное еще вы хотите нам сообщить?
Александр Меленберг: Собственно, да, речь пойдет о Екатерине Пешковой. Рядом со мной сегодня в московской студии Радио Свобода – Ирина Осипова, историк, составитель ряда сборников документов о деятельности Политического Красного Креста и "Политпомощи". И по телефону – историк Ярослав Леонтьев, доцент МГУ.
Ирина Ивановна, введите нас в курс дела, поведайте историю "Помощи политическим заключенным".
Ирина Осипова: После Февральской революции временное правительство амнистировало политических заключенных, но к приему их новая власть не была готова. И по инициативе общественных организаций было создано Бюро помощи освобожденных политическим. Освобожденным из тюрем помогали получить жилье, высланным – вернуться домой, устроиться на работу, снабжали их необходимым, направляли на лечение и отдых. И в Петрограде эта работал проводилась под руководством Веры Николаевна Фигнер, а в Москве – Екатерины Павловны Пешковой. А после Октябрьской революции число арестованных по политическим мотивам стало стремительно расти. И среди политзаключенных оказались не только враги большевиков, но и многие не имевшие отношение к политической борьбе.
В декабре 1917 года в оппозиционных газетах было напечатано извещение о начале работы Российского общества Красного Креста для помощи политзаключенным. Председателем был избран Николай Константинович Муравьев, его заместителем – Екатерина Павловна Пешкова, почетным председателем Владимир Галактионович Короленко. Впервые за время своего существования деятельность ПКК была легализована. Такие же организации были созданы в городах Петроград, Харьков, Полтава. Но московским ПКК был самым значительным и вскоре стал играть роль всероссийского, а затем и всесоюзного.
Главной задачей МПКК была материальная и юридическая помощь политзаключенных. Но по мере укрепления советской власти отношение к МПКК становилось все более негативным, особенно с лета 1922 года, во время судебного процесса над ЦК партии эсеров. В результате деятельность МПКК была приостановлена, а 25 августа фактически прекращена. Но впоследствии МПКК был просто реорганизован в другую организацию во главе в Пешковой. 11 ноября ей было передано помещение МПКК со всем имуществом для работы по оказанию помощи политическим заключенным.
Александр Меленберг: Основные документы фонда Политического Красного Креста это письма заключенных и их родственников с просьбами о помощи. Читаем одно из многих тысяч. Оно принадлежит человеку неординарному, достаточно известному в просвещенных кругах общества. Речь идет о поэте Николае Клюеве. Крестьянский поэт, как он себя позиционировал.
Надо сказать, что Николай Клюев был на голову выше всех предыдущих традиционных пасторальных "деревенщиков". Фактически это был человек русского модерна начала ХХ века, по какому-то внутреннему недоразумению влезший в картуз, поддевку и декоративные лапти. Персона, неотделимая от Серебряного века русской культуры. Его поэзия – это элементы символизма, реализуемые, через настоящую, а не поддельную народную лексику.
Владимир Тольц: Вы знаете, при всем почтении к творческому наследию Клюева и сочувствии к его судьбе я не готов разделять ваши рассуждения о месте, занятом Клюевым по недоразумению. Но дело, в общем, не в этом. Скажите, Саша, а почему вы выбрали письмо именно Клюева? Ведь таких писем – тысячи, и мы часть этих писем уже в наших передачах - как раз из Фонда Политического Красного Креста - воспроизводили. Не оттого ли вы выбрали Клюева, что рассчитываете на то, что имя поэта, ну, как бы известно нашим слушателям, и это усилит эффект что ли от передачи? Или оттого, что история эта показательна для тысяч других случаев, герои которых носили картузы и поддевки отнюдь не по недоразумению?
Александр Меленберг: Нет, здесь момент совсем в ином. Понимаете, мне показалось, что именно это дело, то есть переписка с Клюевым, - показатель эффективности работы Пешковой. И особенности занимаемого ею места в структуре советского общества, в структуре советского истеблишмента. Видите, она вытащила Клюева фактически в 1936 году, когда уже… Ну, как, 1936 год – какие могут быть освобождения? 1926-ой – пожалуйста, 1918-ый - пожалуйста. Но не 1936-ой!
Итак, Николай Клюев был арестован 2 февраля 1934 года. А уже спустя месяц, 5 марта, приговорен к 5 годам исправительно-трудовых лагерей с заменой на 5 лет высылки. Клюев был отправлен в поселок Колпашево Нарымского края. В июне 1934 года с места ссылки он обратился с письмом к Екатерине Пешковой.
"Екатерине Пешковой, от поэта Клюева Николая Алексеевича.
Двадцать пять лет я был в первых рядах русской литературы. Неимоверным трудом, из дремучей поморской избы вышел, как говорится, в люди. Мое искусство породило целую школу в нашей стране. Я переведен на многие иностранные языки, положен на музыку самыми глубокими композиторами. Покойный академик Сакулин назвал меня народным златоцветом, Брюсов писал, что он изумлен и ослеплен моей поэзией. Ленин посылал мне привет как преданнейшему и певучему собрату, Горький помогал мне в материальной нужде, ценя меня как художника. За четверть века не было ни одного выдающегося человека в России, который бы прошел мимо меня без ласки и почитания. Я преследовался царским правительством как революционер, два раза сидел в тюрьме, поступаясь многими благами в жизни. Теперь мне пятьдесят лет, я тяжело и непоправимо болен, неспособен к труду, и ничем, кроме искусства, не могу добывать себе средств к жизни.
За свою последнюю поэму под названием "Погорельщина", основная мысль которой та, что природа выше цивилизации, за прочтение мною этой поэмы немногим избранным художникам, и за три-четыре безумные и мало продуманные строки из моих черновиков, - я сослан Московским ОГПУ по статье 58 пункт десять в Нарым, в поселок Колпашево, на пять лет".
Александр Меленберг: Нарымским краем в Российской империи назвали гиблое место в северной части Томской губернии – место политической ссылки противников монархии. В советское время Нарым по прежнему был грустным местом, где гноили противников режима. По большей части мнимых противников.
Клюев пишет про "три-четыре безумные и мало продуманные строки из черновиков". Считается, что он говорит о строках из незаконченного цикла "Разруха", в которых он прошелся по Беломорканалу – атриуму политрепрессий начала 30-х годов. Вот такие, например, строки:
"То беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тетка Фекла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей…"
Впрочем, существует и другая версия, что причиной ареста Клюева стала его гомосексуальная ориентация. Не просто им не скрываемая, а открыто демонстрируемая.
Владимир Тольц: Ну, на каком общественно-политическом фоне возникла эта последняя версия (ее еще, кстати, Бахтин пересказывал), это, в общем, ясно. В 1933 году и в Германии, становящейся нацисткой, и в Советском Союзе постепенно меняется отношение власти к гомосексуалам. В сентябре в Москве и в Ленинграде прошла первая облава на гомосексуалистов. В декабре Ягода просит Сталина принять законодательные меры против "голубых", и этот вопрос обсуждается на Политбюро. В результате – соответствующее решение ЦИК появляется, в декабре же, и в марте 1934-го в УК введена статья об уголовной ответственности за мужеложство. Клюева, напомню, арестовали в феврале 1934-го. Ну, что можно сказать сегодня? Что через семь с половиной десятилетий после ареста замечательно поэта хотелось бы все-таки слышать ссылки не на старые версии и разговоры о том, зачем и почему, а на материалы дела. Однако продолжим читать письмо Клюева, которое он из ссылки прислала Екатерине Пешковой.
"В этом случайном, но невыносимо тяжком человеческом несчастии, где не приложимы никакие традиции, и пригодна лишь одна простая человечность, я обращаюсь к Красному Кресту со следующим.
1) Посодействовать применение ко мне минуса шесть или даже минуса двенадцать с переводом меня до наступления зимы из Нарымского края, по климату губительного для моего здоровья, в отдаленнейший конец бывшей Вятской губернии, в селение Кукарку, в Уржум или в Красно-кокшайск, где отсутствие железных дорог и черемисское население, мало знающее русский язык, в корне исключает возможность разложития его моей поэзией, но где умеренный сухой климат, наличие жилища и основных продуктов питания – неимение которых в Нарыме грозит мне прямой смертью (не всегда появляющиеся продукты сказочно дороги).
2) Посодействовать охране моего имущества в Москве, по Гранатному переулку, дом № 12, кв. 3.
3) Оставлению за мной моей писательской пенсии, которую я не получаю со дня ареста, 2 февраля 1934 года.
4) Вытребовать по Бюро медицинской экспертизы в Ленинграде пожизненное удостоверение о моей инвалидности (удостоверение упомянутого Бюро у меня имеется, но осталось по аресте в Москве в моей квартире, заложенное в древнюю немецкую Библию. Приметы последней: готический переплет, вес один пуд).
5) Оказать мне посильную денежную помощь, так я совершенно нищий. Справедливость, милосердие и русская поэзия будут Вам благодарны.
Николай Клюев.
Адрес: поселок Колпашево Северо-Западной Сибири Томского округа.
15 июня 1934 года".
Владимир Тольц: В ноябре 1934 года, благодаря ходатайству Политического Красного Креста, Клюеву было разрешено отбывать ссылку в Томске. Это было, в общем, получше, чем Нарым. Но и здесь, правда, Клюев по-прежнему не имел средств к существованию, нищенствовал, голодал. А в 1936 году был вновь арестован как "участника церковной контрреволюционной группировки". На этот раз за помощью ему к Екатерине Пешковой обратился геолог Ильин, бывший член партии эсеров, сам перед тем неоднократно репрессированный.
"Глубокоуважаемая Екатерина Павловна.
Поэт Николай Алексеевич Клюев в марте арестован в Томске (где он отбывал ссылку), у него был удар, отнята левая сторона, и он сразу был переведен в тюремную больницу. В чем он обвиняется – неизвестно. Во всяком случае, ему не может быть предъявлено обвинение в порочном поведении. Одновременно с ним арестованы епископ и другие церковники.
Клюеву в его исключительно тяжелом положении могло бы помочь личное заступничество А. М. Горького.
С глубоким уважением Ростислав Сергеевич Ильин (известный Вам), старший геолог Западно-Сибирского Геологического треста.
Домашний адрес: Томск, ул. Кирова, 38, кв. 4.
19 июня 1936 года".
Александр Меленберг: Вот здесь, по моему убеждению, и произошло маленькое чудо. 4 июля 1936 года, благодаря второму ходатайству Политического Красного Креста, то есть Пешковой, Клюев вновь был освобожден. Хотя на этот раз он не представлял для Советской власти уже никакой опасности. Это был безнадежно больной человек, фактически не поднимавшийся с постели. Тем не менее, чекисты довели свое дело до конца. Клюев вновь арестован 5 июня 1937 года, как "идейный вдохновитель и участник контрреволюционной организации "Союз Спасения России"". В октябре того же года его расстреляли.
Владимир Тольц: Ну, а Ростислава Сергеевича Ильина арестовали в июне 1937-го и расстреляли в августе. Тогда, в 1937-м, уже при Ежове, с этим делом было быстро и круто. Обвиняли его в том, что он является членом "японо-эсеровской шпионско-диверсионной террористической организации".
Александр Меленберг: И вообще, Ростислав Ильин, как личность и ученый, заслуживает отдельного разговора. Хотя бы такой факт: в начале 30-х годов, будучи административно-высланным, работая в геологической партии, он предсказал, что в Сибири будет найдена нефть.
Владимир Тольц: Я сейчас хочу обратиться к нашей гостье – Ирине Осиповой, составителю ряда сборников документов о деятельности Политического Красного Креста в СССР.
- Ирина Ивановна, я уже спросил своего соведущего Александра Меленберга о его старой газетной заметки по поводу Пешковой и ее правозащитной организации, о связи Политического Красного Креста (под разными названиями он выступал) с союзным НКВД до и после 1934 года. Отвесив в той двухлетней давности заметке несколько реверансов в сторону Пешковой, -то же, по-моему, Саша сделал и сейчас, - дальше он писал об этих неоднозначных отношениях Пешковой с НКВД, с ЧК, с ОГПУ и так далее. Это сообщалось два года назад как большая «научная» новость. Но скажите, во-первых, как вы оцениваете все сочинения и что в этом плане, может быть, нам известно стало нового за эти два года?
Ирина Осипова: Ну, вот по письмам, которые мы в эти годы смотрели, огромное количество писем, особенно связанных в высылкой из Ленинграда в Марте 1935 года огромного количества бывших, уже в середины, уже после 1934 года ходатайства "Помполита" и Пешковой лично, они практически ничего не меняли вообще в судьбах. На них просто не обращали внимания. Какие-то отдельные случаи, если и освобождались, то опять это было связано, предположим, когда были освобождены из Казахстана большое число молодежи, связано это было с тем, что они в основном почти все уже либо кончили, либо были на последних курсах институтов, и с точки зрения просто логики, что столько было вложено в их образование, именно это, может быть, повернуло, что часть этих ребят молодых была освобождена, и они вернулись в Ленинград.
Владимир Тольц: Я хотел бы тот же свой вопрос адресовать и Ярославу, который нас, я надеюсь, слышит.
Ярослав Леонтьев: Я пытался тоже рассуждать на эту тему и вот к каким выводам я пришел. Конечно же, связь личная у Екатерины Павловны с руководителями всех этих ведомств, начиная от ВЧК и кончая ягодовским, подчеркну, не ежовским, конечно, а ягодовским НКВД, естественно, была, и это нельзя сбрасывать со счетов. У нее были достаточно теплые отношения с Феликсом Эдмундовичем, и как известно, она публиковала некролог, посвященный Дзержинскому, за что ее упрекали некоторые представители в эмиграции. Хотя в то же время у нее нашлись и защитники, которые даже требовательно настаивали, что на такой ноте, как это, скажем, делал Ходасевич, не должно обвинять Пешкову, которая сделала очень много для самых различных категорий политзаключенных. И вот Ходасевичу отвечал, помнится, не менее подвергавшийся, даже, точнее, в отличие от Ходасевича, не подвергавшийся прямым репрессиям, человек, побывавший неоднократно в большевистском заключении, а потом оказавшихся среди высланных из России в 1922 году, известный историк Сергей Мельгунов выступил в защиту Пешковой в ответ на эти обвинения. Конечно, взаимоотношения с Ягодой благодаря тому, что семья Горького, невестка Пешковой, Тимоша, супруга Максима Пешкова (Надежда – ее настоящее имя), как мы помним, она имела даже вполне себе романтические отношения с Генрихом Ягодой, и видимо, благодаря этому тоже, конечно, какие-то реверансы в пользу Екатерины Павловны всесильный шеф ОГПУ, потом первый руководитель НКВД, когда ОГПУ было влито в него, и в виде Главного управления государственной безопасности, Генрих Ягода, конечно, благодаря этим тесным связям с семьей Горького мог оказывать некоторые услуги конкретно, значит, Екатерине Павловне.
Александр Меленберг: Сейчас я выскажу, может быть, крамольную вещь, но необходимую. Как я уже говорил в начале передачи, о деятельности Екатерины Пешковой, первой жены Максима Горького, в настоящее время написано изрядно панегириков. Но есть оборотная сторона медали. А именно – посредничество в торговле заложниками. Схема такая: органы ВЧК-ОГПУ арестовывали так называемых "бывших людей" – дворян, крупных чиновников и так далее, прежних лет, конечно, чиновников, затем списки потенциальных заложников предоставлялись через "Амторг" (Американскую торговую организацию, созданную на паях советским правительством и американским предпринимателем Армандом Хаммером) в руки Хаммера, он сам или через посредников предлагал жившим в эмиграции родственникам этих заложников выкупить их за определенную сумму. Так сказать, на индустриализацию. Разумеется, на условиях полной тайны все это делалось, иначе заложники будут расстреляны. Все переговоры и расчеты проводились почти прозрачно, через Политический Красный Крест ("Политпомощь").
Здесь вот какой момент с Пешковой. Ведь Советы точно знали, что она человек, скажем так, кристальный, поэтому ее и использовали в этой цепочке доставания валюты для нужд индустриализации. И она это, наверное, понимала в какой-то степени понимала. И шла на этой только по одной причине, чтобы ее организация "Политпомощь"… Кстати, она называлась официально (никто об этом почему-то не упоминает) "Екатерина Пешкова. Политпомощь" – вот так она называлась, "скромно", скажем, да.
Ярослав Леонтьев: Что касается названия, нет, здесь это не было каким-то тщеславием со стороны Екатерины Павловны. Просто надо вспомнить ту ситуацию, когда эта организация была официально зарегистрирована. Разрешение давал на регистрацию этой организации Иосиф Ужлев, который являлся в тот момент заместителем председателя ОГПУ, и это было связано действительно с личным авторитетом Пешковой, то есть именно ей позволили чекисты воссоздать организацию, но в несколько ином статусе и под ее личные, действительно, гарантии. Но, с другой стороны, это, кстати, было связано и обусловлено еще одной важной миссией, которой занималась Пешкова, и о которой стоит наверняка напомнить нашим слушателям, а именно: в этот момент шел обмен между военнопленными красноармейцами, которые находились в польском плену, и "пилсудчиками", которые топились в Советской России. И Пешкова по линии Польского Красного Креста, как раз она была членом тоже этой организации, она занималась вот этим обменом красноармейцев на "пилсудчиков", и таким образом она выполняла в каком-то смысле важное государственное задание, поручение. И опять же благодаря уникальности ее фигуры вот именно под нее и была создана новая организация.
Владимир Тольц: Соглашусь с Александром Меленбергом: спасение Красным Крестом и иными организациями и отдельными людьми политзаключенных в условиях тоталитарного государства – чудо. Причем не маленькое, как говорит Саша. И не только в СССР 1930-х годов, но и в фашистской Италии, и в нацистской Германии. В создании таких чудес их творцам приходилось ради спасения людей вступать в самые причудливые и близкие отношения с тюремщиками, палачами и карателями. Достаточно вспомнить Рауля Валленберга и его "задушевные", так сказать, беседы в будапештском гестапо. Хитростью, обманом и деньгами Валенбергу удалось спасти около 20 тысяч человек. Можно, поскольку в России нынче печальная мода постигать историю через кинофильмы, напомнить и спилберговский "Список Шиндлера". Кстати, и про Валленберга, и про Шиндлера post factum было сочинено немало гадостей – обвиняли и в наживе, и в связи со спецслужбами, и в торговле людьми. Ну, почти так, как теперь пытаются писать и говорить порой про Екатерину Павловну Пешкову. Про нее еще не сняли фильма, в котором показали бы всю ничтожность и глупость подобного рода обвинений. Но это просто потому, что пока не нашлось "русского Спилберга". Вот снимут, и тогда нация телезрителей разом поймет, что Пешкова – одна из главных героинь мученической истории дотелевизионной России.