Дмитрий Волчек: Исполнилось 40 лет со дня смерти Эдварда Моргана Форстера. Один из самых популярных и замечательных английских романистов начала прошлого столетия, он в середине 20-х отказался от крупной литературной формы и почти полвека выступал преимущественно как эссеист и публицист. После смерти Форстера были изданы его тайные сочинения – роман ''Морис'' и рассказы, сейчас к публикации готовится эротический дневник. Только что в Великобритании и США вышла новая биография Форстера. Ее автор, профессор Дикинсоновского колледжа Уэнди Моффат, работала в архиве писателя, хранящемся в Кембридже:
Уэнди Моффат: Он один из крупнейших писателей ХХ века. Я бы поставила его в один ряд с Джойсом и Дэвидом Гербертом Лоренсом. Книги Форстера обладают редкой способностью всегда быть современными. В нашем постмодернистском обществе они учат нас терпимости по отношению к отличным от нас людям. И мне кажется неверным, что о нем говорят как об эдвардианце, в то время как он намного больше говорит XXI веку, чем равные ему по таланту современники.
Дмитрий Волчек: Случилось так, что некоторые материалы из Кембриджского архива Форстера были впервые опубликованы по-русски. Перевел их историк Артем Федорчук.
Артем Федорчук: Интерес к Форстеру изначально у меня был связан с Кавафисом, интерес к которому возник значительно раньше – я довольно много занимался его переводами. Я впервые наткнулся на имя Форстера в статьях и материалах про Кавафиса, а дальше уже заинтересовался им самим, читал сначала по-английски, потом уже стали появляться русские переводы.
Дмитрий Волчек: А как вы попали в его архив в Кембридже?
Артем Федорчук: Я жил в Кембридже год, это было 10 лет назад. Я там работал по совсем другим темам, а поскольку работать в кембриджских архивах – одно удовольствие, я просто пришел в Кингс-колледж и сказал, что хочу работать в архиве Форстера, что немедленно с радостью разрешили. И я там просидел два-три месяца, практически сразу наткнувшись на его переписку с Кавафисом, которая меня больше всего заинтересовала.
Дмитрий Волчек: Так переписка Форстера с великим греческим поэтом Константиносом Кавафисом впервые появилась в печати в русском переводе.
Артем Федорчук: Познакомились они в Александрии. Форстер приехал туда во время Первой мировой войны и был практически первым европейским литератором, который по-настоящему заинтересовался поэзией Кавафиса. Собственно, он-то ее в значительной мере и сделал известной западному миру. При этом существует легенда, которая кочует из статьи в статью, про то, что Форстер на протяжении многих лет прилагал все усилия для публикации стихов Кавафиса, а Кавафис к этому относился якобы совершенно равнодушно и не обращал на усилия Форстера практически никакого внимания. Их переписка показывает, что дело обстояло не таким образом. То есть Кавафис действительно зачастую довольно нерегулярно отвечал на письма, по поводу чего потом рассыпался в извинениях. Иногда промежутки между письмами составляют несколько месяцев. Форстер пишет ему такие шутливые и очень изящные упреки: одно из писем он начинает со слов: ''Дорогой Кавафис, вы - плохой поэт. Если бы вы были хорошим поэтом, вы бы ответили на мое письмо очень давно''. Или, например, чудная стихотворная эпиграммка, которая в русском переводе звучит примерно так: ''Рыдают и скорбят и эллин, и еврей, что нету от тебя вестей''. На самом деле Кавафис очень ценил усилия Форстера, но проблем было несколько. Одна из проблем состояла в том, что Кавафис очень трепетно относится ко всем своим стихам и, соответственно, очень критически относился к переводам. А вторая проблема состояла в том, что переводчик Георгиос Валасопулос тоже не очень спешил, поэтому идея Форстера еще в 20-х годах издать сборник Кавафиса так, к сожалению, и не воплотилась в жизнь. Первый сборник по-английски вышел в 1951 году. Но Форстер познакомил западную аудиторию со стихами Кавафиса, во-первых, написав свое замечательное эссе про поэзию Кавафиса, которое опубликовал в одной из своих александрийских книжек, и, во-вторых, он организовал несколько его публикаций в периодике. Именно благодаря этому, начиная с 20-х годов Кавафис знаком западной аудитории, и именно с этого момента начинается интерес к нему.
Дмитрий Волчек: Из эссе Эдварда Моргана Форстера о Кавафисе, 1919 год.
Диктор: ''Глядя на нынешнюю Александрию, едва ли подумаешь, что у этого города есть душа. Основа городского хозяйства - торговля хлопком, с которым конкурируют лишь лук и яйца. Город дурно застроен, дурно спланирован, в нем дурная канализационная система - много плохого можно сказать об Александрии, что, впрочем, и делают зачастую ее жители. Однако некоторым из них порою доводится испытать восхитительные минуты. Неожиданно вы слышите, как кто-то произносит ваше имя, твердо и вместе с тем задумчиво, словно и не ожидая ответа, а просто отдавая должное самому факту вашего существования. Обернувшись, вы видите греческого джентльмена, стоящего абсолютно неподвижно немного в стороне от мира. Возможно, он протягивает к вам руки. "О, Кафавис…" Да, это господин Кавафис, который идет либо из дома на службу, либо со службы домой. В первом случае вы увидите, как он удаляется со слабым жестом отчаяния. Во втором - он может произнести какую-нибудь тираду, необычайно сложную, но в то же время стройную, полную придаточных и условных предложений, которые, действительно, нечто обуславливают; тираду, логично стремящуюся к предсказуемому финалу, который, однако, всегда оказывается ярче и многозначнее, чем можно было представить. Иногда она завершается еще на улице, иногда погибает в уличном шуме, а порою продолжается до его квартиры. Она может быть посвящена коварству императора Алексея Комнина в 1096 году, или видам и ценам на маслины, или судьбам друзей, или Джордж Элиот, или диалектам внутренних районов Малой Азии. Она с одинаковой легкостью может быть произнесена на греческом, английском или французском. Но, несмотря на все интеллектуальное богатство и широту кругозора, несмотря на зрелость и доброжелательность суждений, вы чувствуете, что она тоже стоит немного в стороне от мира: это тирада поэта''.
Дмитрий Волчек: О важности александрийского опыта для Форстера пишет в своей книге и Уэнди Моффат:
Уэнди Моффат: Для Форстера Александрия была первым опытом жизни за пределами английского общества. Конечно, он и до этого путешествовал, но по Европе и в типично английском стиле. Он часто путешествовал с матерью. Самостоятельное пребывание в Александрии стало для него первой возможностью самопознания. Тогда это был космополитический город, где смешивались многочисленные расы и народы. В Александрии он почувствовал себя абсолютно свободным – он был волен изучать город и встречаться с кем ему заблагорассудится.
Дмитрий Волчек: Можно ли сегодняшний путешественник отыскать город, который любили Форстер и Кавафис? - вопрос Артему Федорчуку.
Артем Федорчук: Это очень хороший вопрос, на который очень сложно дать объективный ответ. Субъективно я могу сказать, что если очень постараться, то его можно найти. Реально понятно, что Александрия после 1952-го года изменилась драматически и, по сути, от Александрии Форстера и Кавафиса осталось немногим больше, чем от античной Александрии. Но опять же, как по тем отдельным фрагментам, которые остались от античной Александрии, при желании можно ощутить, как это все было, так примерно и с Александрией Форстера, Кавафиса и Лоуренса Даррелла. То есть сохранились дома, но, естественно, абсолютно изменилось население. Сохранилась квартира, в которой жил Кавафис, там создан его музей, который вполне функционирует. Я, пытаясь найти по адресу в путеводителе квартиру Кавафиса (карта у меня была довольно плохая), обращался сначала к людям, которые производили впечатление интеллигентов среднего класса, но они при слове ''Кавафис'' смотрели на меня с величайшим недоумением. И тогда я догадался обратиться к местным жителям, которые просто тусовались где-то во дворике, был немедленно схвачен за руку и приведен непосредственно к дому, где жил Кавафис.
Реально, естественно, осталось очень мало. Но, при желании, ощутить, как это все было, в принципе, можно.
Дмитрий Волчек: То есть путеводителем, который написал Форстер, современный путешественник не должен пользоваться?
Артем Федорчук: Вопрос в том, чего хочет современный путешественник. Если одна из задач путешественника - попытаться увидеть, как это было тогда, тогда, безусловно, им пользоваться нужно и можно. Другое дело, что физически все изменилось довольно сильно. Именно для того, чтобы ощутить тот дух и попытаться им проникнуться, путеводитель Форстера чрезвычайно ценен и, думаю, что просто ни с чем не сравним.
Дмитрий Волчек: В Александрии Форстер знакомится с кондуктором трамвая Мохаммедом Эль-Адлем.
Уэнди Моффат: Эта связь была очень важной. В нынешней постколониальной ретроспективе очень трудно понять, как сильно Мохаммед был привязан к Форстеру. Между ними было огромное неравенство – Мохаммед ведь был по сравнению с Форстером мальчиком (ему было 18 лет), тогда как Форстеру - почти сорок. К тому же Мохаммед был намного беднее. Можно подумать, что Форстер просто пользовался своей властью и преимуществами во время этой связи. Однако, когда мы узнаем, как трогательно Форстер вплетает голос Мохаммеда в свои воспоминания, как он бережно относится к непростым проблемам их отношений, мы можем сказать, что это были очень важные и неординарные отношения для обоих.
Дмитрий Волчек: Артем Федорчук нашел в кембриджском архиве и перевел на русский удивительный документ – письмо, которое Форстер написал Мохаммеду Эль-Адлю после его смерти – послание на тот свет:
Артем Федорчук: Мохаммед был первым человеком, благодаря которому Форстер понял, что такое чувственная любовь. Их отношения продолжались на протяжении нескольких лет пока Форстер жил в Александрии. Мохаммед умер очень рано от туберкулеза, ему было 20 с небольшим лет. И вот этот удивительный документ - это попытка, с одной стороны, описать историю их отношений, а с другой стороны, попытка Форстера разобраться в том, кем был для него Мохаммед, чем были для него их отношения. В мировой литературе, пожалуй, очень мало текстов, соотносимых с этим текстом Форстера.
Дмитрий Волчек: По лирической силе?
Артем Федорчук: С одной стороны, по лирической силе, с другой, по реалистическому и порой довольно жесткому описанию всего, что между ними происходило.
Диктор: ''Мохаммед, я пытаюсь сохранить все это реальным, но собственные слова мне мешают, а ты разложился уже до неузнаваемости - шесть месяцев, как мертв. Я не думаю об этом, но боюсь, что ты становишься нереальным, и мне начинает казаться, что все наши беседы и редкие ночи, - что все это было не с нами, а с кем-то другим. Поэтому я не могу писать это письмо к тебе слишком долго. Это лишь слабая попытка, ибо ты уже даже не дух, а я только пробуждаю свои воспоминания. Я не хочу болтать об идеальной любви, а просто хочу писать тебе, как будто ты жив. Поэтому иногда я думаю о том, как ты разлагаешься в могиле. Это реально, это происходит сейчас, и это возвращает меня к тебе - реальному. В те последние мгновения, когда мы были вместе, в поезде в Каире, ты ласково подтолкнул меня правым локтем. Но когда мы вышли из поезда попрощаться на платформе, и я попросил тебя снять очки, потому что без них ты казался мне красивее, ты раздраженно отказался. Мне хочется вспоминать не только, как ты подтолкнул меня локтем, но и этот твой отказ. Когда поезд тронулся, ты не взглянул на меня в последний раз, а отвернулся к какому-то знакомому египтянину. Если я забуду хоть что-то, мне не удастся воссоздать тебя настоящего. - Спокойной ночи, мой дорогой мальчик. Уже за полночь, и мне пора спать''.
Дмитрий Волчек: В России Эдварда Моргана Форстера знают, прежде всего, по его потаенному роману ''Морис''. Он издавался в серии ''Мастера современной прозы''; большой успех выпал и на долю фильма – как и другие книги Форстера, этот роман экранизировал Джеймс Айвори. Уэнди Моффат отмечает, что написанная в 1914 и опубликованная в 1971-м году книга уникальна для английской литературы.
Уэнди Моффат: Я так считаю потому, что до него в литературе не было однополых love story. До этого романа такие любовные связи, в отличие от традиционных, обычно изображались как несчастные и позорные эксперименты, нередко кончающиеся самоубийством. Никто до Форстера не написал романа, в котором гомосексуальная любовь была бы центральной темой, никто не показал, что она является столь же человечной, как и любая другая. Ему хотелось написать роман, в котором освещались бы трудности и перипетии счастливой любви двух мужчин.
Форстер с самых ранних лет, задумываясь о себе, знал, что он отличается от окружающих. В зрелом возрасте он вел интимный дневник, который был посвящен не столько его сексуальной активности, сколько исследованию гомосексуальной идентичности. Он хотел найти такое сообщество, где бы одинокие личности находили взаимопонимание с другими. Форстер был одинок. Осознание гомосексуальности у него было постепенным, происходило гораздо дольше, чем у людей нашего времени, оказавшихся в сходной ситуации. Он всё окончательно понял, когда ему было уже за тридцать.
Дмитрий Волчек: Уэнди Моффат рассказывает в своей книге ''Форстер. Новая жизнь'' историю отношений писателя с полицейским Бобом Бакингемом.
Уэнди Моффат: На мой взгляд, это была величайшая любовь в жизни Форстера. Для него это была еще и возможность обрести семью. Он был очень близок не только с Бобом, но и с его женой Мэй. Этот треугольник просуществовал полвека. Мэй относилась к нему с материнской нежностью и ухаживала за ним, когда он был при смерти. У Мэй был сын, которого Форстер очень любил. Это очень интересные отношения, которые в наши дни, как мне кажется, вряд ли смогли бы возникнуть. Я бы назвала их родственными. В очень преклонном возрасте Мэй Бакингем употребила по отношении к своей семье выражение ''мы семеро'', имея в виду себя, мужа, Форстера, своего сына, его жену и их детей. Не думаю, что она даже знала, что ее муж и Форстер были любовниками с самого начала, и мирилась с этим.
Дмитрий Волчек: Главную тему романов Форстера его биограф определяет так:
Уэнди Моффат: Думаю, что главной темой его романов было желание понять, как должен вести себя человек, зажатый между обязанностями по отношению к другим и потребностью в самоуважении. По сути дела это этическая проблема. Помните эпизод романа ''Поездка в Индию'', когда миссис Мур задумывается, как ей следует поступить, когда она впервые встретила мужчину-мусульманина, и снимает туфли, чтобы войти в мечеть? Это закономерный вопрос, однако ответ на него найти очень сложно.
Форстер воспитывался в конце XIX века в либеральных традициях, включавших веру в прогресс и способность человека жить честной жизнью и улучшить мир для других. Однако в ХХ веке ему стало труднее придерживаться этих воззрений. В Кембриджском университете у него возник круг молодых друзей, членов студенческого общества ''Апостолы'', обсуждавших философские проблемы. Они обдумывали проблемы человеческих отношений, подлинной дружбы и межличностной этики. Нечто подобное возникло сейчас в Америке – экологическое движение, которое пользуется формулой: ''мысли глобально, действуй локально''. Форстер хотел, чтобы люди мыслили о человечестве и одновременно были добры и благожелательны к близким. Он старался избегать поступков, которые могли бы быть истолкованы как расистские. Когда он заболел, его поместили в больничную палату, где рядом с ним лежал чернокожий пациент. Форстер был тяжело болен, и администрация больницы хотела переместить его в отдельную палату. Однако он попросил не отделять его от этого пациента. У этой истории комичный привкус, но для Форстера было очень важно отнестись к чернокожему, как к белому. Для того времени это было довольно необычно''.
Дмитрий Волчек: Верно ли говорить о том, что после романа ''Поездка в Индию'' (1924) Форстер перестал писать? Уэнди Моффат не согласна:
Уэнди Моффат: Представление о том, что он перестал писать, я бы назвала недоразумением. Он перестал писать романы, но писать продолжал. При этом он отказывался публиковать свою прозу. Он перестал писать книги, которые мог бы без опасения публиковать, но продолжал писать. Написал прекрасные мемуары и замечательные политические эссе, которые читал на радио Би-би-си. Да, он перестал писать книги, наподобие тех, которые принесли ему славу до того, как ему исполнилось 30. Может быть, он просто думал, что эта тема – любовь мужчины к женщине - попросту для него исчерпана.
Артем Федорчук: Я согласен с тем, что он не замолчал. Он действительно перестал писать романы и, судя по тому, что он сам говорил и писал об этом, просто потому, что те темы, которые он считал подходящими для романа, им были более или менее исчерпаны. Последние 45 лет своей жизни он писал преимущественно в других жанрах. Это огромное количество эссеистики, довольно значительное количество рассказов. В частности, как раз на эти годы приходится большая часть гомоэротической прозы Форстера, которая, согласно его воле, была опубликована только после его смерти. Понятно, что по количеству написанного эти последние 45 лет безусловно не могут сравниться с предыдущими 45-ю. Я не могу сказать, что у меня есть на эту тему какая-то теория, но, в принципе так бывает - когда человек понимает, что то, что он хотел сказать в романной форме, которая принесла ему огромную популярность, для него более или менее исчерпано.
Дмитрий Волчек: Я вспомнил слова Марека Хласко, который писал: чтобы стать настоящим писателем, нужно убить в себе стыд. Может быть, дело в том, что Форстер не мог убить в себе стыд, в его писательской и человеческой робости?
Артем Федорчук: Я не совсем соглашусь, потому что гомоэротическая проза Форстера временами чрезвычайно откровенна, по крайней мере, для того времени. Другое дело, что он не мог убить в себе стыд в том смысле, что не хотел публикации этих текстов, пока был жив, но как раз с точки зрения самих текстов, я думаю, что в данном случае метафора Хласко не вполне подходит.
Дмитрий Волчек: Артем, прошло 40 лет со дня смерти Форстера. Я не люблю слово ''актуальность'' по отношению к литературе, но бывает, что некоторые писатели как-то открываются заново и интерес к ним вспыхивает с новой силой. Вот Чехов - один из примеров, а Форстер во многом близок Чехову. Вопрос такой: как читать Форстера в 21-м веке? Уэнди Моффат говорит, что он - не эдвардианец, а наш современник. Согласитесь вы с этим?
Артем Федорчук: Мне кажется, что одно другому не мешает. Он в какой-то степени, безусловно, эдвардианец, но в то же время, мне кажется, что тут он как раз не уникален, в том смысле, что хорошая и очень хорошая литература, к которой Форстер, безусловно, относится, читается в разные времена по-разному. И то, что новые всплески интереса к работам Форстера происходят снова и снова, мне представляется вполне естественным.