Сергей Оробий. "Бесконечный тупик" Дмитрия Галковского: структура, идеология, контекст. – Благовещенск: Издательство БГПУ, 2010. – 224 с.
Книга молодого исследователя Сергея Оробия о "Бесконечном тупике" Дмитрия Галковского, изданная в Благовещенске захватывающим воображение тиражом в 100 экземпляров, - пожалуй, одно из самых интересных исследований культурного процесса и его плодов, которые мне случилось видеть в последнее время.
С момента выхода первого отдельного издания "Тупика" прошло тринадцать лет, а со времени появления в печати первых фрагментов – почти двадцать. Так почему же "актуально обращаться к произведению Галковского" теперь, когда "Тупик", вместе с его автором, уже не все и помнят? А вот именно потому и актуально.
Во-первых, наконец создалась благоприятствующая непредвзятому подходу историческая дистанция. Во-вторых, "роман-комментарий" Галковского, несомненно пережитый отечественным культурным сознанием как событие (большое, неудобное, даже травмирующее), до сих пор остаётся почти совершенно не осмысленным.
Главное – он упорно понимается… ну, не то чтобы превратно, но явно недостаточно. Все (не столь уж многочисленные) исследователи Галковского – вплоть до Вадима Руднева, причисляющего "Тупик" аж к ключевым текстам культуры ХХ века – считают его "типично постмодернистским произведением, громкая слава которого вызвана редким сочетанием недюжинной интеллектуальной подготовки автора и его склонности к эпатажу".
Оробий – похоже, единственный в современной филологической мысли - его из постмодернистского контекста выводит. И помещает в контекст принципиально более широкий.
Признавая в Галковском "одного из самых необычных представителей категории «авторов одного произведения»", Оробий одновременно – буквально одним и тем же исследовательским жестом – демонстрирует его глубокую традиционность. Даже типичность. "Скандалист", "маргинал", "провокатор"? Да, конечно… впрочем, скандал и маргинальность, не говоря уже о провокации – вещи на самом деле глубочайше традиционные. И сильно зависимые от стереотипов и культурных матриц.
Однако достоинство подхода Оробия ещё и в том, что он не занимает по отношению к своему герою ни критической и "разоблачающей" позиции (во имя, дескать, спасения культурного целого от этого подрывателя основ), ни – соблазн чего тоже может быть весьма силён – апологетической.
Он просто показывает, что при всём бесспорном новаторстве Галковского, при всей его намеренной скандальности и самоизбранной маргинальности, тот оказывается органичнейшим следствием развития русской литературы и русского сознания. В лице автора "Бесконечного тупика" культурное целое получило ещё одну точку зрения на самое себя – и никуда, разумеется, не делось, сколько ни рассыпай текст на множество (отсылающих в бесконечность) фрагментов-примечаний. Связь – не в последовательности фрагментов и не в почтении к авторитетам. Она глубже.
Оробий – "контекстостроитель", выявитель связей. У его подхода (в концептуальный инструментарий которого он включил изрядное разнообразие теоретических подходов от Фрейда, Юнга и Витгенштейна до Мелетинского, Жолковского и Эпштейна) есть большой потенциал, применимый к явлениям не только литературы, но культуры в целом.
На самом деле его исследование – не только (не столько) о Галковском, сколько о культурообразующих связях между смысловыми явлениями, о механизмах возникновения и действия этих связей.
"Роман-комментарий" Галковского здесь – всего лишь материал (хотя подходящий, как, пожалуй, мало что другое!) для отработки определённого подхода, испытания (и развития) его возможностей. Он - своего рода вызов исследовательской способности видеть целое и связь там, где наличие и того и другого изо всех сил отрицается самим исследуемым текстом.
Заявленный как разрыв, бунт и тотальное одиночество, "Бесконечный тупик" оказывается тесно вплетённым в устоявшиеся традиции и отечественной, и мировой литературы. Он – показывает Оробий - очень зависит от дискурсивных моделей, заданных классиками. Воспроизводит, например, (архе)типичные интонации "подпольного человека" Достоевского и вообще ведёт свою родословную – через Герцена, Чаадаева, Розанова, Солженицына… - от "Жития" протопопа Аввакума: оказывается его прямым, так сказать, дискурсивным потомком.
Есть логика разрыва – и логика связи, обе - необходимые для понимания культурных процессов и по существу друг от друга не отделимые. Первая из них актуальна на переломе исторических состояний, при отделении одного от другого. Вторая – когда эйфория разрыва (а это всегда эйфория, пусть и злая) проходит, и культура начинает восстанавливать чувство единства своих разрозненных частей.
Оробий мыслит по преимуществу в логике связи, усматривая родство и преемственность там, где они по меньшей мере не очевидны.
Подход его к Галковскому кажется плодотворным для рассмотрения маргинальных явлений вообще. Опыт о "Бесконечном тупике", думаю, и сам может быть включён в контекст развития современной мысли: выработки в ней оптических средств для видения культурного целого и взаимной необходимости разных его частей друг другу.
Мне кажется, это самый насущный сейчас вид культурной работы.
Книга молодого исследователя Сергея Оробия о "Бесконечном тупике" Дмитрия Галковского, изданная в Благовещенске захватывающим воображение тиражом в 100 экземпляров, - пожалуй, одно из самых интересных исследований культурного процесса и его плодов, которые мне случилось видеть в последнее время.
С момента выхода первого отдельного издания "Тупика" прошло тринадцать лет, а со времени появления в печати первых фрагментов – почти двадцать. Так почему же "актуально обращаться к произведению Галковского" теперь, когда "Тупик", вместе с его автором, уже не все и помнят? А вот именно потому и актуально.
Во-первых, наконец создалась благоприятствующая непредвзятому подходу историческая дистанция. Во-вторых, "роман-комментарий" Галковского, несомненно пережитый отечественным культурным сознанием как событие (большое, неудобное, даже травмирующее), до сих пор остаётся почти совершенно не осмысленным.
Главное – он упорно понимается… ну, не то чтобы превратно, но явно недостаточно. Все (не столь уж многочисленные) исследователи Галковского – вплоть до Вадима Руднева, причисляющего "Тупик" аж к ключевым текстам культуры ХХ века – считают его "типично постмодернистским произведением, громкая слава которого вызвана редким сочетанием недюжинной интеллектуальной подготовки автора и его склонности к эпатажу".
Оробий – похоже, единственный в современной филологической мысли - его из постмодернистского контекста выводит. И помещает в контекст принципиально более широкий.
Признавая в Галковском "одного из самых необычных представителей категории «авторов одного произведения»", Оробий одновременно – буквально одним и тем же исследовательским жестом – демонстрирует его глубокую традиционность. Даже типичность. "Скандалист", "маргинал", "провокатор"? Да, конечно… впрочем, скандал и маргинальность, не говоря уже о провокации – вещи на самом деле глубочайше традиционные. И сильно зависимые от стереотипов и культурных матриц.
Однако достоинство подхода Оробия ещё и в том, что он не занимает по отношению к своему герою ни критической и "разоблачающей" позиции (во имя, дескать, спасения культурного целого от этого подрывателя основ), ни – соблазн чего тоже может быть весьма силён – апологетической.
Он просто показывает, что при всём бесспорном новаторстве Галковского, при всей его намеренной скандальности и самоизбранной маргинальности, тот оказывается органичнейшим следствием развития русской литературы и русского сознания. В лице автора "Бесконечного тупика" культурное целое получило ещё одну точку зрения на самое себя – и никуда, разумеется, не делось, сколько ни рассыпай текст на множество (отсылающих в бесконечность) фрагментов-примечаний. Связь – не в последовательности фрагментов и не в почтении к авторитетам. Она глубже.
Оробий – "контекстостроитель", выявитель связей. У его подхода (в концептуальный инструментарий которого он включил изрядное разнообразие теоретических подходов от Фрейда, Юнга и Витгенштейна до Мелетинского, Жолковского и Эпштейна) есть большой потенциал, применимый к явлениям не только литературы, но культуры в целом.
На самом деле его исследование – не только (не столько) о Галковском, сколько о культурообразующих связях между смысловыми явлениями, о механизмах возникновения и действия этих связей.
"Роман-комментарий" Галковского здесь – всего лишь материал (хотя подходящий, как, пожалуй, мало что другое!) для отработки определённого подхода, испытания (и развития) его возможностей. Он - своего рода вызов исследовательской способности видеть целое и связь там, где наличие и того и другого изо всех сил отрицается самим исследуемым текстом.
Заявленный как разрыв, бунт и тотальное одиночество, "Бесконечный тупик" оказывается тесно вплетённым в устоявшиеся традиции и отечественной, и мировой литературы. Он – показывает Оробий - очень зависит от дискурсивных моделей, заданных классиками. Воспроизводит, например, (архе)типичные интонации "подпольного человека" Достоевского и вообще ведёт свою родословную – через Герцена, Чаадаева, Розанова, Солженицына… - от "Жития" протопопа Аввакума: оказывается его прямым, так сказать, дискурсивным потомком.
Есть логика разрыва – и логика связи, обе - необходимые для понимания культурных процессов и по существу друг от друга не отделимые. Первая из них актуальна на переломе исторических состояний, при отделении одного от другого. Вторая – когда эйфория разрыва (а это всегда эйфория, пусть и злая) проходит, и культура начинает восстанавливать чувство единства своих разрозненных частей.
Оробий мыслит по преимуществу в логике связи, усматривая родство и преемственность там, где они по меньшей мере не очевидны.
Подход его к Галковскому кажется плодотворным для рассмотрения маргинальных явлений вообще. Опыт о "Бесконечном тупике", думаю, и сам может быть включён в контекст развития современной мысли: выработки в ней оптических средств для видения культурного целого и взаимной необходимости разных его частей друг другу.
Мне кажется, это самый насущный сейчас вид культурной работы.