Мне всегда казались смешными разговоры о том, кого считать лучшим в России журналистом. Они смешны и сами по себе, потому что какая же может быть иерархия в этой профессии. И потому еще они казались вздорными, что жив был Юрий Дмитриевич Черниченко.
14 июля 2010 года смех закончился, умер Юрий Дмитриевич.
Через три недели ему могло исполниться восемьдесят один.
Он был удивительным явлением в журналистике. В профессии, где все знают всё про всё, но плохо, Юрий Дмитриевич выглядел не белой вороной, а каким-то красным слоном. Пятьдесят с лишним лет назад он выбрал свою тему – сельское хозяйство, и пока был в силах, не отходил от нее ни на шаг. И знал ее так, как знал бы, наверное, любой крестьянин, если бы имел возможность провести полжизни в командировках, думать и сравнивать увиденное.
Писал про картошку, про виноградники, про чернозем, выходило всегда – про советскую власть. Потому что не умел просто констатировать: картошка лежит по полям не собранная, виноградники вырублены бессмысленно, чернозем растоптан колесами тяжелых комбайнов, а умел думать – почему так.
Юрий Дмитриевич был удивительным явлением помимо журналистики. Сколько их было - тех, кто в конце восьмидесятых поверили, что политика теперь – дело не только нестыдное, но важное и открытое для всех? Сотни, тысячи? Сколько из них прошли через 90-е, не проворовавшись, не пособничая ворам? Сколько из них в нулевые, когда ясно стало, что постсоветская власть отличается от советской всего на четыре буквы – не отчаялись, а продолжали работать? Я точно знаю одного. Знал.
14 июля 2010 года смех закончился, умер Юрий Дмитриевич.
Через три недели ему могло исполниться восемьдесят один.
Он был удивительным явлением в журналистике. В профессии, где все знают всё про всё, но плохо, Юрий Дмитриевич выглядел не белой вороной, а каким-то красным слоном. Пятьдесят с лишним лет назад он выбрал свою тему – сельское хозяйство, и пока был в силах, не отходил от нее ни на шаг. И знал ее так, как знал бы, наверное, любой крестьянин, если бы имел возможность провести полжизни в командировках, думать и сравнивать увиденное.
Писал про картошку, про виноградники, про чернозем, выходило всегда – про советскую власть. Потому что не умел просто констатировать: картошка лежит по полям не собранная, виноградники вырублены бессмысленно, чернозем растоптан колесами тяжелых комбайнов, а умел думать – почему так.
Юрий Дмитриевич был удивительным явлением помимо журналистики. Сколько их было - тех, кто в конце восьмидесятых поверили, что политика теперь – дело не только нестыдное, но важное и открытое для всех? Сотни, тысячи? Сколько из них прошли через 90-е, не проворовавшись, не пособничая ворам? Сколько из них в нулевые, когда ясно стало, что постсоветская власть отличается от советской всего на четыре буквы – не отчаялись, а продолжали работать? Я точно знаю одного. Знал.