Марина Тимашева: В прошлом году 35-летний режиссер Никита Гриншпун возглавил Сахалинский театральный центр имени А.П.Чехова. Дед Никиты, Изакин Гриншпун, работал в Одесском театре музкомедии. Отец, Юлий Гриншпун, известен постановками мюзиклов на сценах разных городов бывшего СССР. Никита Гриншпун закончил ГИТИС ( РАТИ), поставил в Москве спектакль "Шведская спичка", номинированный на "Золотую Маску" и удостоенный награды "Хрустальная Турандот" . На Сахалине выпустил спектакли “Крыша над головой” по рассказам Шукшина и “На бойком месте” Островского.
Не всякий день молодой режиссер и выпускник столичного вуза соглашается стать руководителем провинциального театра. Потому что гораздо выгоднее переезжать с места на место, ставить спектакль, потом ехать в другой театр, ставить там спектакль и получать за это довольно пристойные гонорары. Почему вы все-таки приняли такое предложение?
Никита Гриншпун: Потому что, во-первых, интересно строить театр. Там были идеальные условия для того, чтобы ставить спектакли. А второе - мне было очень интересно попробовать, что такое руководить театром. Это совсем другая профессия. Я сначала, конечно, напрягся, но меня увлекла, даже не режиссура (с режиссурой все понятно, это такой длинный путь, что будешь учиться этому всю жизнь), а построение коллектива, политика. Это увлекательнейшее дело.
Марина Тимашева: Я подумала, что в институте на режиссерском факультете, человека учат профессии, то есть режиссуре. В то же время, все-таки предполагается, что тот, кто заканчивает режиссерский факультет, может оказаться руководителем театра. А этому в институте учат?
Никита Гриншпун: Нет. Вот у меня в сумке лежит письмо деда, который был много лет педагогом, режиссером и руководил не одним театром, отцу: “Нет института главных режиссеров, этому не научит никто, никогда и нигде. Мы в институте учим детей, но об этом не знает никто, и было бы хорошо открыть институт, который…”. Нет, конечно, не идет об этом речь в институте. Вы говорите, что учат профессии. Это если повезло, попал в приличную компанию - все, что надо, получишь. Я перевелся к Олегу Львовичу после второго курса Ленинграда. В чем заключалось мое обучение? Я поставил один отрывок в первом полугодии, а потом поставил второй. Все. На третьем курсе я уехал ставить спектакль в Ростов, на четвертом - в Ставрополь, в Таллинн. Два отрывка.
Марина Тимашева: Тут мы должны, во-первых, объяснить, что Олег Львович это Олег Кудряшов, руководитель курса, который закончил Никита Гриншпун, один из лучших театральных педагогов Москвы и России вообще. А вот что такое отрывок? Объясните людям.
Никита Гриншпун: Отрывок это сцена из пьесы, который все студенты-режиссеры берут, мнут, потом ставят. Это и есть обучение. Это такая мини-модель постановки спектакля. С тобой на курсе актерско-режиссерском учатся и актеры, ты выбираешь из этих актеров, потом репетируешь, играешь отрывок и кафедра оценивает.
Марина Тимашева: Недостаточно этого? Тем не менее, вы входите сразу в профессию, сразу делаете “Шведскую спичку”. Вы сами говорите, что уже в институте начали ставить спектакли в самых разных театрах.
Никита Гриншпун: Я счастлив, что я попал к Олегу Львовичу Кудряшову, потому что ощущение профессии, требовательность, видение театра и того, из чего он должен состоять, такое, как у Олега Львовича - это гениальный дар.
Марина Тимашева: Получается, что есть значительная разница между режиссером и художественным руководителем. И вы говорите о политике. О репертуарной политике, о политике, как об отношениях с людьми, или обо всем этом вместе? Что же в этом интересного? По-моему, это ужасная ответственность и неприятно.
Никита Гриншпун: Ответственность – да. Неприятно? Почему же неприятно? Если за этот год я вижу какие-то изменения, то, конечно, это приятно. Если артисты встретились с разными режиссерами, поработали в разных жанрах, куда-то съездили, почему же страшно? Великолепно!
Марина Тимашева: За год, сколько спектаклей выпущено в театре под вашим руководством?
Никита Гриншпун: За год под моим руководством открылся сезон новой премьерой моей по Шукшину, потом мы провели лабораторию современной драматургии, на которую я позвал разных режиссеров, от молодых московских коллег до маститых. Они театр перелопатили, в течение недели сделали четыре эскиза, из этих эскизов осталось два. Я открыл малую сцену, на которую ушли эти работы. Параллельно я выпустил Островского, потом француз Франк Бертье выпустил Шекспира, потом мы с моим однокурсником Тёмой Тульчинским взяли 15 песен про войну, и сделали спектакль про победу. Потом сделали музыкальную сказку и на этом закончили сезон. И потом еще месяц репетировали спектакль к открытию юбилейного сезона. Итого - восемь спектаклей. Я не думаю, что какой-то театр в Москве так работает.
Марина Тимашева: Ну, бывают, конечно, экземпляры. Например, Российский Академический Молодежный Театр выпустил тринадцать премьер за сезон, и одна лучше другой. Но это, действительно, исключительное событие, тут даже речи нет. А сколько вообще актеров в труппе?
Никита Гриншпун: Было 38. С двумя попрощались.
Марина Тимашева: Это за что?
Никита Гриншпун: Это не “за что”, это “почему”. Если актер в течение года, двух, пяти, семи, на сцену не выходит, а приходит и получает зарплату, ему не нужно работать в театре. Я вырос в театральной семье, мать - великолепная актриса, работала в Магадане, в Хабаровске, в Одессе. И у меня в театре есть люди, которые в Иркутске работали, во Владивостоке, в Ленинграде. Это такая кочевая жизнь, и я ничего плохого в этом не вижу. Это мы здесь в Москве сидим, привыкли с этой теорией театра-дома - вот актер в него попал, и 50 лет будет там сидеть.
Марина Тимашева: Никита, театр - не дом, а тогда – что?
Никита Гриншпун: Все к этому стремятся, но таких «домов» мы знаем два-три, а все остальное тогда что?
Марина Тимашева: Дома же тоже бывают разные, бывает дом благополучный, аккуратный, ухоженный, прекрасная образованная семья, книги на стеллажах, классическая музыка. А бывает и другая: разоренный дом и семья там с подвыпившими товарищами, и соседи по коммуналке.
Никита Гриншпун: Я, когда говорю про театр-дом, говорю про Театр Фоменко, я имею в виду Сергея Васильевича Женовача, я имею в виду такие примеры. Да и я тоже попробовал эту модель, и та же “ Шведская спичка” - репетировали ее на кухне, в коридоре. в общаге ТЮЗа, где угодно…Театра-то не было. Но когда люди собираются и заняты любимым делом, и готовы потратить семь месяцев, десять, двенадцать, вот это - дом. Мы были так влюблены друг в друга. Вот это - единственная модель. А когда ты приходишь за зарплатой…
Марина Тимашева: Театр-дом, а не театр-касса. К тому же, довольно бедная касса.
Вот вы говорили Наташе Каминской, что на Сахалине очень медленная жизнь. И я так поняла, что жизнь там медленная и неправильная – прямо по Венедикту Ерофееву. Театра это тоже касается? В театре ведь, как мне кажется, все одно и то же: утром репетиция, все заняты, все при деле, цеха свое мастерят (если они, конечно, есть прямо у вас в театре), актеры своим заняты, постановочная часть работает, вечером спектакль… И на следующий день - то же. Медленная жизнь города все-таки входит в театр? Или не входит?
Никита Гриншпун: По прошествии года, я могу сказать, что изменилось это, зашевелились. Кстати, легче всего в этом смысле артистам. В этом и есть актерская природа. Тут же переключились, и у меня нет сейчас с ними никаких проблем, они могут работать по 12, по 15, по 17 часов. В этом смысле они просто умницы. С цехами сложнее. Но это меняется, это долгий, сложный, тяжелый процесс. Я уже вижу изменения и в цехах. Я когда говорил, что все медленно, я имел в виду, что мы в Москве бежим, смотрим на часы, на 11 минут я задержался - неловко. А там никто ничего не высчитывает: и завтра солнце взойдет, и послезавтра взойдет…. И не торопятся люди, никуда никто не торопится. Все медленно по сравнению с жизнью в Москве. Хотя я сделал в театре такой островок московской жизни.
Марина Тимашева: Южно-Сахалинск это богатый регион? И если да, то это как-то видно сразу, как только человек приехал в город?
Никита Гриншпун: Нет, не видно этого. Но это очень богатый регион. Иногда приезжает кто-то из Москвы, мы идем, я говорю: вот, смотри, нефть, газ, рыба, географическое положение располагает к изобилию, а ничего нет - дороги плохие. Отъедем куда-то - американская деревушка. Там очень много иностранцев, они работают на газе, на нефти. Стоит деревня американская, великолепная: зеленые домики, лужайки, баскетбольные площадки. А через дорогу - бах! - канава, грязь, покосившиеся лачуги, бараки. Странно очень. Деньги есть, богатый край, а назвать его ухоженным нельзя. Великолепная природа. Зимой я улетал оттуда с мамой, мы вылетаем, там плюс два, солнце, снег, елки - просто Швейцария! Прилетаем в Москву - минус 18, холодно, грязь. Но попадаешь туда, как в Советский Союз 20 лет назад - темп тот же. Вот это я имел в виду, когда говорил, что медленно.
Марина Тимашева: Само здание театра ухоженное? Вообще, что оно собой представляет? Сколько залов, какова вместимость?
Никита Гриншпун: Зал на 700 человек. Театр это: сцена, гримерки цеха все свои (с гордостью могу сказать, что и столярка, и бутафоры, и сварка). Театр - это советская, думаю, 60-х годов, постройка белого цвета с колоннами, со стеклом. Не сказать, что это уютное театральное здание, но это и не дом культуры. Это настоящий профессиональный театр, большой, с красивым фойе. Я жене говорил: пока сидишь в кабинете, на репетиции, бегаешь по театру - все нормально, все в порядке. А вот только на улицу выйдешь - какой-то возникает дискомфорт. А в театре все хорошо.
Марина Тимашева: Но это везде так, и в Москве так же. 700 мест в зрительном зале это совсем не мало, мягко говоря. А какова заполняемость зала, сколько стоят билеты и что за люди ходят в театр? Это постоянная аудитория? Вы уже, наверное, немножко присматривались?
Никита Гриншпун: Честно скажу, я пытался разобраться, я даже для этого делал лабораторию - все смотрели на сцену, а я смотрел в зал. Следующий сезон - юбилейный, театру 80 лет, и нужно было делать спектакль. Просто спектакль из кусочков - неинтересно. Я собрал труппу и говорю: “Давайте выясним, что происходило на вашем острове, в театральной жизни, за то время, что он существует?”. Выясняем, какая аудитория была, что за люди, для кого что игралось, изменилось ли что-то. Чтобы долго не рассказывать, я пришел к выводу, что со времен Дорошевича, который приехал по стопам Чехова на Сахалин и написал свои очерки “Каторга”, до наших дней ничего не изменилось. Я выяснил репертуар, который был популярен в 1897 году. Был “Балаганчик” Лаврова, играли “Булочника” Лаврова каторжные артисты и каторжане, играли водевильчики. Такой балаганный, низкого пошиба репертуар. И палач Комлев (был такой на Сахалине), когда приехала труппа антрепренеров, сказал: “Ну, что, голубчики, прогорели? А вот когда Комлев порол, тогда зрители были”.
“Номер 13” идет - как и везде, развлечься, посмеяться. Хотя я сначала отбрехивался от этого, а сейчас думаю, что ведь это тоже надо учиться ставить. Грубую, неотесанную, необструганную комедию дель арте по-русски. Нужно бульварную, площадную эстетику найти и попробовать поработать в этом жанре.
Марина Тимашева: В кино мы знаем огромное количество превосходных комедий, над которыми будем умирать со смеху вместе с людьми, не имеющими никакого профессионального театрального или, вообще, высшего образования. В американском кино мы знаем невероятное количество комедий, которые мы совершенно одинаково будем воспринимать. И среди имен людей, которые в этих комедиях заняты, Бастер Китон или Чарли Чаплин. А это значит, что эти грандиозные артисты, умели высоким искусством увлечь и рядового зрителя. А вот в России, в театре, как раз комедии ставить почти не умеют.
Никита Гриншпун: Я не против комедии, я обожаю этот жанр. Я сейчас буду ставить оперетту и буду с удовольствием это делать. Мне нравится позиция Шемякина. Он, когда в Америку приехал (я в какой-то книжке читал), галерейщик пришел и говорит, что вот это надо сделать поменьше, вот это большое не продадим, то же самое сделай, но маленькое, акварельки мы продадим … Шок был у Шемякина, он был готов его разорвать: “Как?! Это искусство!”. А сейчас, говорит Шемякин, понял: вот это - для галереи, для денег, а вот это…. Один и тот же человек. Так что, есть в этом смысл.
Марина Тимашева: Театр Южно-Сахалинска называется “Театральный центр имени Чехова”. Это, очевидно, связано с историей острова Сахалин в жизни Чехова. А история с Чеховым, она продолжается или просто “имени Чехова” - и все?
Никита Гриншпун: Продолжается. В позапрошлом году была чеховская премьера, в прошлом году была чеховская премьера. Режиссер из Кишинева, хороший режиссер, поставил “Палату номер шесть”, Нордштрем (он с русскими корнями, но шведский уже режиссер) поставил “Остров Сахалин”. Сейчас мы разговаривали с режиссером Володей Золотарем, тоже Чехова обсуждали в кругу авторов.
Марина Тимашева: Билеты дорогие?
Никита Гриншпун: Да нет, по нашим меркам. От 300 рублей. Хотя были еще дешевле. Изменение произошло год назад, и было очень много крика, что дорогие билеты.
Марина Тимашева: Мобильные телефоны в зале звонят у людей?
Никита Гриншпун: Бывает.
Марина Тимашева: Приходят люди как одетые: как в Москве, в чем Бог пошлет или в вечерних платьях и со сменной обувью?
Никита Гриншпун: В вечернем и со сменной обувью я не видел нигде, ни во МХТе, ни в Вахтанговском. В Норильске папа ставил спектакль, говорит: “Выгляни! Я такого не видел даже в Каннах!”. Женщины были в брильянтах. Но это какой-то уникальный зал. Я думаю, так одеваются на вручении “Грэмми” и “Оскаров”, как в Норильске люди ходят на премьеры. А в принципе, как Бог пошлет.
Главное: театр, театр и театр. Если сцена решена, значит, все в порядке. Если она интересна, образна, значит, все хорошо. Все можно сделать в одной комнате с двумя актерами.
Марина Тимашева: Я в последние годы предпочитаю студенческие спектакли смотреть, а не профессиональных театров, именно потому, что у них ничего нет, кроме их собственного ума, таланта, фантазии, которые позволяют превратить цветочный горшок во дворец или кактус в чудесное кипарисовое дерево. Тут я вас отлично понимаю. Никита, а пополнять труппу вы собираетесь?
Никита Гриншпун: Да. В стране еще работает много театральных институтов, их еще не закрыли. Есть ближние, есть дальние. Собираюсь сесть в самолет, полететь в Иркутск, во Владивосток, в Новосибирск, в Москву, в Ленинград. В конце концов, есть телефоны. И, думаю, что двух-трех человек талантливых я за год найду и возьму их в театр.
Марина Тимашева: Постановочная группа у вас своя, она с вами пришла в театр?
Никита Гриншпун: Все просто. На каждый спектакль я привожу художника из Москвы, привожу художника по костюмам, и так далее. Все пришлые.