Дмитрий Волчек: Наш гость – знаменитый китайский писатель Гао Синцзянь, лауреат Нобелевской премии по литературе. Награда досталась ему в 2000 году; прошло 10 лет, а произведения Гао до сих пор не переведены на русский – странно, ведь нобелевских лауреатов издают в России тщательно и проворно. Возможно, переводчиков отпугивает сложность работы: Гао – неутомимый экспериментатор, он считает себя не просто продолжателем дела Беккета и Арто, но и намного опередившим учителей создателем совершенно нового театра. Самый известный роман Гао – “Гора души”, повествование о человеке, который в надежде на исцеление от рака совершает паломничество к Горе предков. Книга написана на основе скитаний Гао Синцзяня в верховьях Янцзы, он скрывался от ареста и за десять месяцев прошел пятнадцать тысяч километров. На родине Гао был неугоден при всех режимах – во время культурной революции его отправили на перевоспитание в трудовой лагерь, а в 1989 году, после событий на площади Тяньаньмэнь, объявили его произведения “контрреволюционной пропагандой”. С тех пор Гао живет в изгнании, своего первое интервью для российских читателей он давал по-французски: язык он знает с юности, окончил пекинский Институт иностранных языков. С писателем встретилась Катерина Прокофьева.
Катерина Прокофьева: Девиз пражского фестиваля писателей в этом году, гостем которого был Гао, звучал: “Ересь и мятеж”. Нередко Гао называют диссидентом, называют мятежником, называют китайским Солженицыным, тогда как в книге нет ни одного упоминания о китайской коммунистической партии, ни о правах человека. Там есть смутные улыбки, философские отступления, этнографические заметки – на пятьсот страниц. Книга как сплошное сонное переживание реальности, раскопки души, медленное плавное погружение.
А в Китае его творчество называют “загрязнением идеологической среды” и “интеллектуальным развратом”. Уже более 20 лет он живет в Париже, имея французское гражданство. Китайские власти это устраивает – они рады, что Гао – француз. Французы, впрочем, тоже гордятся. Когда он получил Нобелевскую премию (впервые китайская литература была отмечена наградой), он уже был гражданином Франции.
70-летний Гао Синцзянь, увидев меня, ждет с обреченным видом, когда я же начну задавать свои вопросы. Он низенький, с необычно пышной для китайца шевелюрой, с набрякшими веками, полуприкрытыми глазами, одетый в черное.
Поскольку вы первый китайский писатель, получивший Большой Приз, чувствовали ли вы, что теперь на вас лежит ответственность показать западному читателю Китай как он есть?
Гао Синцзянь: Если бы вы хорошо знали мое творчество, то вы бы поняли, что интересны сами произведения, а не тот факт, что я китаец или описываю китайскую действительность
Катерина Прокофьева: Тем не менее, вы следуете азиатской литературной традиции?
Гао Синцзянь: В принципе, можно так сказать. Да, я из Китая, это великая цивилизация, я хорошо знаю китайскую культуру, это моя родина, я ношу в себе это богатство, но я не ограничиваюсь презентацией Западу китайской оболочки. Я - творец. Я всегда ищу новые пути подачи, это удовольствие для меня. Это вне коммерческого критерия, вне этикеток.
Катерина Прокофьева: В резюме Нобелевского комитета сказано: “За литературный труд мировой значимости и гений, открывший новые пути выражения для китайского романа и театра”. В чем, собственно, состоит оригинальность вашего стиля?
Гао Синцзянь: Сказано правильно. То, что я пишу, не имеет аналогов, до меня такой романной формы вообще не существовало. Такой, как “Гора души” или “Библия одиночки” (это другой мой роман).
Катерина Прокофьева: Вы все-таки называете это романом?
Гао Синцзянь: Все-таки, это роман. Но не думаю, однако, чтобы какой-то писатель вообще, не только в Китае, писал похоже.
Катерина Прокофьева: Вы не захотели после тюрьмы писать так, как Солженицын? Заговорить от имени Китая?
Гао Синцзянь: У меня есть такое, например, в “Библии одиночки”, почитайте. Она вышла на многих языках. Это тоже важная книга. Я показываю в этом романе, как коммунистический террор взрывает человеческую натуру, обнажая разом все ее слабости. Невозможно объяснить, почему все это произошло, но держалось это на народных массах. Диктатура коммунистов – это диктатура народа, с его согласия, с его помощью, с его подачи. Этим не занималась одна только госбезопасность. Мой роман - о том, как идеология отравила людей настолько, что они сошли с ума. Вот этого, мне кажется, Солженицын не показал в своих книгах.
Катерина Прокофьева: Вы в курсе, что вас сравнивают, тем не менее? Несмотря на то, что Солженицын говорил от имени народа, а вы – только от своего?
Гао Синцзянь: Это правда. Он просто другой тип писателя. Он изобличитель. Он разоблачает преступления эпохи, он это прожил, да. Он очень ангажированный, его работа – показывать страдания и преступления, он только это и делает. Он знакомит страну с этим, это большое дело, это сыграло большую роль. И для Запада в том числе, но я вижу вещи иначе, роль писателя для меня – не в этом. В Китае есть писатели, которые работают под стать Солженицыну – описывают катастрофическую эпоху Мао, стихийное бедствие режима. Этого хватает, много уже опубликовано на эту тему. Но я не такой. Для меня писатель - творец собственной вселенной. Творю и делюсь с другими.
Катерина Прокофьева: Это утомительно?
Гао Синцзянь: Сплошные приглашения, очень устаю. Но это показывает, что читателей действительно много. “Гора души” была переведена на 36 языков, не считая переизданий. Она стала бестселлером в США. До получения Нобеля об этом невозможно было помыслить, а теперь – это правда. Вот недавно меня еще и на арабский перевели.
Катерина Прокофьева: А что ваши театральные пьесы?
Гао Синцзянь: Это абсолютно новый жанр – мои театральные пьесы. Совсем недавно я опубликовал в Тайване сборник моих размышлений о новом театральном жанре. Это вкратце можно описать как театр всемогущего актера.
Катерина Прокофьева: Беккет, Арто, Ионеско, традициям которых вы следуете, они тоже были реформаторами театра…
Гао Синцзянь: Имена, которые вы назвали, уже остались в истории современного театра. Да, они его освежили, но всегда есть, куда идти дальше. Они уже классики, современные классики, но – классики.
Катерина Прокофьева: Вы переводили их?
Гао Синцзянь: Я перевел на китайский пьесу Ионеско “Лысая певица”, это было очень забавно. Ее опубликовали только после культурной революции, десять лет спустя.
Катерина Прокофьева: А что еще вы придумали? В чем заключается новаторство? Абсолютно новый жанр?
Гао Синцзянь: Мои театральные пьесы тоже называются экспериментальными, авангардистскими, но я не согласен с таким определением, потому что авангард – это уже было. Я же стремлюсь расширить возможности театра, что еще возможно написать, показать, сыграть? Я ищу другой театр, совсем новый, который отстаивает существование театра как такового, возвращаясь к кукольному театру. Это театр актера, а не режиссера. В наше время в театре, прежде всего, режиссер доминирует в пьесе, люди приходят посмотреть на его действо. А мне нравится акт игры, актеры, я пишу для них. Не для того, чтобы показать мою драматическую концепцию, а для того, чтобы подчеркнуть, высветить их искусство.
Катерина Прокофьева: В этих постановках нет режиссеров?
Гао Синцзянь: Есть, но их роль не выпячивается так, как это сейчас принято. Их роль – оказывать услуги актерам.
Катерина Прокофьева: А почему вашу пьесу “Автобусная остановка” назвали “самым вредным произведением в истории народного Китая”?
Гао Синцзянь: “Автобусная остановка” - первая моя пьеса, которую я написал после того, как сжег все свои работы. Естественно, ее немедленно запретили. В начале этого года я закончил и опубликовал свою восемнадцатую театральную пьесу, она называется “Ночная баллада”, в марте ее играла французская труппа в Париже.
Катерина Прокофьева: Я знаю, что режиссер способен изменить авторскую пьесу до неузнаваемости. Способны ли на это актеры, которым вы отдаете предпочтение?
Гао Синцзянь: Как только пьеса написана, я ее оставляю жить своей жизнью. Отныне она – не мое достояние. Я не вмешиваюсь. Она изменяется до неузнаваемости, конечно. Даже мои собственные постановки – тоже разные. Я сравнивал то, что я делал в Майями, в Австралии и в Италии – три разные вещи. Это зависит от возможностей театра, места, актеров, настроения…Собственно, это и есть театр. Спектакль должен быть каждый раз разный.
Катерина Прокофьева: А романы, те не меняются?
Гао Синцзянь: Романы нельзя интерпретировать слишком свободно, там нет таких возможностей, как в театре. Однако, каждый читатель проживает роман исходя из своего собственного опыта. У меня было много встреч с читателями из разных стран, мы всегда друг друга понимаем, поэтому я и говорю - в глубине души мы все похожи, мы все одинаковые. Если это трогает, меня это тронет и других.
Катерина Прокофьева: Вы говорите, что “одиночество – это необходимое условие свободы”. Вы серьезно так считаете?
Гао Синцзянь: Мышление начинается тогда, когда человек один. Невозможно думать, когда вокруг люди. Когда вы чувствуете себя одиноким, тогда вы начинаете думать.
Катерина Прокофьева: Мы говорим о свободе.
Гао Синцзянь: Да. Свобода, одиночество – это хорошо. Я пережил все, что я пережил, только благодаря тому, что люблю свое одиночество и ценю его. Благодаря этому я мыслю.
Катерина Прокофьева: Означает ли это, что тот, кто не одинок, никогда не сможет стать свободным?
Гао Синцзянь: Думаю, нет, особенно, когда общественная мысль тяготеет к унификации. Я привык к тому, что нельзя никому доверять, даже друзьям, даже своей семье нельзя говорить того, что думаешь, иначе это сразу станет известно “кому следует”.
Катерина Прокофьева: У вас есть семья?
Гао Синцзянь: Я живу в Париже со своей подружкой, а мои родители давно умерли.
Катерина Прокофьева: А дети?
Гао Синцзянь: Детей нет.