Марина Тимашева: В Петербурге, в издательстве журнала ''Звезда'' вышла новая книга голландского писателя, переводчика, слависта Кейса Верхейла ''Соната ''Буря''. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская:
''Теодор и Леонора достигли того места, где лес с обеих сторон уходил вверх, так что долина становилась как бы замкнутой, похожей на зал внутри здания. Медленно взбирающаяся все выше и выше дорога шла вдоль русла реки. Справа от них время от времени сверкала вода. Деревья росли здесь настолько густо, что эффект солнечных лучей на поверхности потока, струящегося по камням и мертвым веткам, чаще всего лишь угадывался. Однако присутствие воды ощущалось все время — звук, к которому Теодор с Леонорой прислушивались, сами того не замечая. Вместе с поскрипыванием рессор экипажа, прохладой в сени деревьев и спокойствием неба над лесом этот плеск воды — словно гул голосов на многолюдном приеме — рождал чувство взаимной близости''.
Это был отрывок из книги голландского писателя, слависта Кейса Верхейла ''Соната ''Буря'', которая является второй частью большого романа о поэте Тютчеве и о себе. Первая часть - ''Вилла Бермонд'' - тоже ранее была выпущена в издательстве журнала ''Звезда''. Говорит соредактор журнала Андрей Арьев.
Андрей Арьев: Мы с Кейсом Верхейлом давным давно знакомы. Здесь была выпущена его книжка, посвященная Бродскому, и вообще Кейс один из тех славистов, которые как-то сроднились и с Петербургом, и то, что он пишет в художественной прозе, во всяком случае, эти два томика, которые вышли в издательстве журнала ''Звезда'', он называет голландско-русским романом. Действительно, это почти что жанр. В Голландии он - крупнейший славист, а в России - крупнейший филолог, который представляет западную славистику. В этих двух романах два главных персонажа - рассказчик и Федор Тютчев. Я думаю, что Кейс Верхейл очень хорошо понимает, каким был человеком Тютчев, потому что действительно что-то в нем теплится такое, что теплилось в нашем поэте. И его характеристики Тютчева, иногда мимоходом сделанные - лаконичные, необыкновенно точные, и такие характеристики, которые мог бы сделать только иностранец. Я помню, одна из лучших его статей по русской культуре, посвященная Иннокентию Анненскому, он очень точно нашел, что главное у нашего поэта. Главное у него одно слово - ''невозможно''. И сразу же нащупал то, чем жили русские поэты и русские культурные люди того времени. Причем именно слово Анненского ''невозможно'' подходит к тому, что делает Кейс. И вот это невыразимое отдельно существует и у Тютчева, и у героя-рассказчика этой книги, а вместе вот эти два невыразимых сливаются и создают тот замечательный мир, который открывают романы Кейса Верхейла. Присутствие Тютчева и его мысли, у Кейса растворены в том, что он видит, в пейзаже. Получается такой одухотворенный, осмысленный пейзаж.
Татьяна Вольтская: Городской и именно петербургский пейзаж тоже очень важен для автора. Говорит Кейс Верхейл.
Кейс Верхейл: Есть действительно такие любимые места, про которые я понимаю, почему они - любимые места. 1967 год я провел стажером, отчасти - в Москве, отчасти - в Ленинграде. В Ленинграде я жил в общежитии на Васильевском острове. Во время автобусной поездки я смотрел в окно, и почему-то на меня очень подействовало то, что я видел. Оно было непохоже на то, что я видел в самом центре, в парадном Петербурге. Тоже вот на Петроградской стороне есть какие-то места, которые сильно на меня действуют, потому что их не находишь в путеводителях. Например, остатки Завода имени Жданова. Я, когда писал диссертацию об Анне Ахматовой, почти конспиративно изучал Ахматову в своем общежитии, но то, что я там проезжал каждый день, это только сейчас, в этот момент у меня возникает эта связь. Там что-то было, что на меня сильно подействовало. Вот это одна из отличительных черт Петербурга - заводы внутри города. Даже в самом парадном центре вдруг есть завод какой-то. Контрастирующее сочетание. Это вносит какую-то грусть и что-то необъяснимое, что-то очень связанное с историей. Кстати, и с моей историей, потому что я вырос во время Второй мировой войны и в послевоенные годы. Город, где я родился, очень похож был на то, что я видел в Ленинграде, хотя у нас никаких заводов имени Жданова не было.
Татьяна Вольтская: Откуда же все-таки появился в романе Тютчев?
Кейс Верхейл: Главная идея, может быть, этого романа, что есть совпадение переживаний человека с переживаниями другого человека, которые необъяснимы никакой географией и историей. Когда я в первый раз держал в руках советское издание Тютчева, там был портрет Тютчева. Когда я увидел этот портрет, я подумал, что отчасти это мой отец, отчасти это мой дедушка, отец моего отца. Действительно, есть сходство, хотя нет никаких прямых семейных отношений, но впечатление было родственное с впечатлением от портрета Тютчева. От этого все пошло дальше. Потом, когда я стал читать стихи, они меня ошеломили чем-то, что я еще в поэзии, ни в голландской, ни в западной, ни в русской не знал - такой голос и такая глубина. И я стал интересоваться его поэзией, я преподавал курсы его поэзии голландским студентам, и я стал мечтать об обработке этих моих тютчевских переживаний в какой-нибудь форме. Сначала я думал, что буду стараться переложить это на музыку, даже брал уроки композиции, но из этого ничего не вышло. И я решил, что я напишу роман. А у меня одновременно была идея написать роман о своем детстве. Так как я очень медленно работаю, очень медленно пишу, я понял, что ничего не окончу, если буду писать эти два романа. Почему не сочетать, не сделать один роман, который одновременно будет романом о Тютчеве и романом о своей семье, о детстве, о юности, о молодости. Первая глава разрослась до целого романа.
Татьяна Вольтская: То же произошло и со второй главой. Третья часть будет посвящена жизни Тютчева в Мюнхене, а в четвертой, если дело до нее дойдет, мы сможем встретиться с Тютчевым уже в Петербурге.