Сегодня Мерабу Мамардашвили исполнилось бы 80 лет
«Хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание?»
[Мк, 7,8]
Такие, как Мераб, никогда не нужны народу. Ни русскому, ни грузинскому, ни европейскому, ни азиатскому – любому! Они нужны человеку. Конкретному, отдельному человеку.
Такие, как Мераб, появляются очень редко, и благословение народам, среди которых они говорят и родились, и радость человеку, имеющему уши и разумение.
...Я была студенткой, когда все здесь начиналось. Когда разваливался Союз, и на развалинах возникали новые государства, большей частью ведомые националистами. И именно в тот момент, когда не нашлось никого и практически нигде, уже после захлопывания Сахарова в России и еще до того единственного момента в августе 1991 года в Москве, когда за Россию не было стыдно, когда уже жили с открывшейся литературой, полностью зачеркнутой в школе; когда мир внутри менялся скорее, чем снаружи, когда ор толп и шум солдат заглушали тишину истины, я услышала голос Мераба, прочла его уже известную сакраментальную фразу: «Если мой народ...»
С тех пор этот человек навсегда вошел в мою жизнь.
«Я грузин и философ, с юности я нахожусь во внутренней эмиграции», - сказал Мераб Мамардашвили в интервью за два месяца до своей безвременной кончины.
Такие, как Мераб, могут быть услышаны в одиночку – именно так. Как каждый из нас живет и умирает, как каждый из нас достигает или не достигает, немного перефразируя заглавие одного из эссе Бродского, «состояния, которое мы называем сознанием», а в данный момент хочется пойти до конца и вспомнить слова преподобного Серафима Саровского о стяжании одним человеком благодати Божией, и тогда спасутся вокруг него тысячи. Во все времена хороша фраза Бродского: «Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно».
Чтобы не стать и не чувствовать себя жертвой, необходимо сознание. Мамардашвили говорит: «Надо оставаться незаметным, не теряя свободы: это такая трудная задача, что нужно посвятить ей все свои силы...» Многие из нас способны на такое смирение и на умение быть свободными? Мыслим ли мы себя без гордыни и выпячивания своего эго, выдавая свою спесь и внутреннее бессилие быть собой – быть человеком – за национальную гордость? И можем ли быть собой вообще? «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна», - говорится в Евангелие.
Возможно ли это? Да, говорит Мамардашвили. Что для этого нужно? «Впасть в состояние сознания», ибо «человек не дан, а каждый раз рождается заново».
Думается все время, где бы он был сейчас, что бы он сказал сейчас? Он шел бы дальше и говорил бы больно, точно, ибо «дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Точность мышления есть нравственная обязанность того, кто к этому мышлению приобщен».
Я никогда не верила в глас народа. Vox populi был vox Deus разве что в языческом мире – в каковом, по сути, мы жили и живем. Глас Божий звучит через отдельного человека. Через одного, тем самым подтверждая уникальность каждой созданной и вызванной Им к бытию человеческой души. Не прислушиваясь к личности, к Личности, мы на самом деле отрекаемся и от нее, и от себя, и от Истины, иначе говоря от данного нам свыше уникального дара свободы. «Познаете истину, и истина сделает вас свободными», - учит нас Христос.
На самом деле, если попытаться серьезно задуматься, вспомнить, правы именно те, кто идут не в ногу. Точнее, в то или иное время, или во все времена и на все времена, если говорить как христианин, только тот, – и только Тот, - кто идет не с толпой, не с ротой, не с множеством способен творить, познавать и быть познанным, говорить правду и являть истину. Один. И поле брани, если слушать одного, - не внешнее, но твой собственный разум и твоя душа. Как сказала крестьянка Жанна д'Арк, дело солдат – сражаться, а от Бога даруется победа. Солдаты – наши внутренние враги, наши внутренние защитники, и голос одного человека на этом поле есть глас воина, возможно, в некоторых случаях Воина Царства Божия. Иногда надо уметь услышать голос, говорящий «правду небесную против правды земной».
Такие, как Мераб... Нет «таких», ибо есть каждый отдельный человек, чей метафизический потенциал, отсылаю к Бродскому, выше и дальше, чем он о себе может даже предположить. «Вечное настоящее - оно символизировано, - говорит философ, - прежде всего, символами, полученными из религиозного опыта - это образ структурированной религиозности. Образ первичной религиозности является тем тиглем, в котором переваривается этнический материал. Этносы перевариваются и вдруг в естественном материальном этносе, который дан как естественная предпосылка, пройдя через этот тигель, рождаются люди. Как бы мы обратно из этого тигля получаем в национальном составе нашего этноса людей, способных составить нацию, в смысле уже нации-государства, т.е. совокупность индивидов, граждан, сообщность которых каждый день дается на агоре, каждый день подвергается отвердению и утверждению и плебисциту. Вот это и есть нация. Нация это то, что существует внутри напряженного вопрошания о том: кто мы? что мы? какие у нас обязанности? Следовательно, это единство перед судьбой, это нация, нация-государство».
Продолжая христианское «ненавидь грех и люби грешника», а также заповеданное: узнавать человека по плодам его, Мамардашвили говорит: «Мы судим дела, а не людей, т.е. состояния, а не их носителей. Людей же пусть судит Бог».
Человек, который, по собственному признанию, был не способен «читать заранее написанный текст», иначе говоря, чья мысль не останавливалась ни на минуту, и, равно как у поэта, любая точка у него становилась точкой отсчета, бывший всю жизнь настоящим европейцем по духу и образу мысли и жизни, читавший лекции на английском, французском, русском, грузинском языках; философ, для которого постоянное усилие быть человеком представляло собой естественное состояние, ставивший истину выше родины, умел удержать в себе и землю, и небо. Он говорил: «Наша ситуация такова, что у нас есть крылья, которых мы не знаем». Он хотел видеть человека проясненного, в котором проступает образ и подобие, как было замыслено изначально. И мы по идее тем самым воплощаем небесную «установку» на земном, метафорическом, уровне.
***
А дальше - немного цитат о России и Грузии.
«В России обожают говорить о духовности, душе, внутренней жизни, внутренней свободе. Грузины гораздо меньше интересуются этими вопросами. Нет такого жгучего интереса. Ведь грузины полагают (возможно, ошибочно), что наделены душой и не страдают типично русской болезнью приятия только тайно или явно страдающей души: если есть страдание - есть и душа, значит она существует. Грузины иначе смотрят на вещи, они южане, весельчаки и оптимисты... Может сейчас все изменится? Но исторически существует отличие от русского страдания, впрочем, вполне достойного уважения и все же немного самовлюбленного. Я бы сказал, у русского народа каким-то образом нарушен тот феномен, который называется желанием жить или вкусом жизни. В отличие от них, у грузин, и именно это является для нас надеждой на будущее, не нарушено и не расшатано фундаментальное отношение к жизни, как к феномену. Правда, оно несколько ослаблено, но основа в фундаменте здорова».
«Почему случился в России апокалипсис? Розанов нашел нить: это с его точки зрения - результат истоков, действовавших в русской культуре, русском менталитете. Русский человек всегда ожидал помощи извне, от космических либо каких-либо иных метафизических сил. По-русски это звучит лучше, чем по-грузински: иждивенчество. Это означает возлагать надежды на посторонние силы, вместо того, чтобы время и пространство своей жизни заполнить своим усилием и создать себе нечто такое, за что можно было бы себя уважать. Отсюда Розанов выводил присущее русскому человеку свойство неуважения к самому себе. А это, говорил он, грех и святотатство, ибо, если ты настоящий христианин и веришь, что создан по подобию Божьему, ты должен уважать этот образ в самом себе».
«Сейчас в России критический период в том смысле, что если русский народ сейчас же, каждый по отдельности и по личной своей воле не содрогнется от отвращения к себе, к своему образу, тогда в России ничего не изменится. А если там ничего не случится, то значит и у нас все останется по-прежнему, потому что мы окажемся под обломками России».
«Не знаю, может Грузия уже тоже стала частью этого русского пространства, об этом надо подумать... Тридцать лет я жил в России и верил, что мы, грузины, все-таки не такие темные как русские. Я имею в виду не образованных людей, ученых и т.д., я подразумеваю гражданскую темноту и то мышление, которое сопутствует нашему поведению в жизни. Мне думалось, что раз грузины - жизнелюбы, раз обладая чувством юмора, смогли сохранить сердце и старинный образ рыцарства, значит остались индивидуалистами, скептиками и т.д. Значит, их невозможно поработить окончательно. Я это констатировал буквально изо дня в день, будучи в Москве. Вернулся и оказалось, что это было иллюзией, что процесс ментального, психологического, словесного порабощения зашел слишком далеко....»
«Я могу сказать, то, что с нами случилось, действительно является потерей веры. Развитие тоталитаризма или советизма, особенно в России, стало возможным лишь потому, что неосознанные религиозные энергии потеряли собственный объект - Бога и переключились на другие объекты. Не оставило ли без функции нашу нацию вторжение советизма в грузинский характер? Можно сказать и так. Когда господствует советизм, сама жизнь теряет функцию. Советская жизнь - антижизнь. Ни в одном слове, предложении, позе или действии, характерных для советизма, я не узнаю себя как живого, не чувствую жизни. Там где советизм - жизни нет. А моя, как грузина, бесфункциональность - это еще более глубокая проблема».
«Когда мы видим друг друга, когда нас связывает дружба, когда мы садимся за стол - иные подшучивают нам нами по поводу грузинского застолья и тостов и говорят, что грузинское застолье - один лишь пустой обряд - в самом же деле мы живем нашу жизнь здесь, сейчас, живем нашу сегодняшнюю легенду и это есть легенда о существовании, которая может быть никогда и не имела место, но которая есть существование рыцарское... Все это я нахожу наполненным глубоким философским смыслом».
«Мы не говорим всей правды, когда говорим, что оккупированы империей. Мы оккупированы и новым человеком. Оккупационные войска - это не только имперские войска, это определенный человеческий тип, определенные социальные, ментальные, бытовые структуры. Все что происходит вокруг нас - обусловлено этими структурами. Они, разумеется, не вытекают из нашей истории и традиций нашего общества и в этом смысле привнесены путем оккупации извне. Но и нас, грузин, коснулся процесс возникновения этого нового антропологического типа, который мыслит, реагирует и т.д. так, что интуитивно понимаешь - перед нами советский человек».
«Вместо того чтобы бороться с уже привившимися дурными качествами, с ложно понятым патриотизмом, отсталостью, влюбленностью в себя, спесивостью, убежденностью, что мы - самые хорошие, самые умные, самые красивые и никто другой нам не нужен, - интеллигенция подыгрывала порокам, укоренившимся в народе, подыгрывала вместо того, чтобы выполнять функцию, возложенную на нее еще в 19 веке и выраженную Якобом Гогебашвили в следующих словах: интеллигенция призвана создать нового грузина, грузина, который будет свободен от провинциальной самовлюбленности, кичливости и позерства. Идея нового грузина - это структурирование по национальным принципам нашей свободной политической, хозяйственной и культурной жизни. Для этого грузинский народ сперва должен внимательно посмотреть на себя в зеркало, устыдиться своего облика, бахвальства и бездельничанья, своих рабских реакций и стереотипов, устыдиться своих умерших и задуматься: кем я был все эти годы? что я делал? кому верил? за кем шел? Должен содрогнуться от стыда и отвращения и тогда перед ним откроется путь к свободе, свободе, которую надо построить, так как лишь от прочувственного стыда родится энергия возрождения. Именно поэтому необходимо, чтобы кто-то каждый день говорил своему народу: захотел вождя: осторожно! Знай - это рабство!»
«С тех самых пор, как существует евангелическая точка отсчета, существует одна простая закономерность: условием нормального существования и полноценного живого функционирования черт национального характера являются личностные начала, которые зацеплены именно на универсальное, на общечеловеческое в человеке. Если истребить в нации личностные начала, которые вненациональны, являются историческими началами человека как такового, независимо от его этнической принадлежности, то лучшие черты нации исчезнут. Именно это - основа любой духовности, ибо суть ее в том, что выше родины в ней всегда стоит истина. Я истину ставлю выше моей родины и у меня возникает вопрос: многие ли грузины способны поставить истину выше видимого интереса своей родины. А если не могут - то они плохие христиане».
«Хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание?»
[Мк, 7,8]
Такие, как Мераб, никогда не нужны народу. Ни русскому, ни грузинскому, ни европейскому, ни азиатскому – любому! Они нужны человеку. Конкретному, отдельному человеку.
Такие, как Мераб, появляются очень редко, и благословение народам, среди которых они говорят и родились, и радость человеку, имеющему уши и разумение.
...Я была студенткой, когда все здесь начиналось. Когда разваливался Союз, и на развалинах возникали новые государства, большей частью ведомые националистами. И именно в тот момент, когда не нашлось никого и практически нигде, уже после захлопывания Сахарова в России и еще до того единственного момента в августе 1991 года в Москве, когда за Россию не было стыдно, когда уже жили с открывшейся литературой, полностью зачеркнутой в школе; когда мир внутри менялся скорее, чем снаружи, когда ор толп и шум солдат заглушали тишину истины, я услышала голос Мераба, прочла его уже известную сакраментальную фразу: «Если мой народ...»
С тех пор этот человек навсегда вошел в мою жизнь.
«Я грузин и философ, с юности я нахожусь во внутренней эмиграции», - сказал Мераб Мамардашвили в интервью за два месяца до своей безвременной кончины.
Такие, как Мераб, могут быть услышаны в одиночку – именно так. Как каждый из нас живет и умирает, как каждый из нас достигает или не достигает, немного перефразируя заглавие одного из эссе Бродского, «состояния, которое мы называем сознанием», а в данный момент хочется пойти до конца и вспомнить слова преподобного Серафима Саровского о стяжании одним человеком благодати Божией, и тогда спасутся вокруг него тысячи. Во все времена хороша фраза Бродского: «Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно».
Чтобы не стать и не чувствовать себя жертвой, необходимо сознание. Мамардашвили говорит: «Надо оставаться незаметным, не теряя свободы: это такая трудная задача, что нужно посвятить ей все свои силы...» Многие из нас способны на такое смирение и на умение быть свободными? Мыслим ли мы себя без гордыни и выпячивания своего эго, выдавая свою спесь и внутреннее бессилие быть собой – быть человеком – за национальную гордость? И можем ли быть собой вообще? «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна», - говорится в Евангелие.
Возможно ли это? Да, говорит Мамардашвили. Что для этого нужно? «Впасть в состояние сознания», ибо «человек не дан, а каждый раз рождается заново».
Думается все время, где бы он был сейчас, что бы он сказал сейчас? Он шел бы дальше и говорил бы больно, точно, ибо «дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Точность мышления есть нравственная обязанность того, кто к этому мышлению приобщен».
Я никогда не верила в глас народа. Vox populi был vox Deus разве что в языческом мире – в каковом, по сути, мы жили и живем. Глас Божий звучит через отдельного человека. Через одного, тем самым подтверждая уникальность каждой созданной и вызванной Им к бытию человеческой души. Не прислушиваясь к личности, к Личности, мы на самом деле отрекаемся и от нее, и от себя, и от Истины, иначе говоря от данного нам свыше уникального дара свободы. «Познаете истину, и истина сделает вас свободными», - учит нас Христос.
На самом деле, если попытаться серьезно задуматься, вспомнить, правы именно те, кто идут не в ногу. Точнее, в то или иное время, или во все времена и на все времена, если говорить как христианин, только тот, – и только Тот, - кто идет не с толпой, не с ротой, не с множеством способен творить, познавать и быть познанным, говорить правду и являть истину. Один. И поле брани, если слушать одного, - не внешнее, но твой собственный разум и твоя душа. Как сказала крестьянка Жанна д'Арк, дело солдат – сражаться, а от Бога даруется победа. Солдаты – наши внутренние враги, наши внутренние защитники, и голос одного человека на этом поле есть глас воина, возможно, в некоторых случаях Воина Царства Божия. Иногда надо уметь услышать голос, говорящий «правду небесную против правды земной».
Такие, как Мераб... Нет «таких», ибо есть каждый отдельный человек, чей метафизический потенциал, отсылаю к Бродскому, выше и дальше, чем он о себе может даже предположить. «Вечное настоящее - оно символизировано, - говорит философ, - прежде всего, символами, полученными из религиозного опыта - это образ структурированной религиозности. Образ первичной религиозности является тем тиглем, в котором переваривается этнический материал. Этносы перевариваются и вдруг в естественном материальном этносе, который дан как естественная предпосылка, пройдя через этот тигель, рождаются люди. Как бы мы обратно из этого тигля получаем в национальном составе нашего этноса людей, способных составить нацию, в смысле уже нации-государства, т.е. совокупность индивидов, граждан, сообщность которых каждый день дается на агоре, каждый день подвергается отвердению и утверждению и плебисциту. Вот это и есть нация. Нация это то, что существует внутри напряженного вопрошания о том: кто мы? что мы? какие у нас обязанности? Следовательно, это единство перед судьбой, это нация, нация-государство».
Продолжая христианское «ненавидь грех и люби грешника», а также заповеданное: узнавать человека по плодам его, Мамардашвили говорит: «Мы судим дела, а не людей, т.е. состояния, а не их носителей. Людей же пусть судит Бог».
Человек, который, по собственному признанию, был не способен «читать заранее написанный текст», иначе говоря, чья мысль не останавливалась ни на минуту, и, равно как у поэта, любая точка у него становилась точкой отсчета, бывший всю жизнь настоящим европейцем по духу и образу мысли и жизни, читавший лекции на английском, французском, русском, грузинском языках; философ, для которого постоянное усилие быть человеком представляло собой естественное состояние, ставивший истину выше родины, умел удержать в себе и землю, и небо. Он говорил: «Наша ситуация такова, что у нас есть крылья, которых мы не знаем». Он хотел видеть человека проясненного, в котором проступает образ и подобие, как было замыслено изначально. И мы по идее тем самым воплощаем небесную «установку» на земном, метафорическом, уровне.
***
А дальше - немного цитат о России и Грузии.
«В России обожают говорить о духовности, душе, внутренней жизни, внутренней свободе. Грузины гораздо меньше интересуются этими вопросами. Нет такого жгучего интереса. Ведь грузины полагают (возможно, ошибочно), что наделены душой и не страдают типично русской болезнью приятия только тайно или явно страдающей души: если есть страдание - есть и душа, значит она существует. Грузины иначе смотрят на вещи, они южане, весельчаки и оптимисты... Может сейчас все изменится? Но исторически существует отличие от русского страдания, впрочем, вполне достойного уважения и все же немного самовлюбленного. Я бы сказал, у русского народа каким-то образом нарушен тот феномен, который называется желанием жить или вкусом жизни. В отличие от них, у грузин, и именно это является для нас надеждой на будущее, не нарушено и не расшатано фундаментальное отношение к жизни, как к феномену. Правда, оно несколько ослаблено, но основа в фундаменте здорова».
«Почему случился в России апокалипсис? Розанов нашел нить: это с его точки зрения - результат истоков, действовавших в русской культуре, русском менталитете. Русский человек всегда ожидал помощи извне, от космических либо каких-либо иных метафизических сил. По-русски это звучит лучше, чем по-грузински: иждивенчество. Это означает возлагать надежды на посторонние силы, вместо того, чтобы время и пространство своей жизни заполнить своим усилием и создать себе нечто такое, за что можно было бы себя уважать. Отсюда Розанов выводил присущее русскому человеку свойство неуважения к самому себе. А это, говорил он, грех и святотатство, ибо, если ты настоящий христианин и веришь, что создан по подобию Божьему, ты должен уважать этот образ в самом себе».
«Сейчас в России критический период в том смысле, что если русский народ сейчас же, каждый по отдельности и по личной своей воле не содрогнется от отвращения к себе, к своему образу, тогда в России ничего не изменится. А если там ничего не случится, то значит и у нас все останется по-прежнему, потому что мы окажемся под обломками России».
«Не знаю, может Грузия уже тоже стала частью этого русского пространства, об этом надо подумать... Тридцать лет я жил в России и верил, что мы, грузины, все-таки не такие темные как русские. Я имею в виду не образованных людей, ученых и т.д., я подразумеваю гражданскую темноту и то мышление, которое сопутствует нашему поведению в жизни. Мне думалось, что раз грузины - жизнелюбы, раз обладая чувством юмора, смогли сохранить сердце и старинный образ рыцарства, значит остались индивидуалистами, скептиками и т.д. Значит, их невозможно поработить окончательно. Я это констатировал буквально изо дня в день, будучи в Москве. Вернулся и оказалось, что это было иллюзией, что процесс ментального, психологического, словесного порабощения зашел слишком далеко....»
«Я могу сказать, то, что с нами случилось, действительно является потерей веры. Развитие тоталитаризма или советизма, особенно в России, стало возможным лишь потому, что неосознанные религиозные энергии потеряли собственный объект - Бога и переключились на другие объекты. Не оставило ли без функции нашу нацию вторжение советизма в грузинский характер? Можно сказать и так. Когда господствует советизм, сама жизнь теряет функцию. Советская жизнь - антижизнь. Ни в одном слове, предложении, позе или действии, характерных для советизма, я не узнаю себя как живого, не чувствую жизни. Там где советизм - жизни нет. А моя, как грузина, бесфункциональность - это еще более глубокая проблема».
«Когда мы видим друг друга, когда нас связывает дружба, когда мы садимся за стол - иные подшучивают нам нами по поводу грузинского застолья и тостов и говорят, что грузинское застолье - один лишь пустой обряд - в самом же деле мы живем нашу жизнь здесь, сейчас, живем нашу сегодняшнюю легенду и это есть легенда о существовании, которая может быть никогда и не имела место, но которая есть существование рыцарское... Все это я нахожу наполненным глубоким философским смыслом».
«Мы не говорим всей правды, когда говорим, что оккупированы империей. Мы оккупированы и новым человеком. Оккупационные войска - это не только имперские войска, это определенный человеческий тип, определенные социальные, ментальные, бытовые структуры. Все что происходит вокруг нас - обусловлено этими структурами. Они, разумеется, не вытекают из нашей истории и традиций нашего общества и в этом смысле привнесены путем оккупации извне. Но и нас, грузин, коснулся процесс возникновения этого нового антропологического типа, который мыслит, реагирует и т.д. так, что интуитивно понимаешь - перед нами советский человек».
«Вместо того чтобы бороться с уже привившимися дурными качествами, с ложно понятым патриотизмом, отсталостью, влюбленностью в себя, спесивостью, убежденностью, что мы - самые хорошие, самые умные, самые красивые и никто другой нам не нужен, - интеллигенция подыгрывала порокам, укоренившимся в народе, подыгрывала вместо того, чтобы выполнять функцию, возложенную на нее еще в 19 веке и выраженную Якобом Гогебашвили в следующих словах: интеллигенция призвана создать нового грузина, грузина, который будет свободен от провинциальной самовлюбленности, кичливости и позерства. Идея нового грузина - это структурирование по национальным принципам нашей свободной политической, хозяйственной и культурной жизни. Для этого грузинский народ сперва должен внимательно посмотреть на себя в зеркало, устыдиться своего облика, бахвальства и бездельничанья, своих рабских реакций и стереотипов, устыдиться своих умерших и задуматься: кем я был все эти годы? что я делал? кому верил? за кем шел? Должен содрогнуться от стыда и отвращения и тогда перед ним откроется путь к свободе, свободе, которую надо построить, так как лишь от прочувственного стыда родится энергия возрождения. Именно поэтому необходимо, чтобы кто-то каждый день говорил своему народу: захотел вождя: осторожно! Знай - это рабство!»
«С тех самых пор, как существует евангелическая точка отсчета, существует одна простая закономерность: условием нормального существования и полноценного живого функционирования черт национального характера являются личностные начала, которые зацеплены именно на универсальное, на общечеловеческое в человеке. Если истребить в нации личностные начала, которые вненациональны, являются историческими началами человека как такового, независимо от его этнической принадлежности, то лучшие черты нации исчезнут. Именно это - основа любой духовности, ибо суть ее в том, что выше родины в ней всегда стоит истина. Я истину ставлю выше моей родины и у меня возникает вопрос: многие ли грузины способны поставить истину выше видимого интереса своей родины. А если не могут - то они плохие христиане».