Кристина Горелик: 30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Государственным он стал только после развала СССР. А в 70-е годы его отмечали преимущественно в лагерях политические заключенные, а на свободе пока еще немногочисленные участники зарождающегося движения за права человека в Советском Союзе. О том, как все начиналось, вспоминает участница тех событий, глава МХГ Людмила Алексеева.
Людмила Алексеева: У меня с ним связаны очень давние воспоминания, потому что в 74 году, 36 лет назад, целая жизнь человеческая, мы получили на воле маленькое письмо из лагерей, что наши политзаключенные Кронид Любарский и несколько еще человек надумали: есть у нас в стране день шахтера, день журналиста, день десантника, пусть будет день политзаключенного. Это было очень задолго, по-моему, весной мы получили это письмо, а они предлагали: давайте 30 октября, не скоро, чтобы мы могли подготовиться.
Кристина Горелик: А почему именно 30 октября?
Людмила Алексеева: Свободный день, он был не день шахтера и не день журналиста. А вдобавок они еще отодвинули, в тех условиях, когда надо было конспирировать, надо держать в строгой тайне, потому что иначе из этого ничего бы не получилось. И они начали подготовку в лагерях, а мы снаружи. В лагерях эта подготовка шла таким образом: надо было, чтобы во всех лагерях, где есть политические заключенные, чтобы они в этот день объявили голодовку, это единственный способ как-то заявить о себе, в честь дня политзаключенного. Но им надо было между лагерями сообщить людям. При отсутствии открытых каналов, при необходимости соблюдать полную тайну было нелегко. Делали это через больничку. Так ведь больные из разных лагерей поступают в одну и ту же больницу. Приехал в лагерь, тот снабжал информацией и сообщал в другие лагеря. И через родственников, которые приезжали на свидания. Конечно, не все, потому что не всем родственникам можно доверить тайну, родственники разные бывают. Некоторые просто боятся, некоторые болтливые. Короче говоря, они проделали колоссальную работу. Причем они не просто договаривались об этом, они готовили целый пакет документов к этому дню, который они передавали на волю. Во-первых, они передали интервью, записанные с разными политическими заключенными по поводу этого дня, тексты.
Кристина Горелик: А ведь интервью нельзя было брать. Как они смогли это сделать?
Людмила Алексеева: Они на очень тоненькой бумаге очень мелкими буквами все это писали, потом сворачивали в тугой патрончик, оборачивали его в несколько слоев целлофана и жена или мама на свидании этот целлофанчик глотала, а потом выпускала из себя уже дома. Знаете, я должна сказать, что когда мы перепечатывали слепой текст с лупами, потому что иначе не видно, не только в этой комнате, по всей квартире разносился такой запах, как будто чистили общественную уборную. Бывают накладки, ничего не поделаешь, в работе, это был единственный способ тогда письменный текст передать. Мы все хранили в огромной тайне и 30 октября на квартире у Андрея Дмитриевича Сахарова члены инициативной группы в защиту прав человека в СССР, еще остававшиеся на свободе последние члены, Татьяна Великанова, Татьяна Ходорович и Сергей Адамович Ковалев провели эту пресс-конференцию. Пришли, конечно, только зарубежные журналисты, наши не пришли, они не посмели, но это стало известно. Я в этой пресс-конференции не участвовала, а почему я заранее знала, что будет день политзаключенного? Потому что мы к этому дню специально выпустили специальный выпуск "Хроники текущих событий", посвященный политическим заключенным, там и списки, и биографии, и описание условий содержания, довольно объемистый такой выпуск. Поскольку я была машинисткой, "Хроники" я печатала заранее, поэтому я, конечно, была посвящена в эту тайну, чем очень горжусь до сих пор. Всю жизнь буду гордиться. Это был совершенно оглушительный успех, потому что провести такую организационную работу, чтобы все лагеря между собой договорились и с волей договорились, а начальство ничего не знало, им как снежный ком на голову 30 октября. И потом каждый день 30 октября во всех лагерях политические заключенные голодали, причем не только политические, а ведь были те, которые осуждены по 190 статье на три года, они сидели в уголовных лагерях. И они были один человек на весь лагерь. Скажем Валерий Абрамкин сидел по такой статье, так вот он в этот день голодал. Я говорю: а как окружающие? Они говорили: мы тебя уважаем, ты политический.
Кристина Горелик: Валерий Абрамкин – это глава фонда содействия реформе уголовного правосудия, замечательная организация, которая помогает заключенным и сейчас, до сих пор.
Людмила Алексеева: Так что все они голодали, а мы каждый год устраивали такие пресс-конференции и всякие акции, посвященные нашим политическим заключенным. А когда времена переменились, Кронид Любарский опять выступил с такой инициативой, которую поддержал "Мемориал" и другие правозащитные организации, чтобы этот праздник стал официальным, наряду с днем шахтера и днем журналиста и так далее. Сразу встал вопрос: кого считать политическими заключенными? Потому что в это брежневское время было ясно, но жертвы репрессий сталинского периода, они не все политические заключенные. Там же и палачей сажали. Были очень большие по этому поводу дебаты. Решили назвать этот день политических репрессий. И это правильно, потому что это сразу расширяло до миллионов тех, кто должен отмечать этот день.
Кристина Горелик: А как правозащитники отнеслись к этому переименованию? Действительно, вы упомянули, что в сталинское время сажали и палачей. Такое уравнивание политических заключенных с теми людьми, кто этих политических расстреливали. Было согласие в самом правозащитном сообществе?
Людмила Алексеева: Это наша общегражданская беда, даже палачей. Были споры, но потом все согласились с этим.
Кристина Горелик: Есть ли политзаключенные, которые незаслуженно забыты, по-вашему мнению?
Людмила Алексеева: Таких масса, основная масса. Надо несколько программ устраивать и о каждом из них можно говорить не в одной программе. Замечательные люди. И мне очень горько, что их имена не знает подавляющее большинство соотечественников. Потому что если мы сейчас живем свободнее, чем в СССР и надеемся, что если мы предпримем какие-то усилия, будет еще свободнее, это благодаря тому, что тогда, когда не было никакой надежды на личное блаженство при свободе, они за нее боролись.
Кристина Горелик: 29 октября 2010 года в преддверии государственного Дня памяти жертв политических репрессий в Москве на Лубянской площади уже в четвертый раз прошла акция, посвященная памяти жертв политических репрессий, - "Возвращение имен". С 10 утра до 10 вечера, сменяя друг друга, молодые и старые, богатые и бедные, известные и неизвестные люди читали имена расстрелянных в Москве в годы сталинского террора. Только за два года 1937 и 38 в одной Москве было расстреляно 30 тысяч человек. 30 тысяч имен. За день можно успеть прочесть около 3 тысяч. На то, чтобы просто зачитать списки всех погибших в день 30 октября потребуется десять лет.
Акция была организована Международным историко-просветительским правозащитным и благотворительным обществом "Мемориал". Я даю слово председателю Правления «Мемориала» Арсению Рогинскому.
Арсений Рогинский: Наших дней не так много, все больше день танкиста, да день пограничника, день работника налоговой службы. На самом деле день 30 октября существовал, начиная с 74 года, в сознании довольно небольшого количества людей, причастных к правозащитному движению в СССР, как день политзаключенного. Потом наступила новая эпоха и 91 год, когда ясно было, что другая жизнь. И в 91 году 18 октября был принят закон о реабилитации российский. И в качестве специального приложения к этому закону было принято постановление Верховного совета о дне 30 октября. Закон готовил комитет по правам человека Верховного совета России, которым тогда руководил Сергей Адамович Ковалев. И многие "мемориальцы" были причастны к его созданию. Тогда же было предложено, чтобы день 30 октября был, нет, не днем памяти, слово "память" тогда не возникало в нашей голове, а был днем политзаключенного. Как был день политзаключенного, пусть навсегда будет днем политзаключенного. Но потом начались обсуждения в Верховном совете, а какие сейчас политзаключенные, уже нет политзаключенных. Это правда, был тот период, когда всех отпустили, новых не насажали, далеко было до этого. Должен быть день памяти. Согласились на этом, пусть будет день памяти.
Вроде мы сами понимаем, что это день политзаключенного, но это и день памяти. То есть было соединение двух вещей: память о прошлой трагедии и борьба за права человека в нашем сознании, но в названии был только день памяти. И вот потихонечку день памяти вытеснило из практики и из идеологии этого дня идею, что это день борьбы за право. Действительно в многих городах страны отмечается. Ведь везде есть, где памятник, где какой-то валун, который закладной камень, на месте которого должен быть памятник. В 89, 90, 92 установили такой валун, а до сих пор памятника нет. Где-то какая-то мемориальная доска, где-то и валуна нет, а есть только место захоронения близ города, тогда там люди собираются. Это день памяти. И он стал потихонечку формализоваться. Дело даже не в том, что это день памяти, стал как-то формализоваться. Да, приходят ветераны зековских организаций, не только "Мемориала", объединения жертв, обязательно кто-нибудь от власти, типа вице-губернатор по социальным вопросам или вице-мэр по социальным вопросам, произносятся какие-то в разной степени, очень много искреннего, но и очень много дежурного. Люди приходят с картинками, с фотографиями своих ближних погибших. Но живое какое-то содержание стало исчезать.
И вот в последние годы ситуация стала меняться тоже сама собой. Во-первых, потому что сама память приобрела как ни странно, как ни неожиданно это и для нас боевое значение. Оказывается, нет в стране единой национальной памяти о терроре, она разбита на десятки разных памятей национальных, где люди чтят память своих земляков, ни мало не думая о том, что это кусочки чего-то большого и цельного и страшного, которое происходило во всей стране. С одной стороны у этой памяти появились противники, которые стали говорить, что это такая отдельная случайная черная страница в нашей истории, а на самом деле, не забудьте, позади нас Днепрогэс, освоение полюса, атомная бомба, ракеты, полеты и, главное, победа в войне. То есть сама память стала оттесняться на задний план и почувствовала, что ей надо как-то активизироваться для того, чтобы сохраниться и для того, чтобы стать цельной. Это одна сторона вопроса. А другая сторона вопроса – это люди, которые почувствовали, что невозможно так формально. Потому что когда эти все митинги, и одни люди стоят внизу, а другие на трибуне и говорят, то это хорошо было для какого-нибудь 89 года, когда люди, стоявшие внизу, понимали, что те, которые говорят, говорят их словами и их мысли. А с годами это все расходилось, стали расходиться трибуны и слушатели. И вот сейчас возрождение происходит дня памяти, сейчас его новая сущность. Во-первых, люди в разных городах стали придумывать, что бы сделать такое в этот день или рядом с этим днем, чтобы я был не просто слушатель и пассивный человек с фотографией своего деда в руках, а чтобы я как-то должен выразить себя в этот день, быть причастным. И много такого.
В Москве уже в этом году это будет четвертый раз, с 29 октября с 10 утра до 10 вечера, несмотря ни на какую погоду, люди читают имена расстрелянных москвичей. Каждый по одной страничке, имен по 6-8. И за день успевают прочесть может быть три тысячи имен, вряд ли больше. И это просто прочтение обыкновенным человеком, не называющим своего имени: сейчас выступит такой-то председатель организации такой-то или начальник департамента такого-то. Просто человек, не называя своего имени, школьники там и студенты, совсем старые люди, вот они с этим листочкам проходят к микрофону, прочитывают листочек, если хотят, добавляют своих. В других городах люди зажигают свечку в окне, тушат свет в квартире и зажигают свечку в определенный час. Так, например, в Сыктывкаре. В третьих в этот день что-то такое важное, что с памятью происходит. Например, в этом году 30 октября в Воронеже будет перезахоронение, нашли важное место массовых захоронений, произвели раскопки, кого-то удалось идентифицировать, что поразительно просто, вот эти раскопки мест массовых расстрелов. Это какие-то не совсем обычные действия, которые подымают тебя над обыденностью, создают ощущение причастности и ощущение памяти. А с другой стороны, конечно же, в этот день люди придумывают разное для того, чтобы актуализовать эту память, чтобы она не была беспомощной строчкой в каком-нибудь формальном учебнике: за годы репрессий в Советском Союзе пострадали такое-то количество людей. А превратить это в какую-то не просто риторику – "этого не должно повториться", можно говорить словами, и слова отскакивают от нашего сознания, а в какое-то подобие действия. И вот эта активизация памяти, сегодня история вернулась в политику, сегодня история – это элемент политики. Вспомним битву вокруг портретов Сталина на 9 мая, вспомним еще множества битв вокруг истории, вокруг Катыни, вокруг пакта Риббентроп-Молотов, которые привлекали множество людей. История стала элементом политики, как мы должны ее воспринимать – как цепь славных побед, на которых случайно накладывались какие-то тени или все-таки как все-таки бесконечно более сложное, более трагическое и очень часто для нас более постыдное. Должны ли мы ощущать свою ответственность за это. Вот какие-то разные новые формы, которые находят люди в разных городах для этого дня, а не просто с трибуны произносят речи-заклинания, они, конечно, этому помогают.
В стране существует огромный и мощный невидимый очень ясно и даже не связанный между собой никак организационно, по-моему, антитоталитарный проект, с которым связаны разные академические учреждений. Например, только что появившееся воззвание буквально вчера, вполне официальных и заметных историков: откройте нам доступ в наши архивы. Публичное обращение к президенту. Это же кусочек этого самого антитоталитарного проекта, связанного с памятью. Или вдруг то, что у нас 4 ноября откроется огромный памятник, очень редкий случай, в центре Барнаула жертвам, на который деньги дали те самые хулимые народом и те, которых власть как бы держит на поводке, а на самом деле частью держит, частью не держит, наши богачи. Память о терроре вытесняют за пределы города, вытесняют на кладбище. И то, что эта память тоже кусок антитоталитарного проекта. Стотомник "История коммунизма", который издает издательство РОСПЭН. Десятки очень интересных монографий и сборников документов, которые издают от Перми до Владивостока и до Смоленска разные ученые. И это тоже кусок очень важно, формально как будто бы не связанного друг с другом антисталинского, назовем шире – антитоталитарного проекта. Я думаю, что у него очень большое будущее. Потому что сегодня стало ясно, насколько наше прошлое, непонятость прошлого и не проанализированность прошлого, насколько мы в этом смысле наступили на грабли в настоящем и никто не хочет, чтобы мы на это наступали и дальше, и дальше. Поэтому у антитоталитарного проекта большое будущее. И этот день для формирования национальной памяти, его подлинное значение еще впереди. Этот день, мне кажется, снова обретен на то, чтобы из просто дня памяти превратиться в день, скажем так, той самой активной памяти, которая, говоря высокими словами, формирует человека свободного, желающего жить в свободной стране.
Кристина Горелик: Монастыри с их высокими стенами и изоляцией от внешнего мира как нельзя лучше подходят под тюрьмы, решает новая власть Советов. После Постановления Совнаркома "О Красном Терроре" 1918 года и декрете ВЦИКа "О революционных трибуналах" 1919-го узников становится так много, что непонятно, где их держать. Первые концентрационные лагеря в Москве появились в Ивановском, Спасо-Андрониковом и Новоспасском монастырях. Всего же с 1918-го по 1922 года в Москве было оборудовано одиннадцать концлагерей различного типа.
Нахожусь в Ивановском, или Иоанно-Предтеченском женском монастыре в центре Москвы. Сейчас в монашеской общине действующего монастыря проживает 20 сестер. Небольшая община. Но люди, которые хотят жить монашеской жизнью, не стремятся в центр столицы. Сюда попадают по определенному благословению, как Инокиня Илария. Она проводит экскурсии по монастырю. Рассказывает и про то, как монастырь стал концлагерем в советское время.
1918 год. Все банковские счета монастыря ликвидированы, арендные помещения, приносившие доход, конфискованы в пользу государства, лазарет закрыт. Из 300 послушниц остается 110. Рассказывает Инокиня Илария.
Инокиня Илария: Этот забор и более мощная ограда, она как раз отделяла ту территорию, которую оставили верующим, храм собор и домовый храм Елизаветы Чудотворицы. Здесь оставили жить монахинь до 27 года. Они, конечно, были в очень стесненных условиях, оставили храм и небольшое помещение для жилья. А сама территория монастыря была передана наркомату внутренних дел для отдела принудительных работ. И вот здесь на территории монастыря разместился один из первых концентрационных лагерей советских. В Москву во время гражданской войны отовсюду свозили заложников и людей, которые попадали во время облавы, нарушения комендантского часа. Вот такие люди, очень много людей из бывших так называемых – это дворяне, царские офицеры здесь перебывали. Этот лагерь располагался здесь, непосредственно по соседству с монастырем. Верующие в храм попадали так же, как и сейчас, через часовню или ворота черные, а вход в концлагерь находился вот здесь, через святые врата.
Об этом времени есть достаточно много документов, например, есть целый фонд политического Красного креста, который возглавляла Пешкова, жена Горького. На ее имя приходили прошения от людей, которые из бывших, которые попали в такие стесненные обстоятельства и они нуждались буквально во всем, в белье, в одежде, в пище. И как могли, оказывали помощь политический Красный крест таким людям. И там как раз говорится, что они содержались в Ивановском лагере особого назначения. Есть также воспоминания родственников. Приходили к нам родственники политических заключенных. Сейчас эта 80-летняя женщина уже почила скорее всего. Она вспоминает, как ее мать была в заключении, а она ничего не сделала контрреволюционного. Ее воспоминания очень интересные, как попала сюда ее мать. Она во время тяжелого времени просто торговала на улице нитками, разными средствами для рукоделья. И во время облавы она была схвачена на улице вместе со всеми и помещена сюда. Но с отцом эта женщина, будучи маленькой девочкой, приходила сюда и навещала мать, видела ее здесь. Это ее детское впечатление было, что она видела много женщин знатного происхождения, которые были хорошо одеты и ей просто показалось, что они идут с бала. Они были хорошо одеты, очень красивые, но их душевное состояние было ужасное, они были в смятении.
Кристина Горелик: Сколько человек содержалось в концлагере?
Инокиня Илария: Насколько я помню, по документам свыше 4 тысяч человек одновременно содержалось. В разные периоды разные люди содержались. Сначала из бывших, потом в 20 годы Кронштадтские матросы частично содержались. У всех людей судьба была трагическая, завершилась расстрелом, смертью. Может быть не здесь приговоры были приведены в исполнение, но все кончили трагически.
Кристина Горелик: Проживающие по соседству с концлагерем монахини помогали заключенным
Инокиня Илария: Высокие стены, ограда, которая препятствует побегам, но хотя такие победы совершались. Известно, что люди, которым удавалось бежать из Ивановского концлагеря, они обязательно попадали на территорию монастыря. Монахини способствовали освобождению этих людей.
Кристина Горелик: То есть они помогали бежать уже за станами монастыря? То есть с этой части монастыря бежали к монахиням и монахини помогали бежать. А вы знаете такие случаи?
Инокиня Илария: Когда приходил, например, проверяющий в концлагерь, для себя он сделал открытие: оказывается, лагерь находится по соседству с действующим монастырем. И многие, кто пытается бежать, попадают, он прямо пишет в докладной записке: попадают во двор к монахиням и удачно совершают побег.
Кристина Горелик: Монахиням ничего за это не было?
Инокиня Илария: Конечно, они испытывали стеснения всякие. Таких репрессивных мер, сама их жизнь была подвержена тяжелым условиям.
Кристина Горелик: Можете описать их быт?
Инокиня Илария: Быт их был весьма тяжелым. В 19 году верующих всего 560 человек по документам, в том числе священнослужители и прихожане наших храмов, с ними был заключен договор, по которому православной христианской передавались храмы в пользование, а здесь устроили монахини, заключили договор как общежитие, советское общежитие. Игуменья Епифания она возглавляла это общежитие. В каких условиях они жили – это чудовищные условия, там меньше трех метров на человек было, а все имущество они держали, такие галереи были частично застекленные, прямо здесь это имущество.
Кристина Горелик: Большинство ивановских монахинь переселились в еще не закрывшиеся монастыри. Некоторые разъехались по родным, другие устроились в Москве при храмах, неподалеку от своего монастыря, в котором они прожили по 20-30 и более лет: на Солянке, Таганке, Покровке, Яузе, Лубянке. Попадали и на частные квартиры.
Инокиня Илария: Рядом с монастырем жилье старались снять. И при каких-то храмах пытались зарабатывать на жизнь, кто уборщицей, кто еще как-то устраивались. Кто в советские учреждения. Многие, я знаю такой пример, такая монахиня Мария Соколова поселилась рядом, ее взяла к себе семья сотрудника МВД, офицер МВД. Эта женщина была верующей, у нее было трое детей, она помогала воспитывать их в вере. В это время муж был сотрудником МВД.
Кристина Горелик: То есть муж работал в правоохранительных органах, а детей своих учил христианской вере и благочестию?
Инокиня Илария: Он просто не запрещал и закрывал на это глаза. И она жила в их семье, помогала религиозному воспитанию детей. И до конца у них прожила, считается их второй бабушкой. Они принесли какие-то вещи, фотографии. Так же сестра Екатерина Родионова, она жила в семье рядом с монастырем, ее семья приняла и она помогала воспитывать детей. Она, например, воспитывала писательницу, поэтессу Екатерину Шевелеву. У нее есть известная песня "Уголок России, отчий дом" – это ее стихи, довольно известная песня. Воспитывала ее монахиня нашего монастыря Екатерина Родионова. Это было повсеместно.
Кристина Горелик: Часть ивановских монахинь переселилась на монастырский хутор Чернецово.
Инокиня Илария: На хуторе, у нас был хутор у Ивановского монастыря, он действовал до 31 года, в 31 году все были на хуторе арестованы, свыше 30 человек. Но они же были поставлены в страшные условия. Там была земля, земля была национализирована, отобрана в местный колхоз имени районного ОГПУ. Потом они сами зарабатывали на жизнь, стегали одеяла, белье, на поденные работы ездили, крутились, как могли изо всех сил. Но их общину обложили страшным налогом в 29 году, 6 тысяч рублей – невозможная сумма была. Но они заплатили, они продали личное имущество, заплатили этот налог, чтобы храм продолжал действовать. Храм даже давили экономически. Вот это все равно, хотя они из кожи вон лезли, пытались ради существования храма заплатить налог, который был непосилен, но все равно в итоге произошел арест, все были арестованы, храм закрыт. Все они отправились в ссылку в Казахстан. Среди наших сестер, священнослужителей есть канонизированные. Отец Алексей Скворцов, его тюремная фотография – это его последняя фотография перед расстрелом, такие фотографии делали специально для расстрела. Надо сказать, что он 30 лет прослужил в нашем монастыре, сначала был соломщиком, потом дьяконом, в 17 году, когда происходят революционные события, так называемая революция, он принимает сан священника. И с 17 года до 26 он служит здесь, в соборе священником, оформляет сестер. Первый раз он был арестован в 32 году, выслан в Казахстан в ссылку. У нас его внук принес письма из ссылки, адресованные его дочери. Очень трогательные письма, в каком он тяжелом положении, в каком тяжелом положении находятся все ссыльные, которые просто брошены. Эти люди приезжают, должны зарегистрироваться в отделе ГПУ и искать сами себе кусок хлеба, квартиру в совершенно чужой стране. И в такой ситуации, конечно, помощь близких, помощь монахинь, которые посылали посылки, была очень существенная, иначе люди просто умирали. Потом он возвращается и уже в 37-38 году были аресты так называемых "повторников", которые прошли уже первое заключение, отбыли ссылку. В 37-38 году повторное заключение уже длилось очень мало, буквально несколько дней, выносился приговор тройки и эти люди были расстреляны. Отец Алексей Скворцов во второй раз был арестован в марте 38 года. В отношении него следствие затянулось, потому что там начались разборки в самом НКВД и сами следователи попали под следствие, поменялись следователи, поэтому все это затянулось. 7 июня 38 года ему был вынесен смертный приговор. Фотография датируется 10 июня. Отправляли человека на расстрел, встречали фотографию с привезенным человеком, то есть меньше месяца остается до расстрела. Он был расстрелян 4 июля 38 года на Бутово, бутовский полигон НКВД. Он лежит в безвестной могиле. Есть комиссия по канонизации исповедников новомучеников российских. Если они считают, что человек пострадал и действительно его пример может служить подражанию, пример жизни, исповедания, то они решают положительно вопрос канонизации. Он мог бы избежать этой участи, если бы он не служил, несмотря на все опасности, которые ему грозили. Другой священомученик наш священник протоирей Иосиф Будинович, он был полковой священник, потом служил у нас, тоже пострадал, тоже был арестован. Он не снимал с себя сана, но он не служил, поэтому опасность у него была меньше. Он устроился на светскую работу, зарабатывал на кусок хлеба.
Кристина Горелик: А почему тут фотография Бутырской тюрьмы?
Инокиня Илария: Дело в том, что многие из наших сестер прошли эту тюрьму. Вот, например, монахиня монастыря Елизавета Сизова, тюремная фотография 37 года. Она была тоже в ряду других сестер заключена в Бутырскую тюрьму.
Кристина Горелик: Их расстреливали именно за то, что они отказывались сотрудничать с советской властью. Много было людей в Ивановском монастыре, кто отказывался, а кто наоборот сотрудничал?
Инокиня Илария: Таких людей, которые вступали в сотрудничество, я таких примеров в нашем монастыре не знаю. Сестры все воспринимали, они прошли очень многие заключение, приговоры были разные, в основном ссылка в Казахстан, на 3-5 лет.
Кристина Горелик: А какие приговоры в основном были, за что?
Инокиня Илария: Контрреволюционная деятельность, агитация. На самом деле они не проводили никакой контрреволюционной агитации, они люди были законопослушные. В тех условиях они, конечно, выражали недовольство советской властью. Потому что советская власть боролась с религией, закрывали храмы. Они были лишены избирательных прав, они были лишены вообще всех прав гражданских в этом обществе советском, то есть они были поставлены вне закона фактически. Власть воспринимала как нетрудовой элемент, хотя люди трудились. Так они жили до 26 года. В 26 году выходит постановление об окончательном закрытии храма. И этот главный собор передается губернскому архиву. Нашему собору очень повезло, что не был лагерь принудительных работ, какие-то учреждения сидели, там было хранилище архива. И буквально до 2001 года этот губернский архив находился, называется сейчас Центральный государственный архив Московской области. Там хранится очень много материалов об этом времени, о 20 годах нашего времени. А Елизаветинский храм домовый был как раз отдан под клуб лагеря принудительных работ.
Кристина Горелик: В монастырском соборе находилось хранилище Центрального государственного архива Московской области. В бывшем Больничном (ныне Келейном) корпусе с домовым храмом находились районные службы теплосети Мосэнерго. Бывшая домовая Елизаветинская церковь была разделена на два этажа, в помещении храма был устроен душ для рабочих и туалет...
Но основную часть территории московского Ивановского монастыря по-прежнему занимали учреждения МВД. До сих пор Министерство Внутренних Дел России не хочет отдавать монастырю часть захваченных территорий. Святые врата замурованы, торжественный проход к собору полностью застроен; здесь размещались спортзал и сауна с бассейном. Спортзал МВД действует и поныне.
Под алтарной частью собора, в подвале в течение долгих десятилетий, вплоть до 2002 года, находился тир.
А почему сейчас стена? Вы рассказали, что разделяла две части, она до сих пор осталась.
Инокиня Илария: Хотя мы живем в постсоветское время, но все советские реалии остаются и по сей день. В 19 году как лагерь принудительных работ наркомата внутренних дел сюда въехал, затем он просуществовал до 30 годов. Есть известная фотография, фотографий немного сохранилось, 31 года фотография показывает наш монастырь с улицы Забелина. И там надпись к фотографии: "Экспериментальное отделение государственного института по изучению преступника и преступности". Значит здесь было экспериментальное отделение. Тут еще находился лагерь.
Кристина Горелик: Тут еще опыты над людьми ставили?
Инокиня Илария: Наблюдали, как это организовать заключение, чтобы перевоспитать нового человека. Были такие проекты по перевоспитанию.
Кристина Горелик: Тут могли быть страшные вещи.
Инокиня Илария: На самом деле, когда были реставрационные работы, конечно, находили стреляные гильзы под половицами. Особое место, которое у нас вызывает подозрение – это подвал под собором. Потому что когда нам его передали, там находился учебный тир МВД. Но прямых свидетельств, что происходили расстрелы, у нас нет. Вполне возможно, очень удобное место, тем более, что учебный тир. Удобное место для таких вещей.
Кристина Горелик: Вы упомянули про МВД. Я когда проходила в церковь, я видела здесь университет учебный МВД.
Инокиня Илария: В 30 годы после экспериментального отделения здесь возникает высшая школа НКВД. То есть заключенные отправляются подальше от Москвы, от столицы социалистического государства, на Колыму, на Север. А здесь организуется высшая школа, учатся сотрудники НКВД. Эта школа успешно существовала в годы войны, здесь готовились диверсионные группы, которые засылались в тыл врага. Есть об этом воспоминания. Университет МВД, который здесь находится, там есть музей, они об этом рассказывают, как сотрудники возвращались с линии фронта, были рады, что они вернулись в Ивановский монастырь. Сейчас, конечно, не высшая школа НКВД, красиво называется – Московский университет МВД Российской Федерации. Основная часть на улице Академика Волгина, но здесь его филиал. В основном заочники учатся. Они совсем недавно отдали часть территории. Вот этот забор построили, чтобы отделить от территории МВД.
Кристина Горелик: А почему не всю территорию отдали?
Инокиня Илария: Переговоры ведутся с 1992 года. До сих пор в таком положении это находится. Владимир Ильич Ленин тоже стоит, никак они не хотят его снести. То есть это люди, которые держатся за все свои советские традиции. Там находится православная гимназия, это два здания, которые переданы монастырю. Школьники созерцают территорию этого университета, видят памятник Ленину. Достойное воспитание.
Кристина Горелик: Вот это помещение – это как раз этот тир?
Инокиня Илария: Это тир. Когда мы сюда пришли в 2004 году, он был передан, здесь был боевой рубеж, а на уровне двери находились мишени в человеческий рост. Учебные стрельбы продолжались довольно долго, но мешали богослужению, которое совершалось наверху. Храм передан был в 2001 году, там сначала начались реставрационные работы, а уже в 2002 году начались богослужение ежедневные.
Кристина Горелик: То есть под стрельбу у вас была служба.
Инокиня Илария: Когда стреляли, было просто слышно. И мы просили, чтобы прекратили стрельбы. Они, конечно, пошли навстречу, прекратили стрелять. Раз прекратили стрелять, подвал стал не нужен и его передали храму. В храме поют, внизу стреляют.
Кристина Горелик: То есть вы считаете, что это помещение вполне могло использоваться для расстрелов живых людей?
Инокиня Илария: Такие подвалы использовались. Пол усыпан стреляными гильзами.
Кристина Горелик: Как вы думаете, отдадут вам часть, которая принадлежала церкви? Какие у вас отношения с университетом МВД?
Инокиня Илария: Отношения у нас добрососедские, но с такой организацией лучше отношения не портить.
Кристина Горелик: Напомню, что экскурсию для слушателей Радио свобода провела Инокиня Илария, послушница Ивановского женского монастыря в Москве.
Видеорепортаж с места событий вы можете посмотреть, зайдя на наш сайт в Интернете "Свободаньюс.ру". Если хотите высказать свое мнение – заходите на мою авторскую страницу на сайте и оставляйте комментарии.