Дмитрий Волчек: Моя коллега Елена Фанайлова встретилась с двумя поэтами постюгославского пространства, бойснийцем Хаджемом Хайдаревичем (Hadzem Hajdarevic) и словенцем Нико Графенауэром (Niko Grafenauer). Послушайте записанный на фестивале поэзии и вина в Словении разговор о стихах, политике, судьбе и недавней истории.
Елена Фанайлова: В антологии фестиваля есть стихи Хаджема Хайдаревича (Hadzem Hajdarevic), выпускника философского факультета университета Сараево, ныне его преподавателя, автора десяти книг стихов и трех – прозы, лауреата нескольких премий. Блокаду Сараево провел в городе. Содержание стихотворения понятно тому, кто знает об исторических событиях в Сребренице, которая стала местом одного из самых жестоких боев между боснийскими мусульманами и сербами в 92-93 годах.
Женщина из Сребреницы
Мой дом был расстрелян во время войны,
И я даже не знаю, где он похоронен.
А сейчас я спрашиваю, действительно ли
Этот дом был моим, а в доме отец,
А с отцом моя мать, и мои
Давно мертвые братья,
И сестры, и была ли то я,
В этом доме, пепел которого под языком
Я ношу. В этот дом приходила родня,
А сейчас она вся разбежалась
Из своих закоулков, и давно в дальних
Водах превращается в рыб
С жабрами
Из золота. Поэтому все чаще в рыбных
Ресторанах от Кельна до Куала-Лумпура
Я вижу в тарелках грустные глаза
Подруг моего детства. В горле моем трепещут их
Теплые рыбьи сердца.
Спрашиваю себя, я ли это была -
В той стране, окровавленную голову которой
Я ношу под чужой подмышкой.
Ничего здесь больше нет моего, и никогда
Не было это моим. Воспоминания - как река,
Которая разделяет меня
Надвое, уносит меня в тысячу
И одну дельту, на все четыре стороны
Света, чтобы никогда более я не думала о пороге, через который
В последний момент я перельюсь в мир.
11 июля 1997 г.
Елена Фанайлова: Можно ли писать стихи о войне, после войны, и ради чего это делать? В разговоре с Хаджемом Хайдаревичем неизбежно приходится обращаться к известному вопросу Теодора Адорно.
Хаджем Хайдаревич: Это постоянно возобновляемая и вызывающая дискуссия: можно ли писать стихи после Освенцима? Могут ли музы говорить после войны? Писать, во всяком случае, нужно, поскольку литература – один из лучших способов понимания политического, социального и любого другого жизненного контекста. Литература, которая игнорирует время, в котором она рождается, не заслуживает того, чтобы называться литературой. В Боснии и Герцеговине после войны возникла богатая и любопытная – к сожалению, недостаточно известная в переводах – традиция, которая опирается на интересное время и интересное поколение польских поэтов. Вспомню слова Чеслава Милоша: ''Что такое поэзия, если она не поднимает народы и людей?'''. В этом смысле - возможно писать после войны, но таким образом, чтобы искусство не перерастало в манию и мифологию, а становилось бы способом творческого освоения собственного опыта и благородного способа сохранения собственных воспоминаний. – ради нормального, логического отношения ко всему тому, что случилось.
Звучит фрагмент из песни Джордже Балашевича ''Уезжай, Европа!'':
Пока мы молчали и терпели диктаторов,
Европа уехала.
И Европа не должна нас ждать,
Потому что в случившемся наша вина.
Хаджем Хайдаревич: Босния и Герцеговина осталась такой, какой она была всегда. Это открытое пространство, которое принимает любые культурные традиции вне зависимости от их национальной принадлежности. И хотя Дейтонский договор навязал нам нациократическую концепцию власти, в Сараеве и Боснии люди ощущают себя относительно свободными, без проблем, которые война попыталась нам навязать – но которые отчасти были излечены миром. Во всяком случае, я лично, как писатель, не ощущаю никаких проблем в коммуникации с кем бы то ни было. Проблема остается в политическом контексте, который еще не до конца урегулирован. На Балканах никогда не понимают точной связи между причинами и последствиями несчастий, пытаются все проблемы решать политическим насилием, если не войной. Будущее Боснии и Герцеговины – в толерантности, понимании прошлого и бегстве от самой мысли о войне. В этом смысле культура должна обладать психотерапевтическими свойствами, она не должна быть политически ангажирована, она должна стать символом открытости по отношению к тем временам, которые только предстоят.
Готфрид Бенн в сараевском кафе в 1994 году.
Свеча таяла как уставший солдат-часовой –
Пока в уши не начал впиваться электрический звук.
На ребрах дыма плыли длинные
Сальные волосы, в них утопали шутки
О постели и босняке, и исхудавший живот,
Скрученный ревностью и язвой. Очки
Громко сербают водку. Кленовые костыли
Присаживаются за мой стол. Любопытные
Колени уступают усам, пожелтевшим
От никотина. Шляпа, висящая на стене, тайком
Шпионит за разгоряченными зубами
И мокрым ртом. Усталые веки
Распевают далматинскую песню. Семнадцатилетние
Леггинсы разносят пиво Туборг,
Перенесшая операцию челюсть тянет лозу
Через соломинку. Осколки бедренной кости смакуют
Только что раскуренную марихуану: пора бежать
В мир! Все это время седая голова
Набирается храбрости, чтобы проинспектировать рак груди –
О, эта новая мода! От дыма
Табачного туберкулеза слипаются сонные
Веки. Галстук-бабочка запускает музыку. По полу
Растекается кровь аккордеона… Должен ли я вскочить,
Чтобы нечто дрогнуло в моей душе? Но тут же
Отвлекаюcь на леггинсы и темную сладкую молодую блузку:
Шляпа сбита на плечо, к шее…
Я вышел, медленно, переполненный лагерным
Гноем… А за мною визжат
Одинокие,
Скрытые от мира вены –
Которые будут перерезаны
Через полтора часа…
(Звучит фрагмент песни Джордже Балашевича ''Уезжай, Европа!')
Елена Фанайлова: Нико Графенауэр (Niko Grafenauer) – поэт, прозаик, издатель из Любляны, признанный лидер современной словенской поэзии. С 1982 года редактирует оппозиционный литературный журнал ''Новое обозрение'' (Nova revija), его всегда интересовала литература, которая не укладывалась в рамки социалистического канона. Сейчас журнал продолжает традиции европейского модернизма, а его издателя Нико Графенауэра можно назвать либеральным общественным активистом, но связь поэзии и политики он понимает эстетически.
Нико Графенауэр: Я никогда не писал идеологически или политически ангажированной поэзии. Поэзия для меня - это экзистенциальный вопрос, она не имеет ничего общего с эстрадой, которая важна для некоторых поэтов. Но это не означает, что я не интересуюсь политикой. Как критически мыслящий интеллектуал, я включен в политическую жизнь Словении. Я пишу эссе и публицистику, статьи в газетах и журналах, выступаю по ТВ и на радио. Публичность и поэзия - это вещи, которые дополняют друг друга, но очевидно, что их дискурс совершенно разный.
Я переводил Гельдерлина и Готфрида Бенна, поэтов, которые близки экзистенциализму, и Рильке, и Пауля Целана. Но я переводил и Ганса Магнуса Энценсбергера (Hans Magnus Enzensberger), творчество которого имеет уклон прежде всего в социальную критику.
Моя поэтика основана на экзистенциальном ощущении отдельной судьбы личности, одинокого человека. Но я говорю о судьбе и в широком смысле. Например, я написал 10 элегий, которые собрал в одной поэтической книге, она называется по-словенски ''Izbrisi'' (стертое, вычищенное), и в ней я говорю о трагедии после Второй мировой войны в Югославии, когда без суда убивали не только военнопленных, но и людей, которые вообще на были на войне. Я говорю о Голи Оток, это остров на Ядране, где в Югославии держали политических заключенных. Но я никогда не морализирую на эти темы. Я имею в виду этическое в философском смысле - и не позволяю себе в поэзии никаких идеологических высказываний. В своей поэтике я модернист. В поэзии для взрослых я даже считаюсь герметичным модернистом. Но я пишу также и для детей и подростков, написал 2 книжки сказок, и моя поэзия для детей совсем другая, она говорит о мире, который близок детям.
Я бы хотел упомянуть об одном герое своих детских стихов: мальчик по имени Педеньпед (Pedenjped), примерно как ''мальчик-с-пальчик'' по-русски. Это одна из самых популярных детских книг в Словении, его именем даже названо несколько детских садов. Вторая книга, очень известная и среди подростков, и среди взрослых, называется ''Тайны''. Она о тайнах нашего существования, я имею в виду любовь, смерть, то, что нас ждет в пустоте.
Это экзистенциальная тайна, вопрос - что же уходит из нашей жизни каждый день. Я вам процитирую стихи, по-русски это примерно так: самая большая тайна из всех, которую мы знаем, та, в которой закончимся. Смерть - это тайна, согласитесь, никто, с кем она случилась, не может рассказать о ней, такого искусства еще никто не смог достичь.
Елена Фанайлова: Нико Графенауэр читает свои ранние стихи, ''Речь молчания''
Если тобой овладели властные образы,
то все, что есть древнего
в тебе, - думаю, станет источником темной силы
полной резкой слюны
горячечного ночного пути
что испаряется в порыве смущения
как озноб;
да и потом
ты так абсолютно свободен,
что шатаешься бесконечно по темному городу
который исчезает под падающим снегом,
что легко сам собой скукоживается
как твердая хлебная корка
в костлявой руке.
иногда откроется черная скважина
в стене - а из нее сквозит
тление зимних фруктов,
запах домашней мочи,
что медленно остывает
на сердечном морозе
Все это провожает тебя
в глухой трюм земли
за словом, которое ты из нее вытягивал
всей своей жизнью
и теперь - медленно поднимает влажные веки
чтобы сквозь них рассмотреть
голод земли в тебе
что выходит из человеческих уст
что выходит из тени,
и это мгновение споткнется о слово
А все остальное –
Это речи молчания