Марина Тимашева: В ноябре в Петербурге отметили 100-летие известного композитора, музыканта, историка и литератора Александра Розанова. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Недавно, проходя мимо храма Спаса Нерукотворного, то есть Конюшенной церкви, той самой, в которой отпевали Пушкина, я прочла на дверях объявление: такого-то числа - панихида по Александру Семеновичу Розанову. Петербургский человек сразу поймет: имя, появившееся на этих дверях, широко известно в, так называемых, узких кругах. В самом деле, бывают люди знаменитые, украсившие собою разные славные списки, афиши и каталоги, а бывают - волею обстоятельств ставшие светочем только избранного круга. Я твердо верю в существование весов, на которых их заслуги являют свой истинный вес. Судя по всему, именно к таким людям относится человек с трагической судьбой, музыкант Александр Розанов, а вместе с ним и его жена - художница Вера Милютина. Эту замечательную пару посчастливилось хорошо знать петербургскому поэту Александру Танкову.
Александр Танков: 11 ноября 1910 года Лев Толстой ушел из дома, и в этот же день родился Александр Семенович Розанов, необыкновенный человек, которому я обязан, можно сказать, всем в своей жизни, ему и его жене, с которыми я вырос - я их знал со своего рождения и до их смерти. Один его дед был первым настоятелем Дрезденского православного собора, а другой его дед был военным в небольших чинах - барон Икскуль из очень старинного эстляндского рода. Тетя его была очень известным профессором консерватории - Александра Александровна Розанова-Нечаева, чьим учеником был Шостакович. Поэтому в детстве Александр Семенович Шостаковича часто встречал в доме тети, они вместе занимались на одном фортепьяно. Он вспоминал, как Шостакович с некоторым неодобрением смотрел, как дети в доме из кастрюли что-то подъедают, поскольку Шостакович был более чопорный в этом смысле. Хотя у Розанова тоже была семья дай Бог всякому - в детстве они день говорили по-немецки, день - по-французски в семье. Поэтому по-французски он говорил так, что когда он в 80-е годы попал во Францию к своим родственникам, приходили французы послушать, какой бывает французский язык.
Татьяна Вольтская: Полувековой выдержки.
Александр Танков: Понятное дело, что он тоже учился в Консерватории, его слегка пестовал там композитор Глазунов. Он закончил Консерваторию блестяще в 21 год, и был бы прекрасным концертирующим пианистом, что уже начиналось - он рассказал, как на одном из его концертов присутствовал Мандельштам. Но в 1932 году он попал в Дмитлаг, на строительство канала Москва-Волга. Дмитлаг это один из самых больших лагерей ГУЛАГовских. Он попал туда по какой-то непонятной, совершенно ерундовой статье на пять лет. В первые два года он, действительно, был на грани жизни и смерти, ходил с тачкой, а потом где-то в верхах возникла такая светлая идея, что нужно внедрять культуру, и стали создавать культурные части при лагерях. И он попал в культурную часть, где он занимался просвещением уголовников, в основном, потому что все остальные считались недостойными просвещения. Он там создал какой-то ансамбль. В 1935 году он из лагеря успел выйти на поселение в Кировск. Успел выйти он чудом, потому что буквально через несколько месяцев начался страшный террор и всех, кто еще не успел выйти, просто перестреляли, включая, отчасти, руководство лагеря, и начали уже заполнять лагеря новым контингентом. Ему повезло, чудом он попал на поселение в Кировск, где он преподавал в музыкальной школе. Там он жил до войны, потом он попал на фронт. Понятно, что руки пианиста уже не сохранились после первых лет лагеря. Хотя он начинал вместе с Рихтером, с Рихтером он дружил всю жизнь и переписывался. Еще, на моей памяти, в 70-е годы отовсюду, где был Рихтер, приходили открытки. С Рихтером они дружили постольку-поскольку, а с женой Рихтера - Ниной Дорлиак - у них была близкая и нежная дружба в течение всех лет. Александр Семенович рассказывал, как совсем молодыми они с Ниной Дорлиак где-то гуляли, а издали за ними следила Ахматова, которая просто любовалась такой чудесной парой. Он действительно был в молодости не то, чтобы красив, но очень пародист - у него было такое длинное аристократическое лицо, а к старости он стал действительно очень красивым человеком, все это проступило в нем, как бы все наслоения. А потом он попал на фронт, но в окопах был не очень долго. А попал он в известный ''Ансамбль Обранта'', фронтовой ансамбль, в котором танцевали дети из блокадного города и взрослые артисты. В этом ансамбле он сначала пересекся со своей будущей женой Верой Владимировной Милютиной, которая костюмы делала для танцоров ансамбля. Они снова встретились уже к блокадном городе, он ей дал последний сухарь, потом они стали жить вместе и прожили вместе до 1987 года, когда она умерла, а в 1994 году он умер. У каждого из них, конечно, была своя жизнь отдельная, потому что они встретились в немолодом возрасте, она была старше его на 7 лет, и он был не совсем молоденький. Она была замужем - был такой чудный художник Андрей Яковлев, который умер в подвалах Эрмитажа в Блокаду.
Татьяна Вольтская: Вера Милютина оставила потрясающую графику — портреты блокадного Эрмитажа с разбитыми стеклами, дырами от снарядов, сложенными в углах картинами, горами мусора на полу. Меланхолическая красота внешнего умирания и внутреннего сопротивления, объятого ледяной Невой.
Александр Танков: У каждого их них было свое творчество. Он уже до войны написал две небольшие оперы, после войны он стал заниматься историей музыки, у него вышла и несколько раз переиздавалась книга о Полине Виардо. Когда он стал ездить во Францию, он стал членом Общества Тургенев-Виардо под номером 2. Анри Труайя был под номером 1, а он был под номером 2. У него была чудная книжка, очень популярная, в серии ''Музыкальный Павловск'' (история музыкальных павловских концертов) о Глинке - ''Северная звезда'', он публиковал письма Глинки, он переводил очень много писем, он открывал композиторов русских 18-го века - такого композитора Яхонтова, малоизвестного, он открыл неизвестные партитуры Бортнянского. То есть он занимался историей музыки очень глубоко и много, стал крупным историком в этой сфере. Он был человеком глубоко европейским, его родиной была Франция 18-го века, казалось, что это все просто его родные, друзья, знакомые, он только что вышел из салона мадам де Монтенон. Любимой его книгой, естественно, были ''Письма мадам де Севинье''. Конечно, культуру начала 20-го века он знал блестяще, но предпочитал в ней то, что ориентировано на его любимый 18-й век, на его любимую Францию: ''Мир Искусства'', круг ''Аполлона'', Михаила Кузмина…
Татьяна Вольтская: Какой-то последний мирискусник, действительно.
Александр Танков: А Вера Владимировна всегда казалось очень простой, близкой к провинции. Она обожала вербные базары, рассказывала про всякие народные игрушки, собирала северные народные игрушки, прялки, какие-то поделки, могла спеть какую-нибудь малоприличную частушку. То есть они вдвоем представляли собой то, чем была Россия до Революции. Александр Семенович это то, что внесла в Россию петербургская культура, дворянская культура, это окно в Европу. А Вера Владимировна ходила и много рисовала по горьковским местам, она любила московскую, нижегородскую, провинциальную сторону России. На самом деле, ни его, ни ее значение только профессиональными их достижениями совершенно не исчерпывается. Это был единый очаг культуры в городе, вокруг которого собирались очень многие замечательные - малоизвестные и известные - люди. Это - интеллигенция в чистом и настоящем ее значении.