Русский медведь и русская курица. Жизнь баснописца Ивана Крылова в беседе с литературоведом Леонидом Аринштейном


Иван Толстой:
Леонид Матвеевич, первый миф о Крылове, который приходит в голову, связан с тем, что, по-видимому, читает его всякий человек, всякий ''нормальный'' человек, в последний раз классе в пятом, а потом навсегда забывает творчество Ивана Андреевича. А уж что касается его биографии, то, по-моему, людям известно, прежде всего, что это был дородный, чтобы не сказать откровеннее - толстый, объемный, громадный, медленный, сонливый человек, который после обеда ''давал храповицкого'' и, тем не менее, был невероятно остер на ум, на литературное слово и, вообще, был человеком эспри. Вот такая складывается вокруг Ивана Крылова-баснописца легенда или, пожалуй, даже и миф. Что в этом мифе правдиво, а что — лживо?

Леонид Аринштейн: Миф и репутация. Ну, то, что Крылова начинают читать рано, до пятого класса, это, безусловно, факт, и я сам его читал еще до школы. Так получилось, что у нас лежали басни Крылова, картинки - я читал, мне это очень нравилось. Но поскольку именно в этом возрасте его читают, он отпечатывается в сознании на всю последующую жизнь. А потом уже какие-то поговорки, например, ''дело мастера боится'', которые рассыпаны по его басням, просто используются, цитируются без всякого даже представления и воспоминания о том, что это именно из Крылова. Ну, иногда - ''а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь''. Сказать, что после не читают - это неправда, я видел очень многих людей, которые и в более позднее время, не знаю уж, почему, вспоминая ли свои школьные годы, желая ли как-то разрядиться, берут томик Крылова и читают. Во всяком случае сейчас в издательствах, с которыми я работаю, переиздают Крылова и, насколько я понял, до этого расхватали, как говорит редактор - смели весь тираж Ивана Андреевича. Читают его в разных возрастах.

Иван Толстой: Вы, кончено, правы, что Крылов чуть ли не первый русский писатель, если не считать просто анонимных народных сказок, которого человек в России открывает для себя: ''Мартышка и очки'', ''Ворона и лисица'', что маленькому ребенку читают вслух. И вот этот первый, самый первый русский писатель, чуть ли не до Пушкина, до ''Зима! Крестьянин, торжествуя'', этот самый первый русский писатель для русского читателя остается, с точки зрения своей биографии, самым затемненным, самым неизвестным. Давайте поговорим о жизни Крылова: кто он такой, откуда он, почему он вознесся на литературные вершины, что было в его жизни предопределено для такого литературного успеха?

Леонид Аринштейн:
Вопрос очень непростой, тем более, что для меня всегда было загадкой, почему об одних писателях, политических деятелях возникает целый сонм анекдотов, а о других, того же масштаба, ничего не возникает. Вот если говорить о недавнем сравнительно прошлом, 40-50 лет тому назад, были анекдоты о Чапаеве, а о таких военачальниках, как Щорс, Фрунзе или Буденный, анекдотов нет.
В период Крылова было только три человека, о которых были анекдоты, - Потемкин, Пушкин и Крылов. И уже одно это, по-моему, дает некоторую нить для ответа на этот вопрос. Это люди в высшей степени самобытные, необычные, не вписывающиеся в обычные рамки представлений о том, каким должен быть писатель, каким должен быть царедворец. Крылов был именно таким, причем, по всем возможным параметрам. Начать с того, что он вообще стоял особняком в русской литературе, которая, в основном, была, конечно, литературой дворянской, образованного класса. Ну, кто из дворян мог похвастать в этот сословный период, что его бабушку звали Матрена, а дедушку — Прохор. А вот у Крылова именно был дедушка Прохор и бабушка Матрена.
Это выходец из самой народной толщи. В те времена понятия ''русский'' и '''народ'' были синонимами. Как-то дворянство, жители столичных городов (даже не дворяне), отделяли себя от народа. И всех писателей, которых мы знаем, включая Ломоносова, вот этих людей, этих писателей, конечно, нужно причислять к образованному кругу. Крылов вышел из совершенно иной среды, и он это пронес через всю свою жизнь. И анекдоты, которые о нем возникали, они до какой-то степени отражают то отношение, которое сложилось к нему со стороны, не хочу сказать дворянской России, но столичной России, столичных писательских кругов. Даже такой проницательный человек, во многом русофил, как князь Вяземский, он Крылова не мог принять, и он долгое время говорил о нем отрицательно. Что, конечно, печально.

Иван Толстой: Трудно себе сегодня представить, что такой умный, такой насквозь литературный человек, абсолютный классик, такой малый классик в пушкинской плеяде Ивана Андреевича не принимал - такого народного, такого роскошного, полноводного человека.

Леонид Аринштейн: Тем не менее, он доказывал, что Иван Иванович Дмитриев, с которым он был в некотором родстве, во много раз лучше баснописец, чем Крылов. Что, конечно, не так. Я глубоко уважаю Ивана Ивановича Дмитриева (который в те времена, когда Вяземский его хвалил, был еще и министром недолгое время), но, конечно, он сильно уступает Ивану Андреевичу Крылову. Спорил с ним и Пушкин, все это сохранилось в письменном виде, но, в конце концов, конечно, даже Вяземский, при всем его довольно сдержанном отношении к Крылову, сказал, что Крылов был человек гениальный. Более того, он говорил о том, что сейчас многие гоняются за тем, чтобы стать народными, за народностью (как тогда это называлось — ''за национальностью''), а Крылову это не надо, национальность гонялась за ним, сама прилипла к нему, сама обняла его. То есть, ему это было настолько все органично, что он оказался наиболее в этом смысле народным, чем те писатели, которые стремились проникнуть в эту народность. Вот у нас часто ищут национальную идею, а для Крылова эта национальная идея была внутри него - весь вопрос был в том, чтобы ее вывести наружу.

Иван Толстой: Леонид Матвеевич, давайте же теперь нырнем в родословные глубины.

Леонид Аринштейн:
Он был сыном офицера, который выбился из солдат. Такое на Руси недолгое время встречалось, но, по существу, после павловских и екатерининских времен такого уже не было. Отчасти это связано с Пугачевским восстанием, поскольку почти все офицеры, выбившиеся из солдат, примкнули к Пугачеву, только офицеры вышедшие из дворянства (и то не все) сохранили преданность престолу и флагу. Жил он с отцом в небольшой городке, в крепости Яицкий городок, где-то в Зауралье, и это была чуть ли не единственная крепость, которую Пугачеву не удалось взять. Были приступы, были осады, но отец Крылова, капитан Андрей Прохорович Крылов, вместе со своим очень небольшим войском сумел все это отбить.
И впоследствии об этом писал и Пушкин в своей ''Истории Пугачевского бунта'', и до известной степени слепил с него образ капитана Миронова в ''Капитанской дочке''. Там другое развитие сюжета, но самый образ офицера, вышедшего из солдат, преданного императрице, что бы там ни говорили, преданного долгу, прежде всего, преданного России, образ всем хорошо известный, и Пушкин сам об этом говорил, что он повторяет то, что он знал о капитане Крылове.
Самого мальчика (ему было тогда еле-еле четыре года, он родился в 1769 году, а пик восстания - это 1773 год, 240 лет уже прошло с той поры) он отправил с матерью и братиком в Оренбург, в крепость, которая оказалась гораздо более надежная, и детские годы Крылова, как он сам потом вспоминал, прошли под свист ядер и картечи. Он хорошо знал и понимал, что такое народное восстание, что такое война, обстрел и осада: голод, еле-еле выживали там люди, потому что Пугачев плотно осадил Оренбург.
Но, тем не менее, война кончилась, восстание было подавлено, и отец (непонятно, как это все получилось), но он не захотел больше оставаться в рядах армии. Что-то его оскорбило, что-то обидело. Я думаю, что ко всем выходцам из солдат в те времена были применены какие-то дополнительные репрессивные санкции, их начали изгонять. И он пошел на гражданскую службу, его взяли самым низким чином, они переехали в Тверь, где отец, к сожалению, почти сразу же умер - он прожил там всего четыре года. Крылову в то время еле-еле исполнилось 9 лет, семья осталась без кормильца, мать не работала, два сына тоже не работали. И Крылову буквально в 9 лет пришлось начинать что-то зарабатывать. Он устроился переписчиком в какую-то канцелярию, и уже к 11 годам стал кормильцем семьи, помощником канцеляриста. Это еще не чиновник, но уже какой-то чин, какое-то положение, позволявшее находиться в каком-то официальном казенном учреждении. Там никакого образования у него нет, его выучил отец читать и писать более или менее, и бог дал ему талант - очень красивый почерк, который он сумел развить. Считалось, что он очень красиво пишет.
Он попался на глаза видному в Тверской губернии тогда помещику, дворянину Львову. Семья Львовых в Твери хорошо известна, это архитектор Львов, постройки которого до сих пор сохранились, они до сих пор радуют глаз, и я не могу здесь не прибавить, что я специально ездил смотреть, что осталось от архитектуры, созданной Львовым. Должен сказать, что это чудеса, которые вполне достойны того, чтобы стать достоянием мировой культуры.
Этот Львов был человеком широких взглядов, он взял Крылова к себе домой учить вместе со своими детьми, он стал как бы товарищем его детей. Это делалось в те времена, какого-то компаньона приглашали. Это не значит что он перестал работать, он работал помощником канцеляриста и одновременно учился — учил языки, учился грамоте, учился истории. Всему тому, чему тогда могли научить. Так или иначе, он изучил французский язык, он более или менее представлял историю своего отечества, и он стал человеком более или менее образованным.
Следующий период его жизни - это попытка политически и социально защитить тот класс, к которому он принадлежал, то сословие. Прежде всего, благодаря Львову, он смог перебраться в Петербург вместе с матерью, вместе с семьей, и начинает издавать там журнал. Это вообще удивительно, с чего человек начинает, хотя он, конечно, уже не мальчик, в это время лет 20 ему, это конец 80-х - начало 90-х. Он издает журнал ''Почта духов'', в котором пишет исключительно критические статьи по отношению к авторитарной власти, по отношению к самодержавию и всячески старается развить идею демократическую, которую как-то он уже почерпнул из тех текстов, которые читались при обучении. Журнал не просуществовал и года, журнал закрыли. Тем не менее, он сумел найти себе компаньона, друга, такого Клушина, с которым он стал издавать такой же примерно журнал под другим названием - ''Зритель''. И тот журнал закрыли, причем даже с неприятностями. И, наконец, была третья попытка, он издавал ''Петербургский Меркурий''. Все это было связано с большими неприятностями, с обысками, вплоть до того, что грозили высылкой из Петербурга, арестом. И Крылов как-то понял, что слишком рано он занялся этим делом.

Иван Толстой: Действительно, это очень странно звучит, когда молодой человек приступает сразу к изданию, особенно к периодической какой-то печати, потому что для редактора, для издателя должна быть выработана какая-то идеология, что ли, мировоззрение жизненное, начинают все-таки с пописывания, а не с издания, а у Крылова, оказывается, наоборот.

Леонид Аринштейн: Да, причем не просто пописывания, а буквально программа. Он до Новикова и до Радищева, если серьезно начинать сравнивать.... Может быть, это звучит не совсем так, но, знаете, как у нас бывает - у нас в школе преподают, что Радищев написал ''Путешествие из Петербурга в Москву'', значит, Радищев в этом отношении центральная фигура. Вот через какое-то время (правда, в школе об этом не говорят, но в университете) центральной фигурой становится Новиков. Нисколько не желая как-то недооценить Новикова, это действительно гениальный человек во многих отношениях, но Крылов писал почти в том же духе, причем, будучи гораздо более молодым человеком и не имевшим за собой такого образования. Хотя, в действительности, это домашнее образование, видимо, было очень хорошим, судя по всем последующим периодам его жизни, видно, что он действительно был человеком глубоко образованным, как это ни странно для крестьянского сына, который вообще нигде не должен был учиться, вроде бы.

Иван Толстой: А как же издавал Крылов свои издания, ведь, прежде всего, журнал - это деньги?

Леонид Аринштейн:
Там была типография, он чуть ли не сам набирал. Он просто проявлял огромный героизм. Но когда он уже сошелся с Клушиным, у того были какие-то деньги. В основном, деньги шли со стороны Клушина, а идейное руководство - со стороны Крылова. Надо сказать, что все это время было еще два момента, на которые следует обратить внимание. Крылов начинает пописывать драматические произведения, он пытается подзаработать на драматургии. Надо прямо сказать, что если бы он на этом остановился, то мы бы сегодня с вами здесь не сидели. Он написал несколько интересных пьес, некоторые из которых были даже поставлены в провинциальных театрах: ''Урок дочкам'', несколько позже - сатирическую комедию ''Подщипа'', это уже во времена Павла было. Но, повторяю, драматургия не была тем коньком, который вывез Крылова на высоты Парнаса.
И в это же время он пытается обзавестись семьей. Вот в некоторых воспоминаниях один их мифов, что он никогда никого не любил. Он страстно влюбился в Екатерину Константинову, это была внучка или правнучка Ломоносова по прямой линии, причем ее сестра Софья вышла замуж за генерала Раевского, была матерью всех этих пушкинских персонажей: Екатерины Раевской-Орловой, Марии, жены декабриста, и так далее. А Екатерина была той молодой девушкой, в которую влюбился Крылов. И, видимо, она отвечала какой-то взаимностью. Крылов сватался, но получил жуткий отказ, ему ясно было показано на дверь, что человек из такой среды не может быть женихом, а к тому времени Ломоносовы-Константиновы были уже очень почетными людьми, они уже имели дворянство, принадлежали к сливкам общества, а Крылов, по-прежнему, принадлежал непонятно к кому. Русский мужик — о чем говорить? К тому же, к сожалению, природа Крылова немножко обделила внешностью, это факт. Он был очень высоко роста, но очень громоздкий, от роду очень полный, хотя все, кто его знал, рассказывали о его необычайной легкости и ловкости.
И Крылов получил, конечно, тяжелейший удар, если можно так сказать. Он не любил об этом вспоминать, но вот эти два тяжелых удара, то есть, его политические идеи, которые, как он понял, не могут получать никакого развития, он не может об этом писать, никто это не воспринимает. Он, видимо, это почувствовал и он этим почти больше не занимался, во всяком случае, глубоко вогнал в себя. Через много лет, чрез два-три десятилетия снова прорвется его политическая платформа в его баснях, так что видно, что он от этого не отстал (в некоторых баснях, я хочу это подчеркнуть), но он глубоко запрятал внутри. И что также он запрятал внутри себя - это любовное чувство, и старался его больше не растрачивать и ни на кого не обращать.
Вот тут уже происходит рад сложных метаний в жизни Крылова, вплоть до того, что он сходится (конец 18-го века - довольно распространенное явление) с какой-то шайкой шулеров, игроков, выигрывает и проигрывает деньги. В общем, занимается таким полукриминальным, как бы мы сейчас сказали, предпринимательством в области карт. Но это относилось к очень многим людям того времени, игроки тогда были в моде, сам Потемкин играл сотнями тысяч, проигрывал их, отец Грибоедова чуть ли не под суд попал за такие вещи, Пушкин был игрок. Это протянулось и на более поздний период, когда и Гоголь, и Достоевский были, по крайней мере, описывали игроков. Сам Достоевский тоже играл, и до сих пор в Висбадене, где он играл, мемориальная доска: ''Здесь играл и проигрывал свои деньги великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский''.
Году в 1804-1805 начинается совершенно новый период в жизни Крылова - он увлекается баснями и басенным творчеством. Как-то не осталось ни воспоминаний, ни документов, которые позволяют установить, как это произошло, и мотивы, которые двигали Крыловым. Но факт остается фактом. Он уже в 1808 году издает первые свои сборники и, начиная с это времени и вплоть до самой смерти в 1843 году, он пишет басни, басни и басни. Конечно, это были басни совершенно разные по содержанию, разные по стилистике, это целый мир, о котором мы еще с вами поговорим. Но это период уже совершенно иной в жизни Крылова, это уже знакомый нам Крылов, Крылов-баснописец, а не Крылов ищущий, и очень часто проигрывавший в личной жизни, в политической жизни и, говоря словами Маяковского, ''ему и рубля не накопили строчки'' до того, до басенного периода.

Иван Толстой: С чего начал Крылов-баснописец и насколько первые его басни, этот первый сборник имел успех, резонанс?

Леонид Аринштейн: Крылов начал с того, что он познакомился с тем, что в мировой литературе существуют сюжеты, переходящие от одного автора к другому, от одной культуры к другой, он это узнал, понял, откуда-то из древней Греции, от Эзопа, от Федра, через эллинистическую литературу, то есть через римскую литературу, французскую литературу, представителем которой, наиболее ярким, был Лафонтен, Все это пришло и в Россию, где эти басни переводили Дмитриев, Сумароков, целый ряд других, менее заметных людей. И он решил себя попробовать в этой сфере. Будучи человеком острожным и скромным, он первые сборники свои назвал ''Переводы Лафонтена''. Он не выдавал себя за автора, хотя, надо сразу сказать, что буквально первые же басни были совершенно не то, что не Лафонтеновские, была сохранена основная тематика, основная сюжетная линия и самый принцип басни, где действуют, в основном, животные, прозрачно намекающие на тех или иных людских персонажей. Но, как писал один человек, это звучало немножко, может, грубовато и комично, что у ''Крылова медведь - это русский медведь, у Крылова курица - это русская курица''. При некотором иронизме этого, это было так. Вернее, не медведь был русский медведь, а курица была русская курица, а весь антураж был переведен на прекрасный русский язык, народный русский язык, который был свойственен Крылову вообще, и практический взгляд русского мужика на то, что происходит вокруг: такой здравый смысл крестьянский, вот это звучало в его баснях именно на базе всего того опыта, который накопился у него за много лет. Заметьте, что к басням он уже пристал, когда ему уже было сильно за 30, то есть, по тем временам половина жизни была пройдена. Вот первый сборник - это как раз те наиболее известные басни, которые почти все знают, но, тем не менее, я какие-то из них позволю себе напомнить.
''Волк и журавль''.

Что волки жадны, всякий знает;
Волк, евши, никогда
Костей не разбирает,
За то на одного из них пришла беда:
Он костью чуть не подавился.
Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;
Пришло хоть ноги протянуть!
По счастью, близко тут Журавль случился.
Вот кой-как знаками стал Волк его манить
И просит горю пособить.
Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
''Ты шутишь! — зверь вскричал коварный, —
Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унес!
Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперёд ты мне не попадайся''.


Вот эта вот неблагодарность власть имущих, неблагодарность сильного, вообще отношение сильного и слабого, сильного, конечно, в социальном плане, в данном случае, эти взаимоотношения становятся одной из характерных тем басен Крылова, хотя далеко не единственной. Я уже назвал другие темы, но, в частности, я хочу упомянуть замечательную басню ''Лисица и виноград''. Это басня, которая считается первой в сборнике Эзопа, чуть ли ни первая зафиксированная в мировой культуре басня. Басня эта хорошо известна, но я ее просто не могу не напомнить, потому что она очаровательная и очень коротенькая:

Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты, горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.


(Кстати, заметьте, это написанное Крыловым стало пословицей - ''хоть видит око, да зуб неймет'')

Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: "Ну что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен - ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь".


''Зелен виноград'' - конечно, это не Крыловым изобретена идея зеленого винограда, это эзоповская еще идея, но она вот здесь блестяще тоже воплощена Крыловым. Вот такого рода басни составили первые его сборники. Они выходили очень маленькими книжечками, это не вполне удовлетворяло Крылова, и он начинает расширять сферу своих наблюдений и ту мудрость, которую он хочет изложить в своих баснях.

Иван Толстой: Леонид Матвеевич, вы сказали, что первый крыловский сборник басен вышел в 1808 году, а ведь на дворе уже Отечественная война назревала, и через 4 года Наполеон пришел в Россию. Как отразилось это на творчестве Крылова и на темах его басен?

Леонид Аринштейн:
Это отразилось конечно. Он написал басню ''Волк на псарне'', и эта басня имела далеко идущие последствия. Но здесь надо упомянуть еще и о другом, что в 1812 году, еще до того, как началась война с Наполеоном, наконец была открыта Императорская публичная библиотека, нынешняя Национальная библиотека, долгое время она называлась Публичной библиотекой имени Салтыкова-Щедрина. И Крылова, не могу сказать, что его пригласили, но во всяком случае он стал библиотекарем. Более того, он получил там небольшую квартирку, он жил на втором этаже Публичной библиотеки. И то место, где он сидел и работал, писал и делал свои карточки, до сих пор существует. По крайней мере до тех пока, я бывал в Публичной библиотеке, я не раз заходил в то помещение, где сохранилось кресло, где сидел Крылов, конторка, за которой он работал, и услужливые библиографы часто показывали какие-то карточки, которые, по их мнению, были написаны Крыловым.

Иван Толстой: То есть, детская первая его профессия, первое занятие, пригодилось? Вы говорили, что он переписчиком был с красивым почерком.

Леонид Аринштейн: Да, я думаю, что вы в свое время тоже работали в Публичной библиотечке и видели в каталогах карточки, написанные очень хорошим почерком. Многие из них написаны Крыловым. Он проработал в библиотеке 36 лет, вышел в отставку незадолго до смерти, в 40-м году или в 39-м.
Именно к этому времени относится период, когда начинается нашествие Наполеона. И Крылов откликнулся очень интересной басней ''Волк на псарне''. Перед тем, как я ее прочту, я еще хочу одну небольшую деталь рассказать. Дело в том, что император Александр Первый потребовал от директора библиотеки Алексея Николаевича Оленина, чтобы были какие-то отчеты, чтобы люди писали о том, что они сделали, какие-то описания, научные открытия в области библиографии. И в отчете Оленин пишет, что такой-то сделал такой-то доклад, а Крылов, который отказался делать доклады, вместо этого представил свою басню, которую он написал в связи с войной против Наполеона.

Волк ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор —
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: ''Ахти, ребята, вор!'' —
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьём.
''Огня! — кричат, — огня!'' Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
Зубами щёлкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом
И что приходит, наконец,
Ему расчесться за овец, —
Пустился мой хитрец
В переговоры
И начал так: ''Друзья! к чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришёл мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я...'' — ''Послушай-ка, сосед, —
Тут ловчий перервал в ответ, —
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой''.
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Крылов лично отдал эту басню супруге фельдмаршала Кутузова, она передала это с письмами генерал-фельдмаршалу Кутузову, и сохранились воспоминания, как после битвы под Красным Кутузов собрал вокруг себя офицеров, сел по обычаю в свое креслице и стал читать эту басню. Всем это очень нравилось. И когда Кутузов произносил слова ''ты сер, а я, приятель, сед'', он снял свою фуражку, похлопал себя по седоватым кудрям и рассмеялся под аплодисменты. Басня разошлась.
Когда он писал эту басню, он меньше всего думал о заслугах, о каком бы то ни было вознаграждении, просто это была басня вот такого патриотического содержания, поскольку именно в то время такой патриотизм, ощущение необходимости дать отпор достаточно наглому врагу, Наполеону был достаточно всеобщим.
Тем не менее, Александр очень быстро обратил внимание на Крылова, и Крылову был дан достаточно высокий чин коллежского асессора. Это уже полковничий чин, в переводе на военный язык. И поскольку до этого у него по существу никаких чинов не было, то это было сделано специальным Императорским указом, в которым черным по белому было написано, что это благодарность за особые таланты, которые были проявлены Иваном Андреевичем Крыловым.

Иван Толстой: Леонид Матвеевич, после этого грандиозного своего успеха, после войны 12-го года, после ''Волка на псарне'', начинается пушкинская эпоха. Какие были отношения у вполне уже великовозрастного Ивана Андреевича и молодой русской литературы?

Леонид Аринштейн: Крылова, безусловно, приняли, не принять его было невозможно, понятно было, что это глубоко талантливый и высоко талантливый писатель. Но, тем не менее, как я уже сказал, далеко не все сразу приняли. Принял его Пушкин, Пушкин глубоко уважал Крылова. Я забегу сейчас немного вперед и расскажу о случае, когда Пушкин пригласил Крылова на чтение ''Бориса Годунова''. Дело было в конце 1826 года или в начале 1827-го. Пушкину пока не давали печатать ''Бориса Годунова'', но, в конце концов, Пушкин добился разрешения читать, и он читал публично, в разных кругах. В частности, на одном из чтений присутствовал Крылов. И когда Пушкин прочитал ''Борсиа Годунова'', у молодежи это вызывало огромный энтузиазм, аплодисменты, люди были в те годы более эмоциональны, чем в последующие века и последующие десятилетия - плакали, смеялись, выражали свое одобрение аплодисментами, поцелуями, чем угодно, совсем другая эпоха, кончено. И Пушкин, тем не менее, подошел прямо к Крылову. Об этом сохранились воспоминания Вяземского, между прочим. Он сказал: ''Ну как, Иван Андреевич, вам, наверное, не понравилась моя пьеса, она не хороша, с вашей точки зрения?''
Крылов сказал: ''Ну, почему же, не хороша? А вот я вам сейчас вот, что расскажу. Вы знаете, один проповедник в Англии читал проповедь насчет того, как хорошо мир устроен, как в нем все прекрасно, а после проповеди подошел к нему горбун и говорит: ''Какое вы имели право говорить, что все в мире хорошо и прекрасно? Смотрите, я - больной сгорбленный'', На что проповедник ему ответил: ''Ну, почему же? Ты - хороший горбун, ты - лучший из всех горбунов''.
Пушкин расхохотался, поцеловал Крылова и понял, о чем идет речь. Крылов не принимал такого рода драматургию, но он прекрасно понимал, что в своем роде Пушкин совершил подвиг и сделал это на самом гениальном уровне. И для Крылова это было понятно. Крылов с Пушкиным очень часто встречались, они друг друга глубоко уважали, и я бы даже сказал, что, по-своему — любили, но Крылова немножко эксцентричность Пушкина раздражала и настораживала. В частности, сохранились воспоминании Анны Алексеевны Олениной (Крылов был очень близок дому Олениных), и как-то она стала говорить Крылову: ''Ну, Иван Андреевич, ну, посоветуйте мне. Вот за мной ухаживает Пушкин, за мной ухаживает Киселев - за кого же мне выйти?'' Крылов посмотрел и сказал: ''Только не за Пушкина''. То есть, он к Пушкину относился, как к человеку, очень сдержанно, прекрасно понимая его гениальность. И когда в 1837 году пришла весть о гибели Пушкина на дуэли, вот этот, казалось бы, тихий человек, который никогда не позволял себе никаких эмоций, стукнул кулаком по столу и сказал: ''Надо было его связать, запереть в комнате! Да как вы могли (и дальше пошли мужицкие, не очень цензурные слова) пропустить такого человека?!''.
Что касается других, он больше других дружил с Гнедичем. Николай Иванович Гнедич - переводчик ''Илиады'' и поэт, я бы сказал, даже не третьего, а второго все-таки ряда, был тоже библиотекарем, тогда это была достаточно почетная работа, и они были друзьями. Гнедич любил читать свои переводы ''Илиады'', переводил он ее много лет, и Александр Сергеевич Пушкин то издевался над этим, то восхищался этим. Гнедич был несколько моложе Крылова. Они часто по этому поводу спорили.
Сохранился довольно любопытный анекдот. Надо сказать, что по отношению к Крылову много всяких анекдотов, но это даже не анекдот, а факт. Гнедич читал один из эпизодов, который он только что перевел, Крылов стал ему пенять, что он плохо перевел, что не те слова, что нужно было это делать по-другому, спор как всегда разогрелся, дело чуть не дошло до драки - когда речь шла о литературных распрях, Крылов очень оживлялся и был очень шумным. На что Гнедич ему сказал: ''Ну, Иван, послушай, ты же греческого языка не знаешь, что ты мне тут начинаешь объяснять?''. Крылов, человек в вышей степени упрямый, пошел домой и, как говорят, в течение примерно года учил греческий язык. Факт действительно остается фактом - он древнегреческий язык знал, он его выучил (по этому поводу или нет - тут история умалчивает, но вроде бы по этому поводу).
И когда в следующий раз или через раз Гнедич читал свою ''Илиаду'', свой перевод, Жуковский сделал несколько замечаний, после чего встал Крылов и стал разбирать перевод Гнедича. Гнедич опять сказал, что он греческого не знает. ''Нет, - сказал Крылов, - вот послушай, как здесь было у греков''. И на древнегреческом языке дал несколько замечательных фраз (память у него была прекрасная), пассажей прочитал и доказал Гнедичу, что можно было бы гораздо лучше русскими словами, стилистикой русской все это изложить.
И если уже говорить о греческом языке, не могу не припомнить еще один, может быть, тоже анекдот, но об этом тоже рассказывают, как о факте. Он обучил свою кухарку Фенюшку, абсолютно неграмотную, разбирать книги. Когда он сидел и работал, он ее обучил, как разбирать по обложкам, где Ксенофонт, где Гомер, где Аристофан, и так далее. И Фенюшка, делая вид, что она все это разбирает на основании того, чему учит ее барин, в действительности знала, что одна обложка заляпана грязью и жиром одним образом, другая - другим образом, третья - третьим. Но никогда не ошибалась и давала ему, когда нужно — Ксенофонта, когда нужно - ''Одиссею'', когда нужно - Аристофана, когда нужно - Федра.

Иван Толстой:
А если вернуться к, собственно, литературной биографии Крылова, она продолжалась после этого успеха времен ''Волка на псарне''? Другими словами, у басен Крылова (я так понимаю, что он занимался, в основном, баснями уже до конца своей жизни) было какое-то творческое развитие - тематическое, стилистическое, философское? Куда повели его басни?

Леонид Аринштейн:
Басни его повели, конечно, они не могли не повести, от чисто нравственной проблематики к проблематике, скорее, политической. В частности, конечно, вот эта сословная Россия ему не очень нравилась, его демократические убеждения молодости продолжали каким-то образом в нем жить, и очень много басен он начинает писать уже не опираясь ни на Федра, ни на Эзопа, ни на Лафонтена, в просто из реальной жизни. Одну их них приписывают периоду, когда Александр Первый поехал инспектировать военные поселения Новгородской губернии, в которых очень дурно жилось солдатам. Там специально подготовили встречу с солдатами, которые должны были рассказывать, как им хорошо живется. Считается, что по этому поводу была написана басня ''Рыбьи пляски''.

От жалоб на судей,
На сильных и на богачей
Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Он и́дет, а Мужик, расклавши огонек,
Наудя рыб, изжарить их сбирался. Бедняжки прыгали от жару кто как мог;
Всяк, видя близкий свой конец, метался.
На Мужика разинув зев,
''Кто ты? что делаешь?'' спросил сердито Лев.
''Всесильный царь!'' сказал Мужик, оторопев,
''Я старостою здесь над водяным народом;
А это старшины, все жители воды;
Мы собрались сюды
Поздравить здесь тебя с твоим приходом''.—
''Ну, как они живут? Богат ли здешний край?''
''Великий государь! Здесь не житье им — рай.
Богам о том мы только и молились,
Чтоб дни твои бесценные продлились''.
(А рыбы между тем на сковородке бились.)
''Да отчего же'', Лев спросил: ''скажи ты мне,
Они хвостами так и головами машут?'' —
''О, мудрый царь!'' Мужик ответствовал: ''оне
От радости, тебя увидя, пляшут''.
Тут, старосту лизнув Лев милостливо в грудь,
Еще изволя раз на пляску их взглянуть,
Отправился в дальнейший путь.


Вот это уже вполне социальная басня, она может действительно относиться к инспекции этих военных поселений, а, может, и к любой инспекции, которую угодно было императору провести в любой губернии Российской Империи, и не увидеть того, что там действительно было, а увидеть вот такие вот ''рыбьи пляски на сковородке''.

Иван Толстой:
А возможны еще какие-то архивные находки рукописей Крылова?

Леонид Аринштейн: Всегда существуют какие-то случайные, неожиданные находки, это всегда возможно. Правда, если уж отвечать на этот вопрос, я должен сказать, что такого рода находки никогда не обогащают всерьез автора. Все самое замечательное, что сделали Пушкин, Достоевский, Лермонтов. Крылов, это уже издано, это уже известно, это именно то, что сделало их имя популярным, великим. А те некоторые записочки, отдельно взятые, может быть, листики, которые еще не нашли к тому времени, как правило, они ничего серьезного не добавляют, а просто являются некими реликвиями, связанными с великим человеком.
Крылов был великим человеком, дай бог, если мы что-нибудь еще найдем, но и того, что он сделал, более чем достаточно, чтобы вспоминать его всегда добром и огромной благодарностью, а, главное, чтобы его читали. Я очень сожалею, что не успел прочитать всего того, что хотелось бы.