Ирина Лагунина: "Обнаруживает демонстративный характер поведения, выраженный эгоцентризм, /…/ охваченность идеями реформаторства…" - на основании этой амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы состояния правозащитника, бывшего депутата Верховного Совета России, затем сенатора, заместителя председателя Комитета Совета Федерации по международным делам Алексея Мананникова судья в Новосибирске принял решение поместить его в специализированное учреждение для проведения стационарной психиатрической экспертизы. Иными словами, заключить человека под стражу сроком до 30 дней.
Я позвонила Алексею Мананникову в это специфическое учреждение, где он находится и где он объявил голодовку.
Алексей Мананников: Я голодовку буду продолжать до выхода из этого заведения.
Ирина Лагунина: Какие-то действия в отношении вас или против вас сейчас производятся?
Алексей Мананников: Я бы не сказал, что сейчас производятся действия против меня. Постоянно меня пытается уговорить администрация заведения прекратить голодовку. А сегодня была предложено, если я пройду экспертизу у психолога, то я могу выйти до нового года. Вот проверим. Я согласился на эту сделку.
Ирина Лагунина: В чем будет заключаться эта экспертиза, вы себе представляете?
Алексей Мананников: Дело в том, что я проходил амбулаторную экспертизу. Даются ответы на некие абстрактные вопросы, решение математических задач. Проверка памяти скорее всего в основном.
Ирина Лагунина: Как вы объясняете то, что с вами произошло? На моей памяти некоторые местные властные органы в России пару-тройку лет назад попытались вернуться к практике карательной психиатрии, но потом от этого отказались. Это что – опять возвращение к прошлому?
Алексей Мананников: На мой взгляд, это очевидное восстановление практики карательной медицины. Ведь даже, скажем, если меня выпускают, я не буду знать, какое заключение сделала эта комиссия. Возможно, они сделают заключение, что я достаточно невменяем, чтобы судить меня не судом присяжных, который требуется по статье 98, которая мне инкриминируется, а как невменяемому назначить принудительное лечение. Такого развития событий я исключить не могу.
Ирина Лагунина: Вы можете кратко напомнить суть судебного процесса, на который вы пришли и в ходе которого вам было объявлено о том, что вас на 30 дней отправляют в специализированное заведение?
Алексей Мананников: Судебный процесс не начинался и мне даже не предъявлено обвинение, я только подозреваюсь в оскорблении судьи Шишкиной Марии из Центрального районного суда Новосибирска. Это молодая девушка, она представляет судебный клан, у нее и бабушка была судьей, у нее мама сейчас председатель районного суда, у нее дядя федеральный судья. И якобы я эту девушку оскорбил в своем Интернет-блоге и оскорбление сопряжено с обвинением в особо тяжком преступлении. А по сути я решил сказать свое мнение о том, как судья Шишкина ведет процесс и на кого она смотрит. На то, что она не представляет собой независимый суд, а выражает интересы карательных органов, не более того. То есть просто выразил свое мнение.
Ирина Лагунина: Чем вы объясняете столь активную кампанию по защите чести и достоинства судьи Шишкиной?
Алексей Мананников: Я вообще-то не знаю, вряд ли это кампания именно по защите чести. Если есть другие дела, то я мог бы анализировать. Но я сужу по своему делу. А мое дело пятое из тех уголовных дел, которые против меня возбуждены, я имею в виду дело относительно судьи Шишкиной. Против меня было возбуждено дело в 2006 году по обвинению в мошенничестве, два даже дела, дело по оскорблению милиционеров тоже в 2006 году и еще в 2006 году дело о незаконной предпринимательской деятельности. Кроме дела об оскорблении милиционеров ни одно не дошло до суда, они все приостановлены и никак не могу добиться их закрытия. И нигде мне даже обвинения не предъявлено. А здесь просто нашелся повод хоть в чем-то еще обвинить, этот повод был использован. Предыдущие дела все возбуждались по указанию конкретному из Генеральной прокуратуры. То есть даже дело об оскорблении милиционеров возбуждалось по приказу из Генеральной прокуратуры. Я смотрел материалы надзорного производства, 29 марта поступило распоряжение Генеральной прокуратуры возбудить еще одно уголовное дело, а 31 марта происходит инцидент так называемый с милиционерами. То есть все основано на провокациях и на ложных доносах.
Ирина Лагунина: Чем вы объясняете столь открытую неприязнь к вам со стороны прокуратуры?
Алексей Мананников: Я не думаю, что это просто прокуратуры, тут сложно сказать, какие конкретные люди занимаются. Но я совершил, на мой взгляд, в последние годы моей жизни два серьезных преступления. Первое – это во время думской кампании 95 года, будучи депутатом Госдумы, я по телевидению выступил с 10-минутным сообщением о своем взгляде на московские взрывы, в частности, общеизвестная, общепринятая точка зрения о том, что это готовили спецслужбы. А второе мое преступление произошло после бесланских событий, когда я в Новосибирске провел пикет против отмены выборов губернаторов и по существу думских выборов, где ведущим был плакат "Хватит выборов, за нас думает фюрер". Это был 2004 год. В 2004 году я провел серию пикетов за освобождение политзаключенных, соответственно, в 2006 году были возбуждены уголовные дела. Прямая последовательность событий.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с правозащитником и диссидентом, в прошлом депутатом Верховного Совета России Алексеем Мананниковым, которого суд распорядился поместить в специализированное учреждение для проведения стационарной психиатрической экспертизы.
Напомню, в октябре этого года Алексея Мананникова обвинили в клевете по отношению к судье и неуважении к суду. Он подозревается в оскорблении в своем блоге судьи Центрального районного суда Новосибирска Марии Шишкиной.
Почему человека в России можно пригласить в зал суда, объявить ему там, что его сажают на 30 дней в больницу для проведения психиатрической экспертизы и упечь, как будто так и надо. В стране действует Независимая психиатрическая ассоциация, исполнительному директору которой, а также члену экспертного совета при Уполномоченном по правам человека Любови Виноградовой я и позвонила. В деле Алексея Мананникова – это внезапное решение о помещении его в клинику для проведения стационарной (а по сути принудительной) психиатрической экспертизы – это отклонение от российской практики и от нормы?
Любовь Виноградова: Это не отклонение от нормы в том смысле, что мы сталкиваемся с этим довольно часто, можно сказать, что для России это довольно типично. Но это, конечно, с нашей точки зрения можно расценивать как попытку давления на подэкспертного и такого устрашения. Потому что 30 дней находиться в закрытом психиатрическом учреждении, где находятся люди с тяжелыми психическими расстройствами, как правило, и совершившие какие-то тяжкие преступления – это испытание. Поэтому это, конечно, для правозащитника и человека, который занимается соответствующей деятельностью может быть серьезное испытание. Не зря он в знак протеста объявил забастовку.
Ирина Лагунина: Он апеллирует тем, что у него на попечении находится 87-летняя мать. В обычных обстоятельствах это было бы принято во внимание?
Любовь Виноградова: Нет, это, безусловно, не принимается во внимание в таких случаях. Если нужно назначить судебно-психиатрическую экспертизу, то она назначается и никакие такие обстоятельства во внимание могут не приниматься. Но тут странное другое, то, что у него на попечении находится 87-летняя мать, причем не только на попечении, а он является ее опекуном. А раз человек является опекуном, это значит, что он проходил, когда его назначали опекуном, психиатрическое освидетельствование. Потому что человек с психическими расстройствами, который не совсем адекватен и не совсем хорошо понимает, что происходит, он не может быть назначен опекуном. Поэтому то, что его назначили опекуном – это дополнительный аргумент в пользу его психического здоровья.
Ирина Лагунина: В данном случае странным выглядит сам предлог, который был использован. Ну хорошо, кто-то считает, что у него стремление к реформаторству или мания реформаторства, и это основание для того, чтобы кто-то мог заподозрить человека в психических отклонениях?
Любовь Виноградова: Вы понимаете, к сожалению, в нашем законодательстве это не прописано достаточно четко. Для того, чтобы направить человека на судебно-психиатрическую экспертизу, нужно или иметь какой психиатрический анамнез, то есть когда-то обращался за психиатрической помощью, может быть лечиться, может быть находился даже в стационаре или всего лишь вызвать некое подозрение у человека, ведущего следствие, например. То есть если следователю кажется, что человек ведет себя не совсем адекватно, странно отвечает на вопросы, иногда не впопад, иногда отказывается, иногда смеется как-то, как следователю кажется странно или еще что-то такое, то этого достаточно для того, чтобы следователь мог направить человека на судебно-психиатрическую экспертизу. То есть никаких жестких правил здесь не существует.
Ирина Лагунина: А есть ли какая-то статистика, какие статьи чаще всего приводят к решениям о проведении подобной экспертизы?
Любовь Виноградова: Мы говорим о том, что, конечно, существование в российском законодательстве таких статей, как оскорбление представителей государственной власти, как обвинение в экстремизме, в террористической деятельности часто. Но в основном такие – оскорбление судьи, например, или кого-то еще – это очень частая статья, по которой людей направляют на судебно-психиатрическую экспертизу.
Ирина Лагунина: И еще: есть ли статистика, насколько широко применяется эта практика?
Любовь Виноградова: Статистики такой, безусловно, не существует. Мы можем высказывать некоторые свои впечатления и тут мы говорим о том, что действительно часто необычные люди, трудно даже протестовать против назначение судебно-психиатрической экспертизы. Потому что действительно у них есть какие-то особенности. Другое дело, что по большей части это люди, которые понимают значение своих действий, понимают обвинение, которое им может быть предъявлено. То есть не могут быть признаны невменяемыми. Но какие-то психические расстройства у них могут быть найдены, безусловно.
Ирина Лагунина: А в чем это заключается? В том, что все молчат, а они говорят?
Любовь Виноградова: В какой-то мере да. Конечно, тут на самом деле все сложнее, есть какие-то еще особенности поведения, нестандартное мышление, может быть эмоциональная неустойчивость, может быть еще какие-то психические своеобразия. Но у психиатров существует такое высказывание, что нет людей здоровых, есть недообследованные.
Ирина Лагунина: Сколько таких случаев на вашей практике и насколько уникален случай Мананникова?
Любовь Виноградова: Случай Мананникова, безусловно, не уникален. Достаточно вспомнить недавний случай Юлии Приведенной, представительницы молодежной организации "Партос", которая тоже была амбулаторной экспертизы, которая не смогла ответить на вопросы, была направлена на стационарную экспертизу. Она должна была три-четыре недели находиться в центре Сербского. И хотя это все закончилось благополучно для нее, но это было серьезное испытание, я думаю, ей было совсем не так просто.
Ирина Лагунина: Любовь Николаевна, ну вот человек приходит в суд для того, чтобы выяснить в том числе, какие обвинения ему предъявляются. Его в суде вдруг неожиданно задерживают и говорят, что ему нужно пройти стационарную психиатрическую экспертизу и из зала суда увозят в соответствующее заведение. Какие есть способы защиты у людей?
Любовь Виноградова: Это нарушение, потому что он имел право оспорить назначение стационарно-психиатрической экспертизы. Я просто не знаю подробностей этого дела и не знаю, пытался ли он воспользоваться этим своим правом. Но, безусловно, любое судебное решение может быть оспорено. И вот это назначение судебно-психиатрической экспертизы могло быть оспорено, человек мог ходатайствовать о проведении повторной амбулаторной экспертизы, чтобы оспорить. Может быть эти эксперты не сумели, может быть эксперты в другом учреждении сумеют ответить на вопрос суда. Но он бесстражный, это не та статья, которая предусматривает лишение свободы. Поэтому помещение его на стационарную экспертизу, которая фактически приравнивается к лишению свободы, это, безусловно, неправильно.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с Любовью Виноградовой, исполнительным директором Независимой психиатрической ассоциации России.
Советский диссидент Александр Подрабинек в 70-е годы прошлого века написал книгу о карательной медицине в СССР и ее роли в подавлении инакомыслия в стране. Как ему представляется дело Алексея Мананникова?
Александр Подрабинек: Мне кажется, что власти на местах, в провинции страдают двумя такими пороками. Во-первых, они очень обидчивы на всякую критику, на всякое нелицеприятное высказывание в их адрес. Во-вторых, они очень быстро вспоминают о том, как боролись с инакомыслием в советские годы, и они всегда готовы применять подобные методы борьбы по отношению к инакомыслящим.
Ирина Лагунина: На ваш взгляд, что было нарушено в этом деле с точки зрения даже нынешнего существующего российского законодательства?
Александр Подрабинек: Я собственно остановлюсь на том, из-за чего он сейчас оказался в психиатрической больнице. Дело в том, что сейчас идет следствие по клевете против судьи и по оскорблению представителя власти, то есть той же самой судьи Марии Шишкиной, которая рассматривала его апелляцию по предыдущему делу, вела этот процесс. Алексей Мананников очень вольно истолковывал ее поведение как судьи, критиковал ее в Интернете, размещал у себя в блоге очень нелицеприятные высказывания о ней. В общем делал достаточно свободно, но насколько я понимаю, в рамках закона. Мария Шишкина, судья, очень на это обиделась. Я читал ее заявление о совершении преступления Мананниковым, где она пишет совершенно возмущенно, что ее сфотографировали друзья Мананникова во время судебного заседания, она им указала, что фотографировать нельзя и потом догадалась, что эта фотография будет размещена в Интернете, сопровождена какими-то нелицеприятными отзывами о ней. Так и получилось, она вылезла в Интернет, посмотрела, что он пишет о ней, как он ее критикует, и сочла, что ее судейской репутации нанесен непоправимый урон. Вот в связи с этим было возбуждено дело, которое ведет следователь Следственного комитета в Новосибирске, Петрушин его фамилия, по-моему. И этот Петрушин вдруг заподозрил, что Мананников психически нездоров, пригласил его на амбулаторную психолого-психиатрическую экспертизу, в результате которой эксперты-психиатры сказали, что не представляется возможным ответить на те вопросы, которые следователь им поставил и что для того, чтобы ответить на эти вопросы, нужна стационарная психиатрическая экспертиза. Что и было сделано, но было сделано с нарушением законов. Во-первых, ему не была заранее предоставлена повестка, чтобы он мог подготовиться к слушанию, чтобы он мог пригласить адвоката. Его просто взяли в зале суда, фактически задержали, воспользовавшись тем, что он там был по вопросам того дела, которое велось в это время. Его привели к другому судье и быстро оформили постановление о помещении на стационарную психолого-психиатрическую экспертизу. У него не было своего адвоката, он не мог ознакомиться с предыдущим постановлением амбулаторной экспертизы, он был лишен процессуальных прав. И вот эта поспешность, с которой его упекли на экспертизу, она заставляет предполагать о том, что правосудие в данном случае ангажировано.
Ирина Лагунина: Господин Подрабинек, а что, любой следователь может заявить о том, что он хотел бы поместить человека принудительно на психиатрическую экспертизу, и у человека единственный способ это опровергнуть каким-то образом, если он об этом знает, или привести своего адвоката, но в принципе следователь вправе это сделать. Условно говоря, остановили кого-то после "Акции-31" в одном из российских городов, и следователь заподозрил, что тот факт, что этот человек в отличие от тысяч остальных вышел на площадь и стал скандировать демократические лозунги, этот факт свидетельствует о том, что у него не все в порядке с психикой и его нужно поместить на принудительное обследование.
Александр Подрабинек: Здесь есть объективная сторона и субъективная сторона в таких делах. Объективная сторона регулируется законом. Действительно, если возбуждено уголовное дело, если возбуждается процессуальное действие по этому делу, то, разумеется, у следователя могут возникнуть подозрения в том, что подследственный психически нездоров, и тогда следствие идет немножко по другому пути, не совсем обычному пути, в том числе и по пути экспертизы. В этом нет ничего такого вопиющего. Такой путь вполне возможен и законом предусмотрен. Другой вопрос, есть ли достаточные основания для того, чтобы предполагать, что человек психически болен, что он невменяем, что он не способен, не в состоянии отдавать себе отчет в своих действиях и принимать участие в процессе. И второе – это должны быть соблюдены его процессуальные права. Причем в случае, если следователь подозревает, что человек психически нездоров, то на нем лежит еще большая обязанность соблюдать процессуальные права подследственного гораздо более тщательно, более трепетно, чем в других случаях. Потому что сам подследственный по идее не может осуществлять свою защиту. Совершенно необходимо, чтобы присутствовал при всех процессуальных действиях адвокат подследственного, тем более, что адвокат уже есть. Как можно было обойти стороной адвоката в вопросе, где решается судьба подследственного, где решается вопрос о том, как дальше будет идти следствие, как в отношении психически здорового человека, так и в отношении психически больного. Здесь процессуальные права должны быть особо защищены, а они здесь особо грубым образом нарушены.
Ирина Лагунина: Вы в советские времена составили сборник о карательной медицине, и вы сейчас сказали, что это возможно и в современной России. А почему сейчас это возможно?
Александр Подрабинек: Я бы хотел поправить – это был не сборник, это была монография. Почему я считаю, что это возможно? Вы знаете, к сожалению, во многих сферах общественной жизни можно видеть приметы прошлого сегодня. И в постепенном отказе от демократических институтов, и в сужении поля гражданских свобод. Мы видим, что страна медленно сползает к той государственной системе, которая существовала в советские времена. Поэтому ничего удивительного, что в здравоохранении и в психиатрии ситуация складывается таким же образом. Злоупотребления психиатрией сейчас весьма распространены, хотя они, как правило, не касаются политических случаев и прямо случаев использования психиатрии в политических целях сейчас, пожалуй, нет или очень редки и становятся быстро достоянием гласности. Но система эта жива. И она жива, не только организационно мало что изменилось, она жива, потому что психиатрия является частью нашего общества, в нашем обществе очень укоренилось представление о том, что целесообразность выше справедливости, что целесообразность выше законности. Судьи могут пренебречь законностью, чтобы вынести тот приговор, который они считают нужным по политическим соображениям. Врачи-психиатры могут вынести заключение, исходя из того, что будет лучше, и там может быть длинный ряд, для кого лучше, для них лучше, для власти лучше, для подследственного лучше. Они могут пренебречь профессиональной добросовестностью ради каких-то других соображений. Это ментальное наследие советского режима, складывалось это десятилетиями и вытравливаться, я боюсь, будет тоже очень долго.
Я позвонила Алексею Мананникову в это специфическое учреждение, где он находится и где он объявил голодовку.
Алексей Мананников: Я голодовку буду продолжать до выхода из этого заведения.
Ирина Лагунина: Какие-то действия в отношении вас или против вас сейчас производятся?
Алексей Мананников: Я бы не сказал, что сейчас производятся действия против меня. Постоянно меня пытается уговорить администрация заведения прекратить голодовку. А сегодня была предложено, если я пройду экспертизу у психолога, то я могу выйти до нового года. Вот проверим. Я согласился на эту сделку.
Ирина Лагунина: В чем будет заключаться эта экспертиза, вы себе представляете?
Алексей Мананников: Дело в том, что я проходил амбулаторную экспертизу. Даются ответы на некие абстрактные вопросы, решение математических задач. Проверка памяти скорее всего в основном.
Ирина Лагунина: Как вы объясняете то, что с вами произошло? На моей памяти некоторые местные властные органы в России пару-тройку лет назад попытались вернуться к практике карательной психиатрии, но потом от этого отказались. Это что – опять возвращение к прошлому?
Алексей Мананников: На мой взгляд, это очевидное восстановление практики карательной медицины. Ведь даже, скажем, если меня выпускают, я не буду знать, какое заключение сделала эта комиссия. Возможно, они сделают заключение, что я достаточно невменяем, чтобы судить меня не судом присяжных, который требуется по статье 98, которая мне инкриминируется, а как невменяемому назначить принудительное лечение. Такого развития событий я исключить не могу.
Ирина Лагунина: Вы можете кратко напомнить суть судебного процесса, на который вы пришли и в ходе которого вам было объявлено о том, что вас на 30 дней отправляют в специализированное заведение?
Алексей Мананников: Судебный процесс не начинался и мне даже не предъявлено обвинение, я только подозреваюсь в оскорблении судьи Шишкиной Марии из Центрального районного суда Новосибирска. Это молодая девушка, она представляет судебный клан, у нее и бабушка была судьей, у нее мама сейчас председатель районного суда, у нее дядя федеральный судья. И якобы я эту девушку оскорбил в своем Интернет-блоге и оскорбление сопряжено с обвинением в особо тяжком преступлении. А по сути я решил сказать свое мнение о том, как судья Шишкина ведет процесс и на кого она смотрит. На то, что она не представляет собой независимый суд, а выражает интересы карательных органов, не более того. То есть просто выразил свое мнение.
Ирина Лагунина: Чем вы объясняете столь активную кампанию по защите чести и достоинства судьи Шишкиной?
Алексей Мананников: Я вообще-то не знаю, вряд ли это кампания именно по защите чести. Если есть другие дела, то я мог бы анализировать. Но я сужу по своему делу. А мое дело пятое из тех уголовных дел, которые против меня возбуждены, я имею в виду дело относительно судьи Шишкиной. Против меня было возбуждено дело в 2006 году по обвинению в мошенничестве, два даже дела, дело по оскорблению милиционеров тоже в 2006 году и еще в 2006 году дело о незаконной предпринимательской деятельности. Кроме дела об оскорблении милиционеров ни одно не дошло до суда, они все приостановлены и никак не могу добиться их закрытия. И нигде мне даже обвинения не предъявлено. А здесь просто нашелся повод хоть в чем-то еще обвинить, этот повод был использован. Предыдущие дела все возбуждались по указанию конкретному из Генеральной прокуратуры. То есть даже дело об оскорблении милиционеров возбуждалось по приказу из Генеральной прокуратуры. Я смотрел материалы надзорного производства, 29 марта поступило распоряжение Генеральной прокуратуры возбудить еще одно уголовное дело, а 31 марта происходит инцидент так называемый с милиционерами. То есть все основано на провокациях и на ложных доносах.
Ирина Лагунина: Чем вы объясняете столь открытую неприязнь к вам со стороны прокуратуры?
Алексей Мананников: Я не думаю, что это просто прокуратуры, тут сложно сказать, какие конкретные люди занимаются. Но я совершил, на мой взгляд, в последние годы моей жизни два серьезных преступления. Первое – это во время думской кампании 95 года, будучи депутатом Госдумы, я по телевидению выступил с 10-минутным сообщением о своем взгляде на московские взрывы, в частности, общеизвестная, общепринятая точка зрения о том, что это готовили спецслужбы. А второе мое преступление произошло после бесланских событий, когда я в Новосибирске провел пикет против отмены выборов губернаторов и по существу думских выборов, где ведущим был плакат "Хватит выборов, за нас думает фюрер". Это был 2004 год. В 2004 году я провел серию пикетов за освобождение политзаключенных, соответственно, в 2006 году были возбуждены уголовные дела. Прямая последовательность событий.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с правозащитником и диссидентом, в прошлом депутатом Верховного Совета России Алексеем Мананниковым, которого суд распорядился поместить в специализированное учреждение для проведения стационарной психиатрической экспертизы.
Напомню, в октябре этого года Алексея Мананникова обвинили в клевете по отношению к судье и неуважении к суду. Он подозревается в оскорблении в своем блоге судьи Центрального районного суда Новосибирска Марии Шишкиной.
Почему человека в России можно пригласить в зал суда, объявить ему там, что его сажают на 30 дней в больницу для проведения психиатрической экспертизы и упечь, как будто так и надо. В стране действует Независимая психиатрическая ассоциация, исполнительному директору которой, а также члену экспертного совета при Уполномоченном по правам человека Любови Виноградовой я и позвонила. В деле Алексея Мананникова – это внезапное решение о помещении его в клинику для проведения стационарной (а по сути принудительной) психиатрической экспертизы – это отклонение от российской практики и от нормы?
Любовь Виноградова: Это не отклонение от нормы в том смысле, что мы сталкиваемся с этим довольно часто, можно сказать, что для России это довольно типично. Но это, конечно, с нашей точки зрения можно расценивать как попытку давления на подэкспертного и такого устрашения. Потому что 30 дней находиться в закрытом психиатрическом учреждении, где находятся люди с тяжелыми психическими расстройствами, как правило, и совершившие какие-то тяжкие преступления – это испытание. Поэтому это, конечно, для правозащитника и человека, который занимается соответствующей деятельностью может быть серьезное испытание. Не зря он в знак протеста объявил забастовку.
Ирина Лагунина: Он апеллирует тем, что у него на попечении находится 87-летняя мать. В обычных обстоятельствах это было бы принято во внимание?
Любовь Виноградова: Нет, это, безусловно, не принимается во внимание в таких случаях. Если нужно назначить судебно-психиатрическую экспертизу, то она назначается и никакие такие обстоятельства во внимание могут не приниматься. Но тут странное другое, то, что у него на попечении находится 87-летняя мать, причем не только на попечении, а он является ее опекуном. А раз человек является опекуном, это значит, что он проходил, когда его назначали опекуном, психиатрическое освидетельствование. Потому что человек с психическими расстройствами, который не совсем адекватен и не совсем хорошо понимает, что происходит, он не может быть назначен опекуном. Поэтому то, что его назначили опекуном – это дополнительный аргумент в пользу его психического здоровья.
Ирина Лагунина: В данном случае странным выглядит сам предлог, который был использован. Ну хорошо, кто-то считает, что у него стремление к реформаторству или мания реформаторства, и это основание для того, чтобы кто-то мог заподозрить человека в психических отклонениях?
Любовь Виноградова: Вы понимаете, к сожалению, в нашем законодательстве это не прописано достаточно четко. Для того, чтобы направить человека на судебно-психиатрическую экспертизу, нужно или иметь какой психиатрический анамнез, то есть когда-то обращался за психиатрической помощью, может быть лечиться, может быть находился даже в стационаре или всего лишь вызвать некое подозрение у человека, ведущего следствие, например. То есть если следователю кажется, что человек ведет себя не совсем адекватно, странно отвечает на вопросы, иногда не впопад, иногда отказывается, иногда смеется как-то, как следователю кажется странно или еще что-то такое, то этого достаточно для того, чтобы следователь мог направить человека на судебно-психиатрическую экспертизу. То есть никаких жестких правил здесь не существует.
Ирина Лагунина: А есть ли какая-то статистика, какие статьи чаще всего приводят к решениям о проведении подобной экспертизы?
Любовь Виноградова: Мы говорим о том, что, конечно, существование в российском законодательстве таких статей, как оскорбление представителей государственной власти, как обвинение в экстремизме, в террористической деятельности часто. Но в основном такие – оскорбление судьи, например, или кого-то еще – это очень частая статья, по которой людей направляют на судебно-психиатрическую экспертизу.
Ирина Лагунина: И еще: есть ли статистика, насколько широко применяется эта практика?
Любовь Виноградова: Статистики такой, безусловно, не существует. Мы можем высказывать некоторые свои впечатления и тут мы говорим о том, что действительно часто необычные люди, трудно даже протестовать против назначение судебно-психиатрической экспертизы. Потому что действительно у них есть какие-то особенности. Другое дело, что по большей части это люди, которые понимают значение своих действий, понимают обвинение, которое им может быть предъявлено. То есть не могут быть признаны невменяемыми. Но какие-то психические расстройства у них могут быть найдены, безусловно.
Ирина Лагунина: А в чем это заключается? В том, что все молчат, а они говорят?
Любовь Виноградова: В какой-то мере да. Конечно, тут на самом деле все сложнее, есть какие-то еще особенности поведения, нестандартное мышление, может быть эмоциональная неустойчивость, может быть еще какие-то психические своеобразия. Но у психиатров существует такое высказывание, что нет людей здоровых, есть недообследованные.
Ирина Лагунина: Сколько таких случаев на вашей практике и насколько уникален случай Мананникова?
Любовь Виноградова: Случай Мананникова, безусловно, не уникален. Достаточно вспомнить недавний случай Юлии Приведенной, представительницы молодежной организации "Партос", которая тоже была амбулаторной экспертизы, которая не смогла ответить на вопросы, была направлена на стационарную экспертизу. Она должна была три-четыре недели находиться в центре Сербского. И хотя это все закончилось благополучно для нее, но это было серьезное испытание, я думаю, ей было совсем не так просто.
Ирина Лагунина: Любовь Николаевна, ну вот человек приходит в суд для того, чтобы выяснить в том числе, какие обвинения ему предъявляются. Его в суде вдруг неожиданно задерживают и говорят, что ему нужно пройти стационарную психиатрическую экспертизу и из зала суда увозят в соответствующее заведение. Какие есть способы защиты у людей?
Любовь Виноградова: Это нарушение, потому что он имел право оспорить назначение стационарно-психиатрической экспертизы. Я просто не знаю подробностей этого дела и не знаю, пытался ли он воспользоваться этим своим правом. Но, безусловно, любое судебное решение может быть оспорено. И вот это назначение судебно-психиатрической экспертизы могло быть оспорено, человек мог ходатайствовать о проведении повторной амбулаторной экспертизы, чтобы оспорить. Может быть эти эксперты не сумели, может быть эксперты в другом учреждении сумеют ответить на вопрос суда. Но он бесстражный, это не та статья, которая предусматривает лишение свободы. Поэтому помещение его на стационарную экспертизу, которая фактически приравнивается к лишению свободы, это, безусловно, неправильно.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с Любовью Виноградовой, исполнительным директором Независимой психиатрической ассоциации России.
Советский диссидент Александр Подрабинек в 70-е годы прошлого века написал книгу о карательной медицине в СССР и ее роли в подавлении инакомыслия в стране. Как ему представляется дело Алексея Мананникова?
Александр Подрабинек: Мне кажется, что власти на местах, в провинции страдают двумя такими пороками. Во-первых, они очень обидчивы на всякую критику, на всякое нелицеприятное высказывание в их адрес. Во-вторых, они очень быстро вспоминают о том, как боролись с инакомыслием в советские годы, и они всегда готовы применять подобные методы борьбы по отношению к инакомыслящим.
Ирина Лагунина: На ваш взгляд, что было нарушено в этом деле с точки зрения даже нынешнего существующего российского законодательства?
Александр Подрабинек: Я собственно остановлюсь на том, из-за чего он сейчас оказался в психиатрической больнице. Дело в том, что сейчас идет следствие по клевете против судьи и по оскорблению представителя власти, то есть той же самой судьи Марии Шишкиной, которая рассматривала его апелляцию по предыдущему делу, вела этот процесс. Алексей Мананников очень вольно истолковывал ее поведение как судьи, критиковал ее в Интернете, размещал у себя в блоге очень нелицеприятные высказывания о ней. В общем делал достаточно свободно, но насколько я понимаю, в рамках закона. Мария Шишкина, судья, очень на это обиделась. Я читал ее заявление о совершении преступления Мананниковым, где она пишет совершенно возмущенно, что ее сфотографировали друзья Мананникова во время судебного заседания, она им указала, что фотографировать нельзя и потом догадалась, что эта фотография будет размещена в Интернете, сопровождена какими-то нелицеприятными отзывами о ней. Так и получилось, она вылезла в Интернет, посмотрела, что он пишет о ней, как он ее критикует, и сочла, что ее судейской репутации нанесен непоправимый урон. Вот в связи с этим было возбуждено дело, которое ведет следователь Следственного комитета в Новосибирске, Петрушин его фамилия, по-моему. И этот Петрушин вдруг заподозрил, что Мананников психически нездоров, пригласил его на амбулаторную психолого-психиатрическую экспертизу, в результате которой эксперты-психиатры сказали, что не представляется возможным ответить на те вопросы, которые следователь им поставил и что для того, чтобы ответить на эти вопросы, нужна стационарная психиатрическая экспертиза. Что и было сделано, но было сделано с нарушением законов. Во-первых, ему не была заранее предоставлена повестка, чтобы он мог подготовиться к слушанию, чтобы он мог пригласить адвоката. Его просто взяли в зале суда, фактически задержали, воспользовавшись тем, что он там был по вопросам того дела, которое велось в это время. Его привели к другому судье и быстро оформили постановление о помещении на стационарную психолого-психиатрическую экспертизу. У него не было своего адвоката, он не мог ознакомиться с предыдущим постановлением амбулаторной экспертизы, он был лишен процессуальных прав. И вот эта поспешность, с которой его упекли на экспертизу, она заставляет предполагать о том, что правосудие в данном случае ангажировано.
Ирина Лагунина: Господин Подрабинек, а что, любой следователь может заявить о том, что он хотел бы поместить человека принудительно на психиатрическую экспертизу, и у человека единственный способ это опровергнуть каким-то образом, если он об этом знает, или привести своего адвоката, но в принципе следователь вправе это сделать. Условно говоря, остановили кого-то после "Акции-31" в одном из российских городов, и следователь заподозрил, что тот факт, что этот человек в отличие от тысяч остальных вышел на площадь и стал скандировать демократические лозунги, этот факт свидетельствует о том, что у него не все в порядке с психикой и его нужно поместить на принудительное обследование.
Александр Подрабинек: Здесь есть объективная сторона и субъективная сторона в таких делах. Объективная сторона регулируется законом. Действительно, если возбуждено уголовное дело, если возбуждается процессуальное действие по этому делу, то, разумеется, у следователя могут возникнуть подозрения в том, что подследственный психически нездоров, и тогда следствие идет немножко по другому пути, не совсем обычному пути, в том числе и по пути экспертизы. В этом нет ничего такого вопиющего. Такой путь вполне возможен и законом предусмотрен. Другой вопрос, есть ли достаточные основания для того, чтобы предполагать, что человек психически болен, что он невменяем, что он не способен, не в состоянии отдавать себе отчет в своих действиях и принимать участие в процессе. И второе – это должны быть соблюдены его процессуальные права. Причем в случае, если следователь подозревает, что человек психически нездоров, то на нем лежит еще большая обязанность соблюдать процессуальные права подследственного гораздо более тщательно, более трепетно, чем в других случаях. Потому что сам подследственный по идее не может осуществлять свою защиту. Совершенно необходимо, чтобы присутствовал при всех процессуальных действиях адвокат подследственного, тем более, что адвокат уже есть. Как можно было обойти стороной адвоката в вопросе, где решается судьба подследственного, где решается вопрос о том, как дальше будет идти следствие, как в отношении психически здорового человека, так и в отношении психически больного. Здесь процессуальные права должны быть особо защищены, а они здесь особо грубым образом нарушены.
Ирина Лагунина: Вы в советские времена составили сборник о карательной медицине, и вы сейчас сказали, что это возможно и в современной России. А почему сейчас это возможно?
Александр Подрабинек: Я бы хотел поправить – это был не сборник, это была монография. Почему я считаю, что это возможно? Вы знаете, к сожалению, во многих сферах общественной жизни можно видеть приметы прошлого сегодня. И в постепенном отказе от демократических институтов, и в сужении поля гражданских свобод. Мы видим, что страна медленно сползает к той государственной системе, которая существовала в советские времена. Поэтому ничего удивительного, что в здравоохранении и в психиатрии ситуация складывается таким же образом. Злоупотребления психиатрией сейчас весьма распространены, хотя они, как правило, не касаются политических случаев и прямо случаев использования психиатрии в политических целях сейчас, пожалуй, нет или очень редки и становятся быстро достоянием гласности. Но система эта жива. И она жива, не только организационно мало что изменилось, она жива, потому что психиатрия является частью нашего общества, в нашем обществе очень укоренилось представление о том, что целесообразность выше справедливости, что целесообразность выше законности. Судьи могут пренебречь законностью, чтобы вынести тот приговор, который они считают нужным по политическим соображениям. Врачи-психиатры могут вынести заключение, исходя из того, что будет лучше, и там может быть длинный ряд, для кого лучше, для них лучше, для власти лучше, для подследственного лучше. Они могут пренебречь профессиональной добросовестностью ради каких-то других соображений. Это ментальное наследие советского режима, складывалось это десятилетиями и вытравливаться, я боюсь, будет тоже очень долго.