Андрей Шарый: В программе, подводящей итоги 2010 года, мы поговорим о памятниках. Кому и почему на территории России и неподалеку от ее границ воздвигали монументы, а кому и почему – нет?
Главным памятником 2010 года следует признать самую большую в мире статую Иисуса Христа, воздвигнутую неподалеку от границы Польши с Германией в городке Свебодзин. Сын Божий высотой в 33 метра в белом одеянии с трехметровой золотой короной на голове простирает руки над огромным искусственным холмом. Холм – это пять земляных кругов, символизирующих пять континентов планеты Земля. Идея строительства памятника, превышающего по размерам статую Спасителя в Рио-де-Жанейро, принадлежит прихожанам местного костела Иисуса Короля. В Свебодзине побывал корреспондент РС Александр Лемешевский.
Александр Лемешевский: 21 ноября в городке Свебодзин освящается самый большой монумент Иисусу Христу в мире. Он виден с расстояния нескольких десятков километров. Говорит один из городских жителей:
- Это не обычное торжество – освящение величественной фигуры Иисуса Христа, Короля Вселенной. Чтобы этот монумент выполнил свою роль, мы должны принять Иисуса в свои сердца и жить с ним в любой ситуации.
Александр Лемешевский: Огромный, 33-метровый, монумент строили почти 10 лет на деньги, собранные прихожанами. Говорит ксендз Сельвестр Завадский, автор идея строительства монумента.
Сельвестр Завадский: Высота фигуры символична. 33 метра символизируют 33 года жизни нашего Спасителя Иисуса Христа.
Александр Лемешевский: Огромная фигура Иисуса Христа установлена на 16-метровом искусственном холме, отчего кажется еще более величественной. Ширина распростертых рук Иисуса – 25 метров. Жители Свебодзина, кроме религиозной стороны всего этого, надеются также на вещи более приземленные – выгоду, которую можно будет получить от наплыва туристов.
- Надеюсь, что сюда будут приезжать много и паломников, и людей необязательно религиозных. Ведь это практически еще одно чудо света. Тогда смогут заработать и владельцы ресторанов и гостиниц. Думаю, здесь поблизости со временем тоже открыть что-нибудь подобное.
Александр Лемешевский: Говорил владелец одного из свебодзинских ресторанчиков. Пока, однако, как признаются местные жители, особенного наплыва приезжих в городе не ощущается. Возможно, из-за того, что погода нынешней зимой к путешествиям не располагает. В Свебодзине ждут весны.
Андрей Шарый: Зачем Иисусу Христу многометровая скульптура? Имеет значение размер символа веры и образа Бога? В эфире РС – историк религии из Берлина Николай Митрохин.
Николай Митрохин: Есть позиция самих верующих, которая скорее описывается словами "молчаливое большинство", и позиция столичных интеллектуалов, которые выставляют оценки и определяют значения. Каждый живет в своем мире. С одной стороны, на уровне университетов над этим Иисусом можно поиздеваться, а с другой стороны, стоит принять во внимание и другое: при входе в собор Святого Петра в Ватикане в магазине католических товаров верующие бойко раскупают абсолютно безвкусные, с моей точки зрения, религиозные сувениры. То же самое – в других крупных католических соборах. Интеллектуальное восприятие таких объектов и то, как это воспринимают простые автомеханики или крестьяне, сильно различается эстетически. Поэтому обычные верующие вполне могут испытать религиозное чувство при взгляде на 33-метрового Христа.
Католичество в значительной степени пережило процесс модернизации, что связано со Вторым ватиканским собором, прошедшим в 1960-е годы. После этого изображение Христа возможно разное. Если походить по католическим соборам в Европе, можно увидеть выставки на разные христианские темы, на которых Христос будет изображен по всякому – и руками детей, и руками аборигенов из Центральной Австралии. Да как угодно.
Андрей Шарый: Чего здесь больше – туризма или попытки привлечь симпатии верующих?
Николай Митрохин: Массовое паломничество и туризм – близкие категории. Человек может отправляться в паломничество не только для того, чтобы поклониться святыням, но и чтобы посетить новые места. Это вполне естественная религиозная деятельность, которая в больших или меньших масштабах ведется абсолютно везде - когда священники обустраивают какие-то места, какой-нибудь святой источник. Говорят: вот у нас тут есть святой источник, потому что по преданию, которое я услышал от такой-то жительницы старой деревни, здесь когда-то молился монах. Вот давайте, мы его обустроим и будем молебны проводить. И все - деревня превращается в локальный центр паломничества.
Андрей Шарый: У вас как у исследователя не вызывает удивления, что в начале XXI века ставят такую большую статую такого огромного истукана?
Николай Митрохин: Христианство переживало разные эпохи. В последние годы происходит активное развитие христианства в странах третьего мира. А Польша – действительно сильно католическая страна.
Андрей Шарый: В Чехии в 2010 году появилась "Скульптура ключей". Актуальный художник Иржи Давид таким образом попытался передать состояние чешского общества через два десятилетия после "бархатной революции". Основа шестиметровой инсталляции – слово "революция", сложенное из букв разной величины. Все буквы сделаны из дверных ключей. Рассказывает корреспондент РС в Праге Александра Вагнер.
Александра Вагнер: В знак недовольства коммунистическим режимом в дни "бархатной революции" демонстранты на пражских улицах звенели ключами. Если подует ветер, "Скульптура ключей" начинает позвякивать, напоминая о событиях двадцатилетней давности. Ключи посылали автору, известному чешскому художнику и скульптору Иржи Давиду, люди со всей Чехии.
Практически сразу же после установки "Скульптуры ключей" в Праге памятник занесли в Чешскую книгу рекордов - не только за количество "ключевого" материала, который понадобился для создания монумента - 85 тысяч штук, но и за время, которое потрачено на его воздвижение - 2700 часов.
На специальном постаменте сложены друг на друга буквы слова "революция" на чешском языке. Они размещены в виде шестиметровой пирамиды так, что верхняя буква намного больше нижней. Создается впечатление, что при сильном порыве ветра слово рассыплется на части, а буквы раздавят зрителя своей тяжестью. Наверное, как и любая революция, приходящая стихийно и кардинально меняющая жизнь человека. Такова была задумка художника Иржи Давида, который хотел вызвать у зрителя ощущение, что все в этом мире нестабильно.
"Скульптура ключей", по замыслу автора, отражает состояние чешского общества и через двадцать лет после "бархатной революции", то есть старый символ перемен - ключи - вполне можно применить для перемен при демократии. И действительно - среди 85 тысяч ключей есть ключи не только старого образца, но и нового. Сделанные из облегченного металла, разноцветные - фиолетовые, зеленые, красные ключи. Одним словом, символы скорее новой, чем старой эпохи.
Андрей Шарый: О создании "Скульптуры ключей" рассказывает ее автор скульптур Иржи Давид.
Иржи Давид: Создание этой скульптуры началось довольно прозаически. Ко мне обратилась компания мобильной связи и спросила, смогу ли я из обычных ключей создать что-то со смыслом. Я сел на кухне и ручкой нарисовал эскиз: взял несколько старых шрифтов, которые использовали в социалистических средствах массовой информации или печатали на изделиях той эпохи, из которых потом сложил слово "революция". Например, буква "Р" выглядит так же, как и первая буква в шапке коммунистической газеты "Rudé Právo", "Е" я взял с обложки старой туалетной бумаги, "В" - с упаковки ваты, а "О" - с обертки знаменитой в Чехословакии жвачки "Pedro". Последняя буква должна символизировать разорванный на части партбилет, потому она такая сплюснутая.
В моем понимании, революция пожирает сама себя, то есть большие буквы в начале слова измельчают маленькие в конце и вдавливают их прямо в бетонный постамент, на котором покоится объект. Одновременно скульптура сделана в виде спирали ДНК: если "Р" упадет, то останется слово "эволюция", то есть эта перманентная революция как будто непрерывно присутствует. Конечно, это восприятие строго индивидуально и зависит, наверное, от того, к какому поколению относится зритель.
Этот объект можно отнести к так называемому политическому искусству, которое является важным элементом искусства современного. Этому искусству удается провоцировать мышление - даже таким образом, что раньше такую скульптуру вообще запретили бы выставлять.
Андрей Шарый: Самый верноподданнический монумент года поставлен в Казахстане. В столице страны Астане установлена скульптура основателям Казахского ханства – Жанибеку и Керею. Изваяния кочевых вождей украсили площадь возле музея первого президента республики Нурсултана Назарбаева. Рассказывает Инара Кязимова.
Инара Кязимова: Идея установить монумент принадлежит Нурсултану Назарбаеву. В творческом конкурсе приняли участие десять мастеров со всей страны. Победителем стал молодой скульптор из Астаны Ринат Абенов. Памятник основателям казахского ханства планировали открыть на территории архитектурно-художественного комплекса "Казах Ели", однако место древних бронзовых ханов в итоге занял барельеф Назарбаева. Скульптуры Жанибека и Керея по неизвестным причинам были перемещены на окраину города, где и простояли под открытым небом около полутора лет.
Композиция на внушительном постаменте представляет собой две фигуры, олицетворяющие зарождение казахской государственности. Памятник отражает идею сплочения народа под знаменем двух верховных правителей во имя создания сильного независимого ханства. Керей, на правах первого хана, восседает в седле, снятом с коня и установленном на постаменте. Фигура Керей-хана символизирует стабильность и созидание. Жанибек-хан изображен в полный рост, он олицетворяет силу и мужество. У каждого из ханов в руках – знамя Свободы с национальными эмблемами и символами.
Вклад Жанибека и Керея в историю казахов и Казахстана, как пишут в школьных учебниках, очень велик. Им принадлежит заслуга становления казахского этноса и формулирования идеи казахской государственности. С момента откочёвки Жанибека и Керея в Могулистан (это государство находилось на территории современных юго-восточного Казахстана и Киргизии) значение слова "казах", считают историки, меняется из социального в политическое, а позже в этническое.
Андрей Шарый: О становлении казахской государственности я беседую с обозревателем РС, алма-атинским историком Султан-Ханом Жуссипом.
Султан-Хан Жуссип: Образование Казахского ханства, казахского государства кочевых тюркских племен ускорило распад Золотой Орды, империи, созданной в свое время Чингисханом. Кочевые племена во главе с Жанибеком и Кереем, прямыми потомками Чингисхана, откочевали от правления Абулхаир-хана, последнего хана Золотой Орды, в район Чуйской долины. Через год Абулхаир-хан выехал со своим войском, чтобы наказать двух ханов-бунтарей, но по дороге скончался, чем ускорил распад Золотой Орды. Спустя примерно полвека население нового ханства кочевых тюркских народов составляло примерно миллион человек. И оно занимало практически всю территорию Золотой Орды.
Андрей Шарый: Что это было за государство? Восточная деспотия, степная республика?
Султан-Хан Жуссип: Тюркские племена подчинялись потомкам Чингисхана чисто номинально. Если форма правления не мешала их образу жизни, то они вели себя как подчиненные. В ином случае кочевые тюркские племена признавали власть, прежде всего, своих родовых вождей. Вообще, демократия для степных народов – не диво. Казахи избирали своих ханов сами, то есть из числа потомков Чингисхана, кого считали наиболее подходящим. После того как было создали ханство, - самостоятельное от Золотой Орды! - ханом был избран Керей. После смерти Керея был избран Жанибек. И все последующие века казахи избирали своих ханов сами. Когда в 1991 году Казахстан приобрел независимость, по древнему обычаю Назарбаева избрали президентом и подняли на белой кошме.
Андрей Шарый: Ханство в том виде, в котором его начали создавать Жанибек и Керей, просуществовало до конца XVII века. Потом распалось на три жуза. Что это такое?
Султан-Хан Жуссип: Когда к казахскому ханству присоединились все кочевые народы, управлять ими стало тяжело. Вот и пришлось распределить территории по периоду присоединения к казахскому ханству. Старший жуз вовсе не означает "великий" или "старший" по положению. Средний жуз означал – государствообразующий. В него входили наиболее крупные племена, которые в свое время образовали Казахское ханство. Младший жуз присоединился к Казахскому ханству позднее всех. Это были остатки мелких тюркских кочевых народов. По традиции хан среднего жуза автоматически являлся ханом всех трех жузов. Наш последний независимый правитель старого времени – Аблай-хан, который в свое время вел двойную игру: и с Российской империей, и с Китаем. Он и был ханом всех трех жузов.
Андрей Шарый: Когда, согласно историографии, образовалась казахская нация?
Султан-Хан Жуссип: В конце XIX - начале XX века, когда появилось национальное движение "Алаш". Его возглавлял Алихан Букейханов. Начиная с момента добровольного присоединения казахских жузов к России, казахские ханства перестали существовать как единое государство. Присоединение происходило тоже периодами, начиная с середины XVIII века до конца XIX века. Казахов поначалу называли, чтобы не путать с конными казачьими войсками, киргиз-кайсаками. Потом слово "кайсаки" отпало и остались только "киргизы". А современных кыргызов называли тогда или дикокаменными киргизами или каракиргизами ("черные киргизы"), то есть это были горные киргизы, а мы оставались степными киргиз-кайсаками. "Казах" означал с древних времен – "вольный", "свободный".
Андрей Шарый: Вернемся к Жанибеку и Керею. Памятник этим двум казахским ханам установлен напротив музея Нурсултана Назарбаева. Назарбаеву эти два хана нужны для легитимизации своей власти?
Султан-Хан Жуссип: По всей видимости, ближайшее окружение убедило Назарбаева в том, что он в истории Казахстана играет более важную роль, чем Жанибек и Керей.
Андрей Шарый: Решение о возведении еще одного примечательного монумента принято в 2010 году в Туркменистане. В городе Туркменбаши – бывшем Красноводске – появится уже изготовленная скульптура президента и премьер-министра довоенной Латвии Карлиса Улманиса. Почему вдруг? Из Риги – корреспондент РС Михаил Бомбин.
Михаил Бомбин: Как пояснил корреспонденту Радио Свобода пресс-секретарь МИДа Латвии Янис Силис, идея поставить памятник возникла еще в начале 90-х, поскольку именно в Туркменбаши (Кисловодске) в 1942 году в туркменской ссылке и умер последний довоенный президент Латвии. Однако воплотиться этой идее в жизнь, по словам председателя Фонда "Латышское общество" Мирдзы Стирны, было суждено лишь в 2008 году во время визита в Туркмению президента Латвии Валдиса Затлерса.
Памятник Улманису работы скульптора Арты Думпе по проекту архитектора Лаймониса Шмидта – бюст, общей стоимостью в 24 тысячи долларов. Для транспортировки скульптуры (аренды вагона, страховки) не хватает еще 10 тысяч долларов. Предполагается, что гранитный памятник Улманису будет стоять в центральном парке города.
Точное название памятника - "Расколотый мир". По идее автора, часть латышского народа погибла в лагерях ГУЛАГа, другая часть оказалась в эмиграции. Памятник Улманису в Туркмении - частная инициатива Фонда и президента Латвии. В Риге тоже есть памятник Карлису Улманису - каменный, но полный рост.
Андрей Шарый: В 1934 году Карлис Улманис принял на себя одновременно полномочия президента и премьер-министра Латвии, распустил парламент и существенно ограничил гражданские свободы. Пятилетие авторитарного правления Улманиса, идеологией которого был буржуазный национализм, связывают с заметным экономическим ростом и попытками противостоять влиянию в Латвии сталинского Советского Союза и гитлеровской Германии. О политической биографии Карлиса Улманиса я беседую с экспертом по странам Северной Европы, философом Николаем Мейнертом.
Как верно назвать Улманиса - буржуазный националист? Или что-то в этом роде?
Николай Мейнерт: Я предложу такую формулировку - позитивный диктатор. В тот период в Эстонии и в Латвии сложилась очень похожая ситуация. Эти новоявленные страны не имели своей традиции, не было идеи государственности, не было возможности опираться на долгосрочный опыт самоуправления. Не было даже своей аристократии. Вот они получают независимость, и в стране начинают происходить очень сложные процессы. Как ими управлять? При отсутствии навыков демократии довольно часто демократическим путем к власти приходят антидемократические силы. Собственно говоря, и Улманис, и эстонский президент Константин Пятс сделали в один и тот же год одно и то же дело. Они вынуждены были расформировать законно избранные органы власти, то есть распустить парламенты в своих странах и установить умеренную диктатуру - ограничить во многом те свободы, которые обычно присущи демократическим системам правления, но при этом все-таки сохранить государство в традиционных формах, если можно так сказать: сохранить демократическое правление, не дав ему скатиться в экстремизм правого толка, который был очень популярен в Европе. Но за это пришлось расплачиваться теми принципами, которые мы сейчас горячо отстаиваем. Просто время было другое, условия были другие, и традиции в странах были другие. Значительная часть населения тогда относилась, я бы так сказал, с пониманием к подобного рода мерам. В Латвии Улманис опирался на довольно широкий круг крестьянского населения, фермеров.
Андрей Шарый: Улманис не сопротивлялся советской агрессии в 1940 году. Не критикуют Улманиса за то, что он не выбрал путь сопротивления?
Николай Мейнерт: Критики всегда находятся. Собственно говоря, как и находятся критики его авторитарности. И даже биографы Улманиса подчеркивают, что не совсем правильно подчеркивать уж особые заслуги этого человека перед государством, учитывая, насколько жестко он проводил свою линию. То же самое касается и сопротивления Советскому Союзу. Но если представить мощную советскую военную машину того времени - могли ли Эстония и Латвия сделать то же самое, что сделала Финляндия, встать на путь военного сопротивления? В тот момент оба президента приняли решение не сопротивляться, потому что считали, что это лишь приведет к излишним жертвам среди населения, а результата не даст. Потому что нет сил у такого относительно небольшого государства при всем его свободолюбии.
Мои родственники жили тогда в странах Балтии, я разговаривал с ними. Очень много было иллюзий, связанных с Советским Союзом. Но, кстати, Улманис в своей внешней политике и в экономической политике ориентировался гораздо больше на Германию, чем на Советский Союз. Не было особых симпатий к СССР, но не было и такого точного знания, что советская власть несет с собой. Финские историки, с которыми мне тоже доводится разговаривать, считают, что это было большой ошибкой, и говорят - вот если бы Латвия, Эстония, Литва тогда бы поступили так, как Финляндия… Но Финляндия по масштабам побольше, и географически она расположена более удобно. Более того, Финляндия, конечно, изначально сориентировалась на то, чтобы создавать военную промышленность. Ни в Латвии, ни в Эстонии не было ни экономической мощи, ни людских ресурсов для создания оборонительного рубежа по типу линии Маннергейма. Посмотрите, Улманис остался на своем посту. Потом, когда его уж очень сильно прижали, он попросил, чтобы ему выделили пенсию за заслуги перед государством и позволили уехать жить в Швейцарию. Вот такие наивные представления на тот момент еще существовали.
Андрей Шарый: Если президент Улманис и принял исторически неверное решение, то он заплатил за это решение собственной жизнью, поскольку ни в какую Швейцарию он не уехал, а был депортирован через Москву сначала на юг России, а потом в Красноводск, где и умер в сентябре 1942 года, подозревают, что от дизентерии. Гражданам Латвии решать - кому и где памятники ставить. Тем не менее, я сомневаюсь, чтобы в городе Туркменбаши так уж часто бывали латвийские гости. Не вызывает удивления место, где этот памятник будет установлен? Ведь есть вполне достойный памятник Улманису в Риге.
Николай Мейнерт: Конечно, вызывает.
Андрей Шарый: Журналист и философ Николай Мейнерт. В Туркменистане вскоре появится монумент латвийскому политику Карлосу Улманису.
Заметным идеологическим процессом в России на протяжении 2010 года оставалась реализация проекта памятника "В борьбе против фашизма мы были вместе", который по инициативе премьер-министра Владимира Путина якобы на народные деньги спешно возвели на Поклонной горе в Москве. Этот монумент – прямой ответ на демонтаж в грузинском городе Кутаиси 19 декабря 2009 года мемориала воинской славы, при взрыве которого, к несчастью, случайно погибли два человека. Российское руководство сочло уничтожение кутаисского мемориала (на его месте строится парламентский комплекс) очередным вражеским жестом президента Грузии Михаила Саакашвили. Ответный монумент на Поклонной горе Владимир Путин открывал в присутствии грузинских ветеранов Второй мировой войны и некоторых лидеров грузинской оппозиции 20 декабря 2010 года. Говорит генеральный директор фонда "Историческое наследие", специально созданного для реализации монументального проекта, депутат Московской городской Думы Виктор Селивёрстов.
Виктор Селивёрстов: Сначала, когда эта проблема возникла, было подобрано место на Поклонной горе, чуть ниже мечети. Там большая площадка такая, можно было в оригинальную величину установить памятник. Но затем возникли проблемы с авторскими правами: нет в живых архитектора, а у скульптора нет чертежей, ничего не сохранилось от кутаисского памятника. Было предложено восстановить идею памятника, то есть символ того, что все народы в Советском Союзе в равной степени участвовали в борьбе с фашизмом. Появилась вот эта композиция. Памятник состоит из двух частей. Центральная – водружение знамени над Рейхстагом Егоровым и Кантарией. Боковые барельефы – известные фотографии низложения фашистских знамен к стенам Мавзолея и ликование воинов Советской армии на ступенях Рейхстага. Задняя часть монумента - профиль, скажем так, взорванного кутаисского памятника. И 15 кубов, на которых изображены памятники, которые в то или иное время были установлены в столицах бывших союзных республик. Базовые, что ли, памятники – российский, допустим, памятник – "Родина-мать", белорусский – стела на центральной столичной площади "Минск – Город-герой". А Грузию символизирует взорванный кутаисский памятник. Это напоминание тем, кто пытается провести ревизию истории и практически взрывать нашу святую память.
Андрей Шарый: Оппозиционные грузинский политики использовали факт открытия нового военного мемориала в Москве в интересах внутриполитической борьбы. Говорит сторонник бывшего премьер-министра Грузии Зураба Ногаидели, депутат парламента Петр Мамрадзе.
Петр Мамрадзе: Для меня это очень важно - как для гражданина Грузии. Жуткое было преступление совершено президентом Саакавшили, начиная с того, что устное его распоряжение взорвать памятник было совершенно незаконным, и погибли при этом люди. В душе многих людей поколебалось чувство собственного достоинства. В каждой грузинской семье есть погибшие в той великой войне, не постояли за ценой. 20% населения, каждый пятый, ушел на фронт, и меньше половины вернулись. И этот взрыв памятника в Кутаиси нужен был только для того, чтобы нанести удар по грузино-российским отношениям. Не получилось. То, что от нас на открытии московского монумента были политики, те самые люди, которые отговаривали Саакашвили от той военно-политической преступной авантюры, которую он осуществил в августе 2008 года – подтверждение того, что отношения наших народов будут развиваться.
Андрей Шарый: Не смущает вас, что путинское руководство использовало эту всю историю для того, чтобы свести идеологические счеты с Саакашвили?
Петр Мамрадзе: У меня нет никаких иллюзий. Российское государство переживает сложнейший период. И мы все понимаем, что модернизация в России необходима и должна произойти. Но вот эта военная тема - особая. Не тот масштаб, чтобы на этом материале пытаться что-то дать почувствовать Саакашвили. Не думаю, чтобы об этом думало российское руководство.
Андрей Шарый: Каково сейчас состояние тбилисского памятника погибшим во Второй мировой войне?
Петр Мамрадзе: Он не такой грандиозный, как в Кутаиси. Располагается в Парке Победы. К сожалению, часть его демонтировали еще раньше, потому что невозможно было ухаживать. Но в основном Парк Победы сохранен. Ветераны собираются. День у нас остался – Победы над фашизмом. Этот день выходной и праздник.
Андрей Шарый: А вот мнение тбилисского политолога Александра Рондели.
Александр Рондели: Я думаю, что открытие московского мемориала - такой политический жест, довольно несвоевременный. Потому что у нас такие отношения с Россией, что никакой положительной реакции на это быть не может.
Андрей Шарый: Кутаисского памятника не жалко вам?
Александр Рондели: А он в таком был состоянии, что с ним нужно было что-то делать, демонтировать. Просто взорвали его неудачно.
Андрей Шарый: МИД Грузии заявил о том, что открытие монумента на Поклонной горе - политическая провокация со стороны Москвы. Согласны вы с такой постановкой вопроса?
Александр Рондели: Провокация, может быть, слишком сильное слово, но у нас на это никакой реакции... Народ на это слабо реагирует.
Андрей Шарый: Не думаете, что вся эта история получилась для Грузии все-таки неудачной?
Александр Рондели: Я не знаю. Это зависит от того, как пропагандистская машина работает. Да, может быть, немножко было неуклюже сделано. Но, в принципе, такие вещи делают, памятники же не вечны. Можно было просто это как-то почище сделать, и все.
Андрей Шарый: Путин использовал эту возможность для того, чтобы собрать вокруг себя еще раз все постсоветское окружение. Грузия оказалась в результате в некоторой изоляции.
Александр Рондели: Я думаю, что после войны 2008 года у нас к этому абсолютно отношение однозначное. Эта война нас очень сильно разделила. Я не думаю, что сближение будет легким.
Андрей Шарый: Председатель Объединения московских скульпторов Александр Цигаль объяснил мне, почему ему не близка идея нового военного мемориала на Поклонной горе.
Александр Цигаль: Это действие политическое, а не культурного или художественного порядка. Сегодня мы не дружим Грузией, поэтому такой скандал. Завтра будем дружить, на многое будем закрывать глаза. Меня не радует ни слом памятника, ни его восстановление.
Андрей Шарый: В профессиональной среде обсуждается этот вопрос?
Александр Цигаль: Никто даже и не говорил по этому поводу. Так как эту идею предлагают политические люди, это не идея художественной среды, так как мы вообще ко всему уже привыкли.
Андрей Шарый: Архитектурный и скульптурный канон памятников, посвященных победе над фашизмом, установился в первые послевоенные годы, как, скажем, памятник работы Вучетича в Трептов-парке в Берлине или "Родина-Мать" в Волгограде. Этот канон должен меняться, на ваш взгляд?
Александр Цигаль: Этот канон связан с неким определенным сознанием людей, которые делали памятники. Вот солдат – он с автоматом или с ружьем. Помню, я делал памятник солдату - с автоматом, в пилотке, с развевающейся плащ-палаткой. Мне просто описали его, дали, так сказать, художественное задание. Видимо какой-то привычный стереотип срабатывал. Потому что вообще это, в принципе, как это не печально, это называлось "сбацать солдатика, халтуру комбинатовскую". Вот и бацали – хоть за месяц, хоть за две недели, бывало за три месяца, по-разному. Но только один раз я делал в какой-то привычной трактовке. Я делал для Екатеринбурга памятник павшим воинам. Я, конечно, ее поменял, так как я видел. Никто мне не говорил, что так или эдак делать нельзя. Но, тем не менее, она была такая какая-то трактовка... насмотренная.
Тут очень важно, что мы с вами берем за основу. Почему я как-то не представляю себе этот памятник из Кутаиси? Потому что я говорю, что это политическое решение. А насколько оно интересно художнику – политическое решение?
Андрей Шарый: Я не знаю, это вопрос к вам, вы же художник. Бывает политическое решение интересным художнику?
Александр Цигаль: Мне неинтересно политическое решение. Меня значительно более волнует то, что в Москве нет памятников Малевичу, Кандинскому, Цветаевой, Гумилеву. Да мало ли чего у нас нет! Я работал над памятником Победы, был одним из авторов того памятника, который не состоялся в 1980-е годы на Поклонной горе, и эта работа мне казалась очень важной. Тогда мы тоже предлагали какие-то иные совершенно решения. Не случилось, не сложилось. Мы сделали, но не сложилось. Сейчас я бы не взялся за такой проект. Мой отец и дядя прошли всю войну. Я – человек послевоенного поколения и, естественно, отношусь к этой теме с очень большим пиететом, трепетом и уважением. Поэтому такого рода вещи мне лично представляются совершенно другим образом, акценты и приоритеты должны быть другие.
Андрей Шарый: Минувшей осенью в павильоне-постаменте памятника "Рабочий и колхозница" открыт выставочный зал и музей скульптора Веры Мухиной. Сам монумент Мухина изготовила из стальных конструкций для советского павильона на Всемирной выставке в Париже 1937 года, и после долгой и мучительной реставрации он вновь установлен на постамент во Всероссийском Выставочном Центре. О Вере Мухиной, ее музее и ее работах говорит правнук скульптора Алексей Веселовский.
Алексей Веселовский: Музей является скорее музеем одной статуи - "Рабочий и колхозница", хотя и называется иначе. Потому что сама по себе скульптура и павильон-постамент имеют историю, достойную отдельного рассказа. Там довольно большое количество фактического материала: фотографий, документов и экспонатов, которые относятся к тому времени. Много репродукций, сделанных с архивных документов. Там есть рабочие чертежи, репродукции с рисунков Мухиной и несколько оригинальных ее гипсов, есть макет павильона – как он выглядел в Париже в 1937 году на выставке. Что же касается памятника – то вещь вернулась на место. Она живет, она живет своей жизнью. Для кого-то она значит одно, для кого-то – другое. Я воспринимаю этот памятник как абсолютно пластическую скульптурную композицию. Есть некое идеологическое содержание у этого монумента. И если абстрагироваться от времени, посмотреть на скульптуру глазами сегодняшнего человека, то я воспринимаю монумент как памятник человеку, который созидает своими руками свое будущее. Я думаю, что Вера Игнатьевна именно так и мыслила.
Андрей Шарый: Времена торжества идеологии, кажется, давно прошли, однако памятники в советской традиции или в традиции романтического историзма в России – вовсе не редкость. В городе Духовщина Смоленской области только что открылся памятник Светлейшему князю Григорию Потемкину Таврическому - на его исторической родине. Памятник установлен в рамках проекта партии "Единая Россия" под названием "Историческая память" – для того, чтобы – цитирую партийный бюллетень – "по достоинству оценить вклад Потемкина в объединение великой и единой России". О роли монументальной скульптуры и роли идеологии в городском строительстве я беседую с московским архитектором Евгением Ассом. Искусство архитектуры в Москве идеологическое?
Евгений Асс: Если смотреть на это в таком, исследовательском смысле, то можно сказать, что – да, идеологическое. Архитектура отражает определенную идеологию, но не меняет ее, не занимается пропагандой. И, конечно, отражает определенную идеологическую конструкцию свободного рынка, а, с другой стороны, – идеологию потребительского общества. Это не явные идеологемы.
Андрей Шарый: А эти идеологемы поддаются расшифровке профессионалов? Какое послание людям несут те или иные примеры большой монументальной скульптуры? Скажем, работы Церетели? Или какие-то крупные архитектурные ансамбли, Москва-Сити, например?
Евгений Асс: Москва-Сити, безусловно, несет идеологическое послание. Этот комплекс как бы должен ввести нас в прекрасный мир рыночного общества, мира капитала. Это, так сказать, большой привет нам из Нью-Йорка. Это своего рода то, чего мы были лишены в советское время. Что же касается монументальной скульптуры, то она в известном смысле утратила свою пропагандистскую идеологическую роль.
Андрей Шарый: Может быть, в мире вообще прошло время монументальной скульптуры? Время значительных фигурных памятников, связанных с концепцией историзма конца XIX века, всех этих Богданов Хмельницких? Последний памятник такого типа, который появился в Москве, это памятник Александру Второму, царю-освободителю, у Храма Христа Спасителя, если я не ошибаюсь?
Евгений Асс: В том аспекте, который вы затронули, имея в виду историзм, как какое-то идеологическое послание - безусловно, вы правы. Что касается вообще фигуративной скульптуры, то еще осталось поле для деятельности скульпторов. Памятники замечательным людям вполне возможны. Маленький бюст Мандельштама, к примеру, - но, тем не менее, это фигуративная скульптура. Она камерного масштаба, но она важна для нашей культуры. Что касается пафосных персонажей, несущих явное идеологическое послание, то этот пафос способен вызвать скорее недоверие. Хотя, мне кажется, что далеко не все со мной согласятся. Например, строительство монументального кладбища военачальников под Москвой, это как раз из области такого монументального безумия, которое было характерно для советских времен. Оно продолжает еще существовать, и кто-то его вполне поддерживает.
Андрей Шарый: Это нормально, что в Москве рядом с памятником погибшим сотрудникам Министерства внутренних дел на Цветном бульваре стоит маленький памятник Юрию Никулину у здания бывшего Старого, а теперь уже нового цирка? Город как-то сам сгладит эту разницу стилей?
Евгений Асс: Это нормальное течение городской жизни. Ведь ни один город не является целостным стилевым образованием. Город отражает течение времени. Что же касается Цветного бульвара, то там рядом с Юрием Никулиным, через дорогу, стоит еще и чудовищный скульптурный проект Церетели – клоуны. Кстати, очень любимый народом. Там дети все время как-то играют. Что же касается памятника пограничникам или кому-то там, мне кажется, что такие официозные памятники - запоздалые какие-то. Они относятся к другой исторической эпохе. Это такие формальные подарки государственным учреждениям.
Андрей Шарый: В Сочи в конце минувшего лета установлен памятник героям советской кинокомедии "Бриллиантовая рука". Скульптурная композиция представляет собой семейство Горбунковых, провожающих Семена Семеновича в заграничный круиз. Авторы памятника – сочинские скульпторы Вячеслав Звонов и Александр Бугаев. Вот что рассказал о своей работе Вячеслав Звонов.
Вячеслав Звонов: Мы делали эскизы, и эти эскизы были не только по кинофильму. Приехал как-то Миллер, шеф "Газпрома". Он увидел и говорит: давайте я финансирование открою на это дело. Мы еще раз посмотрели фильм и решили, что та сцена, которая снималась в морском порту – подходит, решили сделать скульптурную композицию. Мы посмотрели фильм, посмотрели фотографии, посмотрели все. Композиция вроде состоялась, но когда начали потом смотреть... Получалось, что дочка, которую Горбунков несет на руках, слишком высокая. У нее ноги почти до земли, а голова выше головы Семена Семеновича. В скульптуре это могло вызвать смех. Так что мы эту девочку усадили на чемодан. К каждому образу был такой вот творческий подход. Человек подходит и смотрит – это он, герой фильма.
Андрей Шарый: Фильм Леонида Гайдая "Бриллиантовая рука" вышел на экраны в 1969 году. Эта картина – третья в истории советского кино по показателям проката. О причинах непреходящей популярности "Бриллиантовой руки" мне рассказал петербургский культуролог, декан факультета антропологии Европейского университета Михаил Лурье.
Михаил Лурье: Этот фильм - энциклопедия советских стереотипов про советскую жизнь. Там действительно есть все: властная управдомша, добропорядочный и влипающий в дурацкую историю простой советский служащий, честные, опытные милиционеры (тоже образ достаточно ироничный). Все это – добрая ирония, которая тогда и полагалась вместо жесткой, зубастой сатиры. И советская и заграничная жизнь в фильме показаны, во-первых, с иронией, во-вторых, через призму существующих стереотипов об этом.
Андрей Шарый: Вы бы назвали это таким "шестидесятническим" кино, которое, хотя оттепель тогда уже политическая закончилась, это 1969 год - тем не менее, идеологически это фильм, может быть, еще из тех времен?
Михаил Лурье: Это фильм абсолютно своего времени, переходного – от оттепели к застою. Когда никаких больших глотков свободы уже делать было нельзя. Требовалось поддерживать постоянный уровень ироничной, очень попадающей в точку, очень талантливой критики, не порождающей в сознании сопротивление существующему порядку, а порождающей, наоборот, какое-то чувство, которое позволяло переваривать то, когда люди жили, что происходило, во что верили. В этом фильме все очень милые - жулики милые, милиционеры милые, простые служащие милые. Как вообще и всегда у Гайдая - сатира бьет на определенных уровнях смыслов, на определенных уровнях объектов критики, но никогда не поднимается выше. Она никогда не бьет по политической системе. Это произведения, канонизировавшие в советской культуре образы симпатичного жулика и симпатичного нарушителя. Зла как такового нет, а есть симпатичные жулики, которым даже сочувствуешь, потому что они попадают впросак еще чаще, чем Семен Семенович.
Андрей Шарый: Центральный персонаж фильма Семен Семенович Горбунков - честный советский служащий, маленький человек. Если я скажу, что это отчасти хотя бы продолжение чеховской или гоголевской литературной традиции, вы скажете, что я махнул сильно?
Михаил Лурье: Там другие проблемы. Чехову в меньшей степени, а Гоголю, Пушкину, раннему Достоевскому – в большей, важно было, чтобы в этом социальном ничтожестве увидели человеческое величие. Семен Семенович Горбунков не ничтожество. Рядовой зритель может в чем-то себя с некоторыми оговорками идентифицировать. Его человеческое величие – это просто достоинство хорошего, честного человека, который любит свою жену, детей, любит свою страну. Открывать душу в шкуре овечки, но увидеть душу человечкина, там просто нет такой проблемы. По сумме каких-то черт, может быть - да. Скромный, как бы сейчас сказали, с заниженной самооценкой. Можно, конечно, сказать, что когда он напивается и поет песенку про зайцев – это экзистенциальный бунт, но это тоже, как кажется, будет некоторой натяжкой.
Андрей Шарый: В Сочи установлен памятник героям советской кинокомедии "Бриллиантовая рука".
А теперь вернемся к главному – по крайней мере, самому большому - монументу 2010 года: гигантской статуе Спасителя в Польше. Со мной в студии РС историк и священник Яков Кротов, ведущий программы РС "С христианской точки зрения". Отец Яков, так каким должен быть памятник, чтобы достойно славить Бога?
Яков Кротов: Такого размера, чтобы проходить в игольное ушко. Это стандарт, заданный в Священном писании. Потому что игольное ушко настолько миниатюрно, что туда может пройти даже человеческая душа. И, соответственно, только та душа, которая способна увидеть Бога, увидеть Бога в другом человеке, только такая душа является нищей духом и, соответственно, попадет в Царство Небесное.
Андрей Шарый: А какие чувства вызвало у вас известие о том, что появился в мире еще один Иисус Христос, размером превосходящем все предыдущие изображения?
Яков Кротов: Скорее веселье. Платить за это будут миссионеры, проповедники Евангелия в тех же самых краях, спустя одно-два поколения. Потому что, когда этот памятник намозолит глаза окружающим, неверующим, - их детям и внукам с этими мозолями на глазах, боюсь, будет труднее увидеть Спасителя, чем нам.
Андрей Шарый: А зачем люди ставят памятники – из тщеты, из желания помнить, из желания славы, из амбиций своих? Что главное здесь?
Яков Кротов: Причина номер один, с точки зрения этнологов и историков – это потребность в упорядочении мира. Любой камень, столб есть в этом отношении граница – то, что по-латыни называется термин. Памятники организуют пространство – то ли они ставятся в его центр, как ось, то ли на его границе, как во Владивостоке, где наставили колоссальных крестов православных в знак того, что здесь начинается Россия. Вторая потребность – потребность в отпугивании, памятники отпугивают мировое зло. Они отпугивают демонов, бесов, - но все равно они сами всего лишь пугала. Это еще одна причина, почему Господь запрещает творение идолов. А идола можно, конечно, сотворить даже из памятника Спасителю.
Андрей Шарый: Какого памятника вам не хватает?
Яков Кротов: У Станислава Лема одна из его сквозных идей: люди строят все крупнее и крупнее, большие машины становятся все уязвимее, а если бы машины сами развивались, они бы стали крохотными. Лем называл это шустрыми машинами. Крохотные такие частички, как песок, которые нельзя уничтожить, потому что нельзя уничтожить облако песка. Песок просто расступится и пропустит хоть атомную бомбу, а потом опять соберется. Вот мы должны быть такими шустрыми. У нас должны быть такие маленькие памятники. Пожертвовал на больного ребенка – монументик, подал нищему червонец – еще монументик, улыбнулся человеку, который тебя обругал – еще монументик. И вот такое должно быть облако из таких нанопамятников. Вот это уже будут не идолы, а это будет жизнь.
Андрей Шарый: Памятников становится все больше, а жизненного пространства становится все меньше. Я говорю сейчас буквально: фактически нет площадей без памятников в этом нашем с вами большом и маленьком мире. С другой стороны, и духовного пространства становится от этого меньше, потому что место ведь и в душе человеческой ограничено. Что с этим делать? Рассматривать памятники, как ступеньки в будущее? Или все-таки следить за тем, чтобы лишних памятников не ставили?
Яков Кротов: У человека есть право на своей земле ставить, что он захочет. Я бы здесь даже убрал те ограничения, которые существуют в разных муниципалитетах. Да, пусть ставят! Я бы здесь процитировал владыку митрополита Филарета Дроздова, московского архиерея середины XIX столетия. Однажды к нему пришла несчастная женщина. Ее шантажировал пономарь, тем, что ее брак оказался невенчанным. Дочка Дениса Давыдова. Он говорит: "Ну, что вы будете ему платить". "А что же делать, - говорит она, - владыка?" Он сказал: "Не замечайте". И она последовала его совету. Когда мы идем по жизни, по городу, вокруг нас могут материться, стоять памятники Ленину. И пускай эти памятники стоят. Ну, что делать? Не замечать! Не замечать зла! Нет памятника, который стоит вечно. Даже исполины Луксора все равно исчезают. Их приходится поддерживать искусственно. Не замечать! А замечать добро и замечать свет!
Андрей Шарый: О том, какие и кому памятники ставить и о том, почему памятникам не нужно верить, в итоговом выпуске программы ВС за 2010 год я беседовал со священником Яковом Кротовым.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"