Марина Тимашева: Начнем с цитаты. ''Как вообще евреи, так и обращающиеся из них в христианство, по физическому сложению слабосильны, непривычны к тягостным трудам и решительно неспособны к земледелию, и посему все усилия… по обращению в земледельцев всегда остаются тщетными'' (47). Такое вот экспертное заключение середины Х1Х века. Оно воспроизведено в книге Дмитрия Фельдмана и Дмитрия Панова ''Бурные годы ''Тихого поля'' в Новороссии''. Как я понимаю, всё содержание монографии доказывает обратное. Подробнее о еврейских крестьянах Новороссии о и о книге издательства ''Древлехранилище'' – Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Подзаголовок ''Два века еврейской колонии Сейдеменуха''. ''Сде-Мнуха'' в переводе с иврита как раз и означает ''Тихое поле'' (5). Но в книге рассказывается не только о двух колониях с этим названием в Херсонской губернии, Сейдеменуха Большая и Малая, но обо всём массовом движении евреев ''на землю'', происходившем с начала Х1Х века до Второй Мировой войны, а это уже не отдельные населенные пункты, а целая страна, ''в предвоенный период… на территории еврейских национально-административных образований Украины проживало 250 тысяч человек'' (103). Её историю воссоздают Дмитрий Захарович Фельдман и Дмитрий Аркадьевич Панов. Историю сложную, где были и драматические страницы, и забавные. Вот, например, ''Образцовый крестьянин –еврей с плаката ''Свинью в еврейские колхозы!''' 1930 год. Вспоминается знакомая всем советским детям классика еврейской поэзии того времени. Лев Квитко в переводе Сергея Михалкова:
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
Марина Тимашева: Но, как можно узнать из книги, несмотря на все усилия зоотехников и поэтов, свиноводство в этих местах всё-таки не прижилось (124). Поросят обидели.
Илья Смирнов: Ну, и напрасно. В начале 30-х, когда был голод, свинина не помешала бы. В других местах еврейское свиноводство развивалось успешно. Но предрассудки, конечно, преодолеваются с большим трудом. В том числе и те, с которых Вы начали разговор. Представления о том, что поведение людей и целых народов предопределено какими-то мистическими ''ментальностями'' или ''записано в генах''.
Теперь, кстати, расистская лженаука снова активно распространяется в ''инновационной'' упаковке. Генетики, мол, доказали. Выделили и показали народу по телевизору то ген земледелия, то ген супружеской неверности, то ген голосования за лейбористов.
Фельдман и Панов не генетики, а историки. Они не отрицают роли традиций. Но традиции развивались (или не развивались) в определенных условиях. Много веков жизни в диаспоре, то есть в чужих странах, где иноверцы резко ограничены в правах, в частности, на владение землей, и в любой момент могли оказаться и вовсе вне закона, такая жизнь ''привела к усвоению… городских привычек и превращению в городское сословие с соответствующими горожанам занятиями'' (17). Потом, при Александре Первом, разворачивается первая ''правительственная программа по обращению в земледельцы'' еврейской бедноты западных губерний (5 – 6). Это, собственно, продолжение тех усилий по освоению дикого степного пограничья, о которых мы говорили в связи с более ранними волнами колонизации, например, сербской. И представьте: городская ''мелкобуржуазная беднота'' (16) десантируется в степь на ''пустопорожний участок'', чтобы там ''пахать никогда не паханную землю'' (23), которую ''могла поднять лишь упряжка из четырех волов'' (62). Понятно, что результаты куда скромнее, чем у соседей, приглашенных из Германии крестьян – меннонитов.
Например, у меня деды – бабки из деревни, но я вряд ли смог бы их достойно заменить в поле. Даже если дать мне четырех казённых волов. И дело, естественно, не в ''генетике'' ни в какой, а в воспитании и умении.
И что тут интересно: к городским неумехам подселяли немцев, чтобы ''немецкие усадьбы служили образцовым примером в ведении хозяйства'' (52). В результате в Большой Сейдеменухе появилась целая немецкая община, даже со своим молитвенным домом (79).
А ''второе поколение колонистов-евреев… постепенно освоилось с аграрным трудом, приспособилось к быту и привыкло к сельскому образу жизни'' (66).
Так что когда пошло при Советской власти следующее, самое массовое переселение ''на землю'', конфликты возникли уже между старыми поселенцами и новыми. Никаких этнических и религиозных различий между ними не было, но старожилы считали, что ''новички не умеют и не хотят работать в сельском хозяйстве'' (96).
По ходу того, как разворачивается основной сюжет, читатель получает много информации к размышлению. Например: чем отличалась российская колонизация от американской? В российском варианте это бесконечные перечни инстанций и выданных ими инструкций, которые определяют буквально каждый шаг и каждый вздох переселенца. ''Положение от 24 июля 1829 года разрешило… отлучаться из колоний в соседние селения на срок не более трех месяцев…, но лишь в свободное от полевых работ время. Самовольно отлучившиеся… подлежали отдаче в военную службу, а при неспособности к службе – ссылке в Сибирь… Четвертый по счету, Особый комитет по еврейским делам (Главный комитет об устройстве евреев).., состоящий по должности из… (следует перечень сановников)… разработал программу… Эта программа вошла составной частью во второе ''Положение о евреях'', которое было утверждено Николаем Первым 13 апреля 1835 г.'' (44) И так далее, страница за страницей.
Или вопрос о традиционном еврейском образовании. Да, конечно, высокий престиж книжной учености. Но в Х1Х веке ученость эта ещё повернута в прошлое. Первая государственная ''общеобразовательная школа.. (с русским и еврейским языками обучения)'' была открыта в 1840 году и через 6 лет закрыта, потому что не набирала учеников. Колонисты предпочитали учить своих детей молитвам и обрядам (30). По сути, законсервирован тот же подход к образованию, что и в допетровской России. Позже еврейская молодежь откроет, что есть и другие предметы, более интересные, чем заучивание наизусть священных книг, и с такой же энергией примется за химию, физику, за те же сельскохозяйственные науки – и начнет удивлять своими успехами.
Авторы книги не боятся формулировать неполиткорректные по нынешним временам выводы: ''Религиозные традиции отрицательно сказывались на ведении сельскохозяйственных работ'' (81).
Марина Тимашева: Да, но в других местах они показывают и положительную роль религии.
Илья Смирнов: Правильно. С религиозным воспитанием связываются взаимопомощь, прочные семьи, то, что ''почти нет пьянства и преступности'' (30). Объективный подход в том и состоит, чтобы сопоставлять положительные и отрицательные стороны. Огромное достоинство книги состоит в том, что авторы не мажут одной идеологической краской ни советский период, ни дореволюционный. Четко различают, например, ''период антисемитской реакции'' ''с последней четверти Х1Х века, времени правления… Александра 111'' (75) – и начало столетия, когда, с одной стороны, царское правительство вводило чисто-средневековые ограничения против евреев, но с другой стороны, конкретно для переселенцев были предусмотрены всевозможные льготы и пособия (53, 46), ''евреи-земледельцы были отнесены к ''привилегированным сословиям производящего класса'', т.е. они управлялись в соответствии с особыми постановлениями (как иностранные колонисты, армяне, казаки, караимы…) в отличие от сословий ''непривилегированных'' (купцов, мещан, однодворцев, казенных и помещичьих поселян и др.), находившихся под общими законами'' (55, 50).
Конечно, льготы и пособия на практике не всегда доходили до получателей. Но, надеюсь, современным гражданам Российской Федерации не надо объяснять, как и почему это происходит. И ''Мертвые души'' не сегодня написаны.
Что касается советского периода, то в книге прямо сказано: ''переселенческая кампания 1920-х годов в целом имела глубоко позитивный характер'' (99). ''К 1931 году 170 новых поселков…'', на Юге Украины ''образовался крупнейший в мире центр еврейского земледелия'' (99). Причем в строительстве его коммунисты эффективно сотрудничали с теми, кого у нас потом объявят ''сионистами'', ''шпионами'' и так далее.
Марина Тимашева: Вы имеете в виду американскую благотворительную организацию ''Джойнт''?
Илья Смирнов: Да, и специальное подразделение ''Агро – Джойнт''. Вот на иллюстрации ее трактора. Развивались передовые технологии. И кооперация – но не принудительная, а естественная, по желанию самих крестьян. Вообще роль ''Джойнта'' в этой истории очень значительная и непростая. Например, такой эпизод: ''местную синагогу власти закрыли…, а ее здание по уже сложившейся советской традиции перестроили под дворец культуры (при помощи ''Джойнта'') (121).
Но, как отмечается в книге, ''с утверждением сталинского режима и усилением политических мотивов, начинается постепенный отход от достигнутых положительных результатов'' (100). То есть, политика Сталина оценивается критически, и это не заклинания о ''тоталитаризме'', а конкретные претензии, связанные с темой исследования: ''голод… стал следствием жесткой политики советского руководства по ''выкачиванию зерна любой ценой'', приведшей к подрыву экономики еще неокрепших колхозов'' (103). Хотя в дальнейшем хозяйство стабилизировалось, ''колхозы оснастились новой… техникой и стали многоотраслевыми''.
Марина Тимашева: Это уже непосредственно перед войной?
Илья Смирнов: Накануне. Последняя глава в нашей истории трагическая. К июню 41 года в Большой Сейдеменухе (тогда Калининдорф, центр Калининдорфского национального района) жили 2560 человек, ''оккупантами и их пособниками'' было расстреляно 1875, то есть практически всё население, кто не был в армии и не успел эвакуироваться. А эвакуироваться не спешили, потому что имели свои представления о немецком ''менталитете'' на основании ''всегдашних добросердечных отношений с соседями'' (104) и не понимали, что гитлеровцы – это совсем другие немцы. А из тех, кто ушел в Красную Армию - 407 человек, погибли на фронте 343 (123). По Малой Сейдеменухе примерно такая же статистика. Привожу ее еще и потому, что у современных политиков появилась странная мода делить Победу над фашизмом по национальному признаку.
Исследование Д.З. Фельдмана и Д.А. Панова содержит обширный справочный материал: географический, статистический, юридический, вплоть до генеалогического. А он тоже совсем не лишний. Интересно ведь, что Абрам Рукман был одним из первых поселенцев, Залман Рукман при Александре Втором состоял шульцем, то есть старостой колонии (127), а Самуил Григорьевич Рукман с 1948 по 67 год был председателем колхоза в тех же самых местах, куда после войны вернулись немногие выжившие жители (123). Все это одна семья. В общем, у издательства ''Древлехранилище'' получилась небольшая энциклопедия земледельческих колоний. К сожалению, собственно повествовательная ее часть слишком уж лаконичная. Где-то даже конспективная. Многие темы обозначены, но не раскрыты. Но поскольку ''авторы предполагают продолжить исследование'', мы им это пока простим. Еще одно замечание касается шрифта. Он в книге какой-то экзотический. Особенно цифры, которые выскакивают из строки. И хочется их в духе старых царских бюрократов призвать к порядку, чтоб не покидали свои места.