Марина Тимашева: У меня в руках новая необычная книга : Гильем Тудельский, ''Песнь об Альбигойском крестовом походе''
Собственно поэтический текст, набранный крупным шрифтом, составляет, дай Бог, если четверть объема. Все остальное как бы комментарий и пояснительные статьи, но, по сути - фундаментальное исследование ''страны и эпохи''. И что меня особенно удивило: как правило, исследователи проникаются симпатией к предмету своего исследования и впадают в некоторое кумовство. А здесь читаю: ''Гильем Тудельский, автор первой части, - персона довольно комичная: чопорная, исполненная самодовольства средневековая посредственность, чья версия событий и расстановка эмоциональных акцентов зависят непосредственно от личных пристрастий поэта, которые, в свою очередь, во многом подсказаны соображениями личной выгоды'' (113). Надеюсь, Илья Смирнов, внимательно ознакомившись с книгой, объяснит нам ее необычное устройство.
Илья Смирнов: История – наука о людях, следовательно, неотделима от этики. Альбигойские войны, устроенные Папским престолом против еретиков, или даже точнее будет сказать, под предлогом еретиков – это одна из самых страшных трагедий в истории Европы. Погибла самобытная и весьма для своего времени прогрессивная культура страны, которая теперь Южная Франция, а в книге она чаще именуется на старинный манер: ''Окситания'', ''окситанская культура'' (8). Погибла вместе со значительной частью населения. ''История взятия Безье – первого крупного города на пути крестоносного воинства – задает характер всего последующего развития событий. ''Христово воинство'' с благословения Святого престола захватило и разрушило христианский город…'' При этом ''перебили едва ли не всех жителей от мала до велика'' (36) Побоище произошло 22 июля 1209 года. В письме легатов число убитых безьерцев оценено в ''примерно 20 тысяч''… Согласно цистерцианскому монаху Цезарию Гейстербахскому, именно здесь… прозвучала историческая фраза: ''Убивайте всех, Господь узнает своих'' (150). Убили всех, кто искал спасения в соборе – католическом! – а собор сожгли (148). Местные жители – опять же, подчеркиваю: люди разного социального положения и разного вероисповедания, не только ''еретики'' - катары, но и правоверные католики – местные жители поднялись на борьбу с захватчиками:
''Всяк здешний буржуа, а также знатный эн,
Едва пред ними акт из Арля был прочтён,
Вскричали: «Лучше смерть или позорный плен,
Чем уступить, чтоб край наш был порабощён,
А весь народ – к вилланам с сервами причтен…'' (217)
Понятно, да, о чем шла речь? Вилланы – феодально зависимые крестьяне. Сервы – это крепостные.
Но силы обороняющихся и наступающих были слишком неравны, потому что ''святой престол'' натравил на Окситанию всех, кому только в тогдашней Европе хотелось безнаказанно убивать и грабить. Отдаленное эхо этих событий дошло до советской массовой аудитории через романы и фильмы об Анжелике, ''маркизе ангелов'', где, если помните, главный герой де Пейрак выступает как наследник традиций южного свободомыслия и именно с этих позиций бросает вызов инквизиции и королю .
Ну, а мэтр Гильем, чью характеристику Вы нам прочли, то он, хоть и отдает должное некоторым участникам сопротивления, которые с точки зрения рыцарской морали были, как правило, всё-таки выше своих противников, но, в общем и целом он оказывается на стороне тех, кто сильнее. На стороне победителей.
''И тут пошла резня: начался сущий ад,
Что до конца времен забудется навряд,
Синьоры, участь та заслужена стократ!
И поделом сей люд страдает от утрат'' (227)
Особое возмущение поэта вызывают крестьяне, взявшиеся за оружие, чтобы защитить свои дома:
''Когда бы всяк виллан с позором был казнен,
За то, что рыцарей губил и грабил он,
В том горя было б мало!'' (231)
Такой замечательный пример двойного стандарта.
В общем, автор старинной ''Песни об альбигойском крестовом походе'' ''знал, где масло, где хлеб''. Это я воспользовался формулировкой нашего современного трубадура Бориса Гребенщикова.
Сегодня таким способом: на хлеб не хватает, потом на масло, потом на икру поверх масла, потом на икру чёрную – оправдывается всё, что уродует и извращает жизнь. В аэропортах экономят на безопасности, в прокуратуре освобождают преступников, в театре самовыражается ''Голый пионер'', а попробуй возразить, тебе скажут: ''ну, а честно-то работать невозможно!'' И вот я беру в руки эту книгу – ''Песнь об альбигойском крестовом походе'' - и вижу: МОЖНО. Поэтический перевод сложнейшего средневекового текста. Персональная благодарность Светлане Борисовне Лихачевой, она выполнила основную работу. И какую! Кроме соблюдения экзотической формы, цитирую: ''В тексте тщательно воспроизводятся все названия денежных единиц (не абстрактные ''монеты'', но денье, масмудины (арабские золотые монеты), ангевины (мелкая монета, что чеканили графы Анжуйские), пожесы (мелкая монета епископов Пюи); детали вооружения (''гоньоны и гамбизоны'' оригинала вместо обобщающего ''поддоспешники'') и т.д.'' (114) На каждое такое непонятное слово – комментарий. На каждый замок. На каждое имя рыцаря, участвовавшего в сражении, или священника – биографическая справка. Эти комментарии не под текстом и не в конце, они образуют параллельное историческое повествование на чётных страницах. Вот, смотрите, слева – история в комментариях, справа - ''Песнь о крестовом походе''. А отдельно – пояснительные статьи об обстоятельствах места, времени и образа мысли. Я имею в виду религиозные споры. Вы представляете себе, сколько труда вложено в каждую страницу такого издания.
Марина Тимашева: И какова его себестоимость. А потом на рынке придется конкурировать с книгами, написание которых не требует вообще никаких знаний и никакого труда.
Илья Смирнов: То-то и оно, что государство ставит в равные условия литературу и макулатуру, и называет это ''свободной конкуренцией''. Как если бы художник писал фрески наперегонки с пульверизатором, который разбрызгивает краску. Но и в таких условиях, как видите, можно сохранять достоинство профессии.
И ведь ''Песнь об альбигойском крестовом походе'' - не просто занимательное чтение ''из рыцарских времен''. Книга обращена к настоящему. Вспомните, Марина, когда мы с Вами учились, существовало определенное отношение к таким вещам, как инквизиция. Отношение негативное. Мы понимали, что инквизиция – это зло с любой точки зрения, нравственной или социальной. Потом изо всех щелей стал наползать стивен-кинговский ''туман''. Дескать, средневековье было не такое уж тёмное, суеверия не такие уж вредные, палачи не такие уж злые, и вообще еретики сами виноваты. Новая книга издательства ''Квадрига'' возвращает нас к норме. Прежде всего, показывает объективные предпосылки распространения религиозного вольнодумства. Очень специфический ''окситанский'' вариант феодализма со сглаженными меж-сословными перегородками (12 – 13), ''бурный подъем городской жизни, связанный с появлением… нового класса бюргеров и торговцев'' (8). ''Тулузу, Каркассон, Лиму, Памье, Безье можно сравнить со свободными итальянскими городами''. Отсюда экономический и культурный прогресс - знаменитая поэзия трубадуров – и удивительная для того времени веротерпимость (15). В том же самом городе Безье папский легат потребовал выдать 210 человек еретиков. А всего жителей было 20 тысяч. И большинство – подчеркиваю, католическое большинство – отказалось выдавать своих соседей, и пошли на смерть со словами: ''Мы ничего не уступим крестоносцам, хотя бы в цену денье, что могло бы повлечь какое-либо изменение в управлении сеньорией'', потому что, цитирую, ''Безье дорогой ценой отвоевал свои политические свободы и независимость…'', они сами в своем городе решали, кто хороший человек, кто преступник, и не собирались этих прав уступать.
Марина Тимашева: Как бы не получилось идеализации другой стороны. Мы же знаем, что когда церковные реформаторы приходили к власти, они сами начинали преследовать католиков.
Илья Смирнов: Власть вообще человека не облагораживает. И в катарском вероучении лично мне далеко не всё симпатично. Гностическая и дуалистическая составляющая. Если бы я жил в Средние века, наверное, не стал бы вступать в их церковь. Поискал бы себе что-то другое. Боюсь, тоже еретическое. Хотя, в принципе, богословские доктрины средневековых еретиков – материя темная, и в книге совершенно справедливо обращается внимание на то, что мы сплошь и рядом судим об этих людях по документам инквизиции, то есть со слов тех, кто отправлял их на костер (65). С таким же успехам можно судить о Бухарине или Тухачевском по их следственным делам. Но история имеет дело со свершившимися фактами, а не с сослагательным наклонением: что могло быть, если бы. Ведь не жители Тулузы пришли к Папе Римскому и королю Франции с огнём и мечом. И если кто в этой состоявшейся истории вел себя по-христиански, то в самую последнюю очередь крестоносцы.
''А что до горожан, их вывели из врат
И на лугу сожгли – четыреста подряд,
Гиральду бросили в колодец, сверху град
Камней обрушив'' (227)
Гиральда, ''дочь Сикара и Бланки де Лорак'', между прочим, благородная дама, сеньора несчастного разграбленного города Лавора. К вопросу уже о рыцарской этике.
Марина Тимашева: В тех сочинениях, которые напомнили Вам ''Туман'' Стивена Кинга, альбигойцам и многим другим еретикам как раз отказывают в праве называться христианами. А вот здесь, в пояснениях к ''Песни…'', подчеркивается, что это именно ''христианское религиозное движение'' (61). Кто же прав?
Илья Смирнов: Я не Великий Инквизитор, чтобы выносить приговоры: ''Кому в ад, кому в рай, Куда хочешь, выбирай''. Но вспомним недавнее прошлое, когда косяками пошли статьи с оправданием отлучения Толстого от церкви, поскольку сам Лев Николаевич, дескать, разошелся во взглядах не только с Синодом, но и с некоторыми базовыми принципами Священного Писания. Это могло бы стать темой для обсуждения – почему нет? – если бы не упиралось в простой вопрос. А судьи кто? Кто являл собою пример правильного подхода – в противоположность толстовским заблуждениям? Победоносцев, Григорий Распутин, разнообразные черносотенцы, которых можно назвать ''христианами'' только в жанре черного юмора (или злобной атеистической пропаганды). Что касается Альбигойской войны: книга создает весьма красноречивый образ крестоносного воинства, причем на основе его собственных источников. Смотрите: мэтр Гильем начинает ''Песнь о крестовом походе'' со свидетельства своего правоверия: ''Да славятся Отец, и Сын, и Дух Святой'', но тут же, буквально пятью строками ниже, хвастает тем, что он владеет ''колдовской наукой'' (117). В рядах крестоносцев мы встречаем и наемников (259), и ростовщиков. Хуже того: сам поход предстает перед нами как ростовщическое предприятие:
''Каорскому купцу, чья велика казна,
Граф де Монфор отдал добычу всю сполна,
Ведь им оплачена крестовая война
Купцу лаворская вся прибыль вручена
в избытке тканей, вин и доброго пшена'' (233)
То есть, они сами делают всё то, что осуждено Церковью, и в чём папа Иннокентий 111 обвинял альбигойцев. И в конкретных ситуациях на первый план все время выступает мотив корыстный, это банальный грабеж
''Там захватили скакунов как на подбор,
Доспехов дорогих, и упряжи, и шпор,
И тканей дорогих, и не один ковер'' (233),
присвоение чужих земельных владений (173). Ну, и конечно, чисто феодальное классовое чувство ненависти к простолюдинам, претендующим на какие-то права, свободы и самоуправление. Хотя, как видно из текста ''Песни'', с братьями (и сестрами) по классу порою тоже не церемонились, и в этом смысле, конечно, велика роль Папы, его легатов и учёных богословов, которые именем Христовым освободили своих рыцарей от всякой морали, даже корпоративной.
Под занавес моей прозаической песни хотелось бы сказать о том, чего мне в книге не хватало. При изучении хода военных действий в незнакомой местности – конечно же, карт. Но поскольку поэма о крестовом походе имеет продолжение, есть надежда на второй том, в котором географические карты займут свое место.