Иван Толстой: Эта тема - отмена крепостного права и другие преобразования, проведенные Александром II, - всегда привлекали историков, публицистов и писателей, выступавших у микрофона нашего радио. Сегодня перед Россией стоят сходные задачи - модернизация, реформирование суда, армии, местного самоуправления и образования.
Уроки реформ, ошибки и удачи: чему можно научиться, обращаясь к опыту прошлого?
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию отрывки из аналитических и публицистических программ Свободы за последние 40 лет.
Попытка сочетать европейский закон с российским державным обычаем.
По страницам сборника статей ''Великие реформы России'', выпущенного американским издательством ''Indiana University Press''. Обзор подготовил Аркадий Львов, запись 28 сентября 1995 года.
Аркадий Львов: Общей темой всех исследований, включенных в сборник, является не царствование Александра II как российского самодержца, а реформы, преобразования, которым он положил начало. Положил начало, но, добавим тут же, не успел завершить их, подорвавшись на бомбе, подложенной террористами. Нет никакого сомнения, что гибель его была величайшей трагедией для России. Это нисколько не умаляется тем обстоятельством, что сам по себе монарх-реформатор вызывал в российском обществе - и при жизни своей, и позднее, когда сменен был на троне своим сыном Александром III, - неоднозначное отношение.
Диктор: Главный вопрос, который ставят перед собой американские исследователи: каковы были истоки великих реформ? Здесь уместно вспомнить, что вопросу этому уже без малого полтора века. Во времена российской автократии ответ на него всегда был один и неизменный: реформы были дарованы России самодержавным монархом. В советской историографии реформы квалифицировались всегда как вынужденная мера, которая, в действительности, не согласовалась с подлинными настроениями самодержца, оказавшегося реформатором как бы поневоле. Американские исследователи, авторы книги ''Великие реформы в России. 1855-1881 годы'', держатся иного взгляда. Несомненно, полагают они, Александр II проводил реформы не только под давлением обстоятельств, но и потому, что сам убежден был в их необходимости. Первый дворянин России, он во многом расходился с тем классом, сословием, к которому сам принадлежал.
Аркадий Львов: Несомненно, неудача Крымской войны, в которой Россия могла противопоставить английской и французской военной технике только храбрость и беззаветную преданность Отечеству своих солдат, дала толчок к новому видению. Но, говорят американские историки, это видение уже вполне обозначилось задолго до войны, и истоки его можно было обнаружить в минувшие десятилетия, когда России сопутствовал военный успех. В отличие от советской историографии, в которой понятия либерально-буржуазный всегда шли в общей паре, американские авторы рассматривают их порознь.
Либеральное начало, особенно в судебной реформе Александра II, представлено было, говорят они, весьма последовательно и настойчиво, между тем как буржуазные новшества, то есть преобразование на капиталистических основах в последней трети 19-го века, когда все ведущие державы неслись по новым рельсам, что называется, уже на всех порах, вводились весьма осторожно, с постоянными оглядками и противоречиями, сулившими в близком будущем неизбежные осложнения.
Диктор: Сами по себе реформы и преобразования свидетельствовали с несомненностью, что российский монарх не входил в конфликт со своим сердцем, но конфликт у него, и при этом конфликт фундаментальный, драматический, был с теми, кто стоял по обе стороны - по правую и по левую. Очень возможно, замечают авторы, что главный реформатор бывал при этом в смятении, делая вынужденный крен то вправо, то влево, но несомненно и то, что крен вправо бывал вынужденным гораздо чаще, чем крен влево, отвечавший общему настрою монарха-преобразователя. В сущности, весьма часто эти колебательные движения определялись не видением его, а волевым потенциалом, заряд которого бывал, видимо, недостаточным для фундаментальных исторических переделок. Несомненно, финансовые и общие экономические трудности, которые переживала Россия, требовали реформ более радикальных, особенно в вопросах землевладения, где решались отношения между двумя главными классами тогдашней России - помещиками -землевладельцами и крестьянами-земледельцами. Но по наследию от отцов, по всему психологическому настрою и быту это были вопросы не только экономические, это были вопросы социальные и политические, ибо речь шла о перемене всех отношений в империи, какие сложились в минувшие века.
Аркадий Львов: Автор статьи ''Юбилейный год'' Дэниел Филд замечает, что самодержавие должно было исключить возможность крестьянской Жакерии, по российским понятиям - народного бунта, страшного и жестокого. Что крестьян надо было освободить, в этом сомнения не было, вопрос был лишь в том, как освободить, на каких основаниях и в какие сроки. На протяжении столетий Россия была и оставалась сословным государством, в котором политическая роль только частью находила основания в экономическом положении сословия. И естественным результатом этого явилось образование исключительно сильного бюрократического слоя, который ложился бременем не только на крестьян, но и на тех же землевладельцев-дворян. Естественно, и дворяне были заинтересованы в каком-то ограничении этого бюрократического аппарата, который в тому же в большей своей части представлен был не дворянами. Нет сомнения, что судебная реформа, наиболее последовательная и завершенная среди реформ 60-80-х годов минувшего века, была проведена в соответствии с нуждами гражданского и политического управления Россией. Пестрота экономических отношений в империи соответствовала пестроте ее экономических укладов, в которых сохранялись элементы чуть не 16-17 веков, создавала серьезные преграды эффективному управлению государством.
Вопреки расхожему мнению, что бюрократический произвол заинтересован был в сохранении такого порядка вещей, при котором, образно говоря, было бы как можно больше мутной воды, в какой удобнее ловить рыбку, в действительности, при всех склонностях к произволу, бюрократический аппарат предпочитал условия, дававшие ему возможности для наиболее полноценного функционирования. Общая судебная реформа и, как часть ее, институт мировых судей, бесспорно упорядочивали гражданские отношения и, самое главное - формировали гражданское самосознание. Позднее, во времена императора Александра III, были допущены существенные отклонения и прямые отступления от судебных институтов, предусмотренных реформами 70-х годов. Но, однажды учрежденные, эти институты сохранялись в правосознании общества как обязательное условие гражданского благоустройства.
Диктор: Русская пословица ''Закон - что дышло'' не имеет аналогов в языках народов Западной Европы с иным правовым опытом, и судебные реформы 70-80-х годов впервые вытеснили ее из сферы юридической в сферу этическую. По мнению Альфреда Рибора, одного из авторов сборника, бюрократические структуры и, соответственно, бюрократический аппарат, были в России настолько сильны, что, в сущности, отводили самодержавию роль формального начала. Император Александр II вынужден был, полагает историк, балансировать между различными группами, что представляло огромные практические трудности и сказывалось как на общем содержании реформ, так и на качестве и темпах их проведения в жизнь.
Аркадий Львов: Авторы сборника замечают, что реформы Александра II отмечены печатью поспешности. Это не снимает тезиса об их непоследовательности, незавершенности, особенно в кругу экономическом, где все равно процессы затянулись на долгое время, так что и в 90-е годы, когда Сергей Витте, тогдашний министр финансов, пытался, со свойственной ему напористостью, решить вопрос о выкупе крестьянами земли, ограды, возведенные самой же властью вокруг крестьянской общины, оказались непробиваемыми. Несомненно, всякого рода царедворцы и фавориты, представлявшие и бюрократическую верхушку, в частности, великие князья, составлявшие, по выражению Витте, ''целое стадо'', оказывали давление на монарха, оказывали на него влияние, но при этом оставался непоколебленным сам принцип автократии. Достигнув своего апогея, самодержавие, олицетворенное самодержцами, само, как показали последующие годы, подсекало свои корни.
Диктор: Александр II бесспорно более, нежели его приемники, сознавал необходимость законодательных нововведений, которые указали бы конституционные границы самовластию. Такое ограничение способствовало бы стабилизации и созданию не только условий, но, что в России было еще более существенно, и атмосферы преобразований без лихорадки нетерпения, при которой цель, как кажется горячечному взгляду, где-то рядом стоит, только протянуть руку, а на самом деле оказывается не цель, а фантом.
Попытка замедлить, отодвинуть куда-то в будущее какие-то исторические перемены, которые странно сопрягались с поспешностью проведения преобразований уже признанных целью реформ, заключали в себе угрозы катастроф, становившихся неотвратимыми.
Гигантские богатства России - и людские ее ресурсы, и земные недра - оставались использованными в небольшой части. И хотя российские армии совершали успешные завоевательные походы, и хотя в Балканской войне 1877-78 годов с Турцией Россия одержала победу, однако же были очевидны и признаки другого порядка, весьма тревожные: армия была вооружена устаревшей стрелковой техникой, на флоте преобладали корабли, модели которых восходили ко временам Крымской войны.
В статье Джона Бушнела ''Милютин и Балканская война'' дана развернутая картина победной для России войны с Оттоманской империей, которая, в действительности, была войной упущенных возможностей. Некомпетентность, которая обнаружила себя на всех уровнях — и в снабжении армии, и в разработке стратегических планов, и в тактических действиях командования - связана была, в первую очередь, с тем, что индивидуальная инициатива, как общий показатель нравов общества, не только не поощрялась, но, по большей части, изгонялась как заключающая в себе некий политический динамит.
Аркадий Львов: Введение этого элемента в жизнь общества невозможно было без решительных перемен в устройстве местных органов власти. Основанные на выборном начале, они, во-первых, выдвигали бы на передний план наиболее способных и авторитетных исполнителей, во-вторых, содействовали бы воспитанию чувства личной ответственности у всех выборщиков. Но, как замечают авторы, в полном согласии с суждениями виднейшего государственного деятеля России конца 19-го - начала 20-го века графа Витте, такие органы местного самоуправления несовместимы были с российской автократией.
В статьях Джоан Нойбергер, Сэмюэла Кассела и Алана Кимбелла обстоятельно представлена реакция российского общества на ограничения, которые, начинаясь на уровне крестьянской общины, восходили до верхних слоев, включая и аристократию. Создавались всевозможные клубы, общества, кружки, в которых потребность в индивидуальной инициативе находила какое-то удовлетворение.
Диктор: Это были благотворительные общества, дома презрения нищих и сирых, комитеты по оказанию помощи губерниям, пострадавшим от неурожая. Были в всякого рода спиритуалистические и антропософские кружки с вызовом духов и столоверчением. Но все это были паллиативы. Главные же общественные силы требовали для своего выхода иных каналов. Свидетельством этому были убийства великого реформатора Александра II, готовившееся убийство его преемника Александра III, целая серия покушений и убийств высших имперских сановников, министров и губернаторов. Хотя можно вполне определено указать в каждом отдельном таком случае конкретные политические мотивы и революционную программу, в которой предусматривались убийства, нет сомнения, что отсутствие легальных каналов для выражения протеста располагало к самым крайним акциям.
Аркадий Львов: Один из парадоксов российской гражданской и политической жизни восходил к положению и роли буржуазии в империи. В последней трети века, когда буквально за десяток лет удвоена была протяженность российских железных дорог, когда вложено было в российскую промышленность три миллиарда золотых рублей иностранного капитала, когда ведущие города прибавляли ежегодно десятки тысяч нового населения, отечественная буржуазия (и это через сто лет после Великой Французской революции!) не допускалась к власти. При этом, как замечал известный правовед, профессор-дворянин Борис Чичерин, вольнодумство среди дворян и российской аристократии было несравненно более представлено, нежели в среде купечества и промышленников.
Диктор: За реформами 60-70-х годов, после убийства Александра II последовали контрреформы 80-х и 90-х годов. Естественным их прохождением была Русско-японская война с беспримерным за последние два столетия российской истории поражением. Совершенно очевидно, - заключают авторы книги ''Великие реформы в России. 1855-1881 годы'', - что преобразования должны были быть продолжены - бомба, подложенная под карету царя-реформатора могла сразить самого преобразователя, но в зрелом гражданском обществе не могла бы сразить самих преобразований.
Аркадий Львов: История порою выбирает странные пути, чтобы вынести свой суд человеческим делам. Чем же были они, реформы, прерванные насильственной смертью преобразователя? Используя термин наших дней, авторы сборника спрашивают: перестройка? Нет, отвечают они, это не было перестройкой, ибо главные институты общества и государства - самодержавие и правительство, ответственное перед ним и выполняющее его волю - оставались на своих ролях в ожидании нового насилия, которому предстояло сказать свое слово. Каково было это слово, россияне знают.
Иван Толстой: По страницам сборника ''Великие реформы России'', выпущенного американским издательством ''Indiana University Press''. Обзор подготовил Аркадий Львов, запись 28 сентября 1995 года.
Статья Сергея Левицкого ''Истоки и перспективы свободы'' была напечатана в 14-м номере парижского журнала ''Континент'' в 1978 году. Фрагменты статьи читает Леонид Махлис.
Леонид Махлис: Личная гуманность - в большей или меньшей степени отличительная черта русских царей нового времени. В особенности это относится к Александру II, прозванному царем-освободителем. Дело свободы в России сделало гигантские шаги именно при нем. Освобождение крестьян (пусть вначале без земли - тут важен был принцип) и судебная реформа знаменовали новые вехи в русской истории, вообще, и в истории русской свободы, в частности. Можно было ждать, что при почти полном отсутствии правосознания, в России, при непривычке к демократической судебной практике и в крайней малочисленности образованных юристов, судебная реформа не будет иметь успеха. Но практика показала обратное - новый суд, скорый, правый и милостивый, привился и пришелся по вкусу в поразительно короткие сроки. Исконное русское стремление к правде и милосердию получило в лице нового суда возможность непосредственного проявления и русский суд вскоре стал одним из образцовых судов в Европе.
Да, все это так, может быть, возразят некоторые, но фактом остается, что до 1905 года в России не было представительных учреждений, а какая же без них свобода?
Тут мы подходим к очень важному пункту. Да, в России до 1905 года не было представительных учреждений, и это очень прискорбно. Но в России 19-го века и до революции было то, что называется иногда ''бытовой свободой'', то есть свободой исповедовать любые убеждения, даже самые лево-революционные, если они не переходили в дело, полной свободой общения с кем бы то ни было, свободой перемены места жительства и путешествий как по стране, так и за границу.
Нужно заметить, что в самой России бытовая свобода даже не ценилась, настолько она казалась самоочевидной. В теперешнем СССР эта бытовая свобода давно упразднена и остатки ее ограничены. В царской России, за неполным вычетом эпохи Николая I, именно существовала эта атмосфера свободы, которая не менее важна, чем свобода политическая, пришедшая несколько позже, но все же пришедшая. Почему, несмотря на отсутствие политической свободы, а иногда и политический гнет, в царской России так расцвели литература и искусство, а несколько позднее - и науки. Да, Пушкину пришлось ждать несколько лет, пока ''Борис Годунов'' был разрешен к напечатанию. Можно было бы перечислить еще несколько примеров подобного неуместного рвения цензуры. Но это же все детские игрушки по сравнению с ''испанским сапогом'' советской цензуры.
Вообще же говоря, произведения великих и малых классиков - Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Лескова, Чехова и других - выходили в свет беспрепятственно. Это объясняется тем, что помимо бытовой свободы в царской России господствовала глубокая ее форма - духовная свобода. Не было, повторяю, политической свободы, но жизнь, особенно духовная жизнь, не исчерпывается политикой.
Иван Толстой: Как сам народ понимал предстоящие перемены? Выдержки из полицейских сводок о жизни в Петербурге накануне отмены крепостного права. Из передачи Анатолия Стреляного 17 декабря 96 года.
Анатолий Стреляный: Как ни странно, очень много архивных материалов, относящихся к таким величайшим событиям в российской истории как отмена крепостного права, до сих пор не использованы в науке. В годы советской власти этому мешал классовый подход. Историков не привлекала жизнь как таковая, быт и мнение обычного люда всех сословий. Чего нельзя сказать о царях. Всегда бесперебойно действовала служба осведомления трона о происшествиях, слухах и толках в стране. Слушайте выдержки из сводок о петербургской жизни накануне отмены крепостного права.
Диктор: Судя по бывшим уже месяца с два в здешних простонародных сборных местах между чернью толков об ожидаемом к Новому году Манифесте насчет объявления свободы (для первого опыта - одним дворовым людям) ожидались здесь как накануне Нового года, так и в самый день оного, и еще с вечера скопление черни у Сенатской типографии для покупки сего мнимого Манифеста. Так что теперь в публике убеждены, что простой народ здесь опять остался в терпеливом ожидании сего блаженства своего в другое, по его мнению, может, не очень уже отдаленное время.
Агентурное донесение от 5 января.
Крестьяне графа Протасова рассказывают в городе, что когда они в Новый год ходили с поздравлениями в господский дом, им будто бы объявили, что все крестьяне отходят от помещиков 19 февраля. В первый день Нового года в Исаакиевском соборе было много крестьян, которые, как слышно, собрались туда в надежде услышать прочтение указа об их новом быте самим Митрополитом. По выходе из собора из нескольких групп доходили слова ''Всё нас обманывают''. 3 января в одной их харчевен Ямской собрались в большом числе легковые извозчики и вели, между прочим, следующий разговор. ''Если Государь освободит крестьян от помещиков, то на случай какой-нибудь войны он может рассчитывать, что, кроме набора, все поголовно пойдут за батюшку-царя, и тогда пусть попробуют иностранные державы сопротивляться России. Народ будет драться тогда не так, как если бы его теперь послали против неприятеля''. Все бывшие свидетели этого разговора единодушно разделяли высказанное мнение.
Иван Толстой: Выдержки из полицейских сводок о жизни в Петербурге накануне отмены крепостного права. Эфир Радио Свобода 17-го декабря 96 года.
Программа Владимира Тольца, 5-е марта 86 года. У микрофона Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Несомненно, день 19 февраля 1861 года был важнейшей вехой в истории России, значение которой невозможно преуменьшить, как это пытаются делать советские историки, доказывающие, что освобожденное русское крестьянство ничего особенного в этом акте освобождения и не приобрело. Они, то есть советские историки, заняты бесконечными подсчетами: где сколько отрезали земли у крестьян в пользу помещиков после реформы, и как эти пресловутые ''отрезки'' в 1905 году разожгли новую крестьянскую революцию.
Так-то оно так, но все же аграрные волнения 1905 года были вызваны отнюдь не только крестьянским малоземельем. Куда более значимо было здесь другое — недоставки в юридически-гражданском положении крестьянства, созданном реформой. То есть, другими словами, все-таки недостаток свободы, а не земли сыграл роковую роль в событиях русской истории, связанных с революциями 20-го века. Постараюсь объяснить, в чем тут дело. Всем более или менее известно, что первоначально крепостное право в деревне служило отнюдь не классовому интересу дворянства, а было институцией государственного значения. Оно регулировало не отношения помещиков и крестьян, а отношения тех и других к государству. Дворяне были обязаны государству бессрочной военной службой, а за это, в качестве материального вознаграждения, им давались в пользование земли, которые обрабатывали прикрепленные к этим землям (именно к землям, а не к помещикам!) крестьяне. Оба класса - дворянство и крестьянство - были ''тяглыми'', обязанными службой государству. Но вот 18 февраля 1762 года император Петр III дает дворянству, так называемую, ''Жалованную грамоту'', освобождающую дворян от обязательной службы государству. Казалось бы, - пишет выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский, - по смыслу тех отношений, которые создались в русской деревне, на следующий день, то есть 19 февраля, должны были быть освобождены и крестьяне, и это действительно произошло на следующий день, - продолжает Ключевский, - но только через 99 лет. В чем тут дело, почему такая несправедливость произошла в русской истории?
У марксистов готов ответ на этот вопрос. Согласно марксизму, господствующим классом в тогдашней, 18-го века, России было дворянство, а правительство, власть, государство - лишь исполнительным его органом, которым оно манипулировало в собственных интересах. Если принять такую схему, то тогда, конечно, никаких затруднений не встретится в отмеченном факте - освобождение дворян и продолжающегося, даже и усилившегося, как мы знаем, закрепощения крестьян.
Но ведь марксистская схема меньше всего подходит как раз к объяснению событий и хода русской истории, в которой, как это сумели показать классики русской историографии, своеобразным мотивом были ни с чем не сравнимые роль и значение правительственной, государственной власти. Власть в России была движущим фактором исторического развития, отнюдь не экономическая эволюция общества, а само общество в России создавалось государственным.
Все сказанное - это азы русской исторической науки, повторять которые приходится только потому, что очень уж похозяйничали в этой науке марксисты со своим классовым подходом и экономической детерминацией исторического процесса. Но это как раз и не снимает, а, наоборот, обостряет вышепоставленный вопрос. Почему русская, такая всесильная и, действительно, надклассовая власть пошла на то, чтобы закабалить крестьян уже не государству, а дворянам? Зачем ему, государству, если мы примем вывод русских историков-классиков, столь независимому от общественных групп, зачем ему понадобилось усиливать одну из этих групп? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, поставим сначала другой. А в самом ли деле усиление крепостного права в России способствовало политическому усилению дворянского класса?
Конечно, нет, - ответит на это всякий здравомыслящий человек, не сбитый с толку марксистскими схемами о прямопропорциональной зависимости политики от экономики. Такое экономическое усиление дворян было средством ликвидации их политического влияния, именно в 18-м столетии, после Петра Великого. Это политические влияние дворянства стало совершенно непереносимым для центральной власти. Эпоха дворцовых переворотов показала, что от этой буйной дворянской массы нужно избавляться всеми возможными способами. От них и избавились, вытеснив их в деревню на их, отныне уже собственные земли. И оставив их, к тому же, один на один с крестьянами. И очень скоро пугачевщина показала, кто в России действительно обладает властью: дворяне-землевладельцы или государство со своими суворовыми и михельсонами. Эту предысторию необходимо знать и понимать для того, чтобы понять политический и социальный смысл крестьянской реформы 19 февраля 1861 года. Этим актом было окончательно добито русское дворянство, старый соперник русского самодержавия. Хотя, впрочем, Ключевский, например, считал, что чисто политически конец дворянства наступил после восстания декабристов. И если нужно до сих пор еще искать аргументы для опровержения марксистской интерпретации русской истории, то крестьянская реформа дает едва ли не сильнейший из этих аргументов.
Дело ведь для марксистов затрудняется еще и тем, что чисто экономически крепостное хозяйство в России накануне реформы отнюдь не было изжито, как показало это классическое исследование Петра Струве. Известно, к тому же, что сама выработка реформы проходила в обстановке весьма острой борьбы центральных правительственных органов с дворянскими губернскими комитетами, созданными распоряжением власти для формулировки дворянских соображений. Известен конфликт депутатов от губернских комитетов с, так называемыми, редакционными комиссиями - центральным правительственным органом реформы. И правительство сумело навязать дворянам основное положение реформы - освобождение крестьян с землей, то положение, которое отсутствовало в большинстве дворянских проектов освобождения.
Итак, русская власть в крестьянской реформе еще раз продемонстрировала свою надклассовую природу. Но был ли этот факт сам по себе благодетелен, как думали историки государственной школы? Отнюдь нет. Строго говоря, крестьянство реформой 19 февраля было освобождено от помещиков, и только от помещиков, но оно продолжало находиться в своеобразной кабале у государства. Несомненно, правительство вело в отношении крестьян патерналистскую, покровительственную политику, но такая политика оправдывается далеко не всегда. Как раз в русском случае она и не оправдалась. Крестьянство, как ''податной'' класс, то есть класс, платящий налоги, было организовано таким образом, что не имело возможности какого-либо социального движения. Ведь податями облагалось у нас не имущество, а лицо, и поэтому требовалась гарантия того, что это лицо не уклонится от государственного фиска. Для этого был создан институт ''круговой поруки'' в лице пресловутой нашей крестьянской общины, точнее, община была сохранена реформой, и община была тормозом не только хозяйственного развития деревни, но и препятствием на пути русского социального развития. Крестьянин, по существу, опять прикреплялся к земле, терял свою социальную мобильность, ему попросту некуда было податься из деревни. Отсюда - главный порок русской деревенской жизни перед революцией 1905 года - не малоземелье ее, а многолюдье, оседание в деревне потенциально могучих социальных сил. А мотив такого порядка, повторяю, был вроде бы и благим - гарантировать крестьянину некий минимум путем прикрепления его к общине, избавить русское крестьянство от, как говорили тогда, ''язвы пролетарства''.
Так что, как видим на этом примере, опека может давать социальный результат не лучше, чем тирания. Подчас даже эти понятия - тирания и опека - начинают совпадать. Русская история учит, особенно такими событиями как крестьянская реформа, что люди нуждаются вне зависимости не только от других людей, он и от надличностных и надклассовых сил, таких, как государство. Другими словами, люди больше всего нуждаются не столько в благоденствии, сколько в свободе. Понимание этого урока даваемого не в последнюю очередь и русской историей, позволит нам освободиться от влияния коммунистического мифа.
Иван Толстой: Крестьяне освобождены. Каков глас народа? Из передачи Анатолия Стреляного, запись 24 декабря 96 года.
Анатолий Стреляный: Слушайте выдержки из сводок, которые готовились в тайной полиции для русского царя в 1861 году. Петербургские настроения после отмены крепостного права.
Диктор: Городские слухи и толки 8 марта 1861 года. Теперь по всему Петербургу слышны слова: ''Наконец совершилось великое для русского народа событие и рассеяны все недоумения, догадки, предположения. Теперь, по крайней мере, всякий знает, что есть и что будет''. Заметно, однако же, что не все из крестьян здесь понимают вполне содержание оного и изложенные в нем подробности касательно образования будущих над ними сельских управлений. Ясно заметно из слов некоторых из них, что они ожидали гораздо большей воли тотчас же по издании Манифеста, нежели в нем объявлено. Дворовые же люди, не имеющие в деревнях никаких усадеб, подобно пахотным крестьянам, и, как теперь ясно, оказывается, думавшие, что и тотчас же можно будет оставить своих господ и идти, куда глаза глядят на все четыре стороны, как слышно, весьма недовольны назначением для совершенной свободы еще двух лет. Некоторые из них с большим негодованием прямо говорят, что в ''эти два года успеешь двадцать раз умереть, а воли не увидишь''. Впрочем, есть между ними и исключения, но весьма редкие - может быть, как говорят, из тысячи один, который сам бы захотел остаться у своих господ и до конца жизни проживать у них.
Диктор: В публике очень одобряют благоразумное распоряжение правительства, приказавшего в воскресенье заблаговременно прибить по улицам объявления о Манифесте и раздать между народом несколько экземпляров оного.
Диктор: Агентурное донесение. 8 марта 1861 года. В настоящее время во всех слоях общества почти исключительно занимаются крестьянским делом и чтением положений, которые, впрочем, нелегко приобретаются по недостатку готовых экземпляров. О Государе императоре всюду отзываются с благоговением и в особенности простой народ, видимо, проникнут чувством искренней благодарности за попечение о них милостивого монарха. Великого князя Константина Николаевича простолюдины превозносят также до небес, в особенности после прочтения напечатанного во вчерашних газетах Высочайшего рескрипта. В разных харчевнях близ Сенной вчерашнего дня толпы простого народа пили за здоровье Великого князя при криках ''ура!'' Получены сведения, что толпа народа, увеличившаяся впоследствии до нескольких сот человек, встретив в Никольской улице одного кадета второго корпуса, просила прочесть им на улице Манифест о свободе. Кадет, окончив чтение, был поднят народом на руки при криках ''ура!'' Подобный же случай был и на Васильевском острове, близ Тучкова моста, с одним инженерным офицером.
Иван Толстой: В 1864 году в России прошла Земская реформа. О ней – в передаче Глеба Рара – размышляет Борис Парамонов. Эфир Свободы 23 февраля 84 года.
Борис Парамонов: Земская реформа, среди всех прочих реформ царствования Александра II, несла в себе наиболее демократическое содержание. Она означала, по существу, первый шаг в движении, которое можно назвать отходом от самого принципа самодержавия. Она, несомненно, содержала элементы такого общественно-политического порядка, который называется ''разделением власти'' и является важнейшим демократическим установлением. Земские учреждения были задуманы, и в значительной степени осуществлены, как органы местного самоуправления, избираемые и комплектуемые из представителей общественности, никак не связанной с государственной службой. Так называемая власть на местах, с которой единственным образом имеет дело население, была в прежней, николаевской России, да и остается в любом бюрократически организованном государстве, наиболее склонной к злоупотреблениям, к административному произволу, превышению полномочий и так далее. И вот эта власть, согласно Земской реформе, отходила теперь в руки самого местного населения. Собственно, само название ''земство'' говорит об этом. ''Земским элементом'', ''земщиной'' в России всегда называлось именно местное гражданское население, в отличие от элемента служилого государственного, казенного.
Интересно вспомнить, что реформы Александра II, в момент их проведения, тогдашней русской прессой чуть ли не всех оттенков ее политического диапазона вообще связывались с возвращением русского царизма на его исконный путь земского служения. Более того, эти реформы частью прессы стилизовались в славянофильских тонах, воспринимались как разрыв с полуторавековой к тому времени традицией петербургского периода русской истории. В тогдашней, 60-х годов прошлого века, русской прессе возвеличение Александра II как земского царя было почти что единодушным мотивом.
В чем заключались трудности? Прежде всего в том, что общественные элементы, которые должны были составить структуру земств, не были в достаточной мере готовы к самостоятельной и ответственной деятельности. Главным образом это относилось к крестьянству, еще вчера находившемуся в крепостной зависимости от помещиков и сплошь и рядом неграмотному. Что же касается дворянства, то правительство боялось, что оно, лишенное своих колоссальных экономических привилегий после освобождения крестьян, использует Земскую реформу как средство политической борьбы за первенство в стране, то есть подменит служение общественным интересам сословными претензиями. Поэтому нормы представительства в земствах были определены таким образом, чтобы количество депутатов (''гласных'', как их тогда называли) от одной группы не превышало общего числа ''гласных'' от двух других групп вместе взятых. Этими группами были: дворянство, крестьяне и городское население соответствующих местностей. Таким образом земства были всесословными учреждениями.
Компетенция земств была довольно обширной: они ведали местными путями сообщения, некоторыми натуральными повинностями населения, делами общественного презрения, продовольственным делом. Безусловно, громадной заслугой земств была организация народного образования и медицинского обслуживания. Это стало в России поистине общественным делом. Несколько цифр. В 1914 году государственные расходы на образование составили 155 миллионов рублей, а расходы земств - не намного меньше - 107 миллионов. В 1910 году земства вложили в здравоохранение 48 миллионов, а правительство - только 3,7 миллиона. Да и вообще здесь было важно расширение прав и полномочий общественности, то есть опыт демократической самоорганизации. Тенденция земской деятельности была именно такой - демократической. Это был элемент, расшатывающий структуры правительственной демократической централизации, школой демократии, если угодно. Действительно, земства в России стали базой русского конституционализма, они почти неизменно выступали с требованиями распространить земские порядки самоуправления на жизнь всей страны, ввести представительную систему правления не в местном только, но и в общегосударственном масштабе. Именно поэтому в эпоху Реакции Александра III была сделана правительством попытка ограничить деятельность земств. Принципиально она ничего не дала, и в следующее царствование, при Николае II появился знаменитый документ, так называемая ''записка Витте'', в которой ставился вопрос о несовместимости земской организации с самим принципом самодержавной власти. Однако земства не были ликвидированы и стали инициатором и движущей силой Первой русской революции, приведшей к установлению конституционного порядка в России. И именно деятели земств такие как Шипов, Стахович, граф Гейден в новой, конституционной России, в ее Думах, представляли подлинный государственный элемент, обладающий как чувством высокой политической ответственности, так и практическими навыками реальной общественной работы.
Повторим еще раз, земства в России сыграли благодетельную роль школы истинного либерализма, были живым демократическим элементом. Нынешний юбилей Земской реформы должен напомнить всем нам, что в России существовали серьезные демократические традиции, что демократическая альтернатива отнюдь не чужда русским.
Иван Толстой: С чем сравнить Великие реформы Александра Второго? Подойдет ли уподобление их преобразованиям Петра? Самиздатскую статью Ивана Русланова (Бориса Евдокимова) читают дикторы Свободы, 22 февраля 72 года.
Диктор: Глубокий кризис русской исторической государственности, стремлением выйти из которого были реформы 60-х годов, изменили все отношения в стране. Реформация 60-х годов, по своему значению и влиянию на дальнейшие судьбы нашей родины, может сравниться только с петровскими преобразованиями. Петровские преобразования, внеся разрыв и шатание в русское общество, создали новую европейскую Россию, укрепили ее военную и государственно-хозяйственную мощь, вывели ее в Европу, создали предпосылки для возникновения новой, синтетической русско-европейской культуры в противоположность старой, византийско-русской, московской. Реформы 60-х годов завершили петровские преобразования, после них наступила демократизация всего русского общества - смешение, уточнение и кризис. Петровские преобразования создали новый класс, противостоящий народу - русско-европейское дворянство. Реформы создали также новый класс, оторванный от народа - разночинную интеллигенцию. Как у европейского русского дворянства были свои писатели, свои идеологи, свои художники, свои культурные ценности, так и у интеллигенции появились свои писатели, поэты, идеологи, художники. Как те, так и эти были далеки от народа, от его насущных задач, от его духа. Преобразования создали разрыв, реформа этот разрыв увеличила. Так же как и при Петре, молодежь была в первых рядах борцов за новое. Но при Петре она поддерживала правительство и сама составляла его, при Александре она фрондировала и бунтовала. Петровские преобразования были делом молодых, сам царь был молод, и ''птенцы гнезда Петрова'' тоже. Старики были против. Петровские преобразования это борьба молодой, петербургской, европейской России со старой, московской, византийской. Реформация 60-х годов не была делом молодых - царю было за 40 и его сподвижники тоже не были молодыми людьми. Петровские преобразования положили начало глубокому разъединению народа от его высшего слоя и подорвали нашу духовную основу - православную церковь. Но здоровый варварски-молодой организм России выдержал европеизацию, переварил ее, просуществовал еще 200 лет, дав миру за этот короткий исторический период пример небывалого культурного расцвета. Реформация усилила, расширила и углубила пропасть между высшим слоем и народом. Интеллигенция, созданная реформами, была дальше от народа, чем дворянство. Дворянин жил с мужиком, знал его обычаи, нравы, быт. Разночинный интеллигент, сам вышедший из низов, жил в городе, народный быт знал только по воспоминаниям, да из книг, душу народа не знал, да и знать не хотел, почитая ее темной и отсталой, и стремился ее просветить. Если преобразования подорвали православие и породили вольтерианцев и масонов, то реформа вызвала к жизни нигилистов и атеистов. Дворянство было вольтерианским, интеллигенция — безбожной. Верить в бога стало очень скоро среди интеллигенции признаком необразованности, ретроградства и мракобесия. Я имею в виду, конечно, не высший слой интеллигенции, а ее массу, интеллигентскую толщу. Свои прогрессивные, передовые взгляды интеллигенция стремилась всячески передать и передавала, по мере сил своих, народу. С 60-х годов стал появляться тип развитого фабричного, гордого своей трактирной образованностью и своей дружбой со студентом. Духовный развитого простолюдина гениально предвосхитил Достоевский в лице Смердякова. Именно смердяковы и составили потом основной кадр ленинской гвардии. Создав интеллигенцию, реформация создала слой людей, враждебных органически русской исторической государственности. Разночинцы получали образование, гордились своим образованием, как правило, впрочем, весьма неглубоким или специально односторонним, но не получали прав и власти. Права и преимущество имело привилегированное сословие — дворянство. Власть тоже находилась в руках этого сословия. Разночинцу только оставалось глубоко ненавидеть всех привилегированных и стремиться к свержению строя, органически чуждого ему.