Свобода в кафе "Март". "Лицом к лицу": современное грузинское искусство в Москве. Открылась выставка "Лицом к лицу", которая представляет современную грузинскую фотографию в галерее "Победа", прошел фестиваль современного грузинского искусства в "Театре.doc" "Перезагрузка", и выставка картин художника Константина Тотибадзе.
За нашим столом хозяйка галереи "Победа" Нина Гомиашвили; куратор выставки "Лицом к лицу", директор Дома фотографии в Тбилиси и главный редактор журнала "Photo" Нестан Нижарадзе; театровед Майя Мамаладзе, организатор фестиваля современного грузинского искусства "Перезагрузка"; художники Георгий и Константин Тотибадзе, и Ирина Михайловская, главный редактор журнала "Forbes Style", которая недавно вернулась из Грузии, она была на открытии выставки "Лицом к лицу".
Елена Фанайлова: Начнем с выставки, все присутствующие ее видели. Что понравилось больше всего? Что заставляет говорить о какой-то современной грузинской специфике?
Майя Мамаладзе: Очень интересны все фотографы. Но если выделить что-то особенно понравившееся, то это линия "Жертвы" Ирины Абжандадзе, она именно в контексте современных тем, которые поднимает сейчас грузинское искусство.
Елена Фанайлова: Давайте тогда опишем, как эти карточки выглядят. Начнем с того, что это очень красиво выстроенная черно-белая серия, где сняты фотографии молодых людей на фоне стен грузинских домов, со всей восточной изысканностью этих домов. На открытии выставки ко мне подошел молодой человек, журналист, ему 23-24 года. Он спросил почти жалобно: "Лен, а о каких жертвах идет речь?". То есть он не помнит, что было в конце 90-х годов, о грузино-абхазском конфликте.
Нина Гомиашвили: Дело в том, что к конкретным событиям эта серия не имеет никакого отношения. Это было сделано нами с Нестан специально – мы нигде не уточнили, что это. Очень много людей подходили и спрашивали: "Почему? Что случилось?". И мы, собственно, на это и рассчитывали. Но к конкретным событиям это не имеет никакого отношения. Это имеет отношение к серьезному, вселенскому горю, потому что это жертвы нераскрытых убийств того времени.
Ирина Михайловская: Это, в любом случае, вызывает в сознании политический контекст, в котором наша страна находится. И человек, который об этом хоть что-то знает, начинает думать, жертвы ли это 89-го года или это жертвы уже потом, или сейчас. Наверное, на это был расчет. Хотя все равно это метафизическое.
Майя Мамаладзе: Мне кажется, что разгул преступности, который сопровождал 90-ые годы, – эта аура обязательна и является каким-то подтекстом этих фотографий. И надо сказать о серии Гурама Цибаxашвили, которая, с одной стороны, фотографии, а с другой стороны, шаг в современную живопись, именно так, как она сейчас действует, и теми методами. Мы видим фотографию, она обрамлена какими-то рисунками автора, и на каждом рисунке – ярко красное пятно, какой-то символ. А у нас в голове с этим символом связан контекст: или это серп и молот, или это красный флаг, или это шашечки такси, или это пунктирная линия, которая разделяет правую и левую стороны автодороги. Это великолепно! И это вообще поразительный художник – Гурам Цибаxашвили, он генерал грузинской фотографии. Он 60-го года рождения. И в очередной раз он поразил мое воображение.
Елена Фанайлова: Там еще есть замечательные подписи. То есть он работает в концептуальном жанре. Например, старенькая машина "Победа", и подпись: "Победа – успех в бою".
Майя Мамаладзе: У "Победы" советский грузинский номер. Память молодых людей не достает эти времена. И действительно, эти работы на стыке нескольких искусств. И литературные подписи, как литература краткая, невероятно впечатляющая. Великолепная серия!
Георгий Тотибадзе: Я не могу быть абсолютно объективным, потому что мне понравилась вся выставка. Там есть все – есть старые портреты Параджанова. С Параджановым я был знаком. Я как все это увидел – сразу растворился там. Не могу сказать, что меня там что-то поразило, но общая экспозиция, что разные художники были представлены. У меня даже музыка звучала в голове.
Елена Фанайлова: Давайте попросим Нестан рассказать немного о фотографе Юрии Мечитове. Серия его портретов Параджанова, конечно, делает для московского, для российского зрителя эту выставку узнаваемой и перебрасывает мостик между культурами. Параджанов – это символ.
Нестан Нижарадзе: Конечно, он символ. Сама по себе эта серия уникальна. Мечитову довелось не только работать с Параджановым в течение многих лет, но и очень дружить. И они не расставались на съемках, даже у Параджанова они вместе принимали гостей, которые тогда часто приезжали в Тбилиси, в том числе и Марчелло Мастроянни. Есть целая серия невероятных историй их похождений. Эта серия уникальна не потому, что это фотографический документ, который показывает многоликого Параджанова, но еще и тем, что она очень качественная в фотографическом смысле. Можно сказать, это высокая фотография. Мечитов считается одним из лучших портретистов не только в грузинской фотографии, я бы взяла для сравнения всемирную фотографию. И что еще особенного в этой выставке, в серии, которая показана в Москве, – часть старых отпечатков, которые Мечитов нам передал для этой выставки. И среди этих отпечатков много неизвестных фотографий, где мы видим Параджанова уставшим, вне его цирка, так сказать, который он все время и в быту, и в кинематографе создавал. Он такой, какой он есть.
Константин Тотибадзе: Для меня очень важно было в этой выставке, и вообще в искусстве – некий скрытый нерв, скрытый драматизм. Мне кажутся все глубинные процессы интересными. А если посмотреть на историю Грузии за последние 10-15 лет, там происходит все очень драматично. И можно было бы нащелкать разные репортажи кровавые – и это было бы, наверное, сильное зрелище, но очень внешнее и быстропроходящее. А тут несколько серий, которые объединены каким-то внутренним напряжением. И это меня удивило. Я ожидал увидеть очередную констатацию боли, разных переживаний вполне объективных, то, что сейчас происходит в Грузии, а увидел искусство, и это очень важно.
Ирина Михайловская: Мне бросилась в глаза, прежде всего, серия "Жертвы". Потому что в отношениях России и Грузии присутствует боль, которая особенно ярка в последние годы. Если раньше Грузия была только любовью со стороны России, влюбленностью, то теперь это, безусловно, боль и вина. Поэтому эти фотографии обращают на себя внимание. Мне очень понравился портрет "Тина и Этери" – две прекрасные грузинские женщины, я бы сказала, хрестоматийные, в хорошем смысле. И серия "Когда земля светится", совсем не похожая на грузинскую, – где красивый мальчик, похожий на Мика Джаггера. И плакат выставки.
Елена Фанайлова: Девушка с растрепанной головой?
Ирина Михайловская: Эти фотографии могли бы быть грузинскими, итальянскими, российскими, литовскими. Но при этом они закольцовывают то, что Грузия показана такая разная и ожидаемо хрестоматийная, как Сванетия, где семьи и прочее.
Елена Фанайлова: Вы сейчас говорите о серии под названием "Ушгули" Гии Чxатарашвили, где портреты жителей этой деревни?
Нестан Нижарадзе: Это не только портреты, а это и великолепные пейзажи. Ушгули – это название местности в высокогорном районе Сванетии, она объединяет четыре деревни. Ушгули признано самой высокой обитаемой местностью в Европе. Она находится на высоте 2200 метров над уровнем моря. Сама по себе эта местность совершенно невероятная. И мне нравится в этой серии то, что фотографу удалось воссоздать образ некоего потерянного рая, который он для себя обнаружил. Он начал работать над этой серией в начале 90-ых. Мы даже в тексте уточняли, что ему пришлось пройти пешком 13 километров. Все очень удивились, когда его увидели на высоте 2200 метров. Ушгульцы спокойно себе живут у подножия горы Шхара, и вдруг какой-то фотограф приходит. Он туда возвращался очень много раз, невозможно туда не вернуться. Попав туда, ты возвращаешься. А вернувшись, можно обнаружить этот потерянный рай, который, наверное, каждый из нас в глубине своей души уставшей желает найти. Так что это совершенно великолепная серия и пейзажей, и портретов.
Елена Фанайлова: Это черно-белая серия, с некоторой даже ностальгией по отношению к грузинскому советскому кино. Нина, я понимаю, что довольно трудно рассуждать о выставке, которую ты делал своими руками. Но есть ли что-то любимое?
Нина Гомиашвили: Любимое – это то, что это произошло. Для меня это один большой эксперимент, это первая выставка в галерее групповая, первый раз мы показываем шесть фотографов. Должна была быть какая-то цепочка, что было дико ответственно сделать. И это первая выставка грузинской фотографии в Москве за долгое время. Это возможность притащить Нестан в Москву и презентовать ее во всей ее грузинской красе. С профессиональной точки зрения для меня это дико важно. А с личностной точки зрения для меня это дико важно потому, что все-таки мои лучшие 50% грузинской крови вовсю бурлят. И если можно что-то сделать в этом направлении, я всегда делаю. Для меня это настоящее счастье!
Елена Фанайлова: Картины Константина Тотибадзе украшают зал кафе "Март". Большое количество моих друзей с энтузиазмом собирались на открытие вашей выставки. Как сказала Ирина Михайловская, у людей есть большой интерес к Грузии, к грузинскому искусству, к тому, что происходит там сегодня, и большое ощущение сопереживания, и даже чувство вины. Это сложный комплекс чувств. И я бы сказала, нормальные люди очень хотели бы поддержать все прекрасное, что связано с Грузией. Вы это как-то переживаете?
Константин Тотибадзе: Переживаем со страшной силой, потому что мы выросли и в Грузии, и в России, и все это внутри нас перемешано, и две культуры, люди русские и грузинские, и всю жизнь это близко нам. Был страшный момент, но даже не тогда, когда началась война, когда понеслись сводки о жертвах, а когда среди близких людей вдруг перестала проходить точная информация. Вдруг нам стали задавать вопросы довольно странные: "А что же ваш президент, что же ваш парламент?" И это было странно. Потому что когда это тебе говорит какой-нибудь милиционер или военный, то это понятно. А когда тебе говорит вполне образованный, интеллигентный человек, который вырос на кухонных разговорах антисоветских, и все понимали все про советское телевидение, смотрели "Международную панораму", где говорили, что ждет простого американца в этом году, кроме повышения цен и так далее, и вдруг он тебе говорит, ссылаясь на телевидение советское: "Ну что же он галстук-то съел?", – это уже не смешно. Куда делся снобизм и скепсис по отношению к системе? Потом, вроде бы, он вернулся, слава Богу. Страх ушел. Потому что страшно не созерцать систему, а когда близкие люди начинают, что называется, ломаться.
Ирина Михайловская: Это уходит, но это, к сожалению, еще не ушло. Мы были в Грузии, там все чудесно. И когда мы вернулись, люди нашего круга спрашивают: "И как они относятся к своему президенту?". Я говорю: "Я вас умоляю! Посмотрите на нашего!.. Это вообще там не обсуждается". "Но он у них какой-то странный, галстук несчастный...". Я говорю: "Какая чушь!". Я даже не знаю, как на это отвечать. Я начинаю рассказывать про то, как мы там встречались с людьми, разговаривали с кардиологами, с которыми оказались в одной компании, с таксистами, с людьми на улице, с продавцами, с официантами, с людьми на рынке. В людях есть надежда и уверенность какая-то. Они живут очень бедно. По сравнению с количеством денег, которое есть в Москве, там просто вообще...
Георгий Тотибадзе: Ну это же с двух сторон. Я могу рассказать историю. Мы были в декабре в Тбилиси, в гостях у нашей тети. Она попала на концерт Хворостовского, который был в Тбилиси, и она рассказывает: "Его очень хорошо принимали. Полный зал, не было мест". В общем, она была счастлива. Ему все время аплодировали, страшный успех. И вдруг в какой-то момент он сказал: "Я сейчас спою русские народные песни". И она говорит: "Я внутренне сжалась, потому что, не дай Бог, кто-нибудь начнет свистеть". Ну, понятно – война. Но когда он спел – народ встал и, стоя, ему аплодировал. И он еще несколько раз пел. То есть это абсолютно придуманная искусственно, сатанинская история.
Елена Фанайлова: Майя, давайте мы поговорим немного о современной грузинской драматургии, которую вы привозите сюда. У грузинского искусства есть свои характерные черты. Для меня это юмор, теплота, самоирония постоянная, но, в то же время, самоирония, доходящая до критики. И как мне кажется, в том жанре, который представляет Майя, как раз критика представлена более всего. Московский зритель знает, наверное, более всех драматурга Лашу Бугадзе.
Майя Мамаладзе: Фестиваль "Перезагрузка" отнюдь не только драматургический. Просто в "Театре.doc" драматургические традиции, и я в "Театре.doc" возникла как представитель грузинской драматургии. Я переводила сначала Лашу Бугадзе, а потом других новых драматургов Грузии. Поскольку к новой драматургии сейчас интерес во всем мире сильно возрос. И в Грузии тоже проходят читки то британских, то шведских и так далее пьес. Это основной упор фестиваля "Перезагрузка". А я привозила и фотофильмы, такой жанр, как инсталляцию художника. Художник Ирина Габиани живет в Италии, очень там известна, у нее бесконечные выставки. Она недавно пригласила меня на свою выставку в Китай.
Елена Фанайлова: То есть вы с Нестан работаете в одном контексте?
Майя Мамаладзе: Я очень рада, что мы познакомились. И я думаю, что мы обязательно будем сотрудничать.
В этот раз на фестивале "Перезагрузка" я заметила необыкновенный аншлаг. Мы создали его с "Театром.doc" в 2006 году, когда начались первые столкновения между Грузией и Россией, были отвратительные депортации грузин, запреты каких-то грузинских товаров и так далее. Всю эту мерзость неохота вспоминать. И я помню, московская женщина пришла в "Театр.doc" (а у него "своя" публика) и говорит: "А что у вас сегодня вечером происходит?". Я говорю: "У нас фестиваль грузинского искусства". Она говорит: "А зачем?". И был у меня период непонимания, не было у меня пути к простому российскому зрителю. А в этот раз человек, который бы спросил "зачем?", абсолютно отсутствовал.
Года два назад я уехала в Грузию, потому что поняла, что я совершенно оторвалась, я не знаю, что показывать на фестивале "Перезагрузка". И для этого мне пришлось уже практически два года прожить в Грузии, погрузиться в эту жизнь, ходить на бесконечное количество фотовыставок замечательных. Это всегда было составной частью Грузии, по-моему, еще при советской власти. В Грузии очень сильная фотография. И очень интересные явления сейчас происходят в грузинском искусстве. Я до этого была обыкновенным московским театральным критиком, писала на текущую московскую театральную жизнь рецензии. И когда меня коллеги спрашивают: "А зачем ты уехала?", – я говорю: "Грузинские художники невероятно интересные". Художник в широком понимании этого слова. Творческие люди в Грузии невероятно интересные, и этим очень интересно заниматься.
Елена Фанайлова: А если говорить о быте, о ежедневном хождении по улицам, сидении в кафе...
Майя Мамаладзе: Так получилось, что именно без этого я не могу продолжать свое дело, не могу продолжать этот фестиваль – потому что я не знаю, как живут люди. В кафе сидит бесконечное количество народа, вечером вы можете не найти свободный столик. И при этом есть очень бедно живущие люди. Я ходила на какие-то митинги беженцев около министерства, которое занимается делами беженцев. И была крайне возмущена тем, что происходит. Конечно, в России с беженцами тоже невероятно тяжелое положение. Это всегда самые обиженные, самые отринутые обществом люди, которые оказываются на обочине. И мне очень важно собирать те произведения искусства, которые посвящены их проблемам. В частности, на прошлой "Перезагрузке" все вспоминали фильм о семье беженцев из Абхазии, которые живут в совершенно невероятных условиях, практически в землянке где-то в поле. И это три поколения: дедушка, отец и сын. Называется он "Серго Готорани". Этот фильм после "Перезагрузки" был забран на Вологодский фестиваль фильмов. Снял его режиссер Ираклий Паниашвили. Первый его фильм имел большой резонанс, несколько скандальный, потому что в 90-ые годы он снял фильм о бродячих собаках. Ты мог выйти на улицу, и тебя могла загрызть стая бродящих собак в темноте, в абсолютно оторванной от цивилизации жизни, которая была в 90-ые годы в Тбилиси. А сейчас он снял фильм о беженцах. Он пришел в общежитие, в котором проживали беженцы, и нашел людей, которые снимались бы в его фильме. Но когда на них смотришь, кажется, что это великие актеры. Очень интересно именно то, как в Грузии осмысливают процессы, которые с ними произошли в ближайшей истории. Поскольку у нас это абсолютная "terra incognita", мы совершенно ничего об этом из России не видели и не знали. Ну, не доверять же тому вранью, которое создается в медиа-пространстве.
Елена Фанайлова: Давайте вернемся к тому, о чем говорили братья Тотибадзе – Грузия как Италия.
Георгий Тотибадзе: У нас такой проект образовался. Один серьезный бизнесмен решил осуществить сказку. Он хочет посадить в Грузии оливы, и в конце марта мы сажаем 10 тысяч оливковых деревьев. Год он изучал землю. Оказывается, до XVII века Грузия была оливковой державой, но потом какие-то другие культуры вытеснили оливки. И вот мы покупаем землю, ему как-то помогаем, хотим построить какой-то дворец. А товарищ, который нам помогает в Тбилиси, Гога Каландадзе, что-то строит в Кахетии, у него есть винзавод. Художники, вино и оливковое масло.
Нестан Нижарадзе: Я бы поговорила о Грузии как о Грузии, а не как об Италии, это важно. Я живу в этой стране, и мне все же странно слышать: "А как там быт? А там есть кафе? А люди в кафе ходят? А на улицу можно выходить?". Если честно, я уже не злюсь, не обижаюсь, это даже меня не задевает. Мне кажется, что смешно об этом говорить. А самое интересное сегодня в этой стране – это то, что эта страна очень стремительно развивается, и развивается она с присущей грузинской самобытностью, и это великолепно. Если взять глобальный масштаб, в мире, в котором мы живем, все процессы глобализации настолько уже объяли и современного человека, и его быт, что, конечно, хочется сохранить самобытность, то, что есть в Грузии как в Грузии, а не в Грузии как в Италии. Потому что в Италии так, как в Италии. Грузия талантливая страна, потому что в этой стране очень много талантливых людей, и людей талантливых даже в быту. Вот она так и развивается – стремительно. Открытая страна, и это прекрасно.
Я очень долго жила за пределами Грузии, я жила в Париже – очень симпатичный, приятный город, чтобы в нем жить, работать, иметь друзей и так далее. Я вернулась 8 лет назад, и в течение этих 8 лет у меня есть очень реальные шансы переехать опять в Париж, заниматься своим делом, а не "babysitting", работать в фотографии, в кино, в журналистике. И не могут мои близкие друзья, которые этому содействуют, понять, почему я не еду. И я задумалась, почему я не хочу. Мой самый главный аргумент – я хочу жить в Грузии, потому что это очень интересная страна. И те процессы, которые переживает сейчас Грузия, очень сложные – сложные политически, с соседями. Каждый из нас знает, о каком соседе, в частности, идет речь. И учитывая то, что определенная часть Грузии остается в оккупационном режиме. Нелегко жить с этим, поверьте мне. Но страна очень интересная. У этой страны (может быть, это прозвучит банально), я вижу, я чувствую, очень большое будущее, потому что это открытая страна. И поверьте, в кафе люди ходят, в кафе кофе очень вкусный, и пирожное Apfel Strudel такое же вкусное, почти как в Вене.
Фрагмент программы "Свобода в клубах".
За нашим столом хозяйка галереи "Победа" Нина Гомиашвили; куратор выставки "Лицом к лицу", директор Дома фотографии в Тбилиси и главный редактор журнала "Photo" Нестан Нижарадзе; театровед Майя Мамаладзе, организатор фестиваля современного грузинского искусства "Перезагрузка"; художники Георгий и Константин Тотибадзе, и Ирина Михайловская, главный редактор журнала "Forbes Style", которая недавно вернулась из Грузии, она была на открытии выставки "Лицом к лицу".
Елена Фанайлова: Начнем с выставки, все присутствующие ее видели. Что понравилось больше всего? Что заставляет говорить о какой-то современной грузинской специфике?
Майя Мамаладзе: Очень интересны все фотографы. Но если выделить что-то особенно понравившееся, то это линия "Жертвы" Ирины Абжандадзе, она именно в контексте современных тем, которые поднимает сейчас грузинское искусство.
Елена Фанайлова: Давайте тогда опишем, как эти карточки выглядят. Начнем с того, что это очень красиво выстроенная черно-белая серия, где сняты фотографии молодых людей на фоне стен грузинских домов, со всей восточной изысканностью этих домов. На открытии выставки ко мне подошел молодой человек, журналист, ему 23-24 года. Он спросил почти жалобно: "Лен, а о каких жертвах идет речь?". То есть он не помнит, что было в конце 90-х годов, о грузино-абхазском конфликте.
Серия "Жертвы". Фотограф Ирина Абжандадзе
Нина Гомиашвили: Дело в том, что к конкретным событиям эта серия не имеет никакого отношения. Это было сделано нами с Нестан специально – мы нигде не уточнили, что это. Очень много людей подходили и спрашивали: "Почему? Что случилось?". И мы, собственно, на это и рассчитывали. Но к конкретным событиям это не имеет никакого отношения. Это имеет отношение к серьезному, вселенскому горю, потому что это жертвы нераскрытых убийств того времени.
Ирина Михайловская: Это, в любом случае, вызывает в сознании политический контекст, в котором наша страна находится. И человек, который об этом хоть что-то знает, начинает думать, жертвы ли это 89-го года или это жертвы уже потом, или сейчас. Наверное, на это был расчет. Хотя все равно это метафизическое.
Майя Мамаладзе: Мне кажется, что разгул преступности, который сопровождал 90-ые годы, – эта аура обязательна и является каким-то подтекстом этих фотографий. И надо сказать о серии Гурама Цибаxашвили, которая, с одной стороны, фотографии, а с другой стороны, шаг в современную живопись, именно так, как она сейчас действует, и теми методами. Мы видим фотографию, она обрамлена какими-то рисунками автора, и на каждом рисунке – ярко красное пятно, какой-то символ. А у нас в голове с этим символом связан контекст: или это серп и молот, или это красный флаг, или это шашечки такси, или это пунктирная линия, которая разделяет правую и левую стороны автодороги. Это великолепно! И это вообще поразительный художник – Гурам Цибаxашвили, он генерал грузинской фотографии. Он 60-го года рождения. И в очередной раз он поразил мое воображение.
Елена Фанайлова: Там еще есть замечательные подписи. То есть он работает в концептуальном жанре. Например, старенькая машина "Победа", и подпись: "Победа – успех в бою".
Майя Мамаладзе: У "Победы" советский грузинский номер. Память молодых людей не достает эти времена. И действительно, эти работы на стыке нескольких искусств. И литературные подписи, как литература краткая, невероятно впечатляющая. Великолепная серия!
Георгий Тотибадзе: Я не могу быть абсолютно объективным, потому что мне понравилась вся выставка. Там есть все – есть старые портреты Параджанова. С Параджановым я был знаком. Я как все это увидел – сразу растворился там. Не могу сказать, что меня там что-то поразило, но общая экспозиция, что разные художники были представлены. У меня даже музыка звучала в голове.
Елена Фанайлова: Давайте попросим Нестан рассказать немного о фотографе Юрии Мечитове. Серия его портретов Параджанова, конечно, делает для московского, для российского зрителя эту выставку узнаваемой и перебрасывает мостик между культурами. Параджанов – это символ.
Сергей Параджанов. Фотографии Юрия Мечитова
Нестан Нижарадзе: Конечно, он символ. Сама по себе эта серия уникальна. Мечитову довелось не только работать с Параджановым в течение многих лет, но и очень дружить. И они не расставались на съемках, даже у Параджанова они вместе принимали гостей, которые тогда часто приезжали в Тбилиси, в том числе и Марчелло Мастроянни. Есть целая серия невероятных историй их похождений. Эта серия уникальна не потому, что это фотографический документ, который показывает многоликого Параджанова, но еще и тем, что она очень качественная в фотографическом смысле. Можно сказать, это высокая фотография. Мечитов считается одним из лучших портретистов не только в грузинской фотографии, я бы взяла для сравнения всемирную фотографию. И что еще особенного в этой выставке, в серии, которая показана в Москве, – часть старых отпечатков, которые Мечитов нам передал для этой выставки. И среди этих отпечатков много неизвестных фотографий, где мы видим Параджанова уставшим, вне его цирка, так сказать, который он все время и в быту, и в кинематографе создавал. Он такой, какой он есть.
Константин Тотибадзе: Для меня очень важно было в этой выставке, и вообще в искусстве – некий скрытый нерв, скрытый драматизм. Мне кажутся все глубинные процессы интересными. А если посмотреть на историю Грузии за последние 10-15 лет, там происходит все очень драматично. И можно было бы нащелкать разные репортажи кровавые – и это было бы, наверное, сильное зрелище, но очень внешнее и быстропроходящее. А тут несколько серий, которые объединены каким-то внутренним напряжением. И это меня удивило. Я ожидал увидеть очередную констатацию боли, разных переживаний вполне объективных, то, что сейчас происходит в Грузии, а увидел искусство, и это очень важно.
Ирина Михайловская: Мне бросилась в глаза, прежде всего, серия "Жертвы". Потому что в отношениях России и Грузии присутствует боль, которая особенно ярка в последние годы. Если раньше Грузия была только любовью со стороны России, влюбленностью, то теперь это, безусловно, боль и вина. Поэтому эти фотографии обращают на себя внимание. Мне очень понравился портрет "Тина и Этери" – две прекрасные грузинские женщины, я бы сказала, хрестоматийные, в хорошем смысле. И серия "Когда земля светится", совсем не похожая на грузинскую, – где красивый мальчик, похожий на Мика Джаггера. И плакат выставки.
Елена Фанайлова: Девушка с растрепанной головой?
Ирина Михайловская: Эти фотографии могли бы быть грузинскими, итальянскими, российскими, литовскими. Но при этом они закольцовывают то, что Грузия показана такая разная и ожидаемо хрестоматийная, как Сванетия, где семьи и прочее.
Елена Фанайлова: Вы сейчас говорите о серии под названием "Ушгули" Гии Чxатарашвили, где портреты жителей этой деревни?
Фотограф Гия Чхатарашвили. Из серии "Ушгули"
Нестан Нижарадзе: Это не только портреты, а это и великолепные пейзажи. Ушгули – это название местности в высокогорном районе Сванетии, она объединяет четыре деревни. Ушгули признано самой высокой обитаемой местностью в Европе. Она находится на высоте 2200 метров над уровнем моря. Сама по себе эта местность совершенно невероятная. И мне нравится в этой серии то, что фотографу удалось воссоздать образ некоего потерянного рая, который он для себя обнаружил. Он начал работать над этой серией в начале 90-ых. Мы даже в тексте уточняли, что ему пришлось пройти пешком 13 километров. Все очень удивились, когда его увидели на высоте 2200 метров. Ушгульцы спокойно себе живут у подножия горы Шхара, и вдруг какой-то фотограф приходит. Он туда возвращался очень много раз, невозможно туда не вернуться. Попав туда, ты возвращаешься. А вернувшись, можно обнаружить этот потерянный рай, который, наверное, каждый из нас в глубине своей души уставшей желает найти. Так что это совершенно великолепная серия и пейзажей, и портретов.
Елена Фанайлова: Это черно-белая серия, с некоторой даже ностальгией по отношению к грузинскому советскому кино. Нина, я понимаю, что довольно трудно рассуждать о выставке, которую ты делал своими руками. Но есть ли что-то любимое?
Нина Гомиашвили: Любимое – это то, что это произошло. Для меня это один большой эксперимент, это первая выставка в галерее групповая, первый раз мы показываем шесть фотографов. Должна была быть какая-то цепочка, что было дико ответственно сделать. И это первая выставка грузинской фотографии в Москве за долгое время. Это возможность притащить Нестан в Москву и презентовать ее во всей ее грузинской красе. С профессиональной точки зрения для меня это дико важно. А с личностной точки зрения для меня это дико важно потому, что все-таки мои лучшие 50% грузинской крови вовсю бурлят. И если можно что-то сделать в этом направлении, я всегда делаю. Для меня это настоящее счастье!
Елена Фанайлова: Картины Константина Тотибадзе украшают зал кафе "Март". Большое количество моих друзей с энтузиазмом собирались на открытие вашей выставки. Как сказала Ирина Михайловская, у людей есть большой интерес к Грузии, к грузинскому искусству, к тому, что происходит там сегодня, и большое ощущение сопереживания, и даже чувство вины. Это сложный комплекс чувств. И я бы сказала, нормальные люди очень хотели бы поддержать все прекрасное, что связано с Грузией. Вы это как-то переживаете?
Картины братьев Тотибадзе
Константин Тотибадзе: Переживаем со страшной силой, потому что мы выросли и в Грузии, и в России, и все это внутри нас перемешано, и две культуры, люди русские и грузинские, и всю жизнь это близко нам. Был страшный момент, но даже не тогда, когда началась война, когда понеслись сводки о жертвах, а когда среди близких людей вдруг перестала проходить точная информация. Вдруг нам стали задавать вопросы довольно странные: "А что же ваш президент, что же ваш парламент?" И это было странно. Потому что когда это тебе говорит какой-нибудь милиционер или военный, то это понятно. А когда тебе говорит вполне образованный, интеллигентный человек, который вырос на кухонных разговорах антисоветских, и все понимали все про советское телевидение, смотрели "Международную панораму", где говорили, что ждет простого американца в этом году, кроме повышения цен и так далее, и вдруг он тебе говорит, ссылаясь на телевидение советское: "Ну что же он галстук-то съел?", – это уже не смешно. Куда делся снобизм и скепсис по отношению к системе? Потом, вроде бы, он вернулся, слава Богу. Страх ушел. Потому что страшно не созерцать систему, а когда близкие люди начинают, что называется, ломаться.
Ирина Михайловская: Это уходит, но это, к сожалению, еще не ушло. Мы были в Грузии, там все чудесно. И когда мы вернулись, люди нашего круга спрашивают: "И как они относятся к своему президенту?". Я говорю: "Я вас умоляю! Посмотрите на нашего!.. Это вообще там не обсуждается". "Но он у них какой-то странный, галстук несчастный...". Я говорю: "Какая чушь!". Я даже не знаю, как на это отвечать. Я начинаю рассказывать про то, как мы там встречались с людьми, разговаривали с кардиологами, с которыми оказались в одной компании, с таксистами, с людьми на улице, с продавцами, с официантами, с людьми на рынке. В людях есть надежда и уверенность какая-то. Они живут очень бедно. По сравнению с количеством денег, которое есть в Москве, там просто вообще...
Георгий Тотибадзе: Ну это же с двух сторон. Я могу рассказать историю. Мы были в декабре в Тбилиси, в гостях у нашей тети. Она попала на концерт Хворостовского, который был в Тбилиси, и она рассказывает: "Его очень хорошо принимали. Полный зал, не было мест". В общем, она была счастлива. Ему все время аплодировали, страшный успех. И вдруг в какой-то момент он сказал: "Я сейчас спою русские народные песни". И она говорит: "Я внутренне сжалась, потому что, не дай Бог, кто-нибудь начнет свистеть". Ну, понятно – война. Но когда он спел – народ встал и, стоя, ему аплодировал. И он еще несколько раз пел. То есть это абсолютно придуманная искусственно, сатанинская история.
Елена Фанайлова: Майя, давайте мы поговорим немного о современной грузинской драматургии, которую вы привозите сюда. У грузинского искусства есть свои характерные черты. Для меня это юмор, теплота, самоирония постоянная, но, в то же время, самоирония, доходящая до критики. И как мне кажется, в том жанре, который представляет Майя, как раз критика представлена более всего. Московский зритель знает, наверное, более всех драматурга Лашу Бугадзе.
Майя Мамаладзе: Фестиваль "Перезагрузка" отнюдь не только драматургический. Просто в "Театре.doc" драматургические традиции, и я в "Театре.doc" возникла как представитель грузинской драматургии. Я переводила сначала Лашу Бугадзе, а потом других новых драматургов Грузии. Поскольку к новой драматургии сейчас интерес во всем мире сильно возрос. И в Грузии тоже проходят читки то британских, то шведских и так далее пьес. Это основной упор фестиваля "Перезагрузка". А я привозила и фотофильмы, такой жанр, как инсталляцию художника. Художник Ирина Габиани живет в Италии, очень там известна, у нее бесконечные выставки. Она недавно пригласила меня на свою выставку в Китай.
Елена Фанайлова: То есть вы с Нестан работаете в одном контексте?
Майя Мамаладзе: Я очень рада, что мы познакомились. И я думаю, что мы обязательно будем сотрудничать.
В этот раз на фестивале "Перезагрузка" я заметила необыкновенный аншлаг. Мы создали его с "Театром.doc" в 2006 году, когда начались первые столкновения между Грузией и Россией, были отвратительные депортации грузин, запреты каких-то грузинских товаров и так далее. Всю эту мерзость неохота вспоминать. И я помню, московская женщина пришла в "Театр.doc" (а у него "своя" публика) и говорит: "А что у вас сегодня вечером происходит?". Я говорю: "У нас фестиваль грузинского искусства". Она говорит: "А зачем?". И был у меня период непонимания, не было у меня пути к простому российскому зрителю. А в этот раз человек, который бы спросил "зачем?", абсолютно отсутствовал.
Года два назад я уехала в Грузию, потому что поняла, что я совершенно оторвалась, я не знаю, что показывать на фестивале "Перезагрузка". И для этого мне пришлось уже практически два года прожить в Грузии, погрузиться в эту жизнь, ходить на бесконечное количество фотовыставок замечательных. Это всегда было составной частью Грузии, по-моему, еще при советской власти. В Грузии очень сильная фотография. И очень интересные явления сейчас происходят в грузинском искусстве. Я до этого была обыкновенным московским театральным критиком, писала на текущую московскую театральную жизнь рецензии. И когда меня коллеги спрашивают: "А зачем ты уехала?", – я говорю: "Грузинские художники невероятно интересные". Художник в широком понимании этого слова. Творческие люди в Грузии невероятно интересные, и этим очень интересно заниматься.
Елена Фанайлова: А если говорить о быте, о ежедневном хождении по улицам, сидении в кафе...
Майя Мамаладзе: Так получилось, что именно без этого я не могу продолжать свое дело, не могу продолжать этот фестиваль – потому что я не знаю, как живут люди. В кафе сидит бесконечное количество народа, вечером вы можете не найти свободный столик. И при этом есть очень бедно живущие люди. Я ходила на какие-то митинги беженцев около министерства, которое занимается делами беженцев. И была крайне возмущена тем, что происходит. Конечно, в России с беженцами тоже невероятно тяжелое положение. Это всегда самые обиженные, самые отринутые обществом люди, которые оказываются на обочине. И мне очень важно собирать те произведения искусства, которые посвящены их проблемам. В частности, на прошлой "Перезагрузке" все вспоминали фильм о семье беженцев из Абхазии, которые живут в совершенно невероятных условиях, практически в землянке где-то в поле. И это три поколения: дедушка, отец и сын. Называется он "Серго Готорани". Этот фильм после "Перезагрузки" был забран на Вологодский фестиваль фильмов. Снял его режиссер Ираклий Паниашвили. Первый его фильм имел большой резонанс, несколько скандальный, потому что в 90-ые годы он снял фильм о бродячих собаках. Ты мог выйти на улицу, и тебя могла загрызть стая бродящих собак в темноте, в абсолютно оторванной от цивилизации жизни, которая была в 90-ые годы в Тбилиси. А сейчас он снял фильм о беженцах. Он пришел в общежитие, в котором проживали беженцы, и нашел людей, которые снимались бы в его фильме. Но когда на них смотришь, кажется, что это великие актеры. Очень интересно именно то, как в Грузии осмысливают процессы, которые с ними произошли в ближайшей истории. Поскольку у нас это абсолютная "terra incognita", мы совершенно ничего об этом из России не видели и не знали. Ну, не доверять же тому вранью, которое создается в медиа-пространстве.
Елена Фанайлова: Давайте вернемся к тому, о чем говорили братья Тотибадзе – Грузия как Италия.
Георгий Тотибадзе: У нас такой проект образовался. Один серьезный бизнесмен решил осуществить сказку. Он хочет посадить в Грузии оливы, и в конце марта мы сажаем 10 тысяч оливковых деревьев. Год он изучал землю. Оказывается, до XVII века Грузия была оливковой державой, но потом какие-то другие культуры вытеснили оливки. И вот мы покупаем землю, ему как-то помогаем, хотим построить какой-то дворец. А товарищ, который нам помогает в Тбилиси, Гога Каландадзе, что-то строит в Кахетии, у него есть винзавод. Художники, вино и оливковое масло.
Нестан Нижарадзе: Я бы поговорила о Грузии как о Грузии, а не как об Италии, это важно. Я живу в этой стране, и мне все же странно слышать: "А как там быт? А там есть кафе? А люди в кафе ходят? А на улицу можно выходить?". Если честно, я уже не злюсь, не обижаюсь, это даже меня не задевает. Мне кажется, что смешно об этом говорить. А самое интересное сегодня в этой стране – это то, что эта страна очень стремительно развивается, и развивается она с присущей грузинской самобытностью, и это великолепно. Если взять глобальный масштаб, в мире, в котором мы живем, все процессы глобализации настолько уже объяли и современного человека, и его быт, что, конечно, хочется сохранить самобытность, то, что есть в Грузии как в Грузии, а не в Грузии как в Италии. Потому что в Италии так, как в Италии. Грузия талантливая страна, потому что в этой стране очень много талантливых людей, и людей талантливых даже в быту. Вот она так и развивается – стремительно. Открытая страна, и это прекрасно.
Я очень долго жила за пределами Грузии, я жила в Париже – очень симпатичный, приятный город, чтобы в нем жить, работать, иметь друзей и так далее. Я вернулась 8 лет назад, и в течение этих 8 лет у меня есть очень реальные шансы переехать опять в Париж, заниматься своим делом, а не "babysitting", работать в фотографии, в кино, в журналистике. И не могут мои близкие друзья, которые этому содействуют, понять, почему я не еду. И я задумалась, почему я не хочу. Мой самый главный аргумент – я хочу жить в Грузии, потому что это очень интересная страна. И те процессы, которые переживает сейчас Грузия, очень сложные – сложные политически, с соседями. Каждый из нас знает, о каком соседе, в частности, идет речь. И учитывая то, что определенная часть Грузии остается в оккупационном режиме. Нелегко жить с этим, поверьте мне. Но страна очень интересная. У этой страны (может быть, это прозвучит банально), я вижу, я чувствую, очень большое будущее, потому что это открытая страна. И поверьте, в кафе люди ходят, в кафе кофе очень вкусный, и пирожное Apfel Strudel такое же вкусное, почти как в Вене.
Фрагмент программы "Свобода в клубах".