Дмитрий Волчек: В одном из выпусков радиожурнала ''Поверх барьеров'' мы рассказывали о премьере цикла документальных фильмов об александрийском квартале Мафруза, жизнь которого много лет снимала француженка Эмманюэль Деморис. В 2010 году завершился еще один многолетний египетский арт-проект. Фотограф Ксения Никольская снимала быстро исчезающие следы колониального Египта, дворцы и школы, купальни и виллы, прекрасные в своем запустении. Проект ''Пыль'' начался со снимков, сделанных в Каире, во дворце Серагельдинов, построенном в 1902 году итальянским архитектором Карло Прамполини. В этом дворце останавливался кайзер Вильгельм, в нем располагалась школа для благородных девиц, он служил штаб-квартирой партии ''Вафд'', генеральным секретарем которой был Фуад Паша Серагельдин. После смерти владельца в 2000 году, дом опустел: многочисленные наследники не могли решить его судьбу. Ксения Никольская работала над проектом ''Пыль'' четыре года, и сейчас в Великобритании готовится к печати ее египетский альбом. Ролан Барт говорил, что фотографии не бывает без приключений, и я попросил Ксению Никольскую рассказать о том, как она оказалась в Каире и почему решила остаться.
Ксения Никольская: Сперва получилось случайно, а потом оказался сознательный выбор. Я в первый раз здесь оказалась в 2003 году в составе Русской археологической миссии в Мемфисе. Есть у нас такой институт в Москве и в Каире (при Академии наук), они существуют уже 10 лет и у них четыре концессии в Египте – в Александрии, в Луксоре, в Мемфисе и Фаюме. Я работала как полевой фотограф много раз до этого с Эрмитажем, с Музеем истории религии, но никогда не была в Египте. И в 2003 году друзья, которые в этом институте работают, меня позвали, и я приехала. А потом оказалось, что меня засосало.
Дмитрий Волчек: А почему?
Ксения Никольская: В первый приезд я ничего не видела, потому что рано утром мы выезжали на поле, возвращались поздно вечером, уже сил никаких не было ни на что. И потом так получилось, что меня пригласило египетское посольство. Они делали какой-то пресс-тур для журналистов, меня мои друзья-археологи вписали в этот тур, я в него не попала, но оказалось, что для меня лежал билет в египетском посольстве в Москве. И они мне сказали: ''Бери билет, езжай, делай, что хочешь''. Я думала, что буду делать проект про коптов, потому что меня всегда интересовали эти египетские христиане, но нашла дом Серагельдинов и сделала про него маленький пилотный проект, который показывала в Петербурге, в Москве, в Стокгольме, в Афинах в 2006-07 годах. И этот проект получил такой резонанс, что я решила, что это самое интересное для меня в Каире – не египетский Египет, а заброшенный европейский город. Каир – это девять городов разного времени и разной географии, которые друг на друга напластываются и по времени, и по территории. И есть такой европейский Каир, который стали строить со времен Суэцкого канала, с 1869 года. Фактически все основные города Египта имеют вот этот европейский облик. Если вы уберете мусор, верблюдов и надписи на арабском языке, то вы никогда не поймете, где вы находитесь. Странно, что весь облик страны был создан всего-навсего за 70 лет, он таким и остался, ты ничего с этим не можешь поделать, но при этом в стране и в сознании большинства – полное неприятие этого времени, потому что это колониализм, и для них это достаточно унизительная память. Но, тем не менее, как ни крути, государство существует благодаря этому. И, самое главное, страна выглядит таким образом благодаря этому небольшому периоду истории, от которого все пытались побыстрее избавиться. Правда, сейчас опять идет ностальгия, все эти королевские дела, такая общая ностальгия в этом направлении.
Дмитрий Волчек: Миллиарды снимков Египта существуют, туристы делают их каждую секунду, но я нигде не видел страны, которую вы снимали. Вот эти интерьеры, эти запущенные дворцы – это, конечно, ваше открытие. Понятно, почему пользовалась успехом выставка.
Ксения Никольская: Я наткнулась на этот дворец семьи Серагельдинов в Гарден-сити, в двух кварталах от того места, где я сейчас живу. Я понимала, что специалисты этот период архитектуры и истории изучают, но для меня стало открытием, что Каир сто лет назад был одной из самых фешенебельных столиц мира, здесь электрическое освещение было на улицах, здесь были трамваи вторые в мире после Лондона. То есть это было top of the top. И люди, которые здесь жили, все время смотрели одним глазом на Европу – они приглашали дизайнеров, заказывали мебель, платья, костюмы. Каир себя считал частью большой европейской культуры. Но так получилось, поскольку, во-первых, это небольшой период времени, во-вторых, это имеет такую негативную колониальную коннотацию (потому что никуда от этого постколониального комплекса не деться), все предпочитают на это не обращать внимания. И ужасная ситуация в том, что по закону здания столетней давности должны охраняться государством, но они часто находятся в таком состоянии, что ничего не стоят, а земля стоит очень дорого. И вот странный парадокс этого риэлтерского бума: люди хотят землю, но они не ценят эти памятники, потому что они в плохом состоянии, не соответствуют египетскому представлению о красоте, и потому что здесь очень много хлопот. Плюс еще Насер установил специальную социалистическую ренту для граждан – эта арендная плата может передаваться, она действует в течение двух поколений по мужской линии. Представьте, что на 70% центр Москвы был бы заселен людьми, которые платят 5 долларов в месяц за жилье. Дома ветшают, а домовладельцы ничего не могут сделать, потому что не могут вложить деньги в благоустройство этих зданий. И все ждут, когда последние родственники умрут, квартиры освобождаются, тогда они довыкупают оставшиеся квартиры и трансформируют более или менее приличные здания в отели, а менее приличные просто сносят и строят ни их месте чудовищные коробки. Это скрытая, конечно же, информация. Если говорить про весь проект, то у меня 30% фотографий, все остальное – это исследования и попытки туда проникнуть, это – отдельная детективная история.
Дмитрий Волчек: Ксения, а как вы пережили революцию, точнее, как переживаете? Я видел ваши заметки в блоге на сайте ''Сноб'', но, наверное, все меняется каждый день, потому что до стабильности еще очень далеко…
Вилла Тусон Паши, Александрия
Ксения Никольская: Безусловно. Я в самый неприятный момент удрала оттуда, но потом вернулась, потому что Каир – единственное место, где я могу заниматься своим делом. Я преподаю в Американском университете, у меня студенты и еще идеи по поводу двух других проектов. Каир меня так засосал, что я чувствую себя здесь как дома, поэтому я и вернулась. Конечно, если сравнивать, то сейчас это такая бандитская Россия 90-х. Здесь хаос, конечно, здесь все подвергается сомнению, все институции существующие, министерства. Люди очень надеются, что это принесет большие перемены, но они, конечно, не имеют опыта политической деятельности и политической культуры, поэтому они очень расстраиваются, когда что-то происходит не так, как они хотят. А по поводу ценности проекта я хочу сказать, что, когда я его делала, мне казалось, что, помимо того, что это концептуальный проект (я говорю там о застывшем времени, о том, что в этих заброшенных дворцах время остановилось и мы можем фотографировать ту среду, которая там была 50-60 лет назад нетронута), сейчас, в силу того, что хаос такой происходит в стране, эти памятники исчезают с каждым днем... Я прохожу по улице и вижу, что домов, в которых я была, уже нет, стоят просто стены пустые, как какой-нибудь Берлин 45-го года. Через день опять прохожу и вижу, что нет уже крыши у этого дома… А сейчас мне кажется, что если будет такой хаос, на это вообще уже никто не будет обращать внимания, потому что есть более серьезные нужды у людей — переписывать Конституцию и так далее. Это уже такие буржуазные проблемы – пытаться восстановить эту архитектуру. Для Египта, страны с семитысячелетней историей, 70 лет английского колониального владычества – это просто мгновение. Это мало кто понимает.Дмитрий Волчек: Ксения, скажите, а творческую свободу этот хаос принес? Я был в Роттердаме на фестивале во время революции, там были египетские режиссеры, которые говорили: ''Мы надеемся, что сейчас, наконец, отменят цензуру, дадут нам свободно работать, у нас столько надежд на эту революцию''. Ощущается этот подъем творческой свободы?
Дворец Сакакини, Каир
Ксения Никольская: Мне очень нравится, что люди, которые были абсолютно пассивны, сейчас принимают участие во всем. Я не знаю, насколько их хватит, но они очень активны. Еще в ноябре, когда я разговаривала с друзьями, все говорили, что, ''конечно же, я не буду как идиот ходить на выборы, это бессмысленно, ни один человек не ходит'', все понимали бессмысленность этой процедуры. А теперь там переписываются какие-то комитеты, какие-то союзы художников возникают, в опере идет бесконечный предел, балет бастует, они там пытаются наладить какую-то человеческую ситуацию. То есть все очень активны. Это здорово.Дмитрий Волчек: А ситуация была действительно невыносимой? Я читал в вашем дневнике о том, что даже у вас были неприятности с властями, когда вы занимались своим фотопроектом, совершенно невинным.
Ксения Никольская: У меня их было очень много. Я сейчас снимала жену голландского посла на площади Тахрир, и никто к нам не подошел. Раньше такое было невозможно – любая активность непременно бы привлекла кучу полицейских. Сейчас этого нет. И мои друзья из кино, хотя индустрия кино абсолютно замерзла на ближайшие месяц-полтора, все очень радуются, что они смогут работать и не нужно будет никаких разрешений, потому что раньше нужны были разрешения на всё. Теперь это министерство, которое давало разрешения, исчезло. Но я не знаю, как это будет происходить фактически. Я возьму студентов, пойдем снимать на улице, посмотрим, будут у нас проблемы или нет. До этого – весной – нас арестовывали. Так что посмотрим.
Дмитрий Волчек: Я знаю, Ксения, что вы человек бесстрашный, вы ведь даже в Судане были – вот уж опасная страна и совсем не приветствующая фотографов. Да, Лени Рифеншталь там была, снимала нубийцев, но это было давно.
Ксения Никольская: Когда мы прилетели в Судан, нам сказала наша подруга, у которой мы жили: ''Если вас арестуют, не произносите моего имени и вообще ничего не говорите''. Поэтому в самом Хартуме я даже ни разу не доставала фотоаппарат, потому что арестовывали всех. Я слишком дорожу своими проектами, чтобы ради какой-то дурацкой фотографии на улице все потерять. Я пять лет работала над этим проектом ''Пыль'', и когда закрыли ''Аль-Джазиру'' и отменили аккредитации всех журналистов, а у меня нет аккредитации, я сама по себе, то у меня перед глазами сразу пронеслись эти страшные картины, что я, допустим, еду куда-нибудь, нас останавливает военный или какой-нибудь блок-пост, они видят у меня камеру и пять жестких дисков со всей пятилетней работой, они просто берут и все нафиг крякают. Что, собственно, и было, но не со мной, а с другими людьми. И мне так стало страшно, что я могу все потерять, поэтому я уехала. Я не военный журналист, я не лезу в такие горячие точки. Если говорить цинично, то в странах, где диктатура, очень легко работать. Очень трудно работать, когда ты не понимаешь правил игры, а когда понимаешь правила, когда понимаешь, куда идти, а куда не идти, то работать легко.
Дмитрий Волчек: До Судана и Египта у вас были страны совершенно другого толка – Швеция и Америка.
Ксения Никольская: Америка была в 2009 году, я там была на Фулбрайте, в Швеции я много была, в Азии – в Бирме, но Египет как-то меня засосал.
Дмитрий Волчек: А что вам больше всего дорого в Египте?
Дворец принца Саида Халима, Каир
Ксения Никольская: Понимаете, это такая волшебная страна, где возможно то, что невозможно нигде. Здесь возможно все и невозможно все. Здесь каждый день – приключение. Это здорово влияет на отношение к жизни. Это все время такая игра. Фактически, отношение города к тебе – это личное отношение. Здесь нет каких-то правил, здесь каждый твой выход на улицу – приключение. Если ты выходишь за угол купить сигареты или заплатить за телефон, каждый шаг на улице – это приключение.Дмитрий Волчек: Это ведь везде в Африке.
Ксения Никольская: Ну да, наверное. Но просто здесь еще такой микс всех этих культур. И, конечно, Каир – очень энергетический город, он тебя высасывает абсолютно, но в то же время дает тебе очень много энергии.
Дмитрий Волчек: И очень многих европейцев пугает и отвращает.
Ксения Никольская: Да, потому что он грязный, теперь вообще уже непонятно, кто занимается мусором, после всех этих событий. Да, отвращает, но зато здесь очень много таких людей, вроде меня, которых абсолютно засосал Каир. У меня такое странное сейчас отношение к этому вопросу: я думаю, нужно ли мне куда-то перебираться в ближайшее время, потому что если я не переберусь, я могу тут остаться навсегда, потому что здесь понятие времени отсутствует полностью.
Дмитрий Волчек: А, если уезжать, то куда, что могло бы соперничать с Каиром?
Ксения Никольская: С Каиром может соперничать только Нью-Йорк. Все остальные города – абсолютно никакие, они не имеют характера или имеют такой неинтересный характер, неприятный. Я много где была и много где жила, но мне кажется, что я могу жить либо здесь, либо в Нью-Йорке.
Дмитрий Волчек: А Москва?
Ксения Никольская: Мне не симпатичен этот город. Наверное, потому что я из Петербурга. Очень надутый и очень фальшивый город.
Дмитрий Волчек: Но тоже ведь выходишь за сигаретами, и может начаться такое приключение, что потом мало не покажется.
Ксения Никольская: Ну да, но у каждого своя география. Вот у меня такая география получилась. Не знаю, Москва не дает сил, она выматывает. Каир тоже выматывает. Это, наверное, можно только сравнивать с какими-то сексуальными ощущениями: с одной стороны, ты отдаешь энергию, но ты ее и получаешь. А в Москве только отдаешь.
Дмитрий Волчек: Город — понятно, а люди, которые его населяют? Вне европейского сообщества, вы находите с каирцами общий язык?
Ксения Никольская: Конечно. Я даже поначалу вообще не общалась с иностранцами, потом кого-то я узнала, но на 70% все мои друзья – египтяне. Как раз с египтянами найти общий язык проще, чем с кем бы то ни было – они очень дружелюбны.
Дмитрий Волчек: А русские в Каире? Есть ли такая группа русских, которых город также засосал, как и вас?
Ксения Никольская: Есть отдельная категория людей, которые принадлежат к нашему посольству или к нашему торговому представительству, и это, конечно, тоска полная, с ними дело иметь невозможно.
Дмитрий Волчек: Это понятно. Я имею в виду искателей приключений.
Ксения Никольская: Я не знаю. Вот у меня есть один друг, журналист, он здесь уже четыре года живет, ему нравится здесь. Он москвич коренной. Есть люди наполовину египетские, наполовину русские. Но человека именно в такой же позиции, как я, я не знаю. Но я себя не считаю русской, я считаю себя международным человеком.
Дмитрий Волчек: Ксения, у вас есть любимая каирская фотография, снимок, которым вы больше всего гордитесь?
Дворец Серагельдинов, Каир
Ксения Никольская: В принципе, я могу гордиться двумя снимками. Вот этот красный – с камином, с пылью и с зеркалом. Это гостиная в особняке Серагельдинов. Этот снимок был сделан в январе 2006 года и стал первым в серии ''Пыль'', которая легла в основу книги. Это очень странное место, это исключительно красный такой интерьер, как ''Красная комната'' у Стриндберга – начало ХХ века, такой вот интерьер belle époque – занавески красивые, слегка порванные, свисающие. Величие, но при этом слегка тронутое временем. Если можно придумывать какие-то ссылки, референции, то это такой дворец Спящей красавицы – зеркало запыленное, стулья... Все практически в норме, но все равно ты видишь, что это нежилое пространство, что здесь времени прошло достаточно. Это – самый главный снимок. А второй, которым я очень горжусь, был сделан в 2008 году. Это классная комната, где над дверью висит портрет Мубарака, а слева – доска школьная, где написано ''Life in the old days''. Дворец принца Саида Халима, КаирЭто был кабинет, где преподавали английский язык, но потом школу закрыли, а школа находилась в бывшем дворце кузена последнего египетского короля. Я горжусь этим снимком, потому что его опубликовал ''Newsweek'' в прошлом мае, когда они стали писать о выборах, о том, что приезжает Эль-Барадей, о том, что он будет участвовать. Они взяли мой снимок как символ вот этого мубараковского периода стагнации. То есть люди в ''Newsweek'' обычно работают с документальной фотографией в прямом смысле слова, но они взяли мой снимок потому, что они увидели в нем нечто большее, чем документ застопоренного, замерзшего времени, они в нем нашли скрытый смысл, и мне это очень приятно.
Дмитрий Волчек: Ксения, вы произнесли слово ''книга''. Но ведь это еще не книга, это будущая книга. Когда она будет?
Ксения Никольская: Иншалла, как тут говорят, осенью.
Дмитрий Волчек: А кто выпускает?
Ксения Никольская: Это английское издательство Dewi Lewis Publishing, я с ними работаю. Еще ищу в Америке кого-нибудь, чтобы покрыть американский рынок тоже. Потому что англичане только европейскую дистрибуцию осуществляют.
Дмитрий Волчек: В России, конечно, издателя нет?
Ксения Никольская: Я в России встречалась с людьми. Они мне говорят: ''Значит, так. Мы либо печатаем очень известных русских фотографов, либо мы печатаем иностранных фотографов, которые делают проекты про Россию. А у тебя все слишком изысканно, слишком сложносочинённо, это такой Сартр фотографии, это мало кто поймет и это невозможно продать''. В России сейчас время такой попсы. Вы же понимаете, что такая книга очень затратная – здесь нужно вложиться, потому что это полноцветная печать, хорошая бумага, верстка. В общем, это дорого. У нас пока люди не привыкли тратить деньги на такие вещи.