Марина Тимашева: У героя новой книги издательства РОССПЭН еще при жизни сложилась определенная репутация, даже фольклорный образ – вроде Кащея с “совиными крылами”. И вот монография Александра Полунова “К.П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России”. Она как-то изменила представление нашего рецензента Ильи Смирнова о Победоносцеве?
Илья Смирнов: Давайте по порядку.
Есть такой феномен российской истории: фигура высшего государственного идеолога, который при этом сам не имеет за душой никаких оригинальных плодотворных идей. Вызывая общее раздражение, он долго (на протяжении нескольких царствований) остается непотопляем за счет личных связей (187), как здесь в монографии сказано: “механизмов закулисного манипулирования” (25) и совмещения профессий: потому что занимается еще и кадровой политикой (9). Вот таким был при трех последних Романовых обер-прокурор Синода Константи́н Петро́вич Победоно́сцев, в советское время Михаи́л Андре́евич Су́слов, а что касается современного продолжателя традиции, я надеюсь, уважаемые радиослушатели безошибочно догадаются, кто это.
Честно говоря, не знаю, для каких еще стран характерно такое. Если кто знает, напишите, буду очень признателен.
Теперь о том, изменилось ли представление. Александр Юрьевич Полунов обставляет свою работу реверансами перед нынешней правильной идеологией С первых же страниц начинается: ссылка на “выдающегося философа и публициста В.В. Розанов” (6). Дальше ритуал “десоветизации” Ведь для советской историографии был характерен “идеологизированный подход к истории самодержавия… Обер-прокурору как “реакционеру” и высокопоставленному сановнику требовалось дать негативную оценку” (11).
Достается и зарубежным историкам: “на сознание западных исследователей сильно влиял сам факт крушения монархии в 1917 году и победоносного утверждения советского режима. В связи с этим деятельность тех, кто противостоял революции, представлялась до известной степени изначально обреченной на провал и в целом оценивалась довольно низко” (14).
И дальше игра с терминами. Неправильные “идеологизированные” историки считали Победоносцева “реакционером”. А в новой монографии он всё время именуется “консерватором”, это вроде второго имени: Пушкин поэт, Жуков полководец, а вот Победоносцев – “консерватор”.
Марина Тимашева: А в чем разница? Поясните, пожалуйста.
Илья Смирнов: Понятие консерватор с кем ассоциируется? С Тэтчер, с Черчиллем. Может быть, даже с Агатой Кристи. То есть, в политике это вполне рациональная стратегия, ориентированная на стабильность. Прогресс на базе традиционных ценностей, без потрясений. Реакционер – человек, который пытается силой запихнуть соотечественников в прошлое, руководствуясь, как правило, иррациональными, сугубо доктринёрскими соображениями.
Марина Тимашева: Значит, задача новой книги – облагородить образ Победоносцева? Очередной вариант “Знания и веры в философском дискурсе” – той книги, которую мы в прошлой программе обсуждали?
Илья Смирнов: Вот тут-то и начинается самое интересное! Как говорил нам на лекциях В.Б. Кобрин, добросовестное исследование перерастает авторскую концепцию. Да, на концептуальном уровне автор РОССПЭНовской биографии совершенно лоялен. Почтительно сослался, на кого положено, отмежевался, от кого положено, употребил политически корректные слова, вот про отлучение Льва Толстого: “Синод в феврале 1901 года был вынужден официально объявить об отлучении Толстого от церкви” (323). Понимаете? Вынужден был. Янычары с ятаганами стояли вокруг Победоносцева и говорили: отлучай, а то голову отрубим. Из биографии елико возможно вытравлены социально-экономические мотивы и причины. Ну, “упрощал реальную картину” герой книги, потому-то его рекомендации оказались “неэффективны” (143). Вопрос: а почему упрощал? По глупости, что ли? И мог ли не упрощать, оставаясь на своем посту? В книге изящно обойдены самые острые углы… Про князя В.П. Меще́рского, политического единомышленника и личного врага героя, “который фактически заместил его (Победоносцева) в роли дворцового идеолога” (302), сказано так: “безнравственное” (284) “экстравагантное поведение, выходившее за рамки приличия” (151). Понятно, почему так обтекаемо. Если сказать прямо, в чем состояло неприличие высокопоставленного “проказника” (202) Мещерского, у любого читателя возникает вопрос: простите, это что же, были верующие люди, христиане? И вопрос распространяется не только на конкретного князя или на великого князя Сергея Александровича, но на всю благочестивую компанию во главе с канонизированным императором.
Марина Тимашева: А сам Победоносцев в быту соответствовал моральному кодексу?
Илья Смирнов: Судя по всему, соответствовал. Вообще-то книга посвящена в основном его общественно –политической деятельности, а не личной жизни через замочную скважину. И это правильно. А главное достоинство – видите, я уже перехожу к хвалебной части – то, что фактический материал воспроизведен честно. И дальше уже он говорит сам за себя, безотносительно к идеологическим реверансам.
Похвалив автора, похвалим и героя. Он не был карикатурным мракобесом. В молодости поддерживал освобождение крестьян (61) и вообще преобразования тех учреждений, в которых сам еще не занял высоких постов, хотя очень быстро, уже к 1862 году осознал, как был “велик” Николай Первый (69). При этом сам был очень хорошо образован, ориентировался в европейской науке, и в приватной обстановке проявлял трезвый ум и критическое отношение к собственной рекламной продукции. Например, мог заявить, что “социалисты – “не суть легкомысленные люди или безбожники, а совершенно правильно указывают на полную немощь теперешнего государственного строя”, что “революционный ураган очистит атмосферу” и т.п.(307). “Глубинное различие между Россией и Западом” объяснял не “ментальными софийностями”, а всё-таки для начала “природно-климатическими условиями” (95)
А страну выстраивал вот по какой программе. “Люди, - утверждал российский консерватор, - по природе делятся на две категории: одни не терпят над собой никакой власти…, другие как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо” (108) Дальше в книге оговаривается: хоть он и “отстаивал неприкосновенность сословной структуры…, различия между сословиями в глазах обер-прокурора были не столько иерархическими, сколько функциональными” (139). Но сословная структура по определению предполагает неравенство. Иначе зачем она нужна? И дальше в конкретных сюжетах книги проявляется “функциональность”. Когда на Россию уже надвигалась революция, главный идеолог тратил силы и время на подавление совершенно лояльных штундистов (263) или старообрядцев. Почему? Вот вам четкий классовый ответ. “Самоуправление старообрядцев, утверждал российский консерватор – это господство “стада мужиков – горланов” (258).
Да. “Его религиозная политика, зачастую действительно весьма жесткая, носившая репрессивный характер, была продиктована не примитивно полицейскими соображениями, а попыткой дать ответ на глубинные противоречия эпохи” (253). Правильно, так оно и есть. То, что мужик должен знать свое место – ответ царского министра на глубинное противоречие эпохи.
“Идею всеобщего образования Победоносцев считал… неприемлемой для России” (303), отвергал планы введения даже “всеобщего начального образования” . Помните, мы с вами говорили о том, как на фоне роскоши монастырей бедствовало обычное духовенство . Казалось бы, главе Синода сам Бог велел поддержать сельских священников, ведь они же имеют дело с народом. Нет. “Саму идею повышения материального благосостояния духовенства обер-прокурор воспринимал скептически. Он полагал, что это разрушит присущую массе клириков “исконную простоту”. “Масса клириков использует свое улучшенное материальное положение не на благо церкви” (240).
Победоносцева представляли олицетворением бездушной канцелярии, а он-то выступал против “бюрократического управления”. Да, выступал. Но почему? Потому что чиновники связаны “бумагой” и “уставом” (123). А с его точки зрения, “самодержавие… должно носить максимально “живой”, “небюрократический” характер” (125).
“Город виделся ему враждебной средой, где “истощаются и разлагаются силы души народной” (136)
“Победоносцев крайне скептически относился к рационализму, принципам научной критики…” предпочитая “абсолютную истину идеи и чувства” (106), которую “нельзя уловить материально”, а надо “чуять душой” (236). Отсюда потрясающая идея “широкого притока в ряды клира” людей без “специального образования”: даже в духовной школе ему чудился “излишне рациональный подход” (242) . Он “говорил средневековым языком” “против введения всесословной воинской повинности…, против узаконения браков старообрядцев…, против допущения евреев в присяжные” (156), “против женских курсов при Медико-хирургической Академии” (141). И еще: “чтобы за ущерб, причиненный частному лицу, чиновник привлекался к суду лишь с согласия своего начальства” (66). И вообще “старое учреждение… тем драгоценно, что оно не придумано…, а вышло из жизни прошедшей” (74). Конечно, это все очень похоже на хрестоматийное “о вреде реформ вообще”.
И Победоносцев в РОССПЭНовской биографии предстает именно классическим реакционером, а никаким не консерватором. Понятно, что подобная программа не могла быть успешной на рубеже Х1Х – ХХ веков. С другой стороны, человеку с другим мировоззрением трудно было рассчитывать на придворную карьеру. Пришедшие на смену Победоносцеву Мещерский и Распутин оказались не лучше его, а намного хуже. Потому что причины - не личные (подчеркнем еще раз, что лично Победоносцев был умный человек), а глубокие социально-экономические. Но об этом нужно читать, наверное, в других книгах. Например, Арона Яковлевича Авреха
Марина Тимашева: Я подумала, что некоторые из перечисленных Вами оригинальных идей пригодились в ХХ веке совсем другим партиям. “Живое” самодержавие, свободное от “уставов” и законов, организовал, видимо, Сталин.
Илья Смирнов: Совершенно верно. А с городами успешно боролся Пол Пот. Я думаю, еще не вечер, и творческие разработки обер-прокурора, например, о вреде “лишнего” образования, еще много кому пригодятся.