Программу ведет Андрей Шарый. Участвуют корреспонденты Радио Свобода Лиля Пальвелева и Семен Мирский, и дочь поэта Александра Галича Алена Архангельская.
Андрей Шарый: Ровно 25 лет назад трагически погиб поэт и публицист Александр Галич. Почти пять лет своей жизни Галич проработал на Радио Свобода. У микрофона - Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: С самого начала своей вынужденной эмиграции из Советского Союза и до последнего дня жизни Александр Галич работал на Радио Свобода. Возможность напрямую через эфир обращаться к тем, кто остался на родине, и с кем Галич не желал расставаться на совсем, была для него очень важной:
Александр Галич: Я все время повторяю здесь слова, слова, сказанные когда-то в 20-е годы Зинаидой Гиппиус: "Мы не в изгнании, мы в послании". Я по-прежнему продолжаю считать себя русским поэтом. Русским поэтом, который временно живет не в России. Я не уехал. Меня заставили уехать на какое-то время. Потому что я вернусь. Я всегда буду возвращаться.
Лиля Пальвелева: Вместе с Александром Галичем в парижском бюро Радио Свобода работал Семен Мирский. Вот его воспоминания:
Семен Мирский: Помню холодное осеннее утро, час уже не слишком ранний. Часов десять - пол одиннадцатого. Хлопает входная дверь, слышен голос Галича: "Здравствуйте, Лидочка, здравствуйте Сонечка", - это он приветствует секретарш. Потом уже с легкой отдышкой следует в студию слева по коридору, где его ждет режиссер, звукооператор и первый слушатель Толя Шагинян. Но Галич к микрофону не спешит. У него явно припасена байка. Народ потихоньку стягивается в толину будку. Галич начинает: "Слушайте, я только что был на Рю де Риволи, и вдруг вижу, навстречу мне идет газета "Известия". То есть, развернутую газету держали две руки. Под газетой ноги, а человека, который ее нес, читая на ходу, не было видно. Я заглянул за газету, вижу лицо татарское. Читает, чему-то улыбается, - здесь Галич сделал паузу, задумался на минуту, а затем продекламировал. - Какие нас ветры сюда занесли, какая попутала бестия, шел крымский татарин по Рю Риволи, читая газету "Известия".
А затем Галич взял гитару, сел за микрофон и начал лицедействовать. То был скетч про знаменитого Клима Петровича Коломийцева, того самого, которому на антиизраильском митинге подсунули не ту бумажку для прочтения, и бедный Клим Петрович с завыванием прокричал, что израильская, мол, военщина, говорю вам, как мать и как женщина... Но когда приходила в сопровождении Андрея Синявского Марья Васильевна Розанова и шла запись передачи "Мы заграницей", с неизменной заставкой - песней "Когда я вернусь", то это был уже другой Галич. Лицедей играл на другой сцене, по другим правилам, но всегда играл.
А то самый день - 15 декабря - я помню особенно четко. Галич пришел с испариной на лбу, сказал, что не важно себя чувствует, что вот споет и тут же уйдет домой. Тогда в первый, а заодно и в последний раз, прозвучала песня, так и названная - "Последняя песня", которую мне и сегодня, 25 лет спустя, трудно слушать. "Жизнь подходит к концу и опять начинается детство"... Вот так, Александр Галич, человек противоречий, вальяжный русский барин еврейских кровей, совсем несоветский советский человек работал на нашей радиостанции.
Лиля Пальвелева: Дочь Александра Галича Алена Архангельская убеждена: ее отца вынудили уехать из страны, потому что стихи его считались неблагонадежными, да и круг общения - сомнительным:
Алена Архангельская: Вспомнила тех людей, которые стали появляться где-то в конце 60-х годов. Среди них был человек, который мне безумно нравился. У него было необыкновенное лицо, такое продолговатое, вытянутое, и очень хорошие глаза. И он всегда с собой кого-нибудь приводил. Это был Варлам Тихонович Шаламов. Была одна такая казусная история, смешная. С ним пришло несколько человек, и он попросил исполнить лагерные песни. Они очень любили "Королеву материка", "Ночной дозор", Аве "Мария". Папа исполнил все, что они просили. И был один человек, который был в таком восторге, и он все время задавал вопрос: "Александр Аркадьевич, скажите, а где вы сидели"? А папа говорит: "Да я нигде не сидел", - и ему так неудобно, что вот, не сидел, но пишет. И тот опять спрашивает: "Александр Аркадьевич, а где вы сидели"? Это было таким рефреном весь вечер. Под конец папа не выдержал и сказал: "Знаете, я сидел", - и тот так образовался: "Да, а где"? Он говорит: "Вы знаете, я сидел, был такой большой лагерь, назывался он Москва". Это просто такая занятная история, так же, как занятная история: после исключения отца из Союза писателей, из Союза кинематографистов автоматом, он стоял, значит, у окна, был тоскливый и вдруг видит - вдруг подъезжает гэбэшная "Волга", Сахаров Андрей Дмитриевич оттуда выходит. Папа так с удивлением смотрит, что же это такое, может, за ним кто поднимется уже. Нет, выходит, "Волга" стоит, он идет к нему, второй этаж у нас. Андрей Дмитриевич поднялся, папа спрашивает: "Андрей ты откуда"? "Как откуда - из Академии наук". "А на чем же ты приехал"? "А я вышел, не мог поймать такси, а стоит гэбэшная "Волга". Я им стукнул в окошечко - ребята, говорю, вы поедете за мной к Галичу? Они говорят - обязательно, Ну так, может, подвезете".
Продолжительность вот этого периода после исключения до изгнания - он был очень коротким. Решение было 29 декабря 1971-го года, конец года, 1972-й, 1973-й, а в 1974-м году отца уже как бы выставили. Вот когда мне задают вопрос: "Почему ты говоришь, "выставили"? Потому что выставили. Потому что он не с тем ходил в ОВИР, он ходил в ОВИР, у меня до сих пор лежат эти бумажки, ему приходило приглашение из Норвегии с просьбой проводить семинары по творчеству Станиславского, и его, конечно, Москва не выпускала. И в один прекрасный день вместо вот того кабинета, где он сидел, говорят, идемте, идемте и -так, Александр Аркадьевич, или вы выезжаете по израильской визе, либо вообще мотаете на Север. И срок был уже, и билеты уже были куплены. И спасла Норвегия, которая вызвала его и вручила ему нансеновский паспорт. И с этим паспортом он и уехал. И у него есть такие строчки: "И полосками паспорта беженца перекрещено сердце мое". Ему предлагали принять в Америке гражданство. Еще была жива Александра Львовна Толстая... Толстовская ферма, где он выступал. Он сказал: "Нет, я остаюсь гражданином России. Может быть, я когда-нибудь вернусь".
Андрей Шарый: Ровно 25 лет назад трагически погиб поэт и публицист Александр Галич. Почти пять лет своей жизни Галич проработал на Радио Свобода. У микрофона - Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: С самого начала своей вынужденной эмиграции из Советского Союза и до последнего дня жизни Александр Галич работал на Радио Свобода. Возможность напрямую через эфир обращаться к тем, кто остался на родине, и с кем Галич не желал расставаться на совсем, была для него очень важной:
Александр Галич: Я все время повторяю здесь слова, слова, сказанные когда-то в 20-е годы Зинаидой Гиппиус: "Мы не в изгнании, мы в послании". Я по-прежнему продолжаю считать себя русским поэтом. Русским поэтом, который временно живет не в России. Я не уехал. Меня заставили уехать на какое-то время. Потому что я вернусь. Я всегда буду возвращаться.
Лиля Пальвелева: Вместе с Александром Галичем в парижском бюро Радио Свобода работал Семен Мирский. Вот его воспоминания:
Семен Мирский: Помню холодное осеннее утро, час уже не слишком ранний. Часов десять - пол одиннадцатого. Хлопает входная дверь, слышен голос Галича: "Здравствуйте, Лидочка, здравствуйте Сонечка", - это он приветствует секретарш. Потом уже с легкой отдышкой следует в студию слева по коридору, где его ждет режиссер, звукооператор и первый слушатель Толя Шагинян. Но Галич к микрофону не спешит. У него явно припасена байка. Народ потихоньку стягивается в толину будку. Галич начинает: "Слушайте, я только что был на Рю де Риволи, и вдруг вижу, навстречу мне идет газета "Известия". То есть, развернутую газету держали две руки. Под газетой ноги, а человека, который ее нес, читая на ходу, не было видно. Я заглянул за газету, вижу лицо татарское. Читает, чему-то улыбается, - здесь Галич сделал паузу, задумался на минуту, а затем продекламировал. - Какие нас ветры сюда занесли, какая попутала бестия, шел крымский татарин по Рю Риволи, читая газету "Известия".
А затем Галич взял гитару, сел за микрофон и начал лицедействовать. То был скетч про знаменитого Клима Петровича Коломийцева, того самого, которому на антиизраильском митинге подсунули не ту бумажку для прочтения, и бедный Клим Петрович с завыванием прокричал, что израильская, мол, военщина, говорю вам, как мать и как женщина... Но когда приходила в сопровождении Андрея Синявского Марья Васильевна Розанова и шла запись передачи "Мы заграницей", с неизменной заставкой - песней "Когда я вернусь", то это был уже другой Галич. Лицедей играл на другой сцене, по другим правилам, но всегда играл.
А то самый день - 15 декабря - я помню особенно четко. Галич пришел с испариной на лбу, сказал, что не важно себя чувствует, что вот споет и тут же уйдет домой. Тогда в первый, а заодно и в последний раз, прозвучала песня, так и названная - "Последняя песня", которую мне и сегодня, 25 лет спустя, трудно слушать. "Жизнь подходит к концу и опять начинается детство"... Вот так, Александр Галич, человек противоречий, вальяжный русский барин еврейских кровей, совсем несоветский советский человек работал на нашей радиостанции.
Лиля Пальвелева: Дочь Александра Галича Алена Архангельская убеждена: ее отца вынудили уехать из страны, потому что стихи его считались неблагонадежными, да и круг общения - сомнительным:
Алена Архангельская: Вспомнила тех людей, которые стали появляться где-то в конце 60-х годов. Среди них был человек, который мне безумно нравился. У него было необыкновенное лицо, такое продолговатое, вытянутое, и очень хорошие глаза. И он всегда с собой кого-нибудь приводил. Это был Варлам Тихонович Шаламов. Была одна такая казусная история, смешная. С ним пришло несколько человек, и он попросил исполнить лагерные песни. Они очень любили "Королеву материка", "Ночной дозор", Аве "Мария". Папа исполнил все, что они просили. И был один человек, который был в таком восторге, и он все время задавал вопрос: "Александр Аркадьевич, скажите, а где вы сидели"? А папа говорит: "Да я нигде не сидел", - и ему так неудобно, что вот, не сидел, но пишет. И тот опять спрашивает: "Александр Аркадьевич, а где вы сидели"? Это было таким рефреном весь вечер. Под конец папа не выдержал и сказал: "Знаете, я сидел", - и тот так образовался: "Да, а где"? Он говорит: "Вы знаете, я сидел, был такой большой лагерь, назывался он Москва". Это просто такая занятная история, так же, как занятная история: после исключения отца из Союза писателей, из Союза кинематографистов автоматом, он стоял, значит, у окна, был тоскливый и вдруг видит - вдруг подъезжает гэбэшная "Волга", Сахаров Андрей Дмитриевич оттуда выходит. Папа так с удивлением смотрит, что же это такое, может, за ним кто поднимется уже. Нет, выходит, "Волга" стоит, он идет к нему, второй этаж у нас. Андрей Дмитриевич поднялся, папа спрашивает: "Андрей ты откуда"? "Как откуда - из Академии наук". "А на чем же ты приехал"? "А я вышел, не мог поймать такси, а стоит гэбэшная "Волга". Я им стукнул в окошечко - ребята, говорю, вы поедете за мной к Галичу? Они говорят - обязательно, Ну так, может, подвезете".
Продолжительность вот этого периода после исключения до изгнания - он был очень коротким. Решение было 29 декабря 1971-го года, конец года, 1972-й, 1973-й, а в 1974-м году отца уже как бы выставили. Вот когда мне задают вопрос: "Почему ты говоришь, "выставили"? Потому что выставили. Потому что он не с тем ходил в ОВИР, он ходил в ОВИР, у меня до сих пор лежат эти бумажки, ему приходило приглашение из Норвегии с просьбой проводить семинары по творчеству Станиславского, и его, конечно, Москва не выпускала. И в один прекрасный день вместо вот того кабинета, где он сидел, говорят, идемте, идемте и -так, Александр Аркадьевич, или вы выезжаете по израильской визе, либо вообще мотаете на Север. И срок был уже, и билеты уже были куплены. И спасла Норвегия, которая вызвала его и вручила ему нансеновский паспорт. И с этим паспортом он и уехал. И у него есть такие строчки: "И полосками паспорта беженца перекрещено сердце мое". Ему предлагали принять в Америке гражданство. Еще была жива Александра Львовна Толстая... Толстовская ферма, где он выступал. Он сказал: "Нет, я остаюсь гражданином России. Может быть, я когда-нибудь вернусь".