Программу ведет Петр Вайль. Участвуют: соредактор журнала "Звезда" Яков Гордин, поэт Алексей Пурин, писатель Самуил Лурье, главный редактор журнала "Новая русская книга" Глеб Морев, главный редактор альманаха "Зеркало" Ирина Врубель-Голубкина, литературовед Наталья Иванова-Гладильщикова. С ними беседовали корреспонденты Радио Свобода Татьяна Вольтская и Елена Фанайлова.
Петр Вайль: В Москве на 99-м году жизни скончалась Эмма Герштейн, которая была не просто крупным литературоведом и блестящей мемуаристкой, но и последним носителем живой памяти о славной ушедшей эпохе. Слово Татьяне Вольтской:
Татьяна Вольтская: Эмма Герштейн родилась в 1903-м году. Она была дочерью врача кремлевской больницы. В 20-е годы судьба свела ее с семьей Мандельштама. "Он - изящный птичий нос, высокий лоб с залысинами, седоват, совсем безгубый и торчащие уши, как у мальчишки. Она - молодая женщина с умным лбом, чем-то изысканная, короткий и тайный лукавый взгляд, косо поставленных голубых глаз", - так обрисовала своих знакомых Эмма Герштейн, очень скоро ставшая кем-то вроде члена их семьи. Она постоянно бывала в их доме, встречалась там с Ахматовой, с Львом Гумилевым, с которым, кстати, впоследствии очень подружилась, с Цветаевой, Пастернаком, Харджиевым, более того, она стала свидетельницей внутренней жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны Мандельштам. В конце жизни она написала о них книгу, оставив нам бесчисленное количество мельчайших подробностей быта времени, духовной и материальной жизни эпохи, которые, несомненно, пропали бы, если бы не были так любовно собраны и сохранены этой удивительной женщиной. Говорит соредактор журнала "Звезда" Яков Гордин:
Яков Гордин: Есть люди в истории культуры с очень парадоксальной судьбой. На них долго смотрят как на свидетелей, и они сами, очевидно, долго воспринимают себя как свидетеля, и потом вдруг выясняется, что они очень серьезные и, в общем, полноправные участники культурного процесса. И мало того, что Эмма Григорьевна была знакома со всеми замечательными трагическими фигурами ХХ века, первой его половины, 30-х годов, 20-х, мало того, что она была близким человеком и действительно свидетелем трагедии семьи Мандельштамов, но в какой-то момент выяснилось, что она - самостоятельная творческая фигура, и что она может выйти из тени, хотя ее жанр - это все-таки мемуары, и без этих знакомств, без дружб, без возможности наблюдения жизни этих людей, может быть, и не было бы писательницы Эммы Герштейн, но, тем не менее, это не просто свидетельство, не просто мемуары, а так же, как и у Надежды Яковлевны Мандельштам, это совершенно самостоятельные, имеющие самостоятельную крупную ценность историософские тексты. И ценность таких фигур, таких исторических фигур, как Эмма Григорьевна Герштейн, чрезвычайно велика. Их глазами мы видим теперь уже отдаляющуюся от нас трагедию. Но эти люди сумели посмотреть на свою жизнь и на жизнь гигантов, рядом с которыми они жили, именно как на персонажей высокой трагедии.
Татьяна Вольтская: Яков Гордин говорит, что эпиграфом к воспоминаниям Эммы Герштейн можно поставить строчку Бродского: "Взглянем в лицо трагедии", - и называет ее мемуары "жестоким жанром". Но и век, ровесницей которого была Эмма Григорьевна, нельзя не назвать жестоким. Может быть, именно потому, что так много страной было пережито и так много лжи было произнесено и написано, в последние годы мы с большей охотой читаем документальную прозу, чем художественную. Об этом поэт Алексей Пурин:
Алексей Пурин: Уже скучно читать роман с выдуманными персонажами, делаются разные попытки придумать как бы стили, придумать персонажи, на самом деле, ничего нет прекраснее воспоминаний, мемуарной литературы, воспоминаний, действительно как бы написанных автором, то есть, жизнью, который был более всех горазд на всякие приключения, повороты судьбы и фантастические вещи.
Татьяна Вольтская: Книга воспоминаний Эммы Герштейн была принята публикой неоднозначно. Разразились горячие споры о том, можно ли так близко подходить к великим людям, не умаляют ли их величие подробности обыденной жизни? Я думаю, что когда речь идет о поэте, которого мы любим, то нам интересно знать о нем все, образ поэта, стоящий за стихами, не менее важен, чем сами стихи. Я попросила высказать об этом свое мнение писателя Самуила Лурье, который считает, что Эмма Герштейн некоторым образом воплощала собой совесть русской филологии и литературы:
Самуил Лурье: То, что оплачено своим собственным страданием, что пишется не чтобы пробудить недобрые чувства, а чтобы выразить свои - все это есть литература. Если это есть литература - имеет право на существование. Мне кажется, что книга Эммы Герштейн - она проникнута собственным автобиографическим страданием, там нет вещей, написанных назло кому-нибудь. Там - да, сводятся счеты с мертвыми, как с живыми, но мне кажется, что в таких случаях можно скорее говорить о том, что эти мертвые не умерли. Думаю, что, по крайней мере, эти две книги - "Судьба Лермонтова" и последняя, главная - "Книга мемуаров" - они, наверное, останутся на очень долго. "Книга мемуаров", я думаю, что даже просто навсегда. Это вообще такой подвиг, в 95 лет написать книгу, полную такой ясной, твердой, незамутненной памяти и такого горестного понимания прошедшей жизни, по-моему, совершенно замечательная книга.
Татьяна Вольтская: Без тех людей, которым посвящены воспоминания Эммы Герштейн, ХХ век русской культуры представить невозможно. Благодаря ей, одной из тех, кто посетил сей мир в его минуты роковые, картины литературного быта 20-х-60-х годов предстают перед нами, полные жизни, драматизма, со всеми присущими им трагедиями и потрясениями.
Петр Вайль: Тему продолжает Елена Фанайлова:
Елена Фанайлова: Памяти Эммы Герштейн - историк литературы Глеб Морев, главный редактор журнала "Новая русская книга":
Глеб Морев: Смерть Эммы Григорьевны Герштейн знаменует действительно обрыв нашей связи через одно рукопожатие с поколением Мандельштама и Ахматовой. В середине 80-х Герштейн выпустила в Париже книжку "Новая Мандельштамия". И книга эта была замечательна не только тем новым фактическим содержанием, но, прежде всего, новым ракурсом взгляда на Мандельштама, на историю литературы, на литературную ситуацию 20-х и 30-х годов. Литературная карьера Герштейн была удивительна. На девятом десятке она явила нам чрезвычайно молодой, свежий взгляд на события более чем полувековой давности. Она показала нам события своей жизни, касающиеся ее великих современников, такими, какими не ожидали их увидеть. Редко качество мемуарных текстов вызывать такие ожесточенные споры, такую резкую, подчас полярную реакцию, которую вызывали книги Герштейн. Она и, пожалуй, Николай Иванович Харджиев были единственными людьми, которые до последнего часа сохраняли ту инерцию инновации, которая была задана тем революционным, авангардным временем, когда они вступали в литературу.
Елена Фанайлова: Одна из публикаторов Эммы Герштейн и Николая Харджиева - Ирина Врубель-Голубкина, главный редактор альманаха "Зеркало", Тель-Авив:
Ирина Врубель-Голубкина: С Эммой Герштейн я познакомилась, когда ей было уже 90 лет. Мы говорили с ней, в основном, о нашем общем друге Николае Ивановиче Харджиеве. Эмма Герштейн, когда я ее встретила, я в ней обнаружила подружку, то есть, она из тех еврейских девочек, которая в 90 лет обладала той смелостью хождения в общество. Самое интересное, мне кажется, это то, что она сумела стать в 90 лет молодой амбициозной писательницей, ей хотелось сказать правду, и она сумела это сделать. Очень многие возмутились тем, что она сказала, очень многих это оскорбило. Но она оказалась живым свидетелем и участником этих событий, и она говорила, в общем, в свои 90 лет на языке нового поколения. Это в ней самое главное.
Елена Фанайлова: То есть, она была человеком откровенным и острым.
Ирина Врубель-Голубкина: И сумевшим в нужное время сказать нужное слово, то есть, она не была таким собранием сказок и древностей. Она принесла в новое поколение дыхание своей молодости, но на языке уже нового поколения. И, мне кажется, это одно из самых главных ее достоинств. Она, конечно, разбивала своих кумиров, но я не думаю, что это был критический ум, я думаю, что где-то даже Эмма была идеалисткой, если она рассказывала все это - от того, что это не достигло того идеала, который она имела в виду и к которому она стремилась.
Елена Фанайлова: Эмму Герштейн вспоминает человек нового литературного поколения, московский литературовед Наталья Иванова-Гладильщикова:
Наталья Иванова-Гладильщикова: Последняя книга Эммы Григорьевны "Память писателя. Статьи и исследования 30-х-90-х годов" - вышла совсем недавно. Она работала практически до последних дней и была абсолютно живым современным человеком, она так никогда и не стала старухой. Мне повезло потому что, работая в "Литературной газете", я еще где-то в середине 80-х годов познакомилась с Эммой Григорьевной. О ней говорили разное. Говорили, что она злая, что к ней нельзя подступиться, что она никого не любит, вот я могу сказать, что я этого никогда не чувствовала, она была очень живым, абсолютно современным человеком, ей было интересно все, что происходит вокруг, она могла расспрашивать о каких-то общих знакомых и при этом так же не заумно, а совершенно живо говорить о Пушкине, о Лермонтове... Удивительно, она никогда не была "синим чулком" и была жизнерадостным человеком. Может быть, она действительно многих не любила, как говорят, но, тем не менее, это было ее право.
Елена Фанайлова: Так вспоминали Эмму Герштейн литературоведы и историки литературы из Петербурга, Тель-Авива, Москвы:
Петр Вайль: Таким образом, русские литераторы разных поколений говорили об огромной роли Эммы Герштейн, которая скончалась на 99-м году жизни.
Петр Вайль: В Москве на 99-м году жизни скончалась Эмма Герштейн, которая была не просто крупным литературоведом и блестящей мемуаристкой, но и последним носителем живой памяти о славной ушедшей эпохе. Слово Татьяне Вольтской:
Татьяна Вольтская: Эмма Герштейн родилась в 1903-м году. Она была дочерью врача кремлевской больницы. В 20-е годы судьба свела ее с семьей Мандельштама. "Он - изящный птичий нос, высокий лоб с залысинами, седоват, совсем безгубый и торчащие уши, как у мальчишки. Она - молодая женщина с умным лбом, чем-то изысканная, короткий и тайный лукавый взгляд, косо поставленных голубых глаз", - так обрисовала своих знакомых Эмма Герштейн, очень скоро ставшая кем-то вроде члена их семьи. Она постоянно бывала в их доме, встречалась там с Ахматовой, с Львом Гумилевым, с которым, кстати, впоследствии очень подружилась, с Цветаевой, Пастернаком, Харджиевым, более того, она стала свидетельницей внутренней жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны Мандельштам. В конце жизни она написала о них книгу, оставив нам бесчисленное количество мельчайших подробностей быта времени, духовной и материальной жизни эпохи, которые, несомненно, пропали бы, если бы не были так любовно собраны и сохранены этой удивительной женщиной. Говорит соредактор журнала "Звезда" Яков Гордин:
Яков Гордин: Есть люди в истории культуры с очень парадоксальной судьбой. На них долго смотрят как на свидетелей, и они сами, очевидно, долго воспринимают себя как свидетеля, и потом вдруг выясняется, что они очень серьезные и, в общем, полноправные участники культурного процесса. И мало того, что Эмма Григорьевна была знакома со всеми замечательными трагическими фигурами ХХ века, первой его половины, 30-х годов, 20-х, мало того, что она была близким человеком и действительно свидетелем трагедии семьи Мандельштамов, но в какой-то момент выяснилось, что она - самостоятельная творческая фигура, и что она может выйти из тени, хотя ее жанр - это все-таки мемуары, и без этих знакомств, без дружб, без возможности наблюдения жизни этих людей, может быть, и не было бы писательницы Эммы Герштейн, но, тем не менее, это не просто свидетельство, не просто мемуары, а так же, как и у Надежды Яковлевны Мандельштам, это совершенно самостоятельные, имеющие самостоятельную крупную ценность историософские тексты. И ценность таких фигур, таких исторических фигур, как Эмма Григорьевна Герштейн, чрезвычайно велика. Их глазами мы видим теперь уже отдаляющуюся от нас трагедию. Но эти люди сумели посмотреть на свою жизнь и на жизнь гигантов, рядом с которыми они жили, именно как на персонажей высокой трагедии.
Татьяна Вольтская: Яков Гордин говорит, что эпиграфом к воспоминаниям Эммы Герштейн можно поставить строчку Бродского: "Взглянем в лицо трагедии", - и называет ее мемуары "жестоким жанром". Но и век, ровесницей которого была Эмма Григорьевна, нельзя не назвать жестоким. Может быть, именно потому, что так много страной было пережито и так много лжи было произнесено и написано, в последние годы мы с большей охотой читаем документальную прозу, чем художественную. Об этом поэт Алексей Пурин:
Алексей Пурин: Уже скучно читать роман с выдуманными персонажами, делаются разные попытки придумать как бы стили, придумать персонажи, на самом деле, ничего нет прекраснее воспоминаний, мемуарной литературы, воспоминаний, действительно как бы написанных автором, то есть, жизнью, который был более всех горазд на всякие приключения, повороты судьбы и фантастические вещи.
Татьяна Вольтская: Книга воспоминаний Эммы Герштейн была принята публикой неоднозначно. Разразились горячие споры о том, можно ли так близко подходить к великим людям, не умаляют ли их величие подробности обыденной жизни? Я думаю, что когда речь идет о поэте, которого мы любим, то нам интересно знать о нем все, образ поэта, стоящий за стихами, не менее важен, чем сами стихи. Я попросила высказать об этом свое мнение писателя Самуила Лурье, который считает, что Эмма Герштейн некоторым образом воплощала собой совесть русской филологии и литературы:
Самуил Лурье: То, что оплачено своим собственным страданием, что пишется не чтобы пробудить недобрые чувства, а чтобы выразить свои - все это есть литература. Если это есть литература - имеет право на существование. Мне кажется, что книга Эммы Герштейн - она проникнута собственным автобиографическим страданием, там нет вещей, написанных назло кому-нибудь. Там - да, сводятся счеты с мертвыми, как с живыми, но мне кажется, что в таких случаях можно скорее говорить о том, что эти мертвые не умерли. Думаю, что, по крайней мере, эти две книги - "Судьба Лермонтова" и последняя, главная - "Книга мемуаров" - они, наверное, останутся на очень долго. "Книга мемуаров", я думаю, что даже просто навсегда. Это вообще такой подвиг, в 95 лет написать книгу, полную такой ясной, твердой, незамутненной памяти и такого горестного понимания прошедшей жизни, по-моему, совершенно замечательная книга.
Татьяна Вольтская: Без тех людей, которым посвящены воспоминания Эммы Герштейн, ХХ век русской культуры представить невозможно. Благодаря ей, одной из тех, кто посетил сей мир в его минуты роковые, картины литературного быта 20-х-60-х годов предстают перед нами, полные жизни, драматизма, со всеми присущими им трагедиями и потрясениями.
Петр Вайль: Тему продолжает Елена Фанайлова:
Елена Фанайлова: Памяти Эммы Герштейн - историк литературы Глеб Морев, главный редактор журнала "Новая русская книга":
Глеб Морев: Смерть Эммы Григорьевны Герштейн знаменует действительно обрыв нашей связи через одно рукопожатие с поколением Мандельштама и Ахматовой. В середине 80-х Герштейн выпустила в Париже книжку "Новая Мандельштамия". И книга эта была замечательна не только тем новым фактическим содержанием, но, прежде всего, новым ракурсом взгляда на Мандельштама, на историю литературы, на литературную ситуацию 20-х и 30-х годов. Литературная карьера Герштейн была удивительна. На девятом десятке она явила нам чрезвычайно молодой, свежий взгляд на события более чем полувековой давности. Она показала нам события своей жизни, касающиеся ее великих современников, такими, какими не ожидали их увидеть. Редко качество мемуарных текстов вызывать такие ожесточенные споры, такую резкую, подчас полярную реакцию, которую вызывали книги Герштейн. Она и, пожалуй, Николай Иванович Харджиев были единственными людьми, которые до последнего часа сохраняли ту инерцию инновации, которая была задана тем революционным, авангардным временем, когда они вступали в литературу.
Елена Фанайлова: Одна из публикаторов Эммы Герштейн и Николая Харджиева - Ирина Врубель-Голубкина, главный редактор альманаха "Зеркало", Тель-Авив:
Ирина Врубель-Голубкина: С Эммой Герштейн я познакомилась, когда ей было уже 90 лет. Мы говорили с ней, в основном, о нашем общем друге Николае Ивановиче Харджиеве. Эмма Герштейн, когда я ее встретила, я в ней обнаружила подружку, то есть, она из тех еврейских девочек, которая в 90 лет обладала той смелостью хождения в общество. Самое интересное, мне кажется, это то, что она сумела стать в 90 лет молодой амбициозной писательницей, ей хотелось сказать правду, и она сумела это сделать. Очень многие возмутились тем, что она сказала, очень многих это оскорбило. Но она оказалась живым свидетелем и участником этих событий, и она говорила, в общем, в свои 90 лет на языке нового поколения. Это в ней самое главное.
Елена Фанайлова: То есть, она была человеком откровенным и острым.
Ирина Врубель-Голубкина: И сумевшим в нужное время сказать нужное слово, то есть, она не была таким собранием сказок и древностей. Она принесла в новое поколение дыхание своей молодости, но на языке уже нового поколения. И, мне кажется, это одно из самых главных ее достоинств. Она, конечно, разбивала своих кумиров, но я не думаю, что это был критический ум, я думаю, что где-то даже Эмма была идеалисткой, если она рассказывала все это - от того, что это не достигло того идеала, который она имела в виду и к которому она стремилась.
Елена Фанайлова: Эмму Герштейн вспоминает человек нового литературного поколения, московский литературовед Наталья Иванова-Гладильщикова:
Наталья Иванова-Гладильщикова: Последняя книга Эммы Григорьевны "Память писателя. Статьи и исследования 30-х-90-х годов" - вышла совсем недавно. Она работала практически до последних дней и была абсолютно живым современным человеком, она так никогда и не стала старухой. Мне повезло потому что, работая в "Литературной газете", я еще где-то в середине 80-х годов познакомилась с Эммой Григорьевной. О ней говорили разное. Говорили, что она злая, что к ней нельзя подступиться, что она никого не любит, вот я могу сказать, что я этого никогда не чувствовала, она была очень живым, абсолютно современным человеком, ей было интересно все, что происходит вокруг, она могла расспрашивать о каких-то общих знакомых и при этом так же не заумно, а совершенно живо говорить о Пушкине, о Лермонтове... Удивительно, она никогда не была "синим чулком" и была жизнерадостным человеком. Может быть, она действительно многих не любила, как говорят, но, тем не менее, это было ее право.
Елена Фанайлова: Так вспоминали Эмму Герштейн литературоведы и историки литературы из Петербурга, Тель-Авива, Москвы:
Петр Вайль: Таким образом, русские литераторы разных поколений говорили об огромной роли Эммы Герштейн, которая скончалась на 99-м году жизни.