Владимир Бабурин: Сегодня в одной из газет прочитал: «Хотим взять ребенка из Беслана, любого возраста и пола, оставшегося без родителей. Усыновить, оформить опекунство – мы согласны на любой вариант. Можем поселить у себя маму пострадавшего ребенка, пока он лечится в Москве. Нам по 44 года, оба работаем, есть сын 16 лет. Жилищные условия хорошие. Семья Ложкиных. Москва». Слово – Марине Тимашевой.
Марина Тимашева: Людей захлестнула митинговая, ораторская стихия. Понастроили трибун. Одну – прямо возле нового кладбища в Беслане. С нее произносили речи, но к свежевырытым могилам не подошли. Так делали политики.
Другую возвели на Васильевском спуске, привлекли к участию интеллигенцию – актеров, сочинителей, врачей. Хорошо поставленными голосами звали мирных людей на борьбу с врагом. Те, что принципиально не пошли на митинг, показывали свою всестороннюю образованность: они читали классиков и хорошо знают историю кавказских войн.
Третью трибуну соорудили во Владикавказе. Требовали убрать президента Северной Осетии, правительство, а заодно ингушей, евреев и армян.
На телевидении не было трибуны - там построили студию. Рок-музыканты начали петь, не дожидаясь окончания траура: Илья Лагутенко - вечные песни про девочек (других у него нет), Борис Гребенщиков - что-то претенциозно-философическое, Гарик Сукачев - о светлом и чудном мире. Они собирали пожертвования. Дело благородное, заодно неплохая реклама себе любимым, одному из банков, пивной компании и многим еще.
Надолго запомнится выступление одной участницы – она повела своих детей в московскую школу, но отчего-то говорила, что это ее дети были в заложниках, это им не давали пить три дня, это они погибли. Фигура речи, так сказать. Фигуры многих речей…
А еще выступали всюду и везде политики и аналитики – они расследовали, обвиняли, разъясняли, каковы будут отголоски событий. Пугали. Кого? Тех, кто в это время хоронил своих деток? Все - экспертные оценки, митинги и марафоны - воспринималось как спекуляция. Их можно было перенести на потом, хотя бы оплакав мертвых, хотя бы рассказав о том, как стоически вели себя дети, как героически спасали их не только те, чей долг состоит в защите мирных граждан, но и сами эти граждане - учителя или врачи. О том, как 15-летний мальчик вытащил на себе двух девочек. Все искали виноватых, о невинных говорили мало.
Вспомнила о них совсем не знаменитая, и, наверное, не ходившая на митинг семья Ложкиных. Они совсем ничего не писали о кошмаре Беслана, о своих сильных эмоциях, и они не знают, кого надо немедленно отправить в отставку. Они написали короткое письмо с тихой просьбой. Остается надеяться, что ее услышат органы опеки и, хотя бы в порядке исключения, не станут водить хороших людей по бесконечному бюрократическому бумажному кольцу.
Марина Тимашева: Людей захлестнула митинговая, ораторская стихия. Понастроили трибун. Одну – прямо возле нового кладбища в Беслане. С нее произносили речи, но к свежевырытым могилам не подошли. Так делали политики.
Другую возвели на Васильевском спуске, привлекли к участию интеллигенцию – актеров, сочинителей, врачей. Хорошо поставленными голосами звали мирных людей на борьбу с врагом. Те, что принципиально не пошли на митинг, показывали свою всестороннюю образованность: они читали классиков и хорошо знают историю кавказских войн.
Третью трибуну соорудили во Владикавказе. Требовали убрать президента Северной Осетии, правительство, а заодно ингушей, евреев и армян.
На телевидении не было трибуны - там построили студию. Рок-музыканты начали петь, не дожидаясь окончания траура: Илья Лагутенко - вечные песни про девочек (других у него нет), Борис Гребенщиков - что-то претенциозно-философическое, Гарик Сукачев - о светлом и чудном мире. Они собирали пожертвования. Дело благородное, заодно неплохая реклама себе любимым, одному из банков, пивной компании и многим еще.
Надолго запомнится выступление одной участницы – она повела своих детей в московскую школу, но отчего-то говорила, что это ее дети были в заложниках, это им не давали пить три дня, это они погибли. Фигура речи, так сказать. Фигуры многих речей…
А еще выступали всюду и везде политики и аналитики – они расследовали, обвиняли, разъясняли, каковы будут отголоски событий. Пугали. Кого? Тех, кто в это время хоронил своих деток? Все - экспертные оценки, митинги и марафоны - воспринималось как спекуляция. Их можно было перенести на потом, хотя бы оплакав мертвых, хотя бы рассказав о том, как стоически вели себя дети, как героически спасали их не только те, чей долг состоит в защите мирных граждан, но и сами эти граждане - учителя или врачи. О том, как 15-летний мальчик вытащил на себе двух девочек. Все искали виноватых, о невинных говорили мало.
Вспомнила о них совсем не знаменитая, и, наверное, не ходившая на митинг семья Ложкиных. Они совсем ничего не писали о кошмаре Беслана, о своих сильных эмоциях, и они не знают, кого надо немедленно отправить в отставку. Они написали короткое письмо с тихой просьбой. Остается надеяться, что ее услышат органы опеки и, хотя бы в порядке исключения, не станут водить хороших людей по бесконечному бюрократическому бумажному кольцу.