Программу ведет Андрей Шароградский. В программе принимает участие корреспондент Радио Свобода Юрий Векслер.
Кирилл Кобрин: 15 лет назад Берлин разделяла стена. Сегодня о ней напоминает выложенная камнями в городском асфальте линия - своего рода шрам истории. Фрагментов самой стены протяженностью некогда в 40 километров сохранилось не много. Кадры ликующих, танцующих и плачущих от переполнявших их чувств жителей Восточного Берлина, оказавшихся поздним вечером 9 ноября 1989 года на своих автомобилях "Трабантах" и пешком в Берлине Западном, облетели мир 15 лет назад и стали достоянием истории. О тех памятных (и не только для всех немцев) днях, о падении берлинской стены - материал нашего берлинского корреспондента.
Юрий Векслер: Этому событию предшествовал целый ряд других. Последним в цепи было оглашение на международной пресс-конференции в Берлине одним из руководителей ГДР, членом политбюро СЕПГ Гюнтером Шабовским постановления правительства, разрешающего свободный выезд всех граждан ГДР за пределы республики.
Это произошло 9 ноября 1989 года, в 18 часов 57 минут. В самой истории есть две импровизации Шабовского, одного из трех заговорщиков, сместивших Эриха Хонеккера. Он зачитал еще не принятое постановление, а проект, а на вопрос, когда постановление вступает в силу, ответил: "Незамедлительно". Последствий своей импровизации Шабовский, я думаю, до конца не представлял.
Я беседую ныне с 75-летним Гюнтером Шабовским, осужденным впоследствии судом объединенной Германии на три года тюрьмы, отсидевшим почти год в тюрьме и помилованным бургомистром Берлина Эберхардом Дибкеном. Как видятся сегодня Гюнтеру Шабовскому, одному из тех, кто пытался спасти ГДР и спасти себя вместе с ней, события 15-летней давности и то, что за ними последовало.
Гюнтер Шабовский: Люди устраивали демонстрации на улицах, и все эти старики из Политбюро не были готовы к такому развитию событий. Что делать? И тогда три человека немножко моложе, которые еще не получили абсолютный сталинистский штамп, можно сказать, попробовали изменить ситуацию. Мы решили: надо открыть границу, потому что в последний год для ГДР было характерно, что люди хотели убежать. Масло, хлеб, пальто - это не важные вопросы. Самый важный акцент - свобода: можно уехать, куда мне хочется, и особенно в Западную Германию, потому что там были родственники, знакомые. И мы думали так: если мы открываем границу - это не значит, что целая ГДР убежит. Мы считали, что, может быть, 100 тысяч людей сразу через открытую стену уйдут на Запад; но когда они туда приедут, у них не будет работы, не будет квартиры (потому что ФРГ не сможет так быстро такому количеству людей дать работу и так далее), и если у них будет возможность обратно приехать, то через два-три месяца они вернутся, и это не будет больше проблемой. И действительно, эта проблема не развивалась, что будет пустая ГДР.
Мы поняли, что Москва имеет позиции, которые, наверное, в будущем не гарантируют экзистенции ГДР. Когда в Венгрии открыли границу, министра иностранных дел мы посылали в Москву, чтобы протестовать и требовать, что надо говорить с венграми. И нам ответили: "Мы ничего не можем сделать". И мы втроем думали, что единственная, кто нам может помочь, это ФРГ. Это парадокс: классовый враг - и вдруг поможет. В их Конституции был первый пункт, очень важный, - это работа на единство. И если мы делаем такой знак, то для них это значит: это люди, с которыми мы можем говорить, может быть, не сегодня, не завтра, а послезавтра. И мы считали, что они будут поддерживать нас и деньгами. Эта маленькая оппозиция - мы - будет партнером для них.
Мы были уверены, что объединение не было возможно для западных, потому что там была такая конкуренция, в этом союзе западном. Вы знаете, что французы были против, англичане были тоже против этого, потому что они боялись, что один такой колосс немецкий в новой Европе (это уже параллельно начиналось в это время) будет доминировать над всеми другими. Они думали, что Коль будет осторожен в вопросах объединения, но все-таки он будет что-то делать для того, что ФРГ и ГДР ближе будут.
Если я смотрю обратно, я могу сказать, что это была иллюзия, все это не было реально. Реально было давление населения.
Юрий Векслер: Вот этот момент, когда вы зачитали документ на пресс-конференции, это был все-таки случай...
Гюнтер Шабовский: Речь идет о так называемой ошибке. Это была, конечно, не ошибка, а это был план открыть границу. Какая ошибка? Кренц и я во время заседания ЦК решили, что я эту бумагу прочитаю. Он мне это показал около пяти часов и сказал: "Ты будешь на пресс-конференции - возьми это, потому что это нам поможет очень". Я это взял с собой, и технически сделал так, что не сначала это говорил, а в конце. Я это сказал в 19 часов, через час это было известно в мире, но в трех километрах от нас, на границе, солдаты ничего не знали об этом. Но в Берлине - не в ГДР, что тоже важно, - концентрация населения больше, и это распространялось быстро, как огонь, и люди ехали туда.
Это была очень опасная ситуация, потому что если бы на границе какой-нибудь офицер начал стрелять, то была бы возможна катастрофа. Люди кричали: "Эй, открывайте! Шабовский сказал! Вы не слышали?"
Юрий Векслер: После открытия границы ГДР дальнейшее развитие было стремительным. Последовавшие затем соглашения Гельмута Коля и Михаила Горбачева в большей степени констатировали уже происшедшие события. И менее чем через год, 3 октября 1990 года, Германия праздновала восстановление своего территориального и государственного единства. Несколько дней назад в Берлине - с неожиданным появлением в центре города по инициативе "Музея Стены" 1065 крестов в память о жертвах Стены - остро встал вопрос о том, в какой форме должна сохраняться память об этом противоестественном архитектурном сооружении. Бывший после объединения Германии в течение многих лет бургомистром города, Эберхард Дибкен сказал в эти дни, что, наверное, правильнее было бы сохранить большие сегменты стены - и они были бы лучшим памятником времени. Но тогда, 15 лет назад, всем хотелось поскорее стену разрушить, и это можно понять.
Кирилл Кобрин: 15 лет назад Берлин разделяла стена. Сегодня о ней напоминает выложенная камнями в городском асфальте линия - своего рода шрам истории. Фрагментов самой стены протяженностью некогда в 40 километров сохранилось не много. Кадры ликующих, танцующих и плачущих от переполнявших их чувств жителей Восточного Берлина, оказавшихся поздним вечером 9 ноября 1989 года на своих автомобилях "Трабантах" и пешком в Берлине Западном, облетели мир 15 лет назад и стали достоянием истории. О тех памятных (и не только для всех немцев) днях, о падении берлинской стены - материал нашего берлинского корреспондента.
Юрий Векслер: Этому событию предшествовал целый ряд других. Последним в цепи было оглашение на международной пресс-конференции в Берлине одним из руководителей ГДР, членом политбюро СЕПГ Гюнтером Шабовским постановления правительства, разрешающего свободный выезд всех граждан ГДР за пределы республики.
Это произошло 9 ноября 1989 года, в 18 часов 57 минут. В самой истории есть две импровизации Шабовского, одного из трех заговорщиков, сместивших Эриха Хонеккера. Он зачитал еще не принятое постановление, а проект, а на вопрос, когда постановление вступает в силу, ответил: "Незамедлительно". Последствий своей импровизации Шабовский, я думаю, до конца не представлял.
Я беседую ныне с 75-летним Гюнтером Шабовским, осужденным впоследствии судом объединенной Германии на три года тюрьмы, отсидевшим почти год в тюрьме и помилованным бургомистром Берлина Эберхардом Дибкеном. Как видятся сегодня Гюнтеру Шабовскому, одному из тех, кто пытался спасти ГДР и спасти себя вместе с ней, события 15-летней давности и то, что за ними последовало.
Гюнтер Шабовский: Люди устраивали демонстрации на улицах, и все эти старики из Политбюро не были готовы к такому развитию событий. Что делать? И тогда три человека немножко моложе, которые еще не получили абсолютный сталинистский штамп, можно сказать, попробовали изменить ситуацию. Мы решили: надо открыть границу, потому что в последний год для ГДР было характерно, что люди хотели убежать. Масло, хлеб, пальто - это не важные вопросы. Самый важный акцент - свобода: можно уехать, куда мне хочется, и особенно в Западную Германию, потому что там были родственники, знакомые. И мы думали так: если мы открываем границу - это не значит, что целая ГДР убежит. Мы считали, что, может быть, 100 тысяч людей сразу через открытую стену уйдут на Запад; но когда они туда приедут, у них не будет работы, не будет квартиры (потому что ФРГ не сможет так быстро такому количеству людей дать работу и так далее), и если у них будет возможность обратно приехать, то через два-три месяца они вернутся, и это не будет больше проблемой. И действительно, эта проблема не развивалась, что будет пустая ГДР.
Мы поняли, что Москва имеет позиции, которые, наверное, в будущем не гарантируют экзистенции ГДР. Когда в Венгрии открыли границу, министра иностранных дел мы посылали в Москву, чтобы протестовать и требовать, что надо говорить с венграми. И нам ответили: "Мы ничего не можем сделать". И мы втроем думали, что единственная, кто нам может помочь, это ФРГ. Это парадокс: классовый враг - и вдруг поможет. В их Конституции был первый пункт, очень важный, - это работа на единство. И если мы делаем такой знак, то для них это значит: это люди, с которыми мы можем говорить, может быть, не сегодня, не завтра, а послезавтра. И мы считали, что они будут поддерживать нас и деньгами. Эта маленькая оппозиция - мы - будет партнером для них.
Мы были уверены, что объединение не было возможно для западных, потому что там была такая конкуренция, в этом союзе западном. Вы знаете, что французы были против, англичане были тоже против этого, потому что они боялись, что один такой колосс немецкий в новой Европе (это уже параллельно начиналось в это время) будет доминировать над всеми другими. Они думали, что Коль будет осторожен в вопросах объединения, но все-таки он будет что-то делать для того, что ФРГ и ГДР ближе будут.
Если я смотрю обратно, я могу сказать, что это была иллюзия, все это не было реально. Реально было давление населения.
Юрий Векслер: Вот этот момент, когда вы зачитали документ на пресс-конференции, это был все-таки случай...
Гюнтер Шабовский: Речь идет о так называемой ошибке. Это была, конечно, не ошибка, а это был план открыть границу. Какая ошибка? Кренц и я во время заседания ЦК решили, что я эту бумагу прочитаю. Он мне это показал около пяти часов и сказал: "Ты будешь на пресс-конференции - возьми это, потому что это нам поможет очень". Я это взял с собой, и технически сделал так, что не сначала это говорил, а в конце. Я это сказал в 19 часов, через час это было известно в мире, но в трех километрах от нас, на границе, солдаты ничего не знали об этом. Но в Берлине - не в ГДР, что тоже важно, - концентрация населения больше, и это распространялось быстро, как огонь, и люди ехали туда.
Это была очень опасная ситуация, потому что если бы на границе какой-нибудь офицер начал стрелять, то была бы возможна катастрофа. Люди кричали: "Эй, открывайте! Шабовский сказал! Вы не слышали?"
Юрий Векслер: После открытия границы ГДР дальнейшее развитие было стремительным. Последовавшие затем соглашения Гельмута Коля и Михаила Горбачева в большей степени констатировали уже происшедшие события. И менее чем через год, 3 октября 1990 года, Германия праздновала восстановление своего территориального и государственного единства. Несколько дней назад в Берлине - с неожиданным появлением в центре города по инициативе "Музея Стены" 1065 крестов в память о жертвах Стены - остро встал вопрос о том, в какой форме должна сохраняться память об этом противоестественном архитектурном сооружении. Бывший после объединения Германии в течение многих лет бургомистром города, Эберхард Дибкен сказал в эти дни, что, наверное, правильнее было бы сохранить большие сегменты стены - и они были бы лучшим памятником времени. Но тогда, 15 лет назад, всем хотелось поскорее стену разрушить, и это можно понять.