Наверное, ни один серьезный музыкант не вкусил подобной славы - ни при жизни, ни посмертно. Он был популярен почти как Элвис, он был предметом настоящего международного культа. О нем писали стихи, ставили художественные фильмы, на материале его биографии сочиняли романы. Его имя дали парку в его родном городе, Торонто. Одна из его посмертных записей разошлась тиражом в 2 миллиона экземпляров - неслыханная цифра для этого жанра. А когда в 1977 космический зонд Voyager унес в межзвездное пространство образцы человеческой культуры, среди них была и его пластинка.
Речь, конечно же, идет о Глене Гулде, канадском пианисте, скоропостижно скончавшемся в 1982 году. В рецензии на недавно опубликованную биографию Гулда пера его соотечественника Кевина Базаны Майкл Киммелман отмечает, что культ звезд классической музыки - не новость, хотя и достаточная редкость. Можно вспомнить дирижера Артуро Тосканини, оперную диву Марию Каллас или пианиста Владимира Горовица. Но слава Гулда была иной, она распространилась далеко за пределы традиционного круга поклонников серьезной музыки. Он был представителем нового поколения, целой плеяды замечательных пианистов - Святослав Рихтер был из того же поколения, - но его звезда вспыхнула ярче всех. Он вошел в интеллектуальную обойму своего времени, вместе с французскими экзистенциалистами, семиотикой и пророком телевидения Маршаллом Маклуэном - другим знаменитым канадцем. И не только в Лондоне, Нью-Йорке или Париже - он побывал в Москве задолго до Вэна Клайберна, куда более скромного таланта, и его пластинку опубликовала советская фирма "Мелодия" - я помню ее до сих пор.
Его стиль игры мгновенно узнаваем - для этого не надо быть музыкантом или даже большим знатоком. Вот как его характеризует Кевин Базана на страницах журнала New York Review of Books.
Надо сказать, что этот неповторимый стиль вызывал не только восторги - были и, наверное, всегда будут люди, у которых манера игры Гулда порождает почти физическую реакцию отторжения. С другой стороны, знаменитый немецкий дирижер Герберт фон Караян, впервые репетируя с ним клавирный концерт Баха, был настолько потрясен его игрой, что бросил дирижерскую палочку и дослушал до конца из партера.
Такое полярное восприятие провоцировал не только звук, извлекаемый Гулдом из фортепиано, но и его сценические ужимки. Как правило, он сидел почти на полу, уткнувшись лицом в клавиши. Он сидел, скрестив ноги, и часто демонстративно игнорировал педали, считая их романтической глупостью, особенно при исполнении Баха. Он выходил на сцену в мятом пиджаке и долго отмачивал руки в горячей воде. Во время игры он иногда мычал в тон инструменту, и это мычание различимо на некоторых из сохранившихся записей. Ходили слухи, что он страдал синдромом Аспергера - мягкой формой аутизма.
Это был прямой вызов публике - она его раздражала, доводила до бешенства, он называл ее "силой зла", и, в конце концов, сорвав концерт в Лос-Анджелесе, навсегда покинул сцену. До конца жизни он играл только на звукозапись и вел музыкальные программы на канадском радио.
Значительная часть музыкальных триумфов Гулда связана с исполнением произведений Баха, и здесь его эксцентризм проявился в полной мере. Он полагал, что именно в Бахе воплотилась духовная сущность музыки, и терпеть не мог романтической пышности и мелодизма итальянской оперы. Именно за это от него влетало Моцарту, которого он считал чересчур слащавым и иногда исполнял просто издевательски. Но это, впрочем, не мешало ему страстно любить Рихарда Штраусса, последнего из романтиков, и блестяще играть его фортепианные вещи.
Последние годы великий музыкант провел в гостиничных номерах, которых почти никогда не покидал. Обед ему подавали в номер, нередко среди ночи. Он принимал там друзей, по крайней мере тех, которые соглашались идти на такие жертвы его чудачествам. Гулд был ипохондрик, он вечно кутался и прятался от сквозняков. После его смерти у него было найдено около тысячи разных лекарств, приобретенных по рецептам множества врачей.
Для своих выступлений на канадском радио он изобрел, как ему казалось, новую форму искусства, контрапункт устной речи, и таково было всеобщее преклонение перед ним, что подобные акустические этюды шли в эфир без возражений. Его нелюбовь к чересчур богатому, романтическому звуку рояля увенчалась тем, что специально для него было сконструировано фортепиано со звуком, максимально приближенным к клавесину.
Владимир Горовиц после двенадцатилетнего отсутствия с триумфом возвратился на концертную сцену, к великому восторгу своих поклонников. Гулд, который отзывался о Горовице полупрезрительно, тем не менее тоже вынашивал подобные планы, но его ненависть к публике была такова, что он планировал дать такой концерт в совершенно пустом зале "Карнеги-холла".
Не все болезни оказались воображаемыми - он скончался от внезапного инсульта. Он долго собирался вернуться, но мы его так и не дождались.
Говорить о музыке без шанса ее услышать - пустословие. Поэтому в заключение я хочу передать эфир Глену Гулду. Иоганн Себастьян Бах, трехголосная инвенция BWV 791 ( ), концертная запись 1957 года, Москва.
Речь, конечно же, идет о Глене Гулде, канадском пианисте, скоропостижно скончавшемся в 1982 году. В рецензии на недавно опубликованную биографию Гулда пера его соотечественника Кевина Базаны Майкл Киммелман отмечает, что культ звезд классической музыки - не новость, хотя и достаточная редкость. Можно вспомнить дирижера Артуро Тосканини, оперную диву Марию Каллас или пианиста Владимира Горовица. Но слава Гулда была иной, она распространилась далеко за пределы традиционного круга поклонников серьезной музыки. Он был представителем нового поколения, целой плеяды замечательных пианистов - Святослав Рихтер был из того же поколения, - но его звезда вспыхнула ярче всех. Он вошел в интеллектуальную обойму своего времени, вместе с французскими экзистенциалистами, семиотикой и пророком телевидения Маршаллом Маклуэном - другим знаменитым канадцем. И не только в Лондоне, Нью-Йорке или Париже - он побывал в Москве задолго до Вэна Клайберна, куда более скромного таланта, и его пластинку опубликовала советская фирма "Мелодия" - я помню ее до сих пор.
Его стиль игры мгновенно узнаваем - для этого не надо быть музыкантом или даже большим знатоком. Вот как его характеризует Кевин Базана на страницах журнала New York Review of Books.
"Характерные черты стиля Гулда - утрирование темпа и сухость удара вместе с неослабевающим напряжением, нарочитая демонстрация, что он продумал свой собственный новый подход, порой бесцеремонное пренебрежение к композиторским пометкам и презрение ко всему, что казалось ему слишком романтическим или напыщенным, - все это, похоже, свидетельствует о расчетливой, хотя и не обязательно неискренней, театральности со стороны Гулда и производило эффект психологического спектакля. Острая, жесткая, полная странных подчеркиваний, его игра могла быть также поразительно изящной, перехватывающей дыхание, болезненно прекрасной. Его точность, сосредоточенность и техника были замечательны, почти духовно чудесны".
Надо сказать, что этот неповторимый стиль вызывал не только восторги - были и, наверное, всегда будут люди, у которых манера игры Гулда порождает почти физическую реакцию отторжения. С другой стороны, знаменитый немецкий дирижер Герберт фон Караян, впервые репетируя с ним клавирный концерт Баха, был настолько потрясен его игрой, что бросил дирижерскую палочку и дослушал до конца из партера.
Такое полярное восприятие провоцировал не только звук, извлекаемый Гулдом из фортепиано, но и его сценические ужимки. Как правило, он сидел почти на полу, уткнувшись лицом в клавиши. Он сидел, скрестив ноги, и часто демонстративно игнорировал педали, считая их романтической глупостью, особенно при исполнении Баха. Он выходил на сцену в мятом пиджаке и долго отмачивал руки в горячей воде. Во время игры он иногда мычал в тон инструменту, и это мычание различимо на некоторых из сохранившихся записей. Ходили слухи, что он страдал синдромом Аспергера - мягкой формой аутизма.
Это был прямой вызов публике - она его раздражала, доводила до бешенства, он называл ее "силой зла", и, в конце концов, сорвав концерт в Лос-Анджелесе, навсегда покинул сцену. До конца жизни он играл только на звукозапись и вел музыкальные программы на канадском радио.
Значительная часть музыкальных триумфов Гулда связана с исполнением произведений Баха, и здесь его эксцентризм проявился в полной мере. Он полагал, что именно в Бахе воплотилась духовная сущность музыки, и терпеть не мог романтической пышности и мелодизма итальянской оперы. Именно за это от него влетало Моцарту, которого он считал чересчур слащавым и иногда исполнял просто издевательски. Но это, впрочем, не мешало ему страстно любить Рихарда Штраусса, последнего из романтиков, и блестяще играть его фортепианные вещи.
Последние годы великий музыкант провел в гостиничных номерах, которых почти никогда не покидал. Обед ему подавали в номер, нередко среди ночи. Он принимал там друзей, по крайней мере тех, которые соглашались идти на такие жертвы его чудачествам. Гулд был ипохондрик, он вечно кутался и прятался от сквозняков. После его смерти у него было найдено около тысячи разных лекарств, приобретенных по рецептам множества врачей.
Для своих выступлений на канадском радио он изобрел, как ему казалось, новую форму искусства, контрапункт устной речи, и таково было всеобщее преклонение перед ним, что подобные акустические этюды шли в эфир без возражений. Его нелюбовь к чересчур богатому, романтическому звуку рояля увенчалась тем, что специально для него было сконструировано фортепиано со звуком, максимально приближенным к клавесину.
Владимир Горовиц после двенадцатилетнего отсутствия с триумфом возвратился на концертную сцену, к великому восторгу своих поклонников. Гулд, который отзывался о Горовице полупрезрительно, тем не менее тоже вынашивал подобные планы, но его ненависть к публике была такова, что он планировал дать такой концерт в совершенно пустом зале "Карнеги-холла".
Не все болезни оказались воображаемыми - он скончался от внезапного инсульта. Он долго собирался вернуться, но мы его так и не дождались.
Говорить о музыке без шанса ее услышать - пустословие. Поэтому в заключение я хочу передать эфир Глену Гулду. Иоганн Себастьян Бах, трехголосная инвенция BWV 791 ( ), концертная запись 1957 года, Москва.