"У каждого человека есть две страны - своя собственная и Франция". Так писал когда-то один из отцов-основателей и первых президентов Соединенных Штатов Томас Джефферсон. С тех пор многое изменилось.
Сегодня в европейских газетах, когда они пишут о Соединенных Штатах, то и дело мелькает слово "ковбой", зачастую по нескольку раз в одной короткой статье и, как правило, в сочетании с именем нынешнего американского президента. К Соединенным Штатам, как и к любой другой стране, можно относиться по-разному, но это никак не оправдывает тысячекратного повторения глупой шутки, которая и в первый-то раз была совершенно не смешна. К тому же, мне всегда казалось, что ковбой - персонаж положительный, и хотя ему свойственно стрелять от бедра и не слишком задумываясь, в проигрыше от этого оказываются только негодяи.
Но смысл этого ярлыка, конечно же, отрицательный, и отражает он нарастающее в политических и общественных кругах некоторых европейских стран раздражение образом действий сверхдержавы. Само по себе это не новость, мне уже случалось обращаться к теме межконтинентальных разногласий.
Естественно, однако, что действие всегда вызывает противодействие, и что по ту сторону Атлантического океана отношение к Европе тоже меняется, как в политических и публицистических кругах, так и в массе населения. И хотя объективное мнение в таком вопросе найти очень трудно, мне кажется, что неплохой обзор нынешней ситуации представлен в недавней статье Тимоти Гартона Эша "Антиевропейство в Америке", опубликованной в журнале New York Review Of Books. Журнал американский, но сам Гартон Эш - европеец, известный публицист, специалист по новейшей истории Европы. Хотя Гартон Эш явно не разделяет многих взглядов нынешней американской администрации, статья написана вполне сдержанно, без клокочущей неприязни, слишком часто окрашивающей сегодня выступления европейских обозревателей.
В первую очередь автор отмечает множество пренебрежительных кличек, которыми сегодня наделяются европейцы в популярной американской прессе. Есть даже достаточно остроумные, но практически все непереводимы на другие языки, потому что исчезает даже тень юмора. Самую расхожую из этих кличек, Euroweenies, можно попытаться передать как "еврососиски" - подразумевается гибкость этого продукта, по аналогии с предполагаемой гибкостью европейских позвоночников.
"Легко дать краткое описание нынешнего стереотипа европейца. Европейцы - трусы. Они - слабаки, нытики, лицемеры, разрозненны, двуличны, иногда антисемиты, зачастую антиамериканские потатчики. Иными словами - "еврососиски". Их ценности и их позвоночники растворились в тепленьком месиве многосторонности, транснациональности, секуляризма и постмодернистской чуши. Они тратят свои евро на вино, отпуска и на раздувшееся государство всеобщего благоденствия, а не на оборону. А затем они глумятся со зрительских трибун, пока Соединенные Штаты занимаются трудной и грязной работой - делают мир безопасным для европейцев. Американцы же, напротив, сильные, принципиальные защитники свободы, гордо несущие патриотическую службу последнего истинно суверенного государства-нации в мире".
В первую очередь достается, естественно, французам, которые сами никогда не упускают случая сунуть палку в колеса американской политики. В связи с этим запестрело на страницах газет и все чаще слышится с телеэкранов выражение одного из персонажей анимационного телесериала "Симпсоны", которое в переводе звучит совершенно тупо: "уплетающие сыр мартышки капитуляции". В английском оригинале - гораздо смешнее и идиоматичнее, хотя глубоким остроумием все равно не блещет. Вот какую репутацию приобрела себе два столетия спустя универсальная родина Джефферсона.
Вообще глумление над Францией и французами превратилось в Америке в нечто вроде особого вида спорта. Обозреватель консервативного журнала National Review Джона Голдберг уже давно уснащает свою колонку язвительными эпитетами в адрес родины камамбера и бордо, с неизменным успехом у публики. Ничего возвышенного в этом, конечно, нет, но о предосудительности говорить тоже трудно - в конце концов, за пределами арабского мира именно французская пресса дает американцам спуску меньше всего. Канул в прошлое момент солидарности, когда, после террористических актов в Нью-Йорке и Вашингтоне, французская Le Monde вышла под шапкой: "Мы все - американцы".
Как отмечает Тимоти Гартон Эш, хорошего вкуса и такта часто не достает как европейским, так и американским участникам этого странного противостояния. Что же касается реальных разногласий, особенно в таких фундаментальных вопросах, как война и мир, то они всегда имеют право на существование, и журналисты свободны в выражении своего мнения, в том числе и в поддержке политики собственного правительства или в оппозиции к ней. Хуже, когда такие разногласия застывают в стойкую взаимную неприязнь, в дежурную досаду. Как раз такой досады, как кажется автору статьи, с американской стороны изливается меньше.
"Антиевропеизм не симметричен антиамериканизму. Эмоциональные лейтмотивы антиамериканизма - это негодование с примесью зависти, тогда как в антиевропеизме это раздражение с примесью презрения. Антиамериканизм для целых стран стал просто навязчивой идеей - как, например, для Франции, на взгляд Жана-Франсуа Ревеля. Антиевропеизм для американцев - вовсе не навязчивая идея. На самом деле в отношении американского населения к Европе преобладает, скорее всего, мягкое доброжелательное безразличие, к которому подмешана изрядная доля невежества".
К вопросу о невежестве я еще вернусь - хотя Гартон Эш здесь вполне прав относительно американского, европейцы в нем ничуть не уступают своим оппонентам. Что же касается ассиметричности антивропеизма и антиамериканизма, то интересна еще вот какая разница: если в Европе накал неприязни возрастает по мере продвижения с правого фланга политического спектра к левому, то в Америке - наоборот. В этом, конечно, нет ничего нового. В годы, предшествовавшие развалу коммунистического лагеря, левые имели больше симпатий к Советскому Союзу и, соответственно, меньше к США, в которых зачастую усматривали главного поджигателя холодной войны. Но если раньше правительства европейских стран большей частью противостояли своим собственным левым, сегодня они становятся все ближе к их точке зрения - особенно это заметно в случае Франции или Германии. В Великобритании, правительство которой по-прежнему стойко поддерживает США, такого сближения нет, скорее напротив. Американские наблюдатели склонны поэтому выделять Великобританию из всей Европы как неколебимого союзника, хотя тамошние левые газеты, такие как Guardian или Independent, в антиамериканской риторике легко дадут форы французским.
Если посмотреть на сложившуюся ситуацию с исторической точки зрения, из дальней перспективы того же Джефферсона, она не может не показаться странной. Франция была первым и самым верным союзником восставших американских колоний, хотя заняла такую позицию из соображений национальной выгоды. Без ее материальной и дипломатической помощи американская революция вполне могла потерпеть поражение. Сегодня у Америки нет менее надежного союзника - Елисейский дворец почти автоматически выступает против большинства крупных внешнеполитических инициатив Соединенных Штатов.
В то же время англичане, которые были в XVIII веке противником и воплощением зла, сегодня стали основной опорой Вашингтона в Европе - они были одним из главных союзников в прошлой войне с Ираком, в антитеррористических операциях в Афганистане, а сейчас практически треть личного состава британских вооруженных сил переброшена в район Персидского залива для участия в новой войне, если ее не удастся предотвратить, бок о бок с американцами. Отношения США с Великобританией обе стороны называют "особыми", выделяя их из общего контекста атлантического союза, и этот их статус не меняется даже с радикальной сменой администрации: Тони Блэр был личным другом Билла Клинтона, и его же первым тепло приветствовал Джордж Буш-младший в начале своего выступления, посвященного теракту 11 сентября. Скажи мне, кто твой заклятый враг, и я скажу, кто будет твоим лучшим другом - лет через двести.
Не подлежит сомнению, что нота неприязни к Европе присутствовала в американском общественном сознании всегда, хотя она не имела ничего общего с нынешним конфликтом. В большинстве своем первые американцы были европейскими беженцами, без сожаления покинувшими вековую нищету, классовую иерархию и религиозный гнет стран, в которых они родились. Но наряду с этой народной подозрительностью, по мере развития образования и духовной жизни, возникла некая европейская ностальгия, чувство культурного дефицита, заставлявшее американцев паломничать в Старый Свет и даже надолго там поселяться. В первой половине XIX века молодые американцы привычно отправлялись продолжить свое образование в немецкие университеты, в ту пору самые престижные в западном мире. Генри Джеймс, один из лучших американских писателей, жаловался на культурную духоту на родине и навсегда уехал в Европу, вначале в Италию, а затем в Великобританию, приняв на склоне лет ее подданство. Герои его романов - почти всегда американцы, но место действия - очень часто Европа. А потом пошло настоящее паломничество - достаточно напомнить Париж довоенного времени, Париж Эрнеста Хемингуэя, Генри Миллера и многих других, Лондон Томаса Элиота и Эзры Паунда.
Вот как пишет об этой европейской притягательности для американцев Тимоти Гартон Эш, противопоставляя ее исконной "еврофобии" американских масс.
"В США, на мой взгляд, существует другая, более глубинная тенденция: На протяжении большей части XIX и XX столетий к американскому подозрению в отношении всего европейского было подмешано восхищение и притягательность. Это был, говоря попросту, американский комплекс культурной неполноценности. Постепенно он сошел на нет: Новый Рим больше не робеет перед старыми греками. "Когда я впервые побывал в Европе, в 1940-х и 1950-х годах, Европа нас превосходила", писал мне недавно один отставной американский дипломат с долгим европейским опытом. "Это превосходство не было личным - я никогда не чувствовал себя униженным глядящими свысока людьми, - оно было цивилизационным". Теперь это осталось в прошлом. Америка, пишет он, больше не мнет в руке шапку".
Все изменилось и, на мой взгляд, даже более радикально, чем в описании Гартона Эша. Сегодня, когда говорят об "утечке мозгов", в первую очередь имеют в виду либо посткоммунистические страны с их рухнувшими интеллектуальными структурами, либо страны вчерашнего "третьего мира", где у образованного человека мало возможностей для обеспеченной творческой и научной деятельности. Мало кто сознает, что утечка мозгов имеет еще одно русло, хотя и не самое мощное, - оно ведет из Европы в Америку. Именно в Америке сегодня самые лучшие университеты, именно там - самые крупные издательства, лучший в мире оперный театр, роскошные музеи и блестящие симфонические оркестры. А если говорить о писателях, то Салман Рушди, один из ведущих британских писателей, пояснил свое решение эмигрировать в Америку европейской культурной духотой, обратив вспять путь, когда-то проложенный Генри Джеймсом.
Здесь я хочу на минуту вернуться к вопросу о невежестве большинства американцев в отношении Европы, о котором упоминает Тимоти Гартон Эш и которое, на мой взгляд, вполне симметрично. Говоря об Америке многие европейцы, в том числе и такие, кому подобало бы иметь кругозор пошире, прибегают почти исключительно к самым плоским штампам. Мировое радио BBC рекламирует цикл передач о Соединенных Штатах, перечисляя атрибуты некоего культурного алфавита для умственно отсталых: гамбургеры, те же ковбои, мафия, Голливуд и тому подобное - ни слова о литературе и философии, о музыке и живописи, о науке и технологии. Люди, поносящие других в плоских площадных терминах, не заслуживают, чтобы о них самих говорили лучше.
Впрочем, в цитате, которую я привел из статьи Гартона Эша, есть образ, который описывает положение вещей гораздо точнее, чем подозревает сам автор, и если этот образ развить, недолго и испугаться. Я, конечно же, имею в виду параллель между Америкой и Европой и Римом и Грецией. В своей расхожей форме к ней не прибегал только ленивый, и она давно навязла в зубах, но сегодняшний момент она описывает с поразительной точностью.
Вот краткий перечень исторических событий. Римская империя только что одержала полную победу над своим единственным соперником на мировой арене, Карфагеном, и приобрела статус единственной сверхдержавы античного мира. Следующим вопросом на повестке дня оказалась война с Македонией и освобождение Греции от столетней зависимости. Римлянам был свойствен тот же комплекс "американизма", который описывает Тимоти Гартон Эш - они хорошо знали о духовном превосходстве греков и тоже мяли перед ними шапку. Достаточно вспомнить о множестве культурных ценностей, которые они привезли с этой войны домой в качестве "трофеев". Как бы то ни было, римский полководец Фламинин весьма гордился своей миссией, и когда он объявил собравшимся на стадионе грекам, что Рим дарует им полную свободу, раздался взрыв ликования, от которого, по свидетельствам очевидцев, падали замертво птицы.
Но очень скоро греки забыли о своей минутной благодарности, они вновь повели свои извечные междоусобицы, в Рим полетели взаимные доносы и обвинения и начались прямые антиримские выступления. Надо сказать, что терпение у римлян было, в отличие от других качеств, совсем не железным - они устроили показательную карательную экспедицию, срыв до основания город Коринф и поголовно истребив или продав в рабство его население. Этот урок Греция запомнила навсегда, она перестала быть источником крамолы и чего бы то ни было вообще - в первую очередь культуры. Она превратилась в нечто вроде увеселительного парка "под старину", этакого Диснейленда на античный манер.
Здесь я, конечно, выхожу за рамки, очерченные статьей Гартона Эша, и я тем более не хочу выжимать из исторической параллели все ее соки - жанр пророчества в истории не работает, и представить себе, чтобы американцы срыли Париж и продали парижан в рабство, в состоянии только пациент психиатрической лечебницы. Но сходства слишком много, чтобы закрывать на него глаза. Американцы дважды в течение минувшего столетия извлекали европейцев из кровавой пучины развязанных ими войн и помогли им выстоять в третьей, холодной. Сегодня, когда горизонт расчистился, европейцы освободились от химеры, именуемой благодарностью, и многие стараются держаться подальше от колосса, у которого больше не осталось равных соперников. Подобно грекам, они забывают, что у завоеванной свободы должен быть гарант, и если ты сам не намерен выступать в этой роли, она выпадает кому-то другому.
Сегодня любимое выражение европейцев - "многосторонность", которую они толкуют так, что любая держава, независимо от ее мощи, должна действовать лишь в рамках международных организаций, таких как ООН. Как заметил другой европеец, давно переселившийся в Америку, журналист Кристофер Хитченс, многосторонность предполагает согласие сторон, и если Франция автоматически выступает против любых инициатив Америки, разговоры о многосторонности становятся чистым лицемерием.
Хитченс заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов. Британец, переселившийся в Соединенные Штаты, он всю жизнь считал себя левым, причем до такой степени, что откровенно объявлял себя троцкистом. Но перед лицом опасности, открывшейся всему миру 11 сентября, он пришел к выводу, что Джордж Буш - именно тот президент, в котором страна нуждается в этот трудный период, и что его курс на разоружение Ирака и смену иракского режима заслуживает поддержки. А что касается жупела "многосторонности", которым размахивают европейцы, то это, по мнению Хитченса, лишь путы для Америки, а правила собственного поведения могут быть произвольными.
"Три угнанных самолета с мирными гражданами, протаранивших городские здания, могли на минуту разбудить ковбоя даже в Адлае Стивенсоне. Но Буш выждал почти пять недель, прежде чем нанести какой бы то ни было ответный удар. И наши источники убедительно сходятся в том, что большую часть этого времени он затратил на консультации. Ковбоя наверняка подмывало бы совершить нечто драматическое и эффектное (например, взорвать по крайней мере фабрику аспирина в Судане) для того, чтобы ударить себя в грудь и продемонстрировать, что с ним шутки плохи. Но оказывается, эти изощренные парижане куда более склонны к таким "односторонним" жестам: подложить бомбу на борт [судна организации "Гринпис"] Rainbow Warrior, вторгнуться в Руанду на стороне убийц, отправить, не спросив разрешения, французские войска в Кот-д-Ивуар, построить реактор для Саддама Хуссейна и тому подобное".
Некоторые из фактов, приведенных в этом лаконичном абзаце, нуждаются в объяснении. В начале 80-х годов французские тайные агенты действительно подложили бомбу во флагманское судно "Гринпис", протестовавшее против французских ядерных испытаний на тихоокеанских атоллах, и при взрыве погиб один из членов экипажа. Затем Франция шантажом вынудила Новую Зеландию вернуть ей этих агентов. В Руанде французские войска оказали помощь остаткам режима хуту, осуществившего в стране невиданный геноцид - по той веской причине, что они, в отличие от тутси, были франкоязычными. А совсем недавно Франция прибегла к военной силе для разрешения кризиса в Кот-д-Ивуаре. Ни в одном из этих случаев она не озаботилась получением разрешения от каких-либо международных органов.
Что же касается ООН, на которую Европа уповает как на инстанцию высшего суда, то не так давно европейские члены ее Комиссии по правам человека проголосовали против членства в ней Соединенных Штатов - страны, которая эту комиссию учредила. А чтобы не показалось мало, в председатели комиссии теперь избрана Ливия, популярная своей правозащитной деятельностью среди пассажиров международных авиарейсов. Вся эта поучительная история будет неполной, если не упомянуть что главой комиссии ООН по разоружению только что избран Ирак.
Обе мировые войны и одна холодная остались в прошлом - во всех трех Европа просила защиты и помощи непосредственно у США, не адресуясь к каким-либо органам высшей справедливости. Но в отсутствие войны соблюдение порядка берет на себя полиция - обеспечение поставок нефти, охрану морских путей, предотвращение геноцида на Балканах и даже комический спор из-за голой скалы в Средиземном море. Мало кто, в любой стране мира, относится к полиции с прямой любовью. Но не дай Бог нам однажды утром выйти на улицы, откуда исчезли патрульные машины и которые охраняются исключительно международными санкциями.
Сегодня в европейских газетах, когда они пишут о Соединенных Штатах, то и дело мелькает слово "ковбой", зачастую по нескольку раз в одной короткой статье и, как правило, в сочетании с именем нынешнего американского президента. К Соединенным Штатам, как и к любой другой стране, можно относиться по-разному, но это никак не оправдывает тысячекратного повторения глупой шутки, которая и в первый-то раз была совершенно не смешна. К тому же, мне всегда казалось, что ковбой - персонаж положительный, и хотя ему свойственно стрелять от бедра и не слишком задумываясь, в проигрыше от этого оказываются только негодяи.
Но смысл этого ярлыка, конечно же, отрицательный, и отражает он нарастающее в политических и общественных кругах некоторых европейских стран раздражение образом действий сверхдержавы. Само по себе это не новость, мне уже случалось обращаться к теме межконтинентальных разногласий.
Естественно, однако, что действие всегда вызывает противодействие, и что по ту сторону Атлантического океана отношение к Европе тоже меняется, как в политических и публицистических кругах, так и в массе населения. И хотя объективное мнение в таком вопросе найти очень трудно, мне кажется, что неплохой обзор нынешней ситуации представлен в недавней статье Тимоти Гартона Эша "Антиевропейство в Америке", опубликованной в журнале New York Review Of Books. Журнал американский, но сам Гартон Эш - европеец, известный публицист, специалист по новейшей истории Европы. Хотя Гартон Эш явно не разделяет многих взглядов нынешней американской администрации, статья написана вполне сдержанно, без клокочущей неприязни, слишком часто окрашивающей сегодня выступления европейских обозревателей.
В первую очередь автор отмечает множество пренебрежительных кличек, которыми сегодня наделяются европейцы в популярной американской прессе. Есть даже достаточно остроумные, но практически все непереводимы на другие языки, потому что исчезает даже тень юмора. Самую расхожую из этих кличек, Euroweenies, можно попытаться передать как "еврососиски" - подразумевается гибкость этого продукта, по аналогии с предполагаемой гибкостью европейских позвоночников.
"Легко дать краткое описание нынешнего стереотипа европейца. Европейцы - трусы. Они - слабаки, нытики, лицемеры, разрозненны, двуличны, иногда антисемиты, зачастую антиамериканские потатчики. Иными словами - "еврососиски". Их ценности и их позвоночники растворились в тепленьком месиве многосторонности, транснациональности, секуляризма и постмодернистской чуши. Они тратят свои евро на вино, отпуска и на раздувшееся государство всеобщего благоденствия, а не на оборону. А затем они глумятся со зрительских трибун, пока Соединенные Штаты занимаются трудной и грязной работой - делают мир безопасным для европейцев. Американцы же, напротив, сильные, принципиальные защитники свободы, гордо несущие патриотическую службу последнего истинно суверенного государства-нации в мире".
В первую очередь достается, естественно, французам, которые сами никогда не упускают случая сунуть палку в колеса американской политики. В связи с этим запестрело на страницах газет и все чаще слышится с телеэкранов выражение одного из персонажей анимационного телесериала "Симпсоны", которое в переводе звучит совершенно тупо: "уплетающие сыр мартышки капитуляции". В английском оригинале - гораздо смешнее и идиоматичнее, хотя глубоким остроумием все равно не блещет. Вот какую репутацию приобрела себе два столетия спустя универсальная родина Джефферсона.
Вообще глумление над Францией и французами превратилось в Америке в нечто вроде особого вида спорта. Обозреватель консервативного журнала National Review Джона Голдберг уже давно уснащает свою колонку язвительными эпитетами в адрес родины камамбера и бордо, с неизменным успехом у публики. Ничего возвышенного в этом, конечно, нет, но о предосудительности говорить тоже трудно - в конце концов, за пределами арабского мира именно французская пресса дает американцам спуску меньше всего. Канул в прошлое момент солидарности, когда, после террористических актов в Нью-Йорке и Вашингтоне, французская Le Monde вышла под шапкой: "Мы все - американцы".
Как отмечает Тимоти Гартон Эш, хорошего вкуса и такта часто не достает как европейским, так и американским участникам этого странного противостояния. Что же касается реальных разногласий, особенно в таких фундаментальных вопросах, как война и мир, то они всегда имеют право на существование, и журналисты свободны в выражении своего мнения, в том числе и в поддержке политики собственного правительства или в оппозиции к ней. Хуже, когда такие разногласия застывают в стойкую взаимную неприязнь, в дежурную досаду. Как раз такой досады, как кажется автору статьи, с американской стороны изливается меньше.
"Антиевропеизм не симметричен антиамериканизму. Эмоциональные лейтмотивы антиамериканизма - это негодование с примесью зависти, тогда как в антиевропеизме это раздражение с примесью презрения. Антиамериканизм для целых стран стал просто навязчивой идеей - как, например, для Франции, на взгляд Жана-Франсуа Ревеля. Антиевропеизм для американцев - вовсе не навязчивая идея. На самом деле в отношении американского населения к Европе преобладает, скорее всего, мягкое доброжелательное безразличие, к которому подмешана изрядная доля невежества".
К вопросу о невежестве я еще вернусь - хотя Гартон Эш здесь вполне прав относительно американского, европейцы в нем ничуть не уступают своим оппонентам. Что же касается ассиметричности антивропеизма и антиамериканизма, то интересна еще вот какая разница: если в Европе накал неприязни возрастает по мере продвижения с правого фланга политического спектра к левому, то в Америке - наоборот. В этом, конечно, нет ничего нового. В годы, предшествовавшие развалу коммунистического лагеря, левые имели больше симпатий к Советскому Союзу и, соответственно, меньше к США, в которых зачастую усматривали главного поджигателя холодной войны. Но если раньше правительства европейских стран большей частью противостояли своим собственным левым, сегодня они становятся все ближе к их точке зрения - особенно это заметно в случае Франции или Германии. В Великобритании, правительство которой по-прежнему стойко поддерживает США, такого сближения нет, скорее напротив. Американские наблюдатели склонны поэтому выделять Великобританию из всей Европы как неколебимого союзника, хотя тамошние левые газеты, такие как Guardian или Independent, в антиамериканской риторике легко дадут форы французским.
Если посмотреть на сложившуюся ситуацию с исторической точки зрения, из дальней перспективы того же Джефферсона, она не может не показаться странной. Франция была первым и самым верным союзником восставших американских колоний, хотя заняла такую позицию из соображений национальной выгоды. Без ее материальной и дипломатической помощи американская революция вполне могла потерпеть поражение. Сегодня у Америки нет менее надежного союзника - Елисейский дворец почти автоматически выступает против большинства крупных внешнеполитических инициатив Соединенных Штатов.
В то же время англичане, которые были в XVIII веке противником и воплощением зла, сегодня стали основной опорой Вашингтона в Европе - они были одним из главных союзников в прошлой войне с Ираком, в антитеррористических операциях в Афганистане, а сейчас практически треть личного состава британских вооруженных сил переброшена в район Персидского залива для участия в новой войне, если ее не удастся предотвратить, бок о бок с американцами. Отношения США с Великобританией обе стороны называют "особыми", выделяя их из общего контекста атлантического союза, и этот их статус не меняется даже с радикальной сменой администрации: Тони Блэр был личным другом Билла Клинтона, и его же первым тепло приветствовал Джордж Буш-младший в начале своего выступления, посвященного теракту 11 сентября. Скажи мне, кто твой заклятый враг, и я скажу, кто будет твоим лучшим другом - лет через двести.
Не подлежит сомнению, что нота неприязни к Европе присутствовала в американском общественном сознании всегда, хотя она не имела ничего общего с нынешним конфликтом. В большинстве своем первые американцы были европейскими беженцами, без сожаления покинувшими вековую нищету, классовую иерархию и религиозный гнет стран, в которых они родились. Но наряду с этой народной подозрительностью, по мере развития образования и духовной жизни, возникла некая европейская ностальгия, чувство культурного дефицита, заставлявшее американцев паломничать в Старый Свет и даже надолго там поселяться. В первой половине XIX века молодые американцы привычно отправлялись продолжить свое образование в немецкие университеты, в ту пору самые престижные в западном мире. Генри Джеймс, один из лучших американских писателей, жаловался на культурную духоту на родине и навсегда уехал в Европу, вначале в Италию, а затем в Великобританию, приняв на склоне лет ее подданство. Герои его романов - почти всегда американцы, но место действия - очень часто Европа. А потом пошло настоящее паломничество - достаточно напомнить Париж довоенного времени, Париж Эрнеста Хемингуэя, Генри Миллера и многих других, Лондон Томаса Элиота и Эзры Паунда.
Вот как пишет об этой европейской притягательности для американцев Тимоти Гартон Эш, противопоставляя ее исконной "еврофобии" американских масс.
"В США, на мой взгляд, существует другая, более глубинная тенденция: На протяжении большей части XIX и XX столетий к американскому подозрению в отношении всего европейского было подмешано восхищение и притягательность. Это был, говоря попросту, американский комплекс культурной неполноценности. Постепенно он сошел на нет: Новый Рим больше не робеет перед старыми греками. "Когда я впервые побывал в Европе, в 1940-х и 1950-х годах, Европа нас превосходила", писал мне недавно один отставной американский дипломат с долгим европейским опытом. "Это превосходство не было личным - я никогда не чувствовал себя униженным глядящими свысока людьми, - оно было цивилизационным". Теперь это осталось в прошлом. Америка, пишет он, больше не мнет в руке шапку".
Все изменилось и, на мой взгляд, даже более радикально, чем в описании Гартона Эша. Сегодня, когда говорят об "утечке мозгов", в первую очередь имеют в виду либо посткоммунистические страны с их рухнувшими интеллектуальными структурами, либо страны вчерашнего "третьего мира", где у образованного человека мало возможностей для обеспеченной творческой и научной деятельности. Мало кто сознает, что утечка мозгов имеет еще одно русло, хотя и не самое мощное, - оно ведет из Европы в Америку. Именно в Америке сегодня самые лучшие университеты, именно там - самые крупные издательства, лучший в мире оперный театр, роскошные музеи и блестящие симфонические оркестры. А если говорить о писателях, то Салман Рушди, один из ведущих британских писателей, пояснил свое решение эмигрировать в Америку европейской культурной духотой, обратив вспять путь, когда-то проложенный Генри Джеймсом.
Здесь я хочу на минуту вернуться к вопросу о невежестве большинства американцев в отношении Европы, о котором упоминает Тимоти Гартон Эш и которое, на мой взгляд, вполне симметрично. Говоря об Америке многие европейцы, в том числе и такие, кому подобало бы иметь кругозор пошире, прибегают почти исключительно к самым плоским штампам. Мировое радио BBC рекламирует цикл передач о Соединенных Штатах, перечисляя атрибуты некоего культурного алфавита для умственно отсталых: гамбургеры, те же ковбои, мафия, Голливуд и тому подобное - ни слова о литературе и философии, о музыке и живописи, о науке и технологии. Люди, поносящие других в плоских площадных терминах, не заслуживают, чтобы о них самих говорили лучше.
Впрочем, в цитате, которую я привел из статьи Гартона Эша, есть образ, который описывает положение вещей гораздо точнее, чем подозревает сам автор, и если этот образ развить, недолго и испугаться. Я, конечно же, имею в виду параллель между Америкой и Европой и Римом и Грецией. В своей расхожей форме к ней не прибегал только ленивый, и она давно навязла в зубах, но сегодняшний момент она описывает с поразительной точностью.
Вот краткий перечень исторических событий. Римская империя только что одержала полную победу над своим единственным соперником на мировой арене, Карфагеном, и приобрела статус единственной сверхдержавы античного мира. Следующим вопросом на повестке дня оказалась война с Македонией и освобождение Греции от столетней зависимости. Римлянам был свойствен тот же комплекс "американизма", который описывает Тимоти Гартон Эш - они хорошо знали о духовном превосходстве греков и тоже мяли перед ними шапку. Достаточно вспомнить о множестве культурных ценностей, которые они привезли с этой войны домой в качестве "трофеев". Как бы то ни было, римский полководец Фламинин весьма гордился своей миссией, и когда он объявил собравшимся на стадионе грекам, что Рим дарует им полную свободу, раздался взрыв ликования, от которого, по свидетельствам очевидцев, падали замертво птицы.
Но очень скоро греки забыли о своей минутной благодарности, они вновь повели свои извечные междоусобицы, в Рим полетели взаимные доносы и обвинения и начались прямые антиримские выступления. Надо сказать, что терпение у римлян было, в отличие от других качеств, совсем не железным - они устроили показательную карательную экспедицию, срыв до основания город Коринф и поголовно истребив или продав в рабство его население. Этот урок Греция запомнила навсегда, она перестала быть источником крамолы и чего бы то ни было вообще - в первую очередь культуры. Она превратилась в нечто вроде увеселительного парка "под старину", этакого Диснейленда на античный манер.
Здесь я, конечно, выхожу за рамки, очерченные статьей Гартона Эша, и я тем более не хочу выжимать из исторической параллели все ее соки - жанр пророчества в истории не работает, и представить себе, чтобы американцы срыли Париж и продали парижан в рабство, в состоянии только пациент психиатрической лечебницы. Но сходства слишком много, чтобы закрывать на него глаза. Американцы дважды в течение минувшего столетия извлекали европейцев из кровавой пучины развязанных ими войн и помогли им выстоять в третьей, холодной. Сегодня, когда горизонт расчистился, европейцы освободились от химеры, именуемой благодарностью, и многие стараются держаться подальше от колосса, у которого больше не осталось равных соперников. Подобно грекам, они забывают, что у завоеванной свободы должен быть гарант, и если ты сам не намерен выступать в этой роли, она выпадает кому-то другому.
Сегодня любимое выражение европейцев - "многосторонность", которую они толкуют так, что любая держава, независимо от ее мощи, должна действовать лишь в рамках международных организаций, таких как ООН. Как заметил другой европеец, давно переселившийся в Америку, журналист Кристофер Хитченс, многосторонность предполагает согласие сторон, и если Франция автоматически выступает против любых инициатив Америки, разговоры о многосторонности становятся чистым лицемерием.
Хитченс заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов. Британец, переселившийся в Соединенные Штаты, он всю жизнь считал себя левым, причем до такой степени, что откровенно объявлял себя троцкистом. Но перед лицом опасности, открывшейся всему миру 11 сентября, он пришел к выводу, что Джордж Буш - именно тот президент, в котором страна нуждается в этот трудный период, и что его курс на разоружение Ирака и смену иракского режима заслуживает поддержки. А что касается жупела "многосторонности", которым размахивают европейцы, то это, по мнению Хитченса, лишь путы для Америки, а правила собственного поведения могут быть произвольными.
"Три угнанных самолета с мирными гражданами, протаранивших городские здания, могли на минуту разбудить ковбоя даже в Адлае Стивенсоне. Но Буш выждал почти пять недель, прежде чем нанести какой бы то ни было ответный удар. И наши источники убедительно сходятся в том, что большую часть этого времени он затратил на консультации. Ковбоя наверняка подмывало бы совершить нечто драматическое и эффектное (например, взорвать по крайней мере фабрику аспирина в Судане) для того, чтобы ударить себя в грудь и продемонстрировать, что с ним шутки плохи. Но оказывается, эти изощренные парижане куда более склонны к таким "односторонним" жестам: подложить бомбу на борт [судна организации "Гринпис"] Rainbow Warrior, вторгнуться в Руанду на стороне убийц, отправить, не спросив разрешения, французские войска в Кот-д-Ивуар, построить реактор для Саддама Хуссейна и тому подобное".
Некоторые из фактов, приведенных в этом лаконичном абзаце, нуждаются в объяснении. В начале 80-х годов французские тайные агенты действительно подложили бомбу во флагманское судно "Гринпис", протестовавшее против французских ядерных испытаний на тихоокеанских атоллах, и при взрыве погиб один из членов экипажа. Затем Франция шантажом вынудила Новую Зеландию вернуть ей этих агентов. В Руанде французские войска оказали помощь остаткам режима хуту, осуществившего в стране невиданный геноцид - по той веской причине, что они, в отличие от тутси, были франкоязычными. А совсем недавно Франция прибегла к военной силе для разрешения кризиса в Кот-д-Ивуаре. Ни в одном из этих случаев она не озаботилась получением разрешения от каких-либо международных органов.
Что же касается ООН, на которую Европа уповает как на инстанцию высшего суда, то не так давно европейские члены ее Комиссии по правам человека проголосовали против членства в ней Соединенных Штатов - страны, которая эту комиссию учредила. А чтобы не показалось мало, в председатели комиссии теперь избрана Ливия, популярная своей правозащитной деятельностью среди пассажиров международных авиарейсов. Вся эта поучительная история будет неполной, если не упомянуть что главой комиссии ООН по разоружению только что избран Ирак.
Обе мировые войны и одна холодная остались в прошлом - во всех трех Европа просила защиты и помощи непосредственно у США, не адресуясь к каким-либо органам высшей справедливости. Но в отсутствие войны соблюдение порядка берет на себя полиция - обеспечение поставок нефти, охрану морских путей, предотвращение геноцида на Балканах и даже комический спор из-за голой скалы в Средиземном море. Мало кто, в любой стране мира, относится к полиции с прямой любовью. Но не дай Бог нам однажды утром выйти на улицы, откуда исчезли патрульные машины и которые охраняются исключительно международными санкциями.