За десятилетия своего существования NASA, аэрокосмическое федеральное ведомство Соединенных Штатов, израсходовало сотни миллиардов долларов. Его бюджет в нынешнем году составил 15 миллиардов, и столько же в прошлом, а запрос на будущий - на полмиллиарда выше. На что тратятся эти деньги, превышающие расходные статьи бюджета большинства современных государств?
Блистательные успехи NASA известны всем - это пилотируемые полеты на Луну, доставка робота на поверхность Марса, запуск космического телескопа "Хаббл" и многое другое. Но не менее известны и катастрофические неудачи, в первую очередь гибель космических челноков "Челленджер" и "Колумбия". При всей их трагичности они тоже имеют денежное исчисление, включая человеческие жизни, за которые выплачиваются компенсации родным. Эти сотни миллионов долларов растаяли в межпланетном пространстве.
Между тем мы, как известно, живем в мире ограниченных ресурсов. На практике это означает, что любую сумму денег можно истратить только один раз и по одной статье. Если у вас есть несколько лишних сотен долларов, вы можете либо купить телевизор, либо поправить крышу на даче, но не то и другое вместе. Этому правилу подчиняется любой житель земли, в том числе и богачи. Если у вас есть пара лишних миллионов, вы можете либо вложить их в ценные бумаги, либо построить себе новый дом, либо пожертвовать эти деньги на благотворительные цели, но вы не можете сделать и то, и другое и третье. Государство, даже такое богатое, как США, тоже подчиняется закону ограниченных ресурсов.
В связи с этим у многих возникает вполне резонный вопрос: а нужно вообще ли вкладывать огромные средства в так называемую "чистую", то есть не имеющую немедленного приложения, науку? Стоит ли тратить деньги, к примеру, на поиски жизни на других планетах, если мы пока не в состоянии обеспечить сносную жизнь на этой? Проблема даже не в том, что многие научные эксперименты оборачиваются дорогостоящими провалами, а в том, что еще более дорогостоящие успехи, вроде высадки на Луну, никак не способствуют борьбе с нищетой или терроризмом, которые угрожают нашему существованию сегодня и непосредственно.
Такой скептицизм отдает близорукостью, утверждает Роберт Лоренс Кун в своей статье "Наука как демократизатор", опубликованной в журнале American Scientist. Кун - профессиональный популяризатор науки и ведущий передачи на Публичном радио США под названием "Ближе к истине: наука, смысл и будущее". Тезис его статьи очевиден из ее названия: науку следует поощрять хотя бы потому, что она способствует развитию демократии.
Честно говоря, для меня эта мысль не очевидна, я ее нигде до сих пор не встречал, и самого меня она не посещала. Предоставим, однако, слово автору.
Факты, приведенные в этой цитате, не вызывают спора, но пока непонятно, каким образом Роберт Кун выводит из них свой тезис о том, что наука стимулирует демократию. Стрела причинности, как он сам признает, может указывать в любую сторону. Ребенок, обладающий ограниченным жизненным опытом, видит машущие ветки деревьев и ощущает ветер. Взаимосвязь налицо, но ребенок может подумать, и нередко думает, что ветер представляет собой результат движения деревьев, хотя это заблуждение быстро рассеивается.
Впрочем, не будем торопиться с выводами и предоставим автору возможность развить свою мысль. Не подлежит сомнению, что противники щедрых ассигнований на научные исследования существуют. Роберт Кун перечисляет целые категории: тут и просто скептики, и религиозные фундаменталисты, и экстремисты в борьбе за сохранение окружающей среды и, наконец, профессора-постмодернисты, которые считают, что в науку встроен неоправданный перевес в пользу Запада.
Этим противникам науки автор противопоставляет два тезиса: во-первых, наука прививает тем, кто имеет с ней дело, способность критически мыслить. Во-вторых, наука меняет характер общения между членами общества, она подвигает ученых на участие в политической жизни страны и побуждает их выдвигать все более настоятельные требования к правящей верхушке.
В качестве наиболее яркого примера Роберт Кун приводит сегодняшний Китай. Цзян Цземинь, который до недавнего времени был лидером этой страны, выдвигал лозунг возрождения Китая через науку и образование, будучи в то же время непреклонным противником демократизации по западному образцу, и эту же политику продолжают его преемники. По мнению Куна, рано или поздно эти два принципа должны столкнуться. Наука требует полной и никак не дозированной информированности, тогда как сохранение авторитарной структуры общества как раз основано на ограничении публичного доступа к информации. Кроме того, ученым, интеллектуальной элите современного общества, должно быть не по вкусу, что ими управляют полуграмотные крестьяне.
Роберт Кун считает, что в конечном счете либо правители Китая будут вынуждены отбросить его в прошлое ради сохранения своей власти, либо верх возьмут ученые и вынудят правительство реформировать структуру общества.
Эти выкладки, на мой взгляд, чрезмерно преувеличивают роль ученых в современном обществе, оказывают им честь не по рангу, вернее - не по силам. Да, конечно, "знание - сила", как писал в свое время Фрэнсис Бэкон, но не настолько. Сообщество по-настоящему продуктивных ученых даже в самой развитой стране не столь велико, чтобы оказывать решающее влияние на общий духовный климат. Кроме того, большинство ученых за пределами своей отрасли, и в первую очередь в социальной сфере, быстро теряет способность к строгой научной дисциплине мысли, и здесь можно привести массу самых курьезных примеров - от спиритизма Бутлерова до Мечникова с его чудодейственной простоквашей.
Мы, конечно, еще будем иметь возможность ознакомиться с развитием ситуации в Китае, но я сомневаюсь, чтобы сообщество ученых оказало в ней решающую роль - такого не было до сих пор ни в одной реальной стране.
Озадачивает вот что: полемизируя с противниками научного прогресса, Роберт Кун пытается показать, насколько он важен в Китае. Но противники, с которыми он спорит, живут и действуют не в Китае, а на Западе. Для китайских противников аргументы Куна не только не убедительны, но несут прямо противоположный заряд. И не очень понятно, как сокращение ассигнований на науку в США отразится на судьбе демократии в Китае.
Но даже если на минуту отвлечься от этого скептицизма, легко сообразить, что для поощрения развития демократии существуют куда более прямые и экономичные способы. Можно, конечно, бороться, скажем, с голодом в Африке путем раздачи населению белужьей икры, но вряд ли эту идею стоит обсуждать всерьез.
Судя по всему, в своем полемическом запале Роберт Кун ухватился за аргумент, который показался ему эффектным и соответствующим злобе дня, и собрал все доводы, какие смог придумать. Но эти доводы не убеждают, потому что автор фактически запрягает телегу впереди лошади. Да, взаимосвязь между либеральной демократией и наукой существует, и она вполне очевидна, но автор плохо разглядел направление им же самим упомянутой причинно-следственной стрелки: не деревья поднимают ветер, а ветер колышет деревья.
Прежде, чем выдвинуть собственный довод в защиту "чистой" науки", я хотел бы обратить внимание на одну проблему, по сей день занимающую историков: почему наука в ее современном виде возникла именно на Западе, и притом исключительно на Западе, а не в лоне какой-либо другой цивилизации? Тут очевидны по крайней мере два отвергнутых кандидата. Во-первых, это тот же Китай, который на протяжении многих столетий был самой развитой страной в мире, как экономически, так и интеллектуально. Когда в Европе царили так называемые Темные века, китайцы изобрели бумагу, порох и компас. Они первыми, еще прежде португальцев, отправили свои корабли в дальние плавания, неизмеримо расширив свой кругозор. Но все это кончилось ничем, и сегодня Китаю приходится догонять Запад, пользуясь европейскими навигационными картами.
Второй пример еще эффектнее: это классическая мусульманская цивилизация времен халифата. Она сумела сохранить значительную часть античной философской и математической традиции, она далеко продвинула медицину и астрономию, и в свое время лучшие европейские умы учились у мусульман. Сегодня эта культура лежит в руинах. Что же произошло?
А произошло вот что. В XV столетии в Европе началось движение Реформации. Можно, конечно, пытаться углубиться в особенности протестантского богословия, чтобы, подобно немецкому социологу Максу Веберу, вывести из него некоторые особенности развития западного общества. Но есть и более простые соображения. Реформация покончила с существованием в Европе единого авторитета - католической церкви. Впервые зародилась идея, что авторитет вообще не обязателен в сфере приобретения знаний - будь-то король, папа римский или, в конечном счете, даже сам Господь Бог.
Вот откуда можно вести отсчет хронологии науки, главное правило которой гласит, что "в науке нет авторитета". Не знаю, кому принадлежит это изречение - его можно найти у философа Карла Поппера, у Фридриха Энгельса, но я подозреваю, что оно значительно старше. В любом случае, первыми, кто реализовал его в своих трудах, были величайший ученый своего времени Галилео Галилей и английский мыслитель Фрэнсис Бэкон - основоположники современной научной практики и теории. Именно они раз и навсегда отвергли центральные авторитеты, безраздельно господствовавшие до того времени - церковь и Аристотеля.
Впрочем, надо упомянуть еще и третьего, английского мыслителя Джона Локка, основоположника философии либерализма, жившего примерно столетие спустя. Локк, которого можно назвать одной из самых влиятельных фигур в мировой философии, сделал индивида центром своей вселенной, отправным пунктом всех политических конструкций. Так родился пресловутый западный индивидуализм, окончательно подорвавший господство авторитета. Согласно либеральной доктрине, люди, живущие в обществе, вправе придерживаться любых взглядов, которые кажутся им мотивированными, если только они не прибегают для их утверждения к авторитету, в том числе к авторитету оружия. Современная наука была результатом той же уникальной революции, которая породила либерализм, и неотъемлемой частью либерализма.
Что же означает на практике принцип "в науке нет авторитета"? Он означает, что всякое предположение и гипотеза доказывается или опровергается только фактами и экспериментом, что его истинность или ложность ни в какой степени не зависит от того, кем оно высказано, будь то начальник милиции, президент Соединенных Штатов или Альберт Эйнштейн. Роберт Кун называет эту особенность научного мировоззрения способностью критически мыслить. Еще точнее ее характеризует Майкл Риордан, участник одного из эпохальных физических открытий прошлого века, в заметке, опубликованной в журнале Physics Today.
Способность к такой независимости суждения - вещь редкая даже в либеральном обществе и мало свойственная подавляющему большинству людей. Если мы попробуем проанализировать мировоззрение среднего человека, будь он даже квалифицированный инженер, то он, скорее всего, понимает под наукой некую совокупность установленных учеными фактов и истин, которые он может применять в своей работе и получать реальные результаты - работающие машины, устойчивые мосты и здания, надежные прогнозы погоды. Многие, исходя из того же заблуждения, заявляют, что они не очень верят в науку, подразумевая под ней все те же факты и истины. В действительности наука - не истины, которые опровержимы, а метод, "сокрушительный скептицизм", о котором пишет Риордан, и никакое сомнение науке не угрожает, потому что именно оно составляет ее суть. Это сомнение, конечно же, должно основываться на знаниях, а не на настроении.
Теперь уже не составит труда понять, почему наука зародилась только однажды в истории и только в одном месте. До известного времени власть авторитета была абсолютной в любом уголке земного шара. Если вспомнить перечисленные примеры, в Китае это была власть императора, бюрократии и конфуцианских догм, в мире ислама - авторитет Корана, а в Европе - власть Ватикана и, впоследствии, сокрушительный авторитет Аристотеля, которого свел воедино с католической догмой Фома Аквинский. Реформация была не типичным, а уникальным событием, раздробившим единый авторитет на несколько соперничающих, и наука родилась в зазоре между этими новыми слабеющими авторитетами.
Понятно, почему на протяжении первых веков либерализма расцвет науки наблюдается именно в северных государствах, в первую очередь в Англии и Шотландии. Эти государства были протестантскими, в то время как на католическом юге Галилей, положивший начало новой эре, стал, фактически, последним ее представителем. Наука - это духовная атмосфера либерального общества, тогда как авторитарное держится на религии или идеологии - что, впрочем, одно и то же.
Интересен в этой связи пример Японии, которая была уникальна в своем рвении имитировать многие из либеральных институтов Запада. Но ее собственная идеология долгое время оставалась авторитарной, в чем-то даже до сегодняшнего времени. Именно поэтому, сумев стать одной из ведущих технологических держав мира, она пока не заняла подобающего места в области "чистой" науки.
Существует, однако, некий исторический парадокс, который Роберт Кун не мог не отметить - это присутствие развитой науки в тоталитарных империях прошлого века, России и Германии. Оно как бы прямо противоречит тезису Куна о том, что наука ведет к демократии, и попытка разрешить это противоречие удается ему не слишком хорошо.
Сахаров был, конечно же, выдающейся фигурой российского правозащитного движения, но утверждать, что он и его единомышленники в сфере науки сыграли сколько-нибудь решающую роль в крушении империи, нельзя - причины этого краха были преимущественно экономическими. Подвиг другого диссидента советских времен, Анатолия Марченко, был, быть может, еще более самоотверженным, чем подвиг Сахарова, но он известен далеко не так широко, поскольку Сахаров, прозванный "отцом советской водородной бомбы", обладал куда более серьезным авторитетом, а к науке, как мы уже установили, авторитет не имеет никакого отношения. В любом случае авторитет Сахарова был в первую очередь нравственным, а в нравственности действуют иные законы, чем в науке, и никаких выводов для Китая из этой судьбы не сделаешь.
Парадокс тоталитарной науки исчезает, если вспомнить, что нацистская Германия потерпела крах в разработке ядерного оружия, тогда как успеха добились либеральные Соединенные Штаты. Советский Союз пошел другим путем - он похитил значительную часть ядерной технологии у США. Спору нет, Советский Союз был великой державой в области естественных наук, несмотря на сталинский набег на биологию, но срок жизни тоталитарных колоссов короток, и сегодня остатки этой славы обогатили собой американские и европейские университеты - равновесие восстановлено.
Наука - это не факты, и даже не способность к критическому мышлению, полезная для демократии, как полагает Роберт Лоренс Кун. Точно так же для либеральной демократии полезна свобода прессы и регулярные выборы, но они не являются чем-то внешним по отношению к ней - они ее атрибуты, и без них она просто невозможна. Точно так же она невозможна без так называемой "чистой" науки, которая представляет собой одну из предельных степеней свободы раскованного человеческого духа. Ее, как экзотическое животное, можно упрятать в сталинскую шарашку, но она там долго не проживет.
Значит ли это, что "чистой" науке сегодня ничего не угрожает, и что Роберт Кун тревожится понапрасну? В конце концов, перечисленные им неприятели, все эти фундаменталисты, радикалы и постмодернисты, вполне реальны. Но он просмотрел главную мишень их ненависти и атаки - открытое общество, одним из институтов которого сегодня является наука. Пока оно существует, наука остается, а если что-то и подлежит обороне, то это само общество - не погреб, хлев или амбар, а дом, где мы живем.
Блистательные успехи NASA известны всем - это пилотируемые полеты на Луну, доставка робота на поверхность Марса, запуск космического телескопа "Хаббл" и многое другое. Но не менее известны и катастрофические неудачи, в первую очередь гибель космических челноков "Челленджер" и "Колумбия". При всей их трагичности они тоже имеют денежное исчисление, включая человеческие жизни, за которые выплачиваются компенсации родным. Эти сотни миллионов долларов растаяли в межпланетном пространстве.
Между тем мы, как известно, живем в мире ограниченных ресурсов. На практике это означает, что любую сумму денег можно истратить только один раз и по одной статье. Если у вас есть несколько лишних сотен долларов, вы можете либо купить телевизор, либо поправить крышу на даче, но не то и другое вместе. Этому правилу подчиняется любой житель земли, в том числе и богачи. Если у вас есть пара лишних миллионов, вы можете либо вложить их в ценные бумаги, либо построить себе новый дом, либо пожертвовать эти деньги на благотворительные цели, но вы не можете сделать и то, и другое и третье. Государство, даже такое богатое, как США, тоже подчиняется закону ограниченных ресурсов.
В связи с этим у многих возникает вполне резонный вопрос: а нужно вообще ли вкладывать огромные средства в так называемую "чистую", то есть не имеющую немедленного приложения, науку? Стоит ли тратить деньги, к примеру, на поиски жизни на других планетах, если мы пока не в состоянии обеспечить сносную жизнь на этой? Проблема даже не в том, что многие научные эксперименты оборачиваются дорогостоящими провалами, а в том, что еще более дорогостоящие успехи, вроде высадки на Луну, никак не способствуют борьбе с нищетой или терроризмом, которые угрожают нашему существованию сегодня и непосредственно.
Такой скептицизм отдает близорукостью, утверждает Роберт Лоренс Кун в своей статье "Наука как демократизатор", опубликованной в журнале American Scientist. Кун - профессиональный популяризатор науки и ведущий передачи на Публичном радио США под названием "Ближе к истине: наука, смысл и будущее". Тезис его статьи очевиден из ее названия: науку следует поощрять хотя бы потому, что она способствует развитию демократии.
Честно говоря, для меня эта мысль не очевидна, я ее нигде до сих пор не встречал, и самого меня она не посещала. Предоставим, однако, слово автору.
"В целом, страны, где наука сильнее, имеют и более прочную демократию. А в странах, где наука не имеет большой силы, а научный метод мышления не пользуется большим влиянием, правительства заполняют спектр от недемократических до тоталитарных. Это - вполне очевидная взаимосвязь, но не причина - а даже если и причина, направление стрелы причинности неочевидно. Возможно, что демократическая страна благоприятна для развития науки, вероятно как следствие второго порядка, проистекающее из зажиточности и высокого уровня грамотности, сопутствующего демократии - это так же логично, как то, что сильная в науке страна способствует развитию демократии".
Факты, приведенные в этой цитате, не вызывают спора, но пока непонятно, каким образом Роберт Кун выводит из них свой тезис о том, что наука стимулирует демократию. Стрела причинности, как он сам признает, может указывать в любую сторону. Ребенок, обладающий ограниченным жизненным опытом, видит машущие ветки деревьев и ощущает ветер. Взаимосвязь налицо, но ребенок может подумать, и нередко думает, что ветер представляет собой результат движения деревьев, хотя это заблуждение быстро рассеивается.
Впрочем, не будем торопиться с выводами и предоставим автору возможность развить свою мысль. Не подлежит сомнению, что противники щедрых ассигнований на научные исследования существуют. Роберт Кун перечисляет целые категории: тут и просто скептики, и религиозные фундаменталисты, и экстремисты в борьбе за сохранение окружающей среды и, наконец, профессора-постмодернисты, которые считают, что в науку встроен неоправданный перевес в пользу Запада.
Этим противникам науки автор противопоставляет два тезиса: во-первых, наука прививает тем, кто имеет с ней дело, способность критически мыслить. Во-вторых, наука меняет характер общения между членами общества, она подвигает ученых на участие в политической жизни страны и побуждает их выдвигать все более настоятельные требования к правящей верхушке.
В качестве наиболее яркого примера Роберт Кун приводит сегодняшний Китай. Цзян Цземинь, который до недавнего времени был лидером этой страны, выдвигал лозунг возрождения Китая через науку и образование, будучи в то же время непреклонным противником демократизации по западному образцу, и эту же политику продолжают его преемники. По мнению Куна, рано или поздно эти два принципа должны столкнуться. Наука требует полной и никак не дозированной информированности, тогда как сохранение авторитарной структуры общества как раз основано на ограничении публичного доступа к информации. Кроме того, ученым, интеллектуальной элите современного общества, должно быть не по вкусу, что ими управляют полуграмотные крестьяне.
Роберт Кун считает, что в конечном счете либо правители Китая будут вынуждены отбросить его в прошлое ради сохранения своей власти, либо верх возьмут ученые и вынудят правительство реформировать структуру общества.
Эти выкладки, на мой взгляд, чрезмерно преувеличивают роль ученых в современном обществе, оказывают им честь не по рангу, вернее - не по силам. Да, конечно, "знание - сила", как писал в свое время Фрэнсис Бэкон, но не настолько. Сообщество по-настоящему продуктивных ученых даже в самой развитой стране не столь велико, чтобы оказывать решающее влияние на общий духовный климат. Кроме того, большинство ученых за пределами своей отрасли, и в первую очередь в социальной сфере, быстро теряет способность к строгой научной дисциплине мысли, и здесь можно привести массу самых курьезных примеров - от спиритизма Бутлерова до Мечникова с его чудодейственной простоквашей.
Мы, конечно, еще будем иметь возможность ознакомиться с развитием ситуации в Китае, но я сомневаюсь, чтобы сообщество ученых оказало в ней решающую роль - такого не было до сих пор ни в одной реальной стране.
Озадачивает вот что: полемизируя с противниками научного прогресса, Роберт Кун пытается показать, насколько он важен в Китае. Но противники, с которыми он спорит, живут и действуют не в Китае, а на Западе. Для китайских противников аргументы Куна не только не убедительны, но несут прямо противоположный заряд. И не очень понятно, как сокращение ассигнований на науку в США отразится на судьбе демократии в Китае.
Но даже если на минуту отвлечься от этого скептицизма, легко сообразить, что для поощрения развития демократии существуют куда более прямые и экономичные способы. Можно, конечно, бороться, скажем, с голодом в Африке путем раздачи населению белужьей икры, но вряд ли эту идею стоит обсуждать всерьез.
Судя по всему, в своем полемическом запале Роберт Кун ухватился за аргумент, который показался ему эффектным и соответствующим злобе дня, и собрал все доводы, какие смог придумать. Но эти доводы не убеждают, потому что автор фактически запрягает телегу впереди лошади. Да, взаимосвязь между либеральной демократией и наукой существует, и она вполне очевидна, но автор плохо разглядел направление им же самим упомянутой причинно-следственной стрелки: не деревья поднимают ветер, а ветер колышет деревья.
Прежде, чем выдвинуть собственный довод в защиту "чистой" науки", я хотел бы обратить внимание на одну проблему, по сей день занимающую историков: почему наука в ее современном виде возникла именно на Западе, и притом исключительно на Западе, а не в лоне какой-либо другой цивилизации? Тут очевидны по крайней мере два отвергнутых кандидата. Во-первых, это тот же Китай, который на протяжении многих столетий был самой развитой страной в мире, как экономически, так и интеллектуально. Когда в Европе царили так называемые Темные века, китайцы изобрели бумагу, порох и компас. Они первыми, еще прежде португальцев, отправили свои корабли в дальние плавания, неизмеримо расширив свой кругозор. Но все это кончилось ничем, и сегодня Китаю приходится догонять Запад, пользуясь европейскими навигационными картами.
Второй пример еще эффектнее: это классическая мусульманская цивилизация времен халифата. Она сумела сохранить значительную часть античной философской и математической традиции, она далеко продвинула медицину и астрономию, и в свое время лучшие европейские умы учились у мусульман. Сегодня эта культура лежит в руинах. Что же произошло?
А произошло вот что. В XV столетии в Европе началось движение Реформации. Можно, конечно, пытаться углубиться в особенности протестантского богословия, чтобы, подобно немецкому социологу Максу Веберу, вывести из него некоторые особенности развития западного общества. Но есть и более простые соображения. Реформация покончила с существованием в Европе единого авторитета - католической церкви. Впервые зародилась идея, что авторитет вообще не обязателен в сфере приобретения знаний - будь-то король, папа римский или, в конечном счете, даже сам Господь Бог.
Вот откуда можно вести отсчет хронологии науки, главное правило которой гласит, что "в науке нет авторитета". Не знаю, кому принадлежит это изречение - его можно найти у философа Карла Поппера, у Фридриха Энгельса, но я подозреваю, что оно значительно старше. В любом случае, первыми, кто реализовал его в своих трудах, были величайший ученый своего времени Галилео Галилей и английский мыслитель Фрэнсис Бэкон - основоположники современной научной практики и теории. Именно они раз и навсегда отвергли центральные авторитеты, безраздельно господствовавшие до того времени - церковь и Аристотеля.
Впрочем, надо упомянуть еще и третьего, английского мыслителя Джона Локка, основоположника философии либерализма, жившего примерно столетие спустя. Локк, которого можно назвать одной из самых влиятельных фигур в мировой философии, сделал индивида центром своей вселенной, отправным пунктом всех политических конструкций. Так родился пресловутый западный индивидуализм, окончательно подорвавший господство авторитета. Согласно либеральной доктрине, люди, живущие в обществе, вправе придерживаться любых взглядов, которые кажутся им мотивированными, если только они не прибегают для их утверждения к авторитету, в том числе к авторитету оружия. Современная наука была результатом той же уникальной революции, которая породила либерализм, и неотъемлемой частью либерализма.
Что же означает на практике принцип "в науке нет авторитета"? Он означает, что всякое предположение и гипотеза доказывается или опровергается только фактами и экспериментом, что его истинность или ложность ни в какой степени не зависит от того, кем оно высказано, будь то начальник милиции, президент Соединенных Штатов или Альберт Эйнштейн. Роберт Кун называет эту особенность научного мировоззрения способностью критически мыслить. Еще точнее ее характеризует Майкл Риордан, участник одного из эпохальных физических открытий прошлого века, в заметке, опубликованной в журнале Physics Today.
"Один из главных козырей научной практики - это так называемый "сокрушительный скептицизм", применяемый в отношении научных теорий, особенно в физике. Мы подвергаем гипотезы проверке посредством наблюдения и отвергаем те, которые ее не выдерживают. Это - сложный процесс, чреватый многими неясностями, возникающими из-за того, что при объяснении измерений почти всегда используется теория. По словам философов науки, такие измерения "перегружены теорией", и это правда. Но хорошие экспериментаторы - неисправимые скептики, получающие огромное удовольствие от опровержения чересчур спекулятивных идей своих коллег-теоретиков. Из собственного опыта они знают, как исключить возможность пристрастности и вынести разумные суждения, которые выдержат проверку временем. Гипотезы, выдержавшие испытание этой жестокой проверкой, приобретают некую прочность, или реальность, которой не обладают простые порождения моды. Это и есть качество, отличающее науку от искусства".
Способность к такой независимости суждения - вещь редкая даже в либеральном обществе и мало свойственная подавляющему большинству людей. Если мы попробуем проанализировать мировоззрение среднего человека, будь он даже квалифицированный инженер, то он, скорее всего, понимает под наукой некую совокупность установленных учеными фактов и истин, которые он может применять в своей работе и получать реальные результаты - работающие машины, устойчивые мосты и здания, надежные прогнозы погоды. Многие, исходя из того же заблуждения, заявляют, что они не очень верят в науку, подразумевая под ней все те же факты и истины. В действительности наука - не истины, которые опровержимы, а метод, "сокрушительный скептицизм", о котором пишет Риордан, и никакое сомнение науке не угрожает, потому что именно оно составляет ее суть. Это сомнение, конечно же, должно основываться на знаниях, а не на настроении.
Теперь уже не составит труда понять, почему наука зародилась только однажды в истории и только в одном месте. До известного времени власть авторитета была абсолютной в любом уголке земного шара. Если вспомнить перечисленные примеры, в Китае это была власть императора, бюрократии и конфуцианских догм, в мире ислама - авторитет Корана, а в Европе - власть Ватикана и, впоследствии, сокрушительный авторитет Аристотеля, которого свел воедино с католической догмой Фома Аквинский. Реформация была не типичным, а уникальным событием, раздробившим единый авторитет на несколько соперничающих, и наука родилась в зазоре между этими новыми слабеющими авторитетами.
Понятно, почему на протяжении первых веков либерализма расцвет науки наблюдается именно в северных государствах, в первую очередь в Англии и Шотландии. Эти государства были протестантскими, в то время как на католическом юге Галилей, положивший начало новой эре, стал, фактически, последним ее представителем. Наука - это духовная атмосфера либерального общества, тогда как авторитарное держится на религии или идеологии - что, впрочем, одно и то же.
Интересен в этой связи пример Японии, которая была уникальна в своем рвении имитировать многие из либеральных институтов Запада. Но ее собственная идеология долгое время оставалась авторитарной, в чем-то даже до сегодняшнего времени. Именно поэтому, сумев стать одной из ведущих технологических держав мира, она пока не заняла подобающего места в области "чистой" науки.
Существует, однако, некий исторический парадокс, который Роберт Кун не мог не отметить - это присутствие развитой науки в тоталитарных империях прошлого века, России и Германии. Оно как бы прямо противоречит тезису Куна о том, что наука ведет к демократии, и попытка разрешить это противоречие удается ему не слишком хорошо.
"Есть примеры, противоречащие предположению о связи науки с демократией. Оно не в состоянии объяснить достижений нацистской и советской науки, процветавшей в наименее демократических обществах. Научные открытия могут подстегиваться психологическими факторами, такими как творчество под принуждением, факторами самозащиты и самолюбия, а также... социологическими, вроде массовой истерии и... шовинизма. Я бы предположил, что возникновение поборников демократии, таких как... Андрей Сахаров, довольно типично для проникнутого наукой тоталитарного общества и почти неизбежно в век, когда доступ к Интернету совершенно необходим для плодотворной научной работы".
Сахаров был, конечно же, выдающейся фигурой российского правозащитного движения, но утверждать, что он и его единомышленники в сфере науки сыграли сколько-нибудь решающую роль в крушении империи, нельзя - причины этого краха были преимущественно экономическими. Подвиг другого диссидента советских времен, Анатолия Марченко, был, быть может, еще более самоотверженным, чем подвиг Сахарова, но он известен далеко не так широко, поскольку Сахаров, прозванный "отцом советской водородной бомбы", обладал куда более серьезным авторитетом, а к науке, как мы уже установили, авторитет не имеет никакого отношения. В любом случае авторитет Сахарова был в первую очередь нравственным, а в нравственности действуют иные законы, чем в науке, и никаких выводов для Китая из этой судьбы не сделаешь.
Парадокс тоталитарной науки исчезает, если вспомнить, что нацистская Германия потерпела крах в разработке ядерного оружия, тогда как успеха добились либеральные Соединенные Штаты. Советский Союз пошел другим путем - он похитил значительную часть ядерной технологии у США. Спору нет, Советский Союз был великой державой в области естественных наук, несмотря на сталинский набег на биологию, но срок жизни тоталитарных колоссов короток, и сегодня остатки этой славы обогатили собой американские и европейские университеты - равновесие восстановлено.
Наука - это не факты, и даже не способность к критическому мышлению, полезная для демократии, как полагает Роберт Лоренс Кун. Точно так же для либеральной демократии полезна свобода прессы и регулярные выборы, но они не являются чем-то внешним по отношению к ней - они ее атрибуты, и без них она просто невозможна. Точно так же она невозможна без так называемой "чистой" науки, которая представляет собой одну из предельных степеней свободы раскованного человеческого духа. Ее, как экзотическое животное, можно упрятать в сталинскую шарашку, но она там долго не проживет.
Значит ли это, что "чистой" науке сегодня ничего не угрожает, и что Роберт Кун тревожится понапрасну? В конце концов, перечисленные им неприятели, все эти фундаменталисты, радикалы и постмодернисты, вполне реальны. Но он просмотрел главную мишень их ненависти и атаки - открытое общество, одним из институтов которого сегодня является наука. Пока оно существует, наука остается, а если что-то и подлежит обороне, то это само общество - не погреб, хлев или амбар, а дом, где мы живем.