В июне 1942 года командование Третьего рейха предприняло одну из самых бездарных операций в своей истории - высадку диверсионного десанта в США. Ее неумелая организация и осуществление тем более поразительны, что ставка была весьма высока: успешные результаты работы этой группы могли повлиять на весь дальнейший ход войны.
Десант в составе четырех человек был высажен ночью с подводной лодки на безлюдном побережье Лонг-Айленда. Это были немцы, прожившие много лет в США и репатриировавшиеся по разным причинам в нацистскую Германию, в том числе уже имеющие американское гражданство. Все они прошли подготовку в специально организованной школе диверсантов, и им было поручено проведение диверсионных актов на ведущих оборонных предприятих и железнодорожных узлах США с целью нанесения ущерба их обороноспособности и моральной стойкости. В дальнейшем планировалось засылать подобные группы регулярно, и вторая высадка действительно состоялась через четыре дня во Флориде, но оказалась последней.
Главным дефектом подготовки операции был подбор кадров, приведший к ее немедленному провалу, - их идеологическая убежденность оставляла желать лучшего, а некоторые с самого начала приняли решение связаться с американскими властями. Уже в момент высадки один из членов группы, Джордж Джон Дэш, оставил на берегу опознавательные следы: окурок, жестянку и все прочее, известное нам из плохих шпионских романов. Тут же диверсанты закопали все доставленные подрывные материалы и немецкую униформу, в которой прибыли, чтобы в случае мгновенной поимки получить статус военнопленных.
Весь этот реквизит был уже наутро обнаружен и извлечен американской береговой охраной, но диверсанты тем временем отбыли на пригородных поездах в Нью-Йорк. У меня, к сожалению, нет времени описать все их комические похождения - достаточно отметить, что члены группы имели при себе 80 тысяч долларов, по нынешним временам эквивалентные почти миллиону. Они поселились в дорогих гостиницах, познакомились со сговорчивыми девушками, и некоторое время жили в свое удовольствие, не помышляя о дальнейшем.
Президенту Рузвельту было, конечно же, немедленно донесено о факте высадки, и он приказал директору ФБР Эдварду Гуверу принять быстрые и жесткие меры с целью острастки и пропаганды. Неизвестно, однако, каковы были бы результаты, если бы сами диверсанты не пошли, наконец, навстречу. В Нью-Йорке Дэш поделился своими планами с другим членом группы, Эрнестом Петером Бюргером, а затем отправился в Вашингтон. Там он связался по телефону с ФБР и изложил все, что ему было известно. После того, как были арестованы все члены лонгайлендской и флоридской группы, ФБР, игнорируя свои прежние обещания, арестовало и самого Дэша - ему, впрочем, посулили президентское помилование.
Процесс по этому делу был довольно коротким, но дошел в конечном счете до верховного суда США, в архивах которого он известен как дело Ex parte Quirin, или просто «Квирин», по фамилии одного из подсудимых. Помня назидание Рузвельта, обвинение потребовало для всех подсудимых смертной казни на электрическом стуле. Понимая, однако, что в обычном суде этого не добиться, исполнительная власть, основываясь на шатких прецедентах, организовала особый военный суд. Суд отверг все аргументы военного адвоката о незаконности процесса и в кратчайшие сроки приговорил всех обиняемых к смертной казни. Дэшу и Бюргеру она была по распоряжению президента заменена, соответственно, тридцатилетним и пожизненным заключением.
Приговор был немедленно обжалован в верховном суде на том основании, что военный суд был незаконным, а сами обвиняемые не только не совершили никаких диверсионных актов, но, судя во всему, не собирались их совершать и оказали полное сотрудничество в ходе расследования. Суд, однако, оставил решение военной коллегии в силе, а его собственное решение было вынесено настолько поспешно, что письменное мнение, которым подобные решения всегда сопровождаются, было составлено лишь после приведения приговора в исполнение. Сохранился весьма странный меморандум одного из членов коллегии верховного суда, Феликса Фрэнкфуртера, в котором он уговаривает коллег игнорировать юридические тонкости ввиду специфики военного времени.
Дэш и Бюргер отсидели в американской тюрьме шесть лет и были высланы в Германию, где Дэш впоследствии работал в бюро путешествий и был мишенью всеобщего презрения как человек, пославший своих товарищей на электрический стул. К концу жизни он подружился с Чарли Чаплином - их сблизили общие воспоминания об Эдгаре Гувере, искалечившем обоим жизнь.
Все документы, относящиеся к этой истории, были на 18 лет засекречены - судя по всему, с единственной целью защитить репутацию ФБР, которое в этом деле вовсе не проявило описанной в газетах доблести и бдительности. Не подлежит сомнению, что дело «Квирин», поводом к которому послужила бездарность военной разведки вермахта, обернулось в конечном счете куда более долгосрочным позором для американской юстиции. Его подробности обнародовал недавно на страницах журнала Atlantic журналист Гэри Коэн, и момент публикации выбран не случайно. Дело в том, что администрация президента Буша, объявившая войну мировому терроризму, приняла в последние месяцы ряд мер, которые серьезно ограничивают права лиц, не имеющих американского гражданства, и в качестве прецедента для этих мер она ссылается именно на дело «Квирин».
Эти меры включают в себя, прежде всего, крайне широкое определение понятия террористической деятельности, запрещая благотворительные пожертвования в адрес ряда сомнительных с точки зрения администрации организаций и налагая арест на фонды этих организаций. Но самым спорным пунктом является положение о введении ускоренного военного судопроизводства по делам лиц, подозреваемых в причастности к терроризму и не имеющих гражданства. В этой связи Роналд Дворкин, профессор права Нью-Йоркского университета, опубликовал в журнале New York Review of Books статью под названием «Угроза патриотизму». В ней он, в частности, указывает на сомнительность избранного прецедента.
«В любом случае, военные суды, одобренные в деле «Квирин», отличаются от тех, которые планирует президент Буш. В мнении, которое написал в 1942 году от лица всего верховного суда его глава [Харлан] Стоун, подчеркивалось, что конгресс объявил войну Германии, которая является поэтому враждебной державой, и что подзащитные не отрицали, что действовали от имени этой враждебной державы и, таким образом, являлись незаконными бойцами. Конгресс не объявил войну Афганистану или талибану, или даже Аль-Каиде, и поэтому приказ президента - это решение исполнительной власти, действующей в одиночку, в отсутствие законодательной поддержки. Даже если бы конгресс каким-то образом одобрил этот приказ, решение суда по делу «Квирин», предполагающее, что подзащитные действовали от имени враждебного государства, не будет автоматически приложимо к гораздо более широкому классу подозреваемых, обозначенных президентом».
В первоначальном варианте предложенных президентом мер военные суды имели право выносить окончательные приговоры без права апелляции, а жюри присяжных - выносить решения о виновности подсудимых простым большинством голосов, а не единогласно, как в обычном судопроизводстве. В результате человек может быть приговорен таким судом к смертной казни на основании доказательств, которые гражданский суд отвергнет даже по обвинению в мелком воровстве.
Впоследствии, под давлением компетентного общественного мнения, президент несколько смягчил эти меры, дав подсудимым право на апелляцию и введя требования единогласия жюри в рассмотрении дел, чреватых смертной казнью. Но проблема остается, и заключается она в том, что целой категории людей предоставляют довольствоваться правосудием, от которого граждане защищены конституцией, - правосудием второго сорта.
Много лет назад, сразу по прибытии в Соединенные Штаты, я был преисполнен невежественной спеси, которую теперь узнаю в некоторых бывших соотечественниках и которую изживал долгие годы, по мере выветривания первоначального невежества. Иными словами, я легко судил о том, в чем мало понимал, и судил обычно не в пользу США. Но я, тем не менее, сразу заметил одну характерную черту американской жизни, которой с тех пор не нашел параллели ни в одной из стран, где приходилось жить до или после: равенство людей перед законом независимо от их гражданства, по крайней мере во всем, что не касается непосредственно права избирать и быть избранным в федеральные и местные органы власти.
Эту черту очень легко заметить в самых повседневных обстоятельствах, таких как прием на работу или высшее учебное заведение, отношения с полицией и поставщиками коммунальных услуг, в банке или, коли уж дело дошло до этого, в суде. Я, конечно же, не был тогда знаком с делом «Квирин», но исключение, даже столь прискорбное, не меняет правила, сформулированного в конституции США, согласно которой все имеют право на равную защиту перед законом и никто не может быть осужден иначе, чем в установленном законом порядке. Чтобы понять универсальность этого правила, надо подчеркнуть, что в этом месте конституции речь идет не о гражданах США, а о «лицах», то есть просто людях, независимо от гражданства.
В большинстве государств мира, в том числе и самых либеральных, ситуация подчас резко отличается, и за примером не обязательно отправляться в Россию, где иностранец сегодня сплошь и рядом фактически бесправен. Многие государства принимают специальные законы с целью ограничения в правах проживающих на их территории иностранцев - включая Чехию, где я работаю над этой передачей. В Австралии тысячи незаконных иммигрантов содержатся бессрочно в лагерях в пустыне. Список можно продолжать, и я вовсе не хочу возводить США в некий идеал без темных пятен - дело «Квирин» с идеалом не уживается. Тем не менее, как отмечает Роналд Дворкин, в прошлом году верховный суд США принял решение по так называемому «Делу Задвидаса», решительно подтвердившее конституционный принцип, согласно которому любой человек на территории США, независимо от того, каким образом он на ней оказался, имеет право на равную защиту и установленную законом процедуру. Почему же, в таком случае, президент Буш определяет целую категорию людей, не подпадающих под это правило?
Дворкин, конечно же, резко полемизирует с распоряжениями Буша, но он понимает логику этих распоряжений и приводит, пусть риторически, известный аргумент в их пользу.
«Защита, которую любое государство может оказать обвиняемым в совершении преступления, должна, по крайней мере частично, зависеть от последствий, которыми эта защита будет чревата для его собственной безопасности. Угроза нашей безопасности со стороны террористов весьма велика, а может быть и беспрецедентна, и мы не можем быть столь же скрупулезными в нашей заботе о правах подозреваемых террористов, как и о правах людей, подозреваемых в менее опасных преступлениях. Как сказал судья [верховного суда Роберт] Джексон,.. мы не можем позволить, чтобы наша конституция и наше общее чувство порядочности обернулись самоубийственным сговором. Профессор Трайб выразился иначе: может быть, в нормальные времена правильнее позволить сотне виновных остаться на свободе, чем приговорить одного невинного, но мы должны пересмотреть эту арифметику, если один из виновных может взорвать весь Манхэттен».
Судья Джексон, чьи слова приводит Дворкин, имел в виду, что соблюдение принципов правосудия не может осуществляться с серьезным риском для самой системы правосудия - иными словами, если мы наверняка знаем, что подсудимый намерен взорвать Манхэттен, но не располагаем достаточными для суда доказательствами, у нас нет иного выхода, кроме как поступиться принципами правосудия.
Однако реальные жизненные ситуации как правило далеки от четких гипотез, и мы очень редко уверены в чьем-то намерении взорвать Манхэттен - как правило, речь может идти либо о более или менее серьезном подозрении. В результате возникают ситуации вроде описанной Дворкином: некто Али аль-Мактари, которого автор характеризует как «мусульманского гостя» США, был арестован 15 сентября, когда сидел в кафе с женой, одетой по-мусульмански, говорил с ней на иностранном языке, в данном случае по-французски, и, как оказалось, оба имели при себе ножи для разрезания ящиков, нужные им для работы. В результате ему пришлось провести 8 недель в заключении. Мне этот пример кажется несколько неудачным, потому что если аль-Мактари действительно был гостем, то есть туристом, то на работу не имел права. Вполне возможно, что у него была просрочена виза, и я не уверен, что законная процедура была в его случае нарушена.
Тем не менее, от неудачного примера аргумент Дворкина не теряет силы. Испуг, который испытала страна 11 сентября, побудил многих должностных лиц, до президента включительно, поступиться правовыми нормами и конституционными гарантиями, которые эти же люди перечисляют в ряду ценностей, служащих предметом ненависти и мишенью для террористов. Не означает ли это, что мы уступаем им победу с самого начала военных действий, в превентивном порядке?
«Наше правительство уже зашло слишком далеко в вытеснении конституционных и юридических прав, разработанных нами как стандарт справедливости в уголовном процессе. Мы, конечно же, испуганы способностью террористов-самоубийц убивать снова, возможно в еще более массовых масштабах. Но путем террора наши враги надеются добиться прежде всего уничтожения ценностей, которые они ненавидят и которыми мы дорожим. Мы должны защищать эти ценности всеми силами, даже в ходе борьбы с терроризмом. Это трудно и требует от нас разборчивости, воображения и прямоты. Но именно этого требует сегодня патриотизм».
Слово «патриотизм» в этой цитате и в заголовке статьи кажется мне излишним, потому что речь идет о ценностях куда более высокого порядка, чем патриотизм. Патриотизм, в конце концов, у большинства людей определяется просто фактом рождения, как цвет волос или разрез глаз, тогда как политические и юридические права - результат вековой борьбы и культурной эволюции. Этот термин Роналд Дворкин попросту полемически заимствовал из названия предложенного президентом комплекса мер: «Патриотический акт». Но ценности, поставленные под угрозу поспешной реакцией на опасность, тем более дороги, что, так сказать, в диком виде в природе не встречаются, и поэтому я вполне согласен с аргументом автора, что относится к ним следует исключительно бережно.
Тут бы, казалось, можно поставить точку, но по мере чтения статьи Роналда Дворкина я с изумлением убеждался, что он, судя по всему, угодил именно в ту ловушку, на которую с самого начала нам указывал, и о которой предупреждал судья Джексон. Судя по всему, он считает юридические права, гарантированные конституцией США, абсолютной ценностью, подлежащей безусловной защите, и не допускает возможности компромисса с соображениями общественной безопасности. По крайней мере, нигде в его статье я не нашел анализа условий такого компромисса.
Этот тип юридической ловушки известен с древних времен и даже получил латинское название, которое по-русски звучит так: «Да погибнет мир, но да свершится правосудие». Правосудие, как утверждает старинная школа американской юриспруденции, - не область абсолютных категорий, оно существует для защиты правопорядка, и последним нельзя поступаться в пользу первого. Подозреваемый в намерении украсть десять долларов и в планах взорвать Манхэттен равны перед законом и вправе рассчитывать на одинаковую защиту, но последствия от оправдания того и другого ввиду недостатка улик могут быть совершенно разными по степени риска, и этот риск иногда следует принимать во внимание.
О том, что компромисс в конечном счете возможен, говорят хотя бы действия самого президента Буша, который, как я уже упоминал, согласился пойти на значительные уступки. Не подлежит сомнению, что это было сделано в ответ на давление со стороны неусыпных стражей конституции, таких как профессор Дворкин, но для успеха предполагаемых мер необходимо, чтобы готовность к компромиссу была обоюдной. Под такой готовностью я имею в виду не полную капитуляцию некоторых вчерашних светил либеральной юриспруденции, которые сегодня готовы легализовать чуть ли не пытки, а именно встречную инициативу со стороны единомышленников Дворкина, не привыкших уступать и пяди своей территории без борьбы.
Отказ от юридического абсолютизма естественным образом приводит к мысли, что и сама конституция не является воплощением абсолютных принципов - в противном случае не понадобилось бы принимать к ней 25 поправок. Ее составители по чисто историческим причинам не могли вообразить ситуации, когда смертельная угроза обществу исходит от одиночек-самоубийц, и не предусмотрели для нее правовых норм. Они, конечно же, допускали необходимость правовых ограничений на время войны, и президенты, от Линкольна до Рузвельта, пользовались этой необходимостью даже слишком широко, но их жизненный опыт не предусматривал того сумеречного состояния, в котором оказалась нынешняя администрации: когда мира уже фактически нет, но нет и стороны, которой можно по всей форме объявить войну. Может быть, пришло время для нового пересмотра - такого, который восстановит равновесие между защитой прав конкретных лиц и гарантиями нашего общего права на жизнь в цивилизованном обществе.
Десант в составе четырех человек был высажен ночью с подводной лодки на безлюдном побережье Лонг-Айленда. Это были немцы, прожившие много лет в США и репатриировавшиеся по разным причинам в нацистскую Германию, в том числе уже имеющие американское гражданство. Все они прошли подготовку в специально организованной школе диверсантов, и им было поручено проведение диверсионных актов на ведущих оборонных предприятих и железнодорожных узлах США с целью нанесения ущерба их обороноспособности и моральной стойкости. В дальнейшем планировалось засылать подобные группы регулярно, и вторая высадка действительно состоялась через четыре дня во Флориде, но оказалась последней.
Главным дефектом подготовки операции был подбор кадров, приведший к ее немедленному провалу, - их идеологическая убежденность оставляла желать лучшего, а некоторые с самого начала приняли решение связаться с американскими властями. Уже в момент высадки один из членов группы, Джордж Джон Дэш, оставил на берегу опознавательные следы: окурок, жестянку и все прочее, известное нам из плохих шпионских романов. Тут же диверсанты закопали все доставленные подрывные материалы и немецкую униформу, в которой прибыли, чтобы в случае мгновенной поимки получить статус военнопленных.
Весь этот реквизит был уже наутро обнаружен и извлечен американской береговой охраной, но диверсанты тем временем отбыли на пригородных поездах в Нью-Йорк. У меня, к сожалению, нет времени описать все их комические похождения - достаточно отметить, что члены группы имели при себе 80 тысяч долларов, по нынешним временам эквивалентные почти миллиону. Они поселились в дорогих гостиницах, познакомились со сговорчивыми девушками, и некоторое время жили в свое удовольствие, не помышляя о дальнейшем.
Президенту Рузвельту было, конечно же, немедленно донесено о факте высадки, и он приказал директору ФБР Эдварду Гуверу принять быстрые и жесткие меры с целью острастки и пропаганды. Неизвестно, однако, каковы были бы результаты, если бы сами диверсанты не пошли, наконец, навстречу. В Нью-Йорке Дэш поделился своими планами с другим членом группы, Эрнестом Петером Бюргером, а затем отправился в Вашингтон. Там он связался по телефону с ФБР и изложил все, что ему было известно. После того, как были арестованы все члены лонгайлендской и флоридской группы, ФБР, игнорируя свои прежние обещания, арестовало и самого Дэша - ему, впрочем, посулили президентское помилование.
Процесс по этому делу был довольно коротким, но дошел в конечном счете до верховного суда США, в архивах которого он известен как дело Ex parte Quirin, или просто «Квирин», по фамилии одного из подсудимых. Помня назидание Рузвельта, обвинение потребовало для всех подсудимых смертной казни на электрическом стуле. Понимая, однако, что в обычном суде этого не добиться, исполнительная власть, основываясь на шатких прецедентах, организовала особый военный суд. Суд отверг все аргументы военного адвоката о незаконности процесса и в кратчайшие сроки приговорил всех обиняемых к смертной казни. Дэшу и Бюргеру она была по распоряжению президента заменена, соответственно, тридцатилетним и пожизненным заключением.
Приговор был немедленно обжалован в верховном суде на том основании, что военный суд был незаконным, а сами обвиняемые не только не совершили никаких диверсионных актов, но, судя во всему, не собирались их совершать и оказали полное сотрудничество в ходе расследования. Суд, однако, оставил решение военной коллегии в силе, а его собственное решение было вынесено настолько поспешно, что письменное мнение, которым подобные решения всегда сопровождаются, было составлено лишь после приведения приговора в исполнение. Сохранился весьма странный меморандум одного из членов коллегии верховного суда, Феликса Фрэнкфуртера, в котором он уговаривает коллег игнорировать юридические тонкости ввиду специфики военного времени.
Дэш и Бюргер отсидели в американской тюрьме шесть лет и были высланы в Германию, где Дэш впоследствии работал в бюро путешествий и был мишенью всеобщего презрения как человек, пославший своих товарищей на электрический стул. К концу жизни он подружился с Чарли Чаплином - их сблизили общие воспоминания об Эдгаре Гувере, искалечившем обоим жизнь.
Все документы, относящиеся к этой истории, были на 18 лет засекречены - судя по всему, с единственной целью защитить репутацию ФБР, которое в этом деле вовсе не проявило описанной в газетах доблести и бдительности. Не подлежит сомнению, что дело «Квирин», поводом к которому послужила бездарность военной разведки вермахта, обернулось в конечном счете куда более долгосрочным позором для американской юстиции. Его подробности обнародовал недавно на страницах журнала Atlantic журналист Гэри Коэн, и момент публикации выбран не случайно. Дело в том, что администрация президента Буша, объявившая войну мировому терроризму, приняла в последние месяцы ряд мер, которые серьезно ограничивают права лиц, не имеющих американского гражданства, и в качестве прецедента для этих мер она ссылается именно на дело «Квирин».
Эти меры включают в себя, прежде всего, крайне широкое определение понятия террористической деятельности, запрещая благотворительные пожертвования в адрес ряда сомнительных с точки зрения администрации организаций и налагая арест на фонды этих организаций. Но самым спорным пунктом является положение о введении ускоренного военного судопроизводства по делам лиц, подозреваемых в причастности к терроризму и не имеющих гражданства. В этой связи Роналд Дворкин, профессор права Нью-Йоркского университета, опубликовал в журнале New York Review of Books статью под названием «Угроза патриотизму». В ней он, в частности, указывает на сомнительность избранного прецедента.
«В любом случае, военные суды, одобренные в деле «Квирин», отличаются от тех, которые планирует президент Буш. В мнении, которое написал в 1942 году от лица всего верховного суда его глава [Харлан] Стоун, подчеркивалось, что конгресс объявил войну Германии, которая является поэтому враждебной державой, и что подзащитные не отрицали, что действовали от имени этой враждебной державы и, таким образом, являлись незаконными бойцами. Конгресс не объявил войну Афганистану или талибану, или даже Аль-Каиде, и поэтому приказ президента - это решение исполнительной власти, действующей в одиночку, в отсутствие законодательной поддержки. Даже если бы конгресс каким-то образом одобрил этот приказ, решение суда по делу «Квирин», предполагающее, что подзащитные действовали от имени враждебного государства, не будет автоматически приложимо к гораздо более широкому классу подозреваемых, обозначенных президентом».
В первоначальном варианте предложенных президентом мер военные суды имели право выносить окончательные приговоры без права апелляции, а жюри присяжных - выносить решения о виновности подсудимых простым большинством голосов, а не единогласно, как в обычном судопроизводстве. В результате человек может быть приговорен таким судом к смертной казни на основании доказательств, которые гражданский суд отвергнет даже по обвинению в мелком воровстве.
Впоследствии, под давлением компетентного общественного мнения, президент несколько смягчил эти меры, дав подсудимым право на апелляцию и введя требования единогласия жюри в рассмотрении дел, чреватых смертной казнью. Но проблема остается, и заключается она в том, что целой категории людей предоставляют довольствоваться правосудием, от которого граждане защищены конституцией, - правосудием второго сорта.
Много лет назад, сразу по прибытии в Соединенные Штаты, я был преисполнен невежественной спеси, которую теперь узнаю в некоторых бывших соотечественниках и которую изживал долгие годы, по мере выветривания первоначального невежества. Иными словами, я легко судил о том, в чем мало понимал, и судил обычно не в пользу США. Но я, тем не менее, сразу заметил одну характерную черту американской жизни, которой с тех пор не нашел параллели ни в одной из стран, где приходилось жить до или после: равенство людей перед законом независимо от их гражданства, по крайней мере во всем, что не касается непосредственно права избирать и быть избранным в федеральные и местные органы власти.
Эту черту очень легко заметить в самых повседневных обстоятельствах, таких как прием на работу или высшее учебное заведение, отношения с полицией и поставщиками коммунальных услуг, в банке или, коли уж дело дошло до этого, в суде. Я, конечно же, не был тогда знаком с делом «Квирин», но исключение, даже столь прискорбное, не меняет правила, сформулированного в конституции США, согласно которой все имеют право на равную защиту перед законом и никто не может быть осужден иначе, чем в установленном законом порядке. Чтобы понять универсальность этого правила, надо подчеркнуть, что в этом месте конституции речь идет не о гражданах США, а о «лицах», то есть просто людях, независимо от гражданства.
В большинстве государств мира, в том числе и самых либеральных, ситуация подчас резко отличается, и за примером не обязательно отправляться в Россию, где иностранец сегодня сплошь и рядом фактически бесправен. Многие государства принимают специальные законы с целью ограничения в правах проживающих на их территории иностранцев - включая Чехию, где я работаю над этой передачей. В Австралии тысячи незаконных иммигрантов содержатся бессрочно в лагерях в пустыне. Список можно продолжать, и я вовсе не хочу возводить США в некий идеал без темных пятен - дело «Квирин» с идеалом не уживается. Тем не менее, как отмечает Роналд Дворкин, в прошлом году верховный суд США принял решение по так называемому «Делу Задвидаса», решительно подтвердившее конституционный принцип, согласно которому любой человек на территории США, независимо от того, каким образом он на ней оказался, имеет право на равную защиту и установленную законом процедуру. Почему же, в таком случае, президент Буш определяет целую категорию людей, не подпадающих под это правило?
Дворкин, конечно же, резко полемизирует с распоряжениями Буша, но он понимает логику этих распоряжений и приводит, пусть риторически, известный аргумент в их пользу.
«Защита, которую любое государство может оказать обвиняемым в совершении преступления, должна, по крайней мере частично, зависеть от последствий, которыми эта защита будет чревата для его собственной безопасности. Угроза нашей безопасности со стороны террористов весьма велика, а может быть и беспрецедентна, и мы не можем быть столь же скрупулезными в нашей заботе о правах подозреваемых террористов, как и о правах людей, подозреваемых в менее опасных преступлениях. Как сказал судья [верховного суда Роберт] Джексон,.. мы не можем позволить, чтобы наша конституция и наше общее чувство порядочности обернулись самоубийственным сговором. Профессор Трайб выразился иначе: может быть, в нормальные времена правильнее позволить сотне виновных остаться на свободе, чем приговорить одного невинного, но мы должны пересмотреть эту арифметику, если один из виновных может взорвать весь Манхэттен».
Судья Джексон, чьи слова приводит Дворкин, имел в виду, что соблюдение принципов правосудия не может осуществляться с серьезным риском для самой системы правосудия - иными словами, если мы наверняка знаем, что подсудимый намерен взорвать Манхэттен, но не располагаем достаточными для суда доказательствами, у нас нет иного выхода, кроме как поступиться принципами правосудия.
Однако реальные жизненные ситуации как правило далеки от четких гипотез, и мы очень редко уверены в чьем-то намерении взорвать Манхэттен - как правило, речь может идти либо о более или менее серьезном подозрении. В результате возникают ситуации вроде описанной Дворкином: некто Али аль-Мактари, которого автор характеризует как «мусульманского гостя» США, был арестован 15 сентября, когда сидел в кафе с женой, одетой по-мусульмански, говорил с ней на иностранном языке, в данном случае по-французски, и, как оказалось, оба имели при себе ножи для разрезания ящиков, нужные им для работы. В результате ему пришлось провести 8 недель в заключении. Мне этот пример кажется несколько неудачным, потому что если аль-Мактари действительно был гостем, то есть туристом, то на работу не имел права. Вполне возможно, что у него была просрочена виза, и я не уверен, что законная процедура была в его случае нарушена.
Тем не менее, от неудачного примера аргумент Дворкина не теряет силы. Испуг, который испытала страна 11 сентября, побудил многих должностных лиц, до президента включительно, поступиться правовыми нормами и конституционными гарантиями, которые эти же люди перечисляют в ряду ценностей, служащих предметом ненависти и мишенью для террористов. Не означает ли это, что мы уступаем им победу с самого начала военных действий, в превентивном порядке?
«Наше правительство уже зашло слишком далеко в вытеснении конституционных и юридических прав, разработанных нами как стандарт справедливости в уголовном процессе. Мы, конечно же, испуганы способностью террористов-самоубийц убивать снова, возможно в еще более массовых масштабах. Но путем террора наши враги надеются добиться прежде всего уничтожения ценностей, которые они ненавидят и которыми мы дорожим. Мы должны защищать эти ценности всеми силами, даже в ходе борьбы с терроризмом. Это трудно и требует от нас разборчивости, воображения и прямоты. Но именно этого требует сегодня патриотизм».
Слово «патриотизм» в этой цитате и в заголовке статьи кажется мне излишним, потому что речь идет о ценностях куда более высокого порядка, чем патриотизм. Патриотизм, в конце концов, у большинства людей определяется просто фактом рождения, как цвет волос или разрез глаз, тогда как политические и юридические права - результат вековой борьбы и культурной эволюции. Этот термин Роналд Дворкин попросту полемически заимствовал из названия предложенного президентом комплекса мер: «Патриотический акт». Но ценности, поставленные под угрозу поспешной реакцией на опасность, тем более дороги, что, так сказать, в диком виде в природе не встречаются, и поэтому я вполне согласен с аргументом автора, что относится к ним следует исключительно бережно.
Тут бы, казалось, можно поставить точку, но по мере чтения статьи Роналда Дворкина я с изумлением убеждался, что он, судя по всему, угодил именно в ту ловушку, на которую с самого начала нам указывал, и о которой предупреждал судья Джексон. Судя по всему, он считает юридические права, гарантированные конституцией США, абсолютной ценностью, подлежащей безусловной защите, и не допускает возможности компромисса с соображениями общественной безопасности. По крайней мере, нигде в его статье я не нашел анализа условий такого компромисса.
Этот тип юридической ловушки известен с древних времен и даже получил латинское название, которое по-русски звучит так: «Да погибнет мир, но да свершится правосудие». Правосудие, как утверждает старинная школа американской юриспруденции, - не область абсолютных категорий, оно существует для защиты правопорядка, и последним нельзя поступаться в пользу первого. Подозреваемый в намерении украсть десять долларов и в планах взорвать Манхэттен равны перед законом и вправе рассчитывать на одинаковую защиту, но последствия от оправдания того и другого ввиду недостатка улик могут быть совершенно разными по степени риска, и этот риск иногда следует принимать во внимание.
О том, что компромисс в конечном счете возможен, говорят хотя бы действия самого президента Буша, который, как я уже упоминал, согласился пойти на значительные уступки. Не подлежит сомнению, что это было сделано в ответ на давление со стороны неусыпных стражей конституции, таких как профессор Дворкин, но для успеха предполагаемых мер необходимо, чтобы готовность к компромиссу была обоюдной. Под такой готовностью я имею в виду не полную капитуляцию некоторых вчерашних светил либеральной юриспруденции, которые сегодня готовы легализовать чуть ли не пытки, а именно встречную инициативу со стороны единомышленников Дворкина, не привыкших уступать и пяди своей территории без борьбы.
Отказ от юридического абсолютизма естественным образом приводит к мысли, что и сама конституция не является воплощением абсолютных принципов - в противном случае не понадобилось бы принимать к ней 25 поправок. Ее составители по чисто историческим причинам не могли вообразить ситуации, когда смертельная угроза обществу исходит от одиночек-самоубийц, и не предусмотрели для нее правовых норм. Они, конечно же, допускали необходимость правовых ограничений на время войны, и президенты, от Линкольна до Рузвельта, пользовались этой необходимостью даже слишком широко, но их жизненный опыт не предусматривал того сумеречного состояния, в котором оказалась нынешняя администрации: когда мира уже фактически нет, но нет и стороны, которой можно по всей форме объявить войну. Может быть, пришло время для нового пересмотра - такого, который восстановит равновесие между защитой прав конкретных лиц и гарантиями нашего общего права на жизнь в цивилизованном обществе.