Журналист - это человек, которого никакое событие не может застигнуть врасплох, даже самое неожиданное. Иное дело - писатель-беллетрист, задача которого - не быстрая реакция на жизненные коллизии, а моделирование таких коллизий в словесных постройках.
Недели через две после 11 сентября редакция газеты «Нью-Йорк таймс» предложила ряду известных американских писателей вопрос: видят ли они по-прежнему смысл в своей работе - после всего, что произошло. Писатели, надо сказать, пребывали в некоторой растерянности, что вполне естественно, потому что пушки и музы традиционно считаются альтернативой друг другу, и пушки имеют приоритет. В конечном счете все же сошлись на том, что писатели, по словам Джона Апдайка, «вносят вклад в гражданский порядок». Несколько больше сомнений и даже некую растерянность выказал Стивен Кинг, писатель, работающий в чисто развлекательном жанре и объективно отметивший, что ему платят за развлечение, а не за попытки усовершенствовать мир. Но и он, в конечном счете, встал на сторону большинства и заявил, что если каждый будет продолжать свою работу, победа не останется за террористами. Кинг принял экономический аргумент президента Джорджа Буша.
Есть, однако, писатели, для которых экономический аргумент не имеет силы, потому что они не вносят заметного вклада в народное хозяйство - в лучшем случае это вклад в духовное достояние нации и человечества, который трудно выразить в наличной сумме. Один из таких писателей - Дон Делилло, по мнению многих - крупнейший современный американский прозаик. Для него, человека, не прибегающего к сложным финансово-эстетическим уравнениям, события 11 сентября одновременно и изменили мир коренным образом, и оставили его прежним. Творчество Делилло в значительной мере посвящено именно вскрытию психологии террориста, человека, запутанного в многомерном современном мире и ищущего простых и радикальных ответов на свои вопросы. Таков, в частности, его роман «Весы» - попытка художественно-психологического портрета Ли Харви Освальда, убийцы президента Кеннеди.
В журнале Harpers опубликовано эссе Дона Делилло «На развалинах будущего: размышления о терроре и утрате в тени сентября».
«В последнее десятилетие всплеск рынков капитала преобладал в диалоге и формировал глобальное сознание. Многонациональные корпорации стали казаться важнее и влиятельнее правительств. Драматический взлет Доу-Джонса и скорость Интернета призывали всех нас на постоянное жительство в будущее, в утопическое зарево кибер-капитала, потому что там нет памяти, там рынки бесконтрольны, а потенциал инвестиций не знает предела.
Все переменилось 11 сентября. Сегодня всемирное повествование вновь принадлежит террористам. Но главной мишенью для людей, атаковавших Пентагон и Всемирный торговый центр, была не глобальная экономика. Это была Америка - магнит для их ярости. Это был высокий глянец нашего модернизма. Это был напор нашей технологии. Это было наше предполагаемое безбожие. Это была тупая мощь нашей внешней политики. Это была власть американской культуры проницать любую стену, дом, жизнь и разум».
Такое начало - отчетливый знак, что мы не должны ожидать здесь нравственных силлогизмов и черно-белых ярлыков. Задача писателя - не похвала или порицание, которые и без него есть кому раздавать, и проблемы, волнующие Кинга или даже Апдайка, здесь практически не ставятся. В конце концов, писать или не писать после 11 сентября - это вопрос для человека, а не для писателя, а Делилло никогда не отличался склонностью к допуску посетителей в творческую кухню; он предпочитает общаться с читателем посредством готовой продукции. Эссе, о котором идет речь - это не публицистическая статья, а запись личных впечатлений, перерастающих в нечто более абстрактное, рассуждение о сути конкретной цивилизации, которую представляет сам автор, о мотивах и объектах ненависти.
Личный элемент не содержит здесь ничего воображаемого или фиктивного: в двух кварталах от места катастрофы, которое сегодня называют «нулевой зоной», у Делилло живет племянник Марк с семьей, и в момент происшествия у них состоялся довольно драматичный телефонный разговор, из которого Делилло, по его собственному признанию, ничего не запомнил. Вначале, когда первый самолет врезался в первую башню, многие не могли поверить в истинный смысл события и убеждали себя, что произошел несчастный случай. Стекла квартир заносило пеплом. Затем башни стали падать, и для сомнений уже больше не было места. Жильцы, спасаясь от дыма и пепла, отступили на лестничные площадки, расставили стулья, стали лихорадочно обзванивать родных и знакомых, ища помощи. Многие решили, что наступило время прощаться.
Тем временем в окрестностях шли импровизированные спасательные операции. Жильцам удалось перехватить полицейский патруль, который раздал всем респираторы и медленно повел их через руины на север, людей, детей и собак, среди разбросанных детских колясок, ботинок и кейсов, сквозь нескончаемую бумажную бурю - по словам очевидцев, бумага, разбросанная взрывами, буквально врезалась в асфальт. На сборном пункте возле университета Пейс рабочие обливали собравшихся водой, смывая токсичный пепел.
Автор замечает, что еще недавно в администрации президента Буша ощущалась ностальгия по незамысловатым временам холодной войны, когда все проведенные линии были прямыми и четкими. Это повествование, заимствуя образ Делилло, теперь прервано, и нам предстоит создавать контр-повествование. Так рассуждает писатель: мир начинается с новой страницы.
Так что же тогда мы писали вчера? Это недавнее, почти сиюминутное прошлое предстает в глазах Делилло отчаянно наивным: восторги по поводу Интернета и нового рынка, ожидание нескончаемого благополучия, дары глобализации, артезианские колодцы оптимизма. На этом безоблачном горизонте вчерашнего воображения мы не заметили какой-то пары пылинок, черных точек, которые по мере приближения обернулись самолетами и низвергли не только башни Манхэттена, но и весь хрустальный дворец нашего несложного будущего, в котором мы уже так опрометчиво расставляли мебель. Этому будущему бросила вызов пещерная религия отвергнутых, оставленных на обочине, пришельцев из прошлого. Мы слишком торопились, и нас пытаются развернуть назад.
Предмет размышлений Дона Делилло - вечная ограниченность нашего воображения. Мы всегда полагаем, что будущее - это продолжение линии из вчерашнего через сегодняшний день, и именно поэтому никто не увидел, например, в смерти Брежнева прообраза гибели его империи, которую он пытался заклясть своей коснеющей артикуляцией с трибун съездов и форумов. Препятствия, которые мы различаем на этом прямом пути, мы всегда объявляем именно препятствиями, а не поворотными пунктами, какими они предстают вблизи. Объяснимое упоение Америки своей технологической и экономической мощью помешало ей разглядеть незаметный камень на дороге, о который неминуемо предстояло споткнуться. Повествование, в котором мы действуем сегодня, уже нельзя поместить под рубрикой «продолжение следует». Мы угодили в начало совсем другой книги.
«Технология - это наша судьба, наша истина. Это то, что мы имеем в виду, когда называем себя единственной сверхдержавой на планете. Материалы и методы, которые мы создаем, дают нам возможность претендовать на наше будущее. Мы не обязаны зависеть от Бога или пророков, или других изумлений. Мы сами - изумление. Чудо - это то, что мы сами производим, системы и сети, которые меняют образ нашей жизни и мыслей.
Но каковы бы ни были лежащие впереди клубки технологии - все более сложные, связующие, точные, микродробные, - сегодня будущее уступило резонам средневековья, древним медленным фуриям религии с большой дороги.
Убей врага и вырви его сердце».
Знаменитостью быть нелегко - тот, кого видно издали, служит естественной мишенью, а самомнение подбивает высказаться даже в отсутствие необходимых мыслей. В первые недели после террористического нападения на Америку многие журналы даже открыли специальную рубрику для идиотских сентенций, и ярче всех засияли, конечно же, писатели, мастера слова.
Неувядающая экстремистка Сюзан Зонтаг с давних пор компенсирует ощутимый дефицит таланта страстной саморекламой - эпатирующими высказываниями, которые ей же потом приходится разъяснять, смягчать и поворачивать нужной гранью, как какому-нибудь пресс-секретарю при болтливом президенте. Именно она стала одной из звезд упомянутой рубрики, когда с похвалой отозвалась о мужестве террористов, не пожалевших собственной жизни, и с презрением - о трусости американских пилотов, бомбивших Косово из стратосферы вместо того, чтобы отважно подставить себя под зенитный огонь.
Ката Поллит, обозревательница левого журнала Nation, с гордостью писала о том, как она запретила своей тринадцатилетней дочери вывесить в окне флаг, заявив, что флаг - символ шовинизма. В момент, о котором идет речь, флаг символизировал нечто иное, солидарность с жертвами и протест против варварства, но в мозгу, изборожденном идеологическими шаблонами, трудно поменять контакты. Ката Поллит, женщина прогрессивная, все же оставила дочери свободу инициативы, позволив вывесить флаг только в ее собственной комнате, купленный на собственные деньги. Этот пафос нашел себе отклик, и со всей страны в адрес девочки стали приходить бандероли с флагами.
Может быть, ни та, ни другая не оказались бы в эпицентре скандала, дай они себе время подумать или просто воздержаться от немедленной реакции. Но воздержаться - значит устраниться из первого ряда, не обозначиться на радарах прессы. Знаменитость требует жертв.
Дон Делилло - человек иного калибра. Его читатель не привык получать из его уст лозунги. Его эссе не претендует на исчерпывающий анализ ситуации в терминах политологии, но оно содержит иные глубины, чем те, каких мы вправе ожидать от Сэмюэля Хантингтона или Збигнева Бжезинского. И тем не менее, ему тоже не удалось увернуться от карающего меча патриотической критики.
Член редколлегии журнала Weekly Standard Дэвид Скиннер откликнулся на эссе Делилло заметкой на сайте своего журнала под названием «Последний Дон» - с остроумным, на его взгляд, намеком на мафию: коль скоро Делилло - итальянского происхождения, то удержаться от такой шутки просто нет возможности. Вся заметка выдержана в том же ироническом тоне, который русскому читателю знаком из советских газет и достигается многократным употреблением слов «пресловутый» и «якобы».
Что же не устраивает бдительного публициста в коротком эссе Делилло? Прежде всего - двусмысленная, на его взгляд, идейная подоплека приведенных выше отрывков. Разве не правда, что Америка - самая могущественная и технологически развитая страна, разве ее идеалы - не светлее всех других, а капиталы - не динамичнее? С точки зрения Скиннера, посягательство террористов на священные принципы чуть ли не возмутительнее убийства невинных людей. Ему, видимо, кажется недопустимой даже тень сомнения в этом вопросе и приоритет чьего-то племянника и его манхэттенских соседей над идеалами и капиталами.
В другом месте Делилло, на свою беду, вспоминает борцов с глобализацией, которые, как он считает, пытались всего лишь замедлить слишком поспешное наступление светлого будущего, в то время как террористы опрокидывают нас в прошлое. Анархисты, таким образом, как бы противопоставлены террористам, они должны были послужить нам знаком и предостережением, которого мы не заметили. Дэвид Скиннер и здесь обнажает свой праведный меч: негоже, считает он, приписывать хоть сколько-нибудь положительную роль варварам и луддитам.
На мой взгляд, Скиннер не вполне понимает, с кем имеет дело. С таким идеологическим задором нетрудно отыскать антиамериканские выпады и в математической теореме. Кроме того, он хотя и оказывает авторитету писателя поверхностные знаки уважения, романов Делилло Скиннер, по-видимому, не читал. В противном случае его праведное возмущение просто не знало бы границ. В тех же «Весах» Делилло, описывая Освальда, который посягает на святыни, ни разу не дает себе труда четко обозначить, что мы имеем дело с негодяем, и что относиться к нему надо безусловно отрицательно. И ни в одном из своих романов он не пытается развеять наших сомнений в своей приверженности патриотическим ценностям. Эти ценности он куда чаще не то чтобы высмеивает, но подвергает такому беспощадному анализу, что остается только мутный кислотный раствор.
Кто же такой писатель - не тот, кто рвется к микрофону осчастливить нас немедленным и скоропортящимся мнением, а тот, кто общается с читателем традиционно, на страницах своих книг? Первые, кого хочется исключить из этого цеха - это как раз сторонники простого и ясного суда над персонажами. Гарантия объективности - это всегда талант, и там, где его масштабы достаточно велики, он экранирует даже самую неуемную любовь к публицистической трибуне. Никто не учил людей жить многословнее и громогласнее Толстого, но он так и не посмел вынести приговор Анне Карениной - он передал это дело в более высокую инстанцию, которая заявила свою юрисдикцию в эпиграфе к роману. В этом он, как никто, солидарен со своим заклятым врагом, Шекспиром, который не оставил нам практически ни единого слова от собственного лица.
Понять - не значит простить, но осудить - значит отказаться от понимания. Достаточные доказательства вины освобождают судью от необходимости кропотливого анализа мотивов - кое кому это может показаться странным, но таков краеугольный принцип либерального правосудия: приговор выносится за поступок, а не за образ мыслей. Но это вовсе не значит, что все духовное измерение цивилизации должно сводиться к справедливому суду.
Те, кто 11 сентября не пожалел собственных жизней, чтобы положить конец тысячам других, отличались от нас в одном существенном пункте: у них не было литературы, и даже то, что произвела в этом жанре мусульманская культура, они сознательно и бесповоротно отвергли - кроме единственной книги, которая судит и освобождает от необходимости понимать. Критик из Weekly Standard, пытаясь выстроить Дона Делилло в одну шеренгу с Сюзан Зонтаг и Катой Поллит, сам недалек от такой позиции, потому что видит в литературе орудие наведения порядка, а не познания мира - внутреннего мира человека, творца и труженика, фанатика и террориста. Там, где состав преступления очевиден, всякая попытка разобраться в мотивах с его точки зрения достойна осуждения.
Иосиф Бродский, защищая литературу от Дэвида Скиннера и его коллег, говорил в своей Нобелевской лекции, что у человека, читавшего Диккенса, не поднимется рука на убийство. Эти слова столь же наивны, сколь благородны. Но Диккенс, Толстой и Делилло навсегда останутся нашей последней линией обороны, башнями куда неуязвимее манхэттенских, залогом того, что мы будем пытаться понять даже то, чего не можем простить.
Фактически, Скиннер повторил сегодня вопрос Горького, «с кем вы, мастера культуры», и на него всегда существовал простой ответ: не с тем, кто спрашивает.
А если вспомнить издевательские слова Сталина о писателях, их легко перефразировать так, что они обретут неожиданный и точный смысл: они - не инженеры человеческих душ, но и не судьи, они - их адвокаты.
«И тогда я увидел женщину на молитвенном коврике. Я только что завернул за угол, по пути на юг, навстречу друзьям, и мне предстала она, молодая и стройная, в шелковом платке. Подошло время закатной молитвы, и она стояла на коленях, торсом вровень с кромкой ковра. Ее отчасти заслоняли тележки супермаркета, и никто ее особо не замечал. Кажется, там была еще другая женщина, сидящая на складном стуле у поребрика. Фигура на ковре была обращена лицом к востоку, что в ее случае означало прежде всего стену магазина, всего в полутора футах от ее склоненной головы, но в дальней и более осмысленной перспективе - конечно же Мекку, самый священный город ислама.
В дизайн некоторых молитвенных ковров включен михраб, арочный элемент, символизирующий молитвенную нишу в мечети, которая указывает направление к Мекке. Но единственным указателем стран света, в котором нуждалась эта молодая женщина, была решетка улиц Манхэттена.
Я смотрел на нее, погруженную в молитву, и для меня было очевиднее, чем всегда, будничное, неохватное, ускользающее от ежедневного взгляда величие Нью-Йорка. В этом городе есть место для любого языка, ритуала, верования и мнения. В перекличке мертвых 11 сентября все эти жизненные различия были стерты ударом и вспышкой. Самих тел все еще недосчитываются, большинства. Больше скорби для оставшихся в живых. Но мертвые - это своя собственная нация и раса, единая когорта - молодые и старые, благочестивые и безбожники - союз душ. Во время хаджа, ежегодного паломничества в Мекку, верующие должны устранить все признаки статуса, дохода и национальности, мужчины - в одинаковых полосах бесшовной белой ткани, женщины - с покрытыми головами, все вспоминают в молитве единство своего жребия с мертвыми.
Аллаху акбар. Бог велик».
Недели через две после 11 сентября редакция газеты «Нью-Йорк таймс» предложила ряду известных американских писателей вопрос: видят ли они по-прежнему смысл в своей работе - после всего, что произошло. Писатели, надо сказать, пребывали в некоторой растерянности, что вполне естественно, потому что пушки и музы традиционно считаются альтернативой друг другу, и пушки имеют приоритет. В конечном счете все же сошлись на том, что писатели, по словам Джона Апдайка, «вносят вклад в гражданский порядок». Несколько больше сомнений и даже некую растерянность выказал Стивен Кинг, писатель, работающий в чисто развлекательном жанре и объективно отметивший, что ему платят за развлечение, а не за попытки усовершенствовать мир. Но и он, в конечном счете, встал на сторону большинства и заявил, что если каждый будет продолжать свою работу, победа не останется за террористами. Кинг принял экономический аргумент президента Джорджа Буша.
Есть, однако, писатели, для которых экономический аргумент не имеет силы, потому что они не вносят заметного вклада в народное хозяйство - в лучшем случае это вклад в духовное достояние нации и человечества, который трудно выразить в наличной сумме. Один из таких писателей - Дон Делилло, по мнению многих - крупнейший современный американский прозаик. Для него, человека, не прибегающего к сложным финансово-эстетическим уравнениям, события 11 сентября одновременно и изменили мир коренным образом, и оставили его прежним. Творчество Делилло в значительной мере посвящено именно вскрытию психологии террориста, человека, запутанного в многомерном современном мире и ищущего простых и радикальных ответов на свои вопросы. Таков, в частности, его роман «Весы» - попытка художественно-психологического портрета Ли Харви Освальда, убийцы президента Кеннеди.
В журнале Harpers опубликовано эссе Дона Делилло «На развалинах будущего: размышления о терроре и утрате в тени сентября».
«В последнее десятилетие всплеск рынков капитала преобладал в диалоге и формировал глобальное сознание. Многонациональные корпорации стали казаться важнее и влиятельнее правительств. Драматический взлет Доу-Джонса и скорость Интернета призывали всех нас на постоянное жительство в будущее, в утопическое зарево кибер-капитала, потому что там нет памяти, там рынки бесконтрольны, а потенциал инвестиций не знает предела.
Все переменилось 11 сентября. Сегодня всемирное повествование вновь принадлежит террористам. Но главной мишенью для людей, атаковавших Пентагон и Всемирный торговый центр, была не глобальная экономика. Это была Америка - магнит для их ярости. Это был высокий глянец нашего модернизма. Это был напор нашей технологии. Это было наше предполагаемое безбожие. Это была тупая мощь нашей внешней политики. Это была власть американской культуры проницать любую стену, дом, жизнь и разум».
Такое начало - отчетливый знак, что мы не должны ожидать здесь нравственных силлогизмов и черно-белых ярлыков. Задача писателя - не похвала или порицание, которые и без него есть кому раздавать, и проблемы, волнующие Кинга или даже Апдайка, здесь практически не ставятся. В конце концов, писать или не писать после 11 сентября - это вопрос для человека, а не для писателя, а Делилло никогда не отличался склонностью к допуску посетителей в творческую кухню; он предпочитает общаться с читателем посредством готовой продукции. Эссе, о котором идет речь - это не публицистическая статья, а запись личных впечатлений, перерастающих в нечто более абстрактное, рассуждение о сути конкретной цивилизации, которую представляет сам автор, о мотивах и объектах ненависти.
Личный элемент не содержит здесь ничего воображаемого или фиктивного: в двух кварталах от места катастрофы, которое сегодня называют «нулевой зоной», у Делилло живет племянник Марк с семьей, и в момент происшествия у них состоялся довольно драматичный телефонный разговор, из которого Делилло, по его собственному признанию, ничего не запомнил. Вначале, когда первый самолет врезался в первую башню, многие не могли поверить в истинный смысл события и убеждали себя, что произошел несчастный случай. Стекла квартир заносило пеплом. Затем башни стали падать, и для сомнений уже больше не было места. Жильцы, спасаясь от дыма и пепла, отступили на лестничные площадки, расставили стулья, стали лихорадочно обзванивать родных и знакомых, ища помощи. Многие решили, что наступило время прощаться.
Тем временем в окрестностях шли импровизированные спасательные операции. Жильцам удалось перехватить полицейский патруль, который раздал всем респираторы и медленно повел их через руины на север, людей, детей и собак, среди разбросанных детских колясок, ботинок и кейсов, сквозь нескончаемую бумажную бурю - по словам очевидцев, бумага, разбросанная взрывами, буквально врезалась в асфальт. На сборном пункте возле университета Пейс рабочие обливали собравшихся водой, смывая токсичный пепел.
Автор замечает, что еще недавно в администрации президента Буша ощущалась ностальгия по незамысловатым временам холодной войны, когда все проведенные линии были прямыми и четкими. Это повествование, заимствуя образ Делилло, теперь прервано, и нам предстоит создавать контр-повествование. Так рассуждает писатель: мир начинается с новой страницы.
Так что же тогда мы писали вчера? Это недавнее, почти сиюминутное прошлое предстает в глазах Делилло отчаянно наивным: восторги по поводу Интернета и нового рынка, ожидание нескончаемого благополучия, дары глобализации, артезианские колодцы оптимизма. На этом безоблачном горизонте вчерашнего воображения мы не заметили какой-то пары пылинок, черных точек, которые по мере приближения обернулись самолетами и низвергли не только башни Манхэттена, но и весь хрустальный дворец нашего несложного будущего, в котором мы уже так опрометчиво расставляли мебель. Этому будущему бросила вызов пещерная религия отвергнутых, оставленных на обочине, пришельцев из прошлого. Мы слишком торопились, и нас пытаются развернуть назад.
Предмет размышлений Дона Делилло - вечная ограниченность нашего воображения. Мы всегда полагаем, что будущее - это продолжение линии из вчерашнего через сегодняшний день, и именно поэтому никто не увидел, например, в смерти Брежнева прообраза гибели его империи, которую он пытался заклясть своей коснеющей артикуляцией с трибун съездов и форумов. Препятствия, которые мы различаем на этом прямом пути, мы всегда объявляем именно препятствиями, а не поворотными пунктами, какими они предстают вблизи. Объяснимое упоение Америки своей технологической и экономической мощью помешало ей разглядеть незаметный камень на дороге, о который неминуемо предстояло споткнуться. Повествование, в котором мы действуем сегодня, уже нельзя поместить под рубрикой «продолжение следует». Мы угодили в начало совсем другой книги.
«Технология - это наша судьба, наша истина. Это то, что мы имеем в виду, когда называем себя единственной сверхдержавой на планете. Материалы и методы, которые мы создаем, дают нам возможность претендовать на наше будущее. Мы не обязаны зависеть от Бога или пророков, или других изумлений. Мы сами - изумление. Чудо - это то, что мы сами производим, системы и сети, которые меняют образ нашей жизни и мыслей.
Но каковы бы ни были лежащие впереди клубки технологии - все более сложные, связующие, точные, микродробные, - сегодня будущее уступило резонам средневековья, древним медленным фуриям религии с большой дороги.
Убей врага и вырви его сердце».
Знаменитостью быть нелегко - тот, кого видно издали, служит естественной мишенью, а самомнение подбивает высказаться даже в отсутствие необходимых мыслей. В первые недели после террористического нападения на Америку многие журналы даже открыли специальную рубрику для идиотских сентенций, и ярче всех засияли, конечно же, писатели, мастера слова.
Неувядающая экстремистка Сюзан Зонтаг с давних пор компенсирует ощутимый дефицит таланта страстной саморекламой - эпатирующими высказываниями, которые ей же потом приходится разъяснять, смягчать и поворачивать нужной гранью, как какому-нибудь пресс-секретарю при болтливом президенте. Именно она стала одной из звезд упомянутой рубрики, когда с похвалой отозвалась о мужестве террористов, не пожалевших собственной жизни, и с презрением - о трусости американских пилотов, бомбивших Косово из стратосферы вместо того, чтобы отважно подставить себя под зенитный огонь.
Ката Поллит, обозревательница левого журнала Nation, с гордостью писала о том, как она запретила своей тринадцатилетней дочери вывесить в окне флаг, заявив, что флаг - символ шовинизма. В момент, о котором идет речь, флаг символизировал нечто иное, солидарность с жертвами и протест против варварства, но в мозгу, изборожденном идеологическими шаблонами, трудно поменять контакты. Ката Поллит, женщина прогрессивная, все же оставила дочери свободу инициативы, позволив вывесить флаг только в ее собственной комнате, купленный на собственные деньги. Этот пафос нашел себе отклик, и со всей страны в адрес девочки стали приходить бандероли с флагами.
Может быть, ни та, ни другая не оказались бы в эпицентре скандала, дай они себе время подумать или просто воздержаться от немедленной реакции. Но воздержаться - значит устраниться из первого ряда, не обозначиться на радарах прессы. Знаменитость требует жертв.
Дон Делилло - человек иного калибра. Его читатель не привык получать из его уст лозунги. Его эссе не претендует на исчерпывающий анализ ситуации в терминах политологии, но оно содержит иные глубины, чем те, каких мы вправе ожидать от Сэмюэля Хантингтона или Збигнева Бжезинского. И тем не менее, ему тоже не удалось увернуться от карающего меча патриотической критики.
Член редколлегии журнала Weekly Standard Дэвид Скиннер откликнулся на эссе Делилло заметкой на сайте своего журнала под названием «Последний Дон» - с остроумным, на его взгляд, намеком на мафию: коль скоро Делилло - итальянского происхождения, то удержаться от такой шутки просто нет возможности. Вся заметка выдержана в том же ироническом тоне, который русскому читателю знаком из советских газет и достигается многократным употреблением слов «пресловутый» и «якобы».
Что же не устраивает бдительного публициста в коротком эссе Делилло? Прежде всего - двусмысленная, на его взгляд, идейная подоплека приведенных выше отрывков. Разве не правда, что Америка - самая могущественная и технологически развитая страна, разве ее идеалы - не светлее всех других, а капиталы - не динамичнее? С точки зрения Скиннера, посягательство террористов на священные принципы чуть ли не возмутительнее убийства невинных людей. Ему, видимо, кажется недопустимой даже тень сомнения в этом вопросе и приоритет чьего-то племянника и его манхэттенских соседей над идеалами и капиталами.
В другом месте Делилло, на свою беду, вспоминает борцов с глобализацией, которые, как он считает, пытались всего лишь замедлить слишком поспешное наступление светлого будущего, в то время как террористы опрокидывают нас в прошлое. Анархисты, таким образом, как бы противопоставлены террористам, они должны были послужить нам знаком и предостережением, которого мы не заметили. Дэвид Скиннер и здесь обнажает свой праведный меч: негоже, считает он, приписывать хоть сколько-нибудь положительную роль варварам и луддитам.
На мой взгляд, Скиннер не вполне понимает, с кем имеет дело. С таким идеологическим задором нетрудно отыскать антиамериканские выпады и в математической теореме. Кроме того, он хотя и оказывает авторитету писателя поверхностные знаки уважения, романов Делилло Скиннер, по-видимому, не читал. В противном случае его праведное возмущение просто не знало бы границ. В тех же «Весах» Делилло, описывая Освальда, который посягает на святыни, ни разу не дает себе труда четко обозначить, что мы имеем дело с негодяем, и что относиться к нему надо безусловно отрицательно. И ни в одном из своих романов он не пытается развеять наших сомнений в своей приверженности патриотическим ценностям. Эти ценности он куда чаще не то чтобы высмеивает, но подвергает такому беспощадному анализу, что остается только мутный кислотный раствор.
Кто же такой писатель - не тот, кто рвется к микрофону осчастливить нас немедленным и скоропортящимся мнением, а тот, кто общается с читателем традиционно, на страницах своих книг? Первые, кого хочется исключить из этого цеха - это как раз сторонники простого и ясного суда над персонажами. Гарантия объективности - это всегда талант, и там, где его масштабы достаточно велики, он экранирует даже самую неуемную любовь к публицистической трибуне. Никто не учил людей жить многословнее и громогласнее Толстого, но он так и не посмел вынести приговор Анне Карениной - он передал это дело в более высокую инстанцию, которая заявила свою юрисдикцию в эпиграфе к роману. В этом он, как никто, солидарен со своим заклятым врагом, Шекспиром, который не оставил нам практически ни единого слова от собственного лица.
Понять - не значит простить, но осудить - значит отказаться от понимания. Достаточные доказательства вины освобождают судью от необходимости кропотливого анализа мотивов - кое кому это может показаться странным, но таков краеугольный принцип либерального правосудия: приговор выносится за поступок, а не за образ мыслей. Но это вовсе не значит, что все духовное измерение цивилизации должно сводиться к справедливому суду.
Те, кто 11 сентября не пожалел собственных жизней, чтобы положить конец тысячам других, отличались от нас в одном существенном пункте: у них не было литературы, и даже то, что произвела в этом жанре мусульманская культура, они сознательно и бесповоротно отвергли - кроме единственной книги, которая судит и освобождает от необходимости понимать. Критик из Weekly Standard, пытаясь выстроить Дона Делилло в одну шеренгу с Сюзан Зонтаг и Катой Поллит, сам недалек от такой позиции, потому что видит в литературе орудие наведения порядка, а не познания мира - внутреннего мира человека, творца и труженика, фанатика и террориста. Там, где состав преступления очевиден, всякая попытка разобраться в мотивах с его точки зрения достойна осуждения.
Иосиф Бродский, защищая литературу от Дэвида Скиннера и его коллег, говорил в своей Нобелевской лекции, что у человека, читавшего Диккенса, не поднимется рука на убийство. Эти слова столь же наивны, сколь благородны. Но Диккенс, Толстой и Делилло навсегда останутся нашей последней линией обороны, башнями куда неуязвимее манхэттенских, залогом того, что мы будем пытаться понять даже то, чего не можем простить.
Фактически, Скиннер повторил сегодня вопрос Горького, «с кем вы, мастера культуры», и на него всегда существовал простой ответ: не с тем, кто спрашивает.
А если вспомнить издевательские слова Сталина о писателях, их легко перефразировать так, что они обретут неожиданный и точный смысл: они - не инженеры человеческих душ, но и не судьи, они - их адвокаты.
«И тогда я увидел женщину на молитвенном коврике. Я только что завернул за угол, по пути на юг, навстречу друзьям, и мне предстала она, молодая и стройная, в шелковом платке. Подошло время закатной молитвы, и она стояла на коленях, торсом вровень с кромкой ковра. Ее отчасти заслоняли тележки супермаркета, и никто ее особо не замечал. Кажется, там была еще другая женщина, сидящая на складном стуле у поребрика. Фигура на ковре была обращена лицом к востоку, что в ее случае означало прежде всего стену магазина, всего в полутора футах от ее склоненной головы, но в дальней и более осмысленной перспективе - конечно же Мекку, самый священный город ислама.
В дизайн некоторых молитвенных ковров включен михраб, арочный элемент, символизирующий молитвенную нишу в мечети, которая указывает направление к Мекке. Но единственным указателем стран света, в котором нуждалась эта молодая женщина, была решетка улиц Манхэттена.
Я смотрел на нее, погруженную в молитву, и для меня было очевиднее, чем всегда, будничное, неохватное, ускользающее от ежедневного взгляда величие Нью-Йорка. В этом городе есть место для любого языка, ритуала, верования и мнения. В перекличке мертвых 11 сентября все эти жизненные различия были стерты ударом и вспышкой. Самих тел все еще недосчитываются, большинства. Больше скорби для оставшихся в живых. Но мертвые - это своя собственная нация и раса, единая когорта - молодые и старые, благочестивые и безбожники - союз душ. Во время хаджа, ежегодного паломничества в Мекку, верующие должны устранить все признаки статуса, дохода и национальности, мужчины - в одинаковых полосах бесшовной белой ткани, женщины - с покрытыми головами, все вспоминают в молитве единство своего жребия с мертвыми.
Аллаху акбар. Бог велик».