Стена многоэтажного здания была снесена словно каким-то огромным тупым орудием, ржавым топором великана. Срез обнажал балочный скелет, конторские столы, полуподвешенные в воздухе, оборванные черные вены коммуникаций, распахнутые в пустоту двери. Людей, еще минуты назад работавших за этими столами, теперь извлекали из-под обломков, собирали по кускам. В одной из порожних клеток располагался детский сад - фигура пожарного с ребенком на руках в шоковом параличе казалась мгновенным памятником этому отчаянию.
169 человек прекратили свое земное существование по прихоти одного, Тимоти МакВея, ветерана недавней войны с Ираком, где с американской стороны погибло гораздо меньше. Взрыв в Оклахома-Сити стал крупнейшим актом терроризма за всю историю страны. На поверку он оказался чем-то большим, чем бессмысленное убийство, - кровавым политическим мятежом, восстанием одиночки. Так, в частности, расценивает его Гэри Уилз, автор недавно опубликованной книги "Необходимое зло: история американского недоверия к правительству".
Четверть века назад, когда я впервые ступил на американскую землю, мне бросились в глаза тогдашние "графитти" - не галлюцинаторная роспись поездов ньюйоркской подземки, а рукописные лозунги и манифесты на стенах больших городов. Одна из таких надписей особенно запала в память: "question authority - подозревай власти". Я прибыл из страны, где подозрение к власти было безусловным рефлексом, но здесь, в заповеднике свободы слова и предпринимательства, предостережение казалось излишним.
В действительности моим глазам предстала одна из самых характерных черт американского национального характера: недоверие к государству и правительству, постоянное стремление отгородиться от него, поставить его на место, продемонстрировать ему свое презрение. Эта черта покажется особенно странной, если учесть, что в большинстве других стран мира, в том числе в самых развитых и демократических, правительство занимает гораздо большее место в жизни частного гражданина. Американец, если не считать выборов и дорожных полицейских патрулей, по-настоящему сталкивается со своим правительством только раз в год - 15 апреля, в последний день подачи налоговых ведомостей. Американец волен выбрать себе адрес и имя по своему усмотрению, не ставя в известность органы власти, он даже не обязан иметь удостоверения личности.
И тем не менее, по давно установившейся традиции, большинство американцев относится к профессиональным политикам как к низшей форме существования белковых тел. Это отражается и на поведении самих политиков, которые в ходе своих избирательных кампаний постоянно прибегают к нелепой антиправительственной риторике. В России Владимиру Путину недавно приписали некий "многоступенчатый правовой статус", а сам он высочайшим указом навсегда освободил своего предшественника от ответственности за прошлые поступки. В этой связи стоит упомянуть, что юридический статус любого американского политика в принципе идентичен статусу частного лица, хотя на практике он даже ниже - политик почти не в состоянии выиграть судебный процесс о клевете. По словам одного из самых знаменитых газетных публицистов столетия Эйч-Эл Менкена, у американского журналиста есть только один взгляд на политика: сверху вниз.
Гэри Уилз - профессор политологии в университете Нортуэстерн в Иллинойсе, автор многих популярных книг по острейшим общественным проблемам. Работу над своей книгой он начал еще до взрыва федерального здания в Оклахоме, но это событие лишний раз продемонстрировало актуальность выбранной темы. Каким образом такой кровавый протест против государства возможен в стране, чья конституция, по всеобщему признанию, - одна из самых либеральных в мире, и обеспечивает гражданам широчайший спектр прав?
Уилз не оспаривает установившееся мнение, согласно которому пренебрежение американцев к правительству - наследие социальной философии англичан Томаса Гоббса и Джона Локка, а также результат особых условий колонизации континента, где на протяжении столетий столетий человек противостоял первозданной природе, рассчитывая почти исключительно на собственные силы. Название книги, "Необходимое зло" - ироническая отсылка к идеям просветителя XVIII века, радикала Томаса Пэйна, который считал, что "правительство, даже в его наилучшем состоянии - лишь необходимое зло...". Вот как сам Уилз излагает этот неписаный народный манифест:
"Нам дана игра с нулевой суммой. Любая власть, предоставленная правительству, по необходимости вычитается из свободы тех, кем оно правит. Эта формула неисчерпаема. Защищены ли американцы от угрозы своему здоровью меньше, чем другие граждане индустриальных демократических государств? Вполне возможно, но покупать ли нам это здоровье ценой свободы? Ибо таков будет результат предоставления власти правительству, в том числе власти оказывать медицинские услуги. Если правительство вправе отнять у нас оружие, все наши свободы пойдут прахом. Если штаты, меньшие органы правительства, уступят власть центральному правительству, грозит деспотизм. Власть регулировать предпринимательство - это власть раздавить его. Увеличение размеров правительства неизбежно уменьшает свободу".
Автор, однако, ставит своей целью защитить государство и его роль в первую очередь не от народных поверий, а от вполне респектабельных юристов-академиков, специалистов по конституционному праву. Эти теоретики, в числе прочего, полагают, что штаты имеют приоритет перед федеральным правительством, поскольку исторически возникли раньше, и поэтому их права фундаментальнее. Некоторые из них даже выдвигают тезис, что конституция намеренно составлена таким образом, чтобы обеспечить неэффективность центрального правительства: баланс, установившийся между тремя ветвями власти, законодательной, судебной и исполнительной, препятствует принятию быстрых и радикальных решений и поощряет инициативу снизу, то есть со стороны штатов, графств и городов. Теоретики берут себе в сторонники Джеймса Мэдисона, одного из основателей государства, прозванного "отцом конституции". Они полагают, что пессимистические взгляды на человеческую природу подсказали Мэдисону такую структуру правительства, в которой каждое частное зло противостоит комплексу других зол. В результате все эти разновидности зла взаимно нейтрализуются, но ожидать от такого правительства эффективности не приходится.
Оспаривая такую точку зрения, Гэри Уилз призывает в свидетели все того же Джеймса Мэдисона и убедительно доказывает, что на протяжении большей части своей карьеры, а тем более в период работы над конституцией, Мэдисон был последовательным и убежденным сторонником сильной центральной власти, а полномочия штатов старался урезать до минимума. Идея приоритета штатов рассыпается в прах, если внимательно прочитать преамбулу конституции: "Мы, народ соединенных штатов, с целью создания более совершенного союза..." - и т. д. Отсюда очевидно, что власть, учреждаемая конституцией, исходит от народа, а не от штатов. Утверждение о том, что штаты предшествовали союзу, тоже не соответствует действительности. Штаты возникли из прежних колоний именно как составные части конфедерации, их конституции и органы власти большей частью формировались внутри конфедерации. Штаты никогда не были суверенными государствами. Весь суверенитет изначально воплощен в федеральном правительства.
Иными словами, Джеймс Мэдисон стремился именно к созданию сильного правового государства. История, хотя и не сразу, показала, что Мэдисону и его сторонникам это удалось.
Итак, Гэри Уилз вполне убедительно доказывает несостоятельность попыток некоторых современных юристов, апологетов слабого правительства, заполучить себе Джеймса Мэдисона в духовные предки. Но такой предок есть, и в демократических святцах Соединенных Штатов ему отведено одно из центральных мест. Это - Томас Джефферсон, автор "Декларации независимости", третий президент Соединенных Штатов.
Джефферсон довольно последовательно, хотя и не всегда открыто, выступал именно за ограничение власти федерального правительства в пользу штатов и народной инициативы. В период работы над Конституцией общественно-политическая мысль страны раскололась на два лагеря - сторонники сильной центральной власти во главе с Мэдисоном, так называемые "федералисты", и "антифедералисты" с духовным вождем в лице Джефферсона. Джефферсон, не имея к тому никаких оснований, постоянно подозревал федералистов в попытке создать монархию по британскому образцу. Сам он питал к британскому престолу жгучую ненависть, но зато был весьма расположен к французским якобинцам - его сближала с ними слепая вера в могущество разума в противоположность историческому опыту. Излишне напоминать, куда эта вера в разум завела якобинцев, для которых главным инструментом справедливости стала гильотина. Что же касается самого Томаса Джефферсона, то нищету его философии изобличила его собственная политическая практика. Его губернаторство в Виргинии в годы революции было катастрофой, а его президенство увенчалось войной с Великобританией. К счастью, вести эту войну пришлось уже Мэдисону, иначе ее исход и последующая история Соединенных Штатов могли бы оказаться совершенно иными.
Миф о том, что Джефферсон олицетворяет веру в народ, в то время как Мэдисон оценивал человеческую природу пессимистически, не выдерживает критики. Вот что говорит об этом сам "отец конституции".
"...Я исхожу из того великого республиканского принципа, что у народа достанет добродетели и рассудка избрать добродетельных и мудрых людей. Разве среди нас нет добродетели? Если так, то мы оказались в ужасном положении. Никакие теоретические сдержки, никакая форма правительства не обеспечат нам безопасности. Полагать, что правительство обеспечит свободу и счастье в отсутствие добродетели у людей - бредовая идея. Если в обществе есть достаточно добродетели и рассудительности, они проявятся в избрании таких людей, и нам таким образом придется полагаться не на их добродетель или верить не в правительство, но в народ, который его выбирает".
Эти слова опровергают расхожее мнение, согласно которому весь секрет стабильности США заключен в коротком юридическом документе, некоторые места которого по сей день вызывают ожесточенные споры. Это было очевидно для Мэдисона еще у истоков государства. Отношение к закону подчас значит куда больше, чем сам его текст. В отличие от своего оппонента, Мэдисон верил не в прямую способность народа править собой, а в его умение выбирать представителей, которые будут принимать справедливые законы и надзирать над их исполнением. Двести с лишним лет показали, что эта вера его не подвела, хотя временами были основания для сомнений. Самая совершенная конституция может быть эффективной лишь в сочетании с эффективным народом.
Правота тезиса Мэдисона о неделимости суверенитета и его воплощении в федеральном правительстве выдержала тяжкое испытание в период гражданской войны между Севером и Югом. Свое право на отделение рабовладельческие штаты мотивировали тем, что именно штаты являются первичным источником власти и полномочны расторгнуть союз, посягающий на их исконные прерогативы. Джефферсон, возможно, переворачивался в гробу, но конфедераты апеллировали именно к его авторитету. В своей инаугурационной речи президент Эйбрахам Линкольн встал на защиту союза и опроверг этот довод, отметив, что ни одна конституция не может содержать прямого или косвенного положения о собственной ликвидации. Он заявил, что власть в государстве исходит от населения, а не от административных единиц, и в правовом государстве возможен лишь один суверенитет, воплощенный в центральном правительстве.
Гэри Уилз приводит еще один яркий пример благотворной роли федерального правительства в его противостоянии авторитету штата: период борьбы за гражданские права негров, когда южные штаты, практикующие расовую сегрегацию, вновь стали претендовать на приоритет своих законов. Кризис был разрешен благодаря решительным действиям Вашингтона, в том числе мобилизации национальной гвардии. Трудно представить себе исход этого противостояния, если бы возобладала доктрина Джефферсона.
Полемика Уилза с приверженцами школы "слабой" конституции и "неэффективного" правительства в высшей степени убедительна, и сама по себе заслужила право остаться важной вехой в конституционных дебатах, которые не умолкнут, пока существует американское государство. Но автор на этом не останавливается и скатывается в длинную и неубедительную проповедь, пытаясь развернуть вековой предрассудок соотечественников на сто восемьдесять градусов. Заключительная глава книги, возражая ее заголовку, названа "Необходимое благо".
Я не стану излагать здесь эти аргументы, рискуя вогнать слушателей в такую же скуку, в какую они ввергли меня. Вместо этого я попытаюсь в двух словах изложить идею Джона Локка, которая лежит в основе неприязни американцев к государству, и которую они, по мнению Гэри Уилза, превратно поняли.
Локк, оказавший огромное влияние на большинство отцов-основателей, в том числе на Мэдисона и Джефферсона, считал полнотой свободы теоретическое "естественное" существование человека, его жизнь на природе, когда весь суверенитет сосредоточен в нем самом. Но поскольку таким личным суверенитетам свойственно приходить в столкновение, порой с весьма кровавыми последствиями, возникло государство, социальный контракт, в соответствии с которым люди уступают часть своей свободы в обмен на безопасность. Говоря попросту, я обзавожусь гарантией, что сосед не украдет у меня курицу, но за это поступаюсь собственной свободой украсть курицу у него.
Возникает вопрос: какой долей свободы необходимо поступиться, и кого облечь правом выносить решения о размерах этой доли? Если поручить эту функцию государству, оно в конечном счете может запретить нам не только воровать кур, но и думать опасные мысли. Кроме того, проникнувшись идеей собственной значительности, оно сосредоточит свои заботы на самом себе, и вместо охраны граждан друг от друга примется охранять себя от граждан. Надеюсь, никому не покажется, что я преувеличиваю.
С другой стороны, степень свободы, которой мы поступаемся, могут определять сами граждане, и может показаться, что так оно будет справедливей всего, это ведь и есть демократия. Вспомним, однако, что афиняне, изобретатели такой демократии, завели обычай изгонять из своей среды любого, кто казался им слишком умным, странным или ненадежным - это именовалось "остракизмом". Еще более яркий пример такой стихийной справедливости масс можно привести из истории самой Америки: суды Линча.
Правовое государство - это золотая середина между двумя крайностями произвола, между деспотизмом монарха и деспотизмом толпы. Из двух зол мы привыкли выбирать меньшее, из трех - тем более. Не добро, как убеждает нас Гэри Уилз, но и не "необходимое зло" Томаса Пэйна - просто меньшее зло.
Можно ли государство любить, мыслимо ли это вообще? Попробуем слегка видоизменить нашу метафору и вообразить, что свобода - это некая сумма денег. Не доверяя своему расточительству, мы можем отделить некоторую сумму и отдать ее на хранение другу, либо положить в банк. Другу мы доверяем, потому что его любим, банку - в зависимости от репутации, причем эта репутация может легко пострадать из-за смены руководства или изменений в уставе корпорации. Любовь к банку - состояние явно за пределами душевного здоровья. Естественное отношение к банку, равно как и к любому учреждению - это подозрение. Question authority - подозревай власти!
Подозрение к власти - естественное состояние человека в правовом обществе, его отношение к учреждению, куда он сдал на хранение часть своей свободы. Подозрение, конечно, не самая здоровая из эмоций, и вполне может обернуться паранойей, о чем свидетельствует преступление Тимоти МакВея в Оклахома-Сити. Но нельзя считать ему альтернативой любовь к учреждению - будь то к государству, городской управе или к губернской тюрьме. И мне вполне понятен пафос современного американского сатирика, который, вместо того, чтобы прихвастнуть самой стабильной в мире демократией, провозглашает: "Всякое правительство - это парламент шлюх. Беда в том, что при демократии шлюхи - это мы". Такой цинизм - лучшее лекарство от неуместного приступа любви, хотя разделять этот пафос я не обязан.
Путать государство с национальными ценностями или с личностями, которые его на данном этапе представляют, значит забывать о законах, которые составляют его суть. Закон хорош именно своей сухостью и деловитостью, его никак не примешь за любовную записку. Личность, с другой стороны, подберет к нам такой ключик, что мы добровольно снесем в этот банк последнее. Личность имеет свойство апеллировать к помойному дну нашей далеко не совершенной природы, обещая "мочить в сортирах" и "превращать в животных".
Впрочем, иные политики выбирают слова тщательнее, но и это не спасает от суда времени. Тимоти МакВей явился на суд в майке с надписью "Древо свободы необходимо время от времени орошать кровью патриотов и тиранов". Автор этих слов - Томас Джефферсон.
169 человек прекратили свое земное существование по прихоти одного, Тимоти МакВея, ветерана недавней войны с Ираком, где с американской стороны погибло гораздо меньше. Взрыв в Оклахома-Сити стал крупнейшим актом терроризма за всю историю страны. На поверку он оказался чем-то большим, чем бессмысленное убийство, - кровавым политическим мятежом, восстанием одиночки. Так, в частности, расценивает его Гэри Уилз, автор недавно опубликованной книги "Необходимое зло: история американского недоверия к правительству".
Четверть века назад, когда я впервые ступил на американскую землю, мне бросились в глаза тогдашние "графитти" - не галлюцинаторная роспись поездов ньюйоркской подземки, а рукописные лозунги и манифесты на стенах больших городов. Одна из таких надписей особенно запала в память: "question authority - подозревай власти". Я прибыл из страны, где подозрение к власти было безусловным рефлексом, но здесь, в заповеднике свободы слова и предпринимательства, предостережение казалось излишним.
В действительности моим глазам предстала одна из самых характерных черт американского национального характера: недоверие к государству и правительству, постоянное стремление отгородиться от него, поставить его на место, продемонстрировать ему свое презрение. Эта черта покажется особенно странной, если учесть, что в большинстве других стран мира, в том числе в самых развитых и демократических, правительство занимает гораздо большее место в жизни частного гражданина. Американец, если не считать выборов и дорожных полицейских патрулей, по-настоящему сталкивается со своим правительством только раз в год - 15 апреля, в последний день подачи налоговых ведомостей. Американец волен выбрать себе адрес и имя по своему усмотрению, не ставя в известность органы власти, он даже не обязан иметь удостоверения личности.
И тем не менее, по давно установившейся традиции, большинство американцев относится к профессиональным политикам как к низшей форме существования белковых тел. Это отражается и на поведении самих политиков, которые в ходе своих избирательных кампаний постоянно прибегают к нелепой антиправительственной риторике. В России Владимиру Путину недавно приписали некий "многоступенчатый правовой статус", а сам он высочайшим указом навсегда освободил своего предшественника от ответственности за прошлые поступки. В этой связи стоит упомянуть, что юридический статус любого американского политика в принципе идентичен статусу частного лица, хотя на практике он даже ниже - политик почти не в состоянии выиграть судебный процесс о клевете. По словам одного из самых знаменитых газетных публицистов столетия Эйч-Эл Менкена, у американского журналиста есть только один взгляд на политика: сверху вниз.
Гэри Уилз - профессор политологии в университете Нортуэстерн в Иллинойсе, автор многих популярных книг по острейшим общественным проблемам. Работу над своей книгой он начал еще до взрыва федерального здания в Оклахоме, но это событие лишний раз продемонстрировало актуальность выбранной темы. Каким образом такой кровавый протест против государства возможен в стране, чья конституция, по всеобщему признанию, - одна из самых либеральных в мире, и обеспечивает гражданам широчайший спектр прав?
Уилз не оспаривает установившееся мнение, согласно которому пренебрежение американцев к правительству - наследие социальной философии англичан Томаса Гоббса и Джона Локка, а также результат особых условий колонизации континента, где на протяжении столетий столетий человек противостоял первозданной природе, рассчитывая почти исключительно на собственные силы. Название книги, "Необходимое зло" - ироническая отсылка к идеям просветителя XVIII века, радикала Томаса Пэйна, который считал, что "правительство, даже в его наилучшем состоянии - лишь необходимое зло...". Вот как сам Уилз излагает этот неписаный народный манифест:
"Нам дана игра с нулевой суммой. Любая власть, предоставленная правительству, по необходимости вычитается из свободы тех, кем оно правит. Эта формула неисчерпаема. Защищены ли американцы от угрозы своему здоровью меньше, чем другие граждане индустриальных демократических государств? Вполне возможно, но покупать ли нам это здоровье ценой свободы? Ибо таков будет результат предоставления власти правительству, в том числе власти оказывать медицинские услуги. Если правительство вправе отнять у нас оружие, все наши свободы пойдут прахом. Если штаты, меньшие органы правительства, уступят власть центральному правительству, грозит деспотизм. Власть регулировать предпринимательство - это власть раздавить его. Увеличение размеров правительства неизбежно уменьшает свободу".
Автор, однако, ставит своей целью защитить государство и его роль в первую очередь не от народных поверий, а от вполне респектабельных юристов-академиков, специалистов по конституционному праву. Эти теоретики, в числе прочего, полагают, что штаты имеют приоритет перед федеральным правительством, поскольку исторически возникли раньше, и поэтому их права фундаментальнее. Некоторые из них даже выдвигают тезис, что конституция намеренно составлена таким образом, чтобы обеспечить неэффективность центрального правительства: баланс, установившийся между тремя ветвями власти, законодательной, судебной и исполнительной, препятствует принятию быстрых и радикальных решений и поощряет инициативу снизу, то есть со стороны штатов, графств и городов. Теоретики берут себе в сторонники Джеймса Мэдисона, одного из основателей государства, прозванного "отцом конституции". Они полагают, что пессимистические взгляды на человеческую природу подсказали Мэдисону такую структуру правительства, в которой каждое частное зло противостоит комплексу других зол. В результате все эти разновидности зла взаимно нейтрализуются, но ожидать от такого правительства эффективности не приходится.
Оспаривая такую точку зрения, Гэри Уилз призывает в свидетели все того же Джеймса Мэдисона и убедительно доказывает, что на протяжении большей части своей карьеры, а тем более в период работы над конституцией, Мэдисон был последовательным и убежденным сторонником сильной центральной власти, а полномочия штатов старался урезать до минимума. Идея приоритета штатов рассыпается в прах, если внимательно прочитать преамбулу конституции: "Мы, народ соединенных штатов, с целью создания более совершенного союза..." - и т. д. Отсюда очевидно, что власть, учреждаемая конституцией, исходит от народа, а не от штатов. Утверждение о том, что штаты предшествовали союзу, тоже не соответствует действительности. Штаты возникли из прежних колоний именно как составные части конфедерации, их конституции и органы власти большей частью формировались внутри конфедерации. Штаты никогда не были суверенными государствами. Весь суверенитет изначально воплощен в федеральном правительства.
Иными словами, Джеймс Мэдисон стремился именно к созданию сильного правового государства. История, хотя и не сразу, показала, что Мэдисону и его сторонникам это удалось.
Итак, Гэри Уилз вполне убедительно доказывает несостоятельность попыток некоторых современных юристов, апологетов слабого правительства, заполучить себе Джеймса Мэдисона в духовные предки. Но такой предок есть, и в демократических святцах Соединенных Штатов ему отведено одно из центральных мест. Это - Томас Джефферсон, автор "Декларации независимости", третий президент Соединенных Штатов.
Джефферсон довольно последовательно, хотя и не всегда открыто, выступал именно за ограничение власти федерального правительства в пользу штатов и народной инициативы. В период работы над Конституцией общественно-политическая мысль страны раскололась на два лагеря - сторонники сильной центральной власти во главе с Мэдисоном, так называемые "федералисты", и "антифедералисты" с духовным вождем в лице Джефферсона. Джефферсон, не имея к тому никаких оснований, постоянно подозревал федералистов в попытке создать монархию по британскому образцу. Сам он питал к британскому престолу жгучую ненависть, но зато был весьма расположен к французским якобинцам - его сближала с ними слепая вера в могущество разума в противоположность историческому опыту. Излишне напоминать, куда эта вера в разум завела якобинцев, для которых главным инструментом справедливости стала гильотина. Что же касается самого Томаса Джефферсона, то нищету его философии изобличила его собственная политическая практика. Его губернаторство в Виргинии в годы революции было катастрофой, а его президенство увенчалось войной с Великобританией. К счастью, вести эту войну пришлось уже Мэдисону, иначе ее исход и последующая история Соединенных Штатов могли бы оказаться совершенно иными.
Миф о том, что Джефферсон олицетворяет веру в народ, в то время как Мэдисон оценивал человеческую природу пессимистически, не выдерживает критики. Вот что говорит об этом сам "отец конституции".
"...Я исхожу из того великого республиканского принципа, что у народа достанет добродетели и рассудка избрать добродетельных и мудрых людей. Разве среди нас нет добродетели? Если так, то мы оказались в ужасном положении. Никакие теоретические сдержки, никакая форма правительства не обеспечат нам безопасности. Полагать, что правительство обеспечит свободу и счастье в отсутствие добродетели у людей - бредовая идея. Если в обществе есть достаточно добродетели и рассудительности, они проявятся в избрании таких людей, и нам таким образом придется полагаться не на их добродетель или верить не в правительство, но в народ, который его выбирает".
Эти слова опровергают расхожее мнение, согласно которому весь секрет стабильности США заключен в коротком юридическом документе, некоторые места которого по сей день вызывают ожесточенные споры. Это было очевидно для Мэдисона еще у истоков государства. Отношение к закону подчас значит куда больше, чем сам его текст. В отличие от своего оппонента, Мэдисон верил не в прямую способность народа править собой, а в его умение выбирать представителей, которые будут принимать справедливые законы и надзирать над их исполнением. Двести с лишним лет показали, что эта вера его не подвела, хотя временами были основания для сомнений. Самая совершенная конституция может быть эффективной лишь в сочетании с эффективным народом.
Правота тезиса Мэдисона о неделимости суверенитета и его воплощении в федеральном правительстве выдержала тяжкое испытание в период гражданской войны между Севером и Югом. Свое право на отделение рабовладельческие штаты мотивировали тем, что именно штаты являются первичным источником власти и полномочны расторгнуть союз, посягающий на их исконные прерогативы. Джефферсон, возможно, переворачивался в гробу, но конфедераты апеллировали именно к его авторитету. В своей инаугурационной речи президент Эйбрахам Линкольн встал на защиту союза и опроверг этот довод, отметив, что ни одна конституция не может содержать прямого или косвенного положения о собственной ликвидации. Он заявил, что власть в государстве исходит от населения, а не от административных единиц, и в правовом государстве возможен лишь один суверенитет, воплощенный в центральном правительстве.
Гэри Уилз приводит еще один яркий пример благотворной роли федерального правительства в его противостоянии авторитету штата: период борьбы за гражданские права негров, когда южные штаты, практикующие расовую сегрегацию, вновь стали претендовать на приоритет своих законов. Кризис был разрешен благодаря решительным действиям Вашингтона, в том числе мобилизации национальной гвардии. Трудно представить себе исход этого противостояния, если бы возобладала доктрина Джефферсона.
Полемика Уилза с приверженцами школы "слабой" конституции и "неэффективного" правительства в высшей степени убедительна, и сама по себе заслужила право остаться важной вехой в конституционных дебатах, которые не умолкнут, пока существует американское государство. Но автор на этом не останавливается и скатывается в длинную и неубедительную проповедь, пытаясь развернуть вековой предрассудок соотечественников на сто восемьдесять градусов. Заключительная глава книги, возражая ее заголовку, названа "Необходимое благо".
Я не стану излагать здесь эти аргументы, рискуя вогнать слушателей в такую же скуку, в какую они ввергли меня. Вместо этого я попытаюсь в двух словах изложить идею Джона Локка, которая лежит в основе неприязни американцев к государству, и которую они, по мнению Гэри Уилза, превратно поняли.
Локк, оказавший огромное влияние на большинство отцов-основателей, в том числе на Мэдисона и Джефферсона, считал полнотой свободы теоретическое "естественное" существование человека, его жизнь на природе, когда весь суверенитет сосредоточен в нем самом. Но поскольку таким личным суверенитетам свойственно приходить в столкновение, порой с весьма кровавыми последствиями, возникло государство, социальный контракт, в соответствии с которым люди уступают часть своей свободы в обмен на безопасность. Говоря попросту, я обзавожусь гарантией, что сосед не украдет у меня курицу, но за это поступаюсь собственной свободой украсть курицу у него.
Возникает вопрос: какой долей свободы необходимо поступиться, и кого облечь правом выносить решения о размерах этой доли? Если поручить эту функцию государству, оно в конечном счете может запретить нам не только воровать кур, но и думать опасные мысли. Кроме того, проникнувшись идеей собственной значительности, оно сосредоточит свои заботы на самом себе, и вместо охраны граждан друг от друга примется охранять себя от граждан. Надеюсь, никому не покажется, что я преувеличиваю.
С другой стороны, степень свободы, которой мы поступаемся, могут определять сами граждане, и может показаться, что так оно будет справедливей всего, это ведь и есть демократия. Вспомним, однако, что афиняне, изобретатели такой демократии, завели обычай изгонять из своей среды любого, кто казался им слишком умным, странным или ненадежным - это именовалось "остракизмом". Еще более яркий пример такой стихийной справедливости масс можно привести из истории самой Америки: суды Линча.
Правовое государство - это золотая середина между двумя крайностями произвола, между деспотизмом монарха и деспотизмом толпы. Из двух зол мы привыкли выбирать меньшее, из трех - тем более. Не добро, как убеждает нас Гэри Уилз, но и не "необходимое зло" Томаса Пэйна - просто меньшее зло.
Можно ли государство любить, мыслимо ли это вообще? Попробуем слегка видоизменить нашу метафору и вообразить, что свобода - это некая сумма денег. Не доверяя своему расточительству, мы можем отделить некоторую сумму и отдать ее на хранение другу, либо положить в банк. Другу мы доверяем, потому что его любим, банку - в зависимости от репутации, причем эта репутация может легко пострадать из-за смены руководства или изменений в уставе корпорации. Любовь к банку - состояние явно за пределами душевного здоровья. Естественное отношение к банку, равно как и к любому учреждению - это подозрение. Question authority - подозревай власти!
Подозрение к власти - естественное состояние человека в правовом обществе, его отношение к учреждению, куда он сдал на хранение часть своей свободы. Подозрение, конечно, не самая здоровая из эмоций, и вполне может обернуться паранойей, о чем свидетельствует преступление Тимоти МакВея в Оклахома-Сити. Но нельзя считать ему альтернативой любовь к учреждению - будь то к государству, городской управе или к губернской тюрьме. И мне вполне понятен пафос современного американского сатирика, который, вместо того, чтобы прихвастнуть самой стабильной в мире демократией, провозглашает: "Всякое правительство - это парламент шлюх. Беда в том, что при демократии шлюхи - это мы". Такой цинизм - лучшее лекарство от неуместного приступа любви, хотя разделять этот пафос я не обязан.
Путать государство с национальными ценностями или с личностями, которые его на данном этапе представляют, значит забывать о законах, которые составляют его суть. Закон хорош именно своей сухостью и деловитостью, его никак не примешь за любовную записку. Личность, с другой стороны, подберет к нам такой ключик, что мы добровольно снесем в этот банк последнее. Личность имеет свойство апеллировать к помойному дну нашей далеко не совершенной природы, обещая "мочить в сортирах" и "превращать в животных".
Впрочем, иные политики выбирают слова тщательнее, но и это не спасает от суда времени. Тимоти МакВей явился на суд в майке с надписью "Древо свободы необходимо время от времени орошать кровью патриотов и тиранов". Автор этих слов - Томас Джефферсон.