К концу 50-х годов Америка находилась в одном из своих классических периодов внешнего и внутреннего благополучия, равновесия, которое в чем-то можно уподобить сегодняшнему. Еще свежа была память о победе над Германией и Японией, уже изгладились травмы корейской войны и поражения союзного Гоминьдана в Китае. Экономика не оставляла желать лучшего: Соединенным Штатам не было и не предвиделось равных в мире, и большинство работающих американцев впервые в истории страны могли позволить себе собственный дом и автомобиль.
Эту ясную панораму омрачали, конечно, кое-какие облака, но они не заслоняли света. Холодная война и ядерная угроза казались в пору правления Хрущева не столь опасными, как при Сталине. Расовая дискриминация еще пролегала глубокой трещиной через все общество, но Верховный Суд уже принял историческое решение об интеграции системы образования, и прослойка среднего класса в чернокожем населении разрасталась.
И внезапно, как гром среди ясного неба, посреди всего этого благоденствия вспыхнул бунт.
Впрочем, и внезапность, и бунт - понятия достаточно условные. Восстание целого поколения, известное за пределами страны под легкомысленным ярлыком "движение хиппи", было преимущественно мирным и длилось десятилетие, до начала 70-х. В известной степени оно было затронуто марксизмом, но одновременно выглядело карикатурой на основные положения доктрины европейских бородачей: участниками движения были почти исключительно отпрыски обеспеченных семей, а главными очагами - элитные университеты, включая Беркли, Колумбийский и Мичиганский. Полагать, что великий бунт 60-х был просто поводом для длинноволосых недорослей позабавиться наркотиками и сексом - значит не пытаться понять, а намеренно уходить в сторону от понимания. В глубинном смысле это было совершенно антимарксистское восстание сомневающегося духа против благополучной материи, обличение цивилизации во имя излюбленных американских утопий: первозданной природы и свободы личности.
Со временем эта волна крамолы улеглась. Нельзя сказать, чтобы она потерпела полное поражение: она скорее влилась в основное русло американской жизни как одна из составных частей, и многие из заданных тогда вопросов включены в более официальные повестки дня. Некоторые из светил молодежного движения, возмужав, пошли в биржевые брокеры, другие занялись органическим садоводством или производством амулетов.
Но были в этом поколении и экстремисты, выпавшие из общества навсегда, подчас с трагическими последствиями. Один из них ныне прославлен на весь мир: Теодор Качински, математик, блестящий студент Гарварда, а затем профессор Калифорнийского университета в Беркли, в 1971 году поселился в отдаленном уголке штата Монтана, порвал контакты с миром, перешел на натуральное хозяйство и стал экспериментировать со взрывчаткой. До апреля 1995 года Качински рассылал в почтовых бандеролях взрывчатые устройства, в основном ученым и предпринимателям, связанным по роду деятельности с компьютерами, авиакомпаниями или эксплуатацией природных ресурсов. В списке его жертв - трое убитых и десятки раненых и пострадавших.
В сентябре 1995 года газеты "Вашингтон пост" и "Нью-Йорк таймс" опубликовали большую статью пока еще не опознанного террориста, его фактический манифест под названием "Индустриальное общество и его будущее". Сравнивая текстуальные особенности этого произведения с письмами своего брата Теодора, Дэвид Качински пришел к выводу, что Теодор и есть автор манифеста. Дэвид уведомил ФБР, Теодор был арестован и предан суду. Адвокаты Качинского настаивали, со ссылкой на многих экспертов, что их подзащитный демонстрирует симптомы параноидальной шизофрении. В результате суд отказал Качинскому в праве представлять самого себя на процессе, но не стал требовать смертной казни, и Качински был приговорен к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение.
В своем трактате, с которым любой желающий может сейчас озакомиться в Интернете, Качински утверждает, что развитое индустриальное общество осуществляет все более жесткий контроль над помыслами и волей людей. Этот процесс, по его мнению, необходимо остановить, и террор - вполне допустимый метод в борьбе за такое освобождение, то есть за свободу тех, кто останется в живых по завершении борьбы.
Когда я впервые познакомился с этим произведением, меня поразила его идейная близость к знаменитой в свое время книге Жака Эллюля "Технология: ставка в игре столетия". Сходство оказалось не случайным - в конце 60-х Качински действительно читал работу Эллюля, но это была уже фактически встреча единомышленников или, как гласит американская пословица, "проповедь, адресованная церковному хору". Однако совершенно неожиданно был пролит свет и на другие корни мировоззрения террориста: годы, проведенные им в Гарварде, одном из самых престижных учебных заведений не только в США, но и во всем мире.
Представим Элстона Чейза, человека, чья биография имеет поразительное сходство с судьбой Качинского. Оба учились в Гарварде, оба блестяще начали научную карьеру. Но в 1972 году, Чейз, как и его печально известный двойник, купил вместе с женой заброшенную усадьбу в той же Монтане и на годы выпал из цивилизации. Теперь, пытаясь понять некоторые этапы этой духовной эволюции, он работает над книгой о Теодоре Качинском. В журнале "Атлантик" опубликована его статья под названием "Гарвард и воспитание террориста".
Чейз начинает с того, что категорически отвергает версию о психической неполноценности Качинского. Она была принята адвокатами Качинского без его согласия и вопреки его попыткам избавиться от навязанной ему линии защиты, а эксперты, к услугам которых адвокаты прибегли, имели с подсудимым большей частью лишь мимолетный контакт. К своим выводам они пришли, ознакомившись все с тем же манифестом в "Нью-Йорк таймсе". Между тем, на Чейза, на меня лично и наверняка на множество других читателей этот манифест производит впечатление ясной и последовательной работы мысли. Писательница Синтия Озик в журнале "Нью-Йоркер" сравнила Качинского с Раскольниковым: единственное, в чем он отличается от большинства из нас, это в готовности поступиться ради идеи нормами морали и пойти на убийство исключительно во имя принципа. Такое поведение весьма раздражает не только полицейских, но и психиатров, которые в силу идей как правило не верят.
Вспоминая свои студенческие годы в Гарварде, Элстон Чейз воссоздает духовную атмосферу того времени, в которой созревали идеи Теодора Качинского. Тогда, в 50-е годы, по всей стране в высших учебных заведениях внедрялась программа так называемого "общего образования" - по-английски General Education или, на студенческом жаргоне, Gen Ed. Ее цели были вполне благородными: привить будущему поколению ученых систему моральных ценностей. Но ее преломление в гарвардской духовной среде было весьма специфическим, а эффект - зачастую обратным тому, которого добивались педагоги.
"При всем том, что позитивизм проповедовал прогресс,... он подсознательно содержал... более тревожные идеи: абсолютный разум ведет к абсолютному отчаянию. Гилберт Честертон писал: "Воображение не ведет к безумию. С ума сходят не поэты,... с ума сходят математики". Таким образом, Gen Ed наносило тем из нас, которые были в ту пору студентами, двойной удар пессимизма. От гуманистов мы узнавали, что наука угрожает цивилизации. От ученых же мы узнавали, что остановить науку невозможно. Вместе взятые, они не оставляли никакой надежды. Gen Ed создавало в Гарварде атмосферу отчаяния. Эта культура отчаяния, конечно же, не ограничивалась только Гарвардом - она была частью более общего явления. Но в Гарварде она существовала в особо концентрированной форме, а Гарвард был тем местом, где оказались и Качински, и я".
Невольно вспоминается совсем иной, если угодно "детский" мир - советские шестидесятые, когда в технических вузах шла невинная игра в "физики и лирики". Игра, в которую вовлекали их американских современников, была намного глубже и сложнее, а для некоторых - намного опаснее.
Идея порочности технологической цивилизации не нова, и большинство ее приверженцев, в том числе уже упомянутый Жак Эллюль, далеки от мысли рекомендовать террор в качестве эффективного средства борьбы с пороками этой цивилизации. Если согласиться с Элстоном Чейзом в том, что Теодор Качински вполне нормален, фактор, который подвиг его на столь крайние меры, должен быть более весомым, чем простой дефект системы этического образования. Такой фактор действительно существовал, и искать его, по мнению Чейза, следует все там же: в Гарварде.
В годы, когда Теодор Качински был студентом, известный американский психолог Генри Мёррей проводил в гарвардской лаборатории серию экспериментов под названием "Полиморфная оценка развития личности среди одаренных университетских студентов". Оценивая эту программу по стандартам нынешнего времени, ее трудно назвать иначе как садистской. Мы не знаем, почему Качински в ней участвовал - очень возможно, что он нуждался в деньгах, а за участие платили. Возможно также, что его интересовало собственное поведение в экстремальных условиях.
Методика была следующей. Участнику предлагали написать сочинение с изложением своей системы ценностей, а также заполнить ряд анкет и тестов, включавших самые интимные и подробные вопросы. Затем его просили прийти в лабораторию, чтобы провести диспут с красноречивым адвокатом по поводу пунктов изложенного мировоззрения.
По свидетельству многих участников, свет в лаборатории был намеренно установлен так, что резко бил в глаза именно подопытному, сидящему на стуле и утыканному электродами. В комнате все было устроено с видимой целью создать для этого подопытного максимальные неудобства. Обещанный адвокат вовсе не прибегал в спорах к разумной аргументации, а старался всячески унизить испытуемого, подвергая его насмешкам, брани и даже переходя на крик. Это почти неизбежно повергало людей в состояние паники и глубокой психической подавленности, усугубляемой еще тем, что их реакцию снимали на кинопленку, которую затем им же и показывали. Некоторые из участников этой программы по сей день вспоминают о ней с ужасом.
Цель и научную ценность этих экспериментов сейчас почти невозможно определить, - тем более, что сам Генри Мёррей отзывался о них впоследствии крайне неопределенно. Их результаты в полном объеме не удалось получить даже адвокатам Качинского с целью построения стратегии его защиты - им были выданы лишь оценки предварительных опросов, где испытуемый характеризовался как весьма способный человек и потенциально продуктивный член общества. Его психическое состояние вполне соответствовало норме.
У Элстона Чейза есть свое мнение об этих экспериментах. Он напоминает, что в годы Второй Мировой войны Генри Мёррей оказывал содействие разведывательной организации OSS, предшественнице ЦРУ, и разрабатывал для нее методики допросов. Многие характеристики тогдашних опытов странным образом совпадают с методами последующей гарвардской программы. Чейз выдвигает гипотезу, что в Гарварде Мёррей фактически продолжал работать над методикой экстремального допроса, и что эта работа, по крайней мере отчасти, финансировалась министерством обороны. Ни подтверждения, ни опровержения этой гипотезы Чейзу найти не удалось.
Таким образом молодой и еще не вполне сформировавшийся человек, в чью душу уже заронила сомнение релятивистская университетская мораль, испытал на самом себе научную попытку установления контроля над личностью, ее порабощения.
"Когда Качинского... начала тревожить возможность контроля над сознанием, он совсем не предавался параноидальным иллюзиям. С учетом экспериментов Мёррея он был не только разумен, но и прав. Университет и психиатрический истэблишмент были добровольными соучастниками в эксперименте, в котором люди третировались как безмозглые морские свинки и подвергались жестокому обращению. Здесь был заложено мощное логическое основание высказанным впоследствии Качинским убеждениям, что ученые, в особенности представители естественных наук - совершенно скомпрометированные "слуги системы", которым поручена разработка методики контроля над поведением населения".
Когда в 1968 году Качинскому попалась в руки книга Эллюля, обличающая технологию как наиболее изощренное орудие порабощения, он нашел в ней лишь подтверждение своим собственным уже сложившимся мнениям. Но если француз Эллюль был кабинетным теоретиком и всю жизнь оставался профессором университета, духовное наследие американской цивилизации диктовало совсем иной тип поведения. Этот тип восходит к известному "уолденскому отшельнику" Генри Дэвиду Торо, кумиру целых поколений бунтарей против общества и государства.
Торо считал государство с его налогами, армией и другими дарами цивилизации узурпатором свободы личности и проповедовал так называемое "гражданское неповиновение", то есть игнорирование законов ненасильственными методами. Он старался жить в соответствии со своей проповедью, и за неуплату налогов как-то провел ночь в крошечной тюрьме графства. Налоги внесла за него тетка, чему Торо искренне возмущался. Главный поступок его жизни - побег на дикую природу, где он жил натуральным хозяйством на берегу пруда Уолден в Массачусеттсе и написал об этом знаменитый дневник. Вся эта биография, на мой взгляд, не лишена безобидного комизма: Торо все-таки имел дело с ненавязчивым американским правительством, а не с немецким или российским полицейским мастодонтом. Тем не менее, он единодушно признается своеобычным американским гением, и его пример оказал, в частности, огромное влияние на таких врагов цивилизации как Толстой и Ганди.
Нужно ли добавлять, что Торо, как и большинство светил американской культурной элиты его времени, был выпускником Гарварда?
В годы молодежного бунта 60-х Торо был фактически гением-покровителем движения хиппи, и их лозунг "люби, а не воюй" строго соответствовал выдвинутому им принципу ненасильственности. Но свое конечное воплощение он нашел в персонаже совершенно иного типа, в человеке, который понял, что силой личного примера, даже самого гениального, цивилизации шею не свернуть, и без насилия не обойтись, в человеке, вобравшем всю ученую мудрость века и постигшем ее тщету и порочность - в Теодоре Качинском.
Склонность к насилию - еще не свидетельство психической аномалии, иначе в умалишенные пришлось бы занести и Бакунина, и Нечаева, и Ленина вместе с Каплан, а тюрьмы реорганизовать в психиатрические лечебницы. Более того, пришлось бы поставить крест на всей нашей системе нравственности: что проку в заповеди "не убий", если человек просто не отвечает за свои поступки? Но метод Качинского все же подозрителен: неужели человек всерьез рассчитывал путем единичных террористических актов покончить с ненавистной технологией и вернуть человечество в лоно матери-природы?
К сожалению, безумия в этом методе куда меньше, чем хотелось бы. В конце концов, сам Торо тоже старался действовать силой личного примера. Манифест Качинского, растиражированный миллионами экземпляров, нашел себе благодарную аудиторию, и сегодня Интернет пестрит многочисленными клубами и кружками его поклонников. Многие из тех, кто учинил погромы в Сиэттле и Лондоне, Гамбурге и Бангкоке, в Вашингтоне и Праге, протестуя против глобализации, ресторанов Макдональдс и генетически модифицированных сельскохозяйственных культур, сознательно продолжали дело свирепого отшельника из Монтаны, пусть пока и не столь крайними методами. А технология не стоит на месте, и какому-нибудь Торо недалекого будущего она может дать в руки орудие шантажа пострашнее бандероли со взрывчаткой.
Беда в том, что Теодор Качински прав. Технология действительно сопряжена с несвободой, и чем сложнее система, тем больше ограничений она налагает на свои компоненты, то есть на человеческие личности. В этом, надо сказать, технология ничем не отличается от цивилизации вообще, являясь по сути одной из ее фаз. Ни у кого из ныне живущих на свете нет опыта реальной жизни за пределами цивилизации, включая жителей амазонских джунглей, самого Качинского, постоянно стрелявшего деньги у брата, и его духовного предка Торо, раскинувшего шапито с контрамарками на берегу пригородного пруда. За роскошь освобождения от злого гения технологии в действительности пришлось бы заплатить не только считанными жизнями компьютерных дарований, но миллионами, миллиардами жизней во всем мире, которые лишь тонкая пленка цивилизации отделяет сейчас от потемок небытия. Только похоронив эти горы трупов, мы обрели бы свободу разводить костер из кремневой искры и ловить в лужах органически безупречных тритонов на завтрак.
Тем временем Теодор Качинский подал прошение о пересмотре своего дела. Он утверждает, что психиатрическая защита была предпринята адвокатами против его воли, и требует соблюдения всех правил американской юстиции. Такое соблюдение, как он отлично понимает, чревато для него смертной казнью, но его все более отчаянные последователи получат и мученика, и знамя.
Может быть, старуха Ибаррури в чем-то права, и смерть стоя лучше, чем жизнь на коленях. Но не чужая жизнь.
Эту ясную панораму омрачали, конечно, кое-какие облака, но они не заслоняли света. Холодная война и ядерная угроза казались в пору правления Хрущева не столь опасными, как при Сталине. Расовая дискриминация еще пролегала глубокой трещиной через все общество, но Верховный Суд уже принял историческое решение об интеграции системы образования, и прослойка среднего класса в чернокожем населении разрасталась.
И внезапно, как гром среди ясного неба, посреди всего этого благоденствия вспыхнул бунт.
Впрочем, и внезапность, и бунт - понятия достаточно условные. Восстание целого поколения, известное за пределами страны под легкомысленным ярлыком "движение хиппи", было преимущественно мирным и длилось десятилетие, до начала 70-х. В известной степени оно было затронуто марксизмом, но одновременно выглядело карикатурой на основные положения доктрины европейских бородачей: участниками движения были почти исключительно отпрыски обеспеченных семей, а главными очагами - элитные университеты, включая Беркли, Колумбийский и Мичиганский. Полагать, что великий бунт 60-х был просто поводом для длинноволосых недорослей позабавиться наркотиками и сексом - значит не пытаться понять, а намеренно уходить в сторону от понимания. В глубинном смысле это было совершенно антимарксистское восстание сомневающегося духа против благополучной материи, обличение цивилизации во имя излюбленных американских утопий: первозданной природы и свободы личности.
Со временем эта волна крамолы улеглась. Нельзя сказать, чтобы она потерпела полное поражение: она скорее влилась в основное русло американской жизни как одна из составных частей, и многие из заданных тогда вопросов включены в более официальные повестки дня. Некоторые из светил молодежного движения, возмужав, пошли в биржевые брокеры, другие занялись органическим садоводством или производством амулетов.
Но были в этом поколении и экстремисты, выпавшие из общества навсегда, подчас с трагическими последствиями. Один из них ныне прославлен на весь мир: Теодор Качински, математик, блестящий студент Гарварда, а затем профессор Калифорнийского университета в Беркли, в 1971 году поселился в отдаленном уголке штата Монтана, порвал контакты с миром, перешел на натуральное хозяйство и стал экспериментировать со взрывчаткой. До апреля 1995 года Качински рассылал в почтовых бандеролях взрывчатые устройства, в основном ученым и предпринимателям, связанным по роду деятельности с компьютерами, авиакомпаниями или эксплуатацией природных ресурсов. В списке его жертв - трое убитых и десятки раненых и пострадавших.
В сентябре 1995 года газеты "Вашингтон пост" и "Нью-Йорк таймс" опубликовали большую статью пока еще не опознанного террориста, его фактический манифест под названием "Индустриальное общество и его будущее". Сравнивая текстуальные особенности этого произведения с письмами своего брата Теодора, Дэвид Качински пришел к выводу, что Теодор и есть автор манифеста. Дэвид уведомил ФБР, Теодор был арестован и предан суду. Адвокаты Качинского настаивали, со ссылкой на многих экспертов, что их подзащитный демонстрирует симптомы параноидальной шизофрении. В результате суд отказал Качинскому в праве представлять самого себя на процессе, но не стал требовать смертной казни, и Качински был приговорен к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение.
В своем трактате, с которым любой желающий может сейчас озакомиться в Интернете, Качински утверждает, что развитое индустриальное общество осуществляет все более жесткий контроль над помыслами и волей людей. Этот процесс, по его мнению, необходимо остановить, и террор - вполне допустимый метод в борьбе за такое освобождение, то есть за свободу тех, кто останется в живых по завершении борьбы.
Когда я впервые познакомился с этим произведением, меня поразила его идейная близость к знаменитой в свое время книге Жака Эллюля "Технология: ставка в игре столетия". Сходство оказалось не случайным - в конце 60-х Качински действительно читал работу Эллюля, но это была уже фактически встреча единомышленников или, как гласит американская пословица, "проповедь, адресованная церковному хору". Однако совершенно неожиданно был пролит свет и на другие корни мировоззрения террориста: годы, проведенные им в Гарварде, одном из самых престижных учебных заведений не только в США, но и во всем мире.
Представим Элстона Чейза, человека, чья биография имеет поразительное сходство с судьбой Качинского. Оба учились в Гарварде, оба блестяще начали научную карьеру. Но в 1972 году, Чейз, как и его печально известный двойник, купил вместе с женой заброшенную усадьбу в той же Монтане и на годы выпал из цивилизации. Теперь, пытаясь понять некоторые этапы этой духовной эволюции, он работает над книгой о Теодоре Качинском. В журнале "Атлантик" опубликована его статья под названием "Гарвард и воспитание террориста".
Чейз начинает с того, что категорически отвергает версию о психической неполноценности Качинского. Она была принята адвокатами Качинского без его согласия и вопреки его попыткам избавиться от навязанной ему линии защиты, а эксперты, к услугам которых адвокаты прибегли, имели с подсудимым большей частью лишь мимолетный контакт. К своим выводам они пришли, ознакомившись все с тем же манифестом в "Нью-Йорк таймсе". Между тем, на Чейза, на меня лично и наверняка на множество других читателей этот манифест производит впечатление ясной и последовательной работы мысли. Писательница Синтия Озик в журнале "Нью-Йоркер" сравнила Качинского с Раскольниковым: единственное, в чем он отличается от большинства из нас, это в готовности поступиться ради идеи нормами морали и пойти на убийство исключительно во имя принципа. Такое поведение весьма раздражает не только полицейских, но и психиатров, которые в силу идей как правило не верят.
Вспоминая свои студенческие годы в Гарварде, Элстон Чейз воссоздает духовную атмосферу того времени, в которой созревали идеи Теодора Качинского. Тогда, в 50-е годы, по всей стране в высших учебных заведениях внедрялась программа так называемого "общего образования" - по-английски General Education или, на студенческом жаргоне, Gen Ed. Ее цели были вполне благородными: привить будущему поколению ученых систему моральных ценностей. Но ее преломление в гарвардской духовной среде было весьма специфическим, а эффект - зачастую обратным тому, которого добивались педагоги.
"При всем том, что позитивизм проповедовал прогресс,... он подсознательно содержал... более тревожные идеи: абсолютный разум ведет к абсолютному отчаянию. Гилберт Честертон писал: "Воображение не ведет к безумию. С ума сходят не поэты,... с ума сходят математики". Таким образом, Gen Ed наносило тем из нас, которые были в ту пору студентами, двойной удар пессимизма. От гуманистов мы узнавали, что наука угрожает цивилизации. От ученых же мы узнавали, что остановить науку невозможно. Вместе взятые, они не оставляли никакой надежды. Gen Ed создавало в Гарварде атмосферу отчаяния. Эта культура отчаяния, конечно же, не ограничивалась только Гарвардом - она была частью более общего явления. Но в Гарварде она существовала в особо концентрированной форме, а Гарвард был тем местом, где оказались и Качински, и я".
Невольно вспоминается совсем иной, если угодно "детский" мир - советские шестидесятые, когда в технических вузах шла невинная игра в "физики и лирики". Игра, в которую вовлекали их американских современников, была намного глубже и сложнее, а для некоторых - намного опаснее.
Идея порочности технологической цивилизации не нова, и большинство ее приверженцев, в том числе уже упомянутый Жак Эллюль, далеки от мысли рекомендовать террор в качестве эффективного средства борьбы с пороками этой цивилизации. Если согласиться с Элстоном Чейзом в том, что Теодор Качински вполне нормален, фактор, который подвиг его на столь крайние меры, должен быть более весомым, чем простой дефект системы этического образования. Такой фактор действительно существовал, и искать его, по мнению Чейза, следует все там же: в Гарварде.
В годы, когда Теодор Качински был студентом, известный американский психолог Генри Мёррей проводил в гарвардской лаборатории серию экспериментов под названием "Полиморфная оценка развития личности среди одаренных университетских студентов". Оценивая эту программу по стандартам нынешнего времени, ее трудно назвать иначе как садистской. Мы не знаем, почему Качински в ней участвовал - очень возможно, что он нуждался в деньгах, а за участие платили. Возможно также, что его интересовало собственное поведение в экстремальных условиях.
Методика была следующей. Участнику предлагали написать сочинение с изложением своей системы ценностей, а также заполнить ряд анкет и тестов, включавших самые интимные и подробные вопросы. Затем его просили прийти в лабораторию, чтобы провести диспут с красноречивым адвокатом по поводу пунктов изложенного мировоззрения.
По свидетельству многих участников, свет в лаборатории был намеренно установлен так, что резко бил в глаза именно подопытному, сидящему на стуле и утыканному электродами. В комнате все было устроено с видимой целью создать для этого подопытного максимальные неудобства. Обещанный адвокат вовсе не прибегал в спорах к разумной аргументации, а старался всячески унизить испытуемого, подвергая его насмешкам, брани и даже переходя на крик. Это почти неизбежно повергало людей в состояние паники и глубокой психической подавленности, усугубляемой еще тем, что их реакцию снимали на кинопленку, которую затем им же и показывали. Некоторые из участников этой программы по сей день вспоминают о ней с ужасом.
Цель и научную ценность этих экспериментов сейчас почти невозможно определить, - тем более, что сам Генри Мёррей отзывался о них впоследствии крайне неопределенно. Их результаты в полном объеме не удалось получить даже адвокатам Качинского с целью построения стратегии его защиты - им были выданы лишь оценки предварительных опросов, где испытуемый характеризовался как весьма способный человек и потенциально продуктивный член общества. Его психическое состояние вполне соответствовало норме.
У Элстона Чейза есть свое мнение об этих экспериментах. Он напоминает, что в годы Второй Мировой войны Генри Мёррей оказывал содействие разведывательной организации OSS, предшественнице ЦРУ, и разрабатывал для нее методики допросов. Многие характеристики тогдашних опытов странным образом совпадают с методами последующей гарвардской программы. Чейз выдвигает гипотезу, что в Гарварде Мёррей фактически продолжал работать над методикой экстремального допроса, и что эта работа, по крайней мере отчасти, финансировалась министерством обороны. Ни подтверждения, ни опровержения этой гипотезы Чейзу найти не удалось.
Таким образом молодой и еще не вполне сформировавшийся человек, в чью душу уже заронила сомнение релятивистская университетская мораль, испытал на самом себе научную попытку установления контроля над личностью, ее порабощения.
"Когда Качинского... начала тревожить возможность контроля над сознанием, он совсем не предавался параноидальным иллюзиям. С учетом экспериментов Мёррея он был не только разумен, но и прав. Университет и психиатрический истэблишмент были добровольными соучастниками в эксперименте, в котором люди третировались как безмозглые морские свинки и подвергались жестокому обращению. Здесь был заложено мощное логическое основание высказанным впоследствии Качинским убеждениям, что ученые, в особенности представители естественных наук - совершенно скомпрометированные "слуги системы", которым поручена разработка методики контроля над поведением населения".
Когда в 1968 году Качинскому попалась в руки книга Эллюля, обличающая технологию как наиболее изощренное орудие порабощения, он нашел в ней лишь подтверждение своим собственным уже сложившимся мнениям. Но если француз Эллюль был кабинетным теоретиком и всю жизнь оставался профессором университета, духовное наследие американской цивилизации диктовало совсем иной тип поведения. Этот тип восходит к известному "уолденскому отшельнику" Генри Дэвиду Торо, кумиру целых поколений бунтарей против общества и государства.
Торо считал государство с его налогами, армией и другими дарами цивилизации узурпатором свободы личности и проповедовал так называемое "гражданское неповиновение", то есть игнорирование законов ненасильственными методами. Он старался жить в соответствии со своей проповедью, и за неуплату налогов как-то провел ночь в крошечной тюрьме графства. Налоги внесла за него тетка, чему Торо искренне возмущался. Главный поступок его жизни - побег на дикую природу, где он жил натуральным хозяйством на берегу пруда Уолден в Массачусеттсе и написал об этом знаменитый дневник. Вся эта биография, на мой взгляд, не лишена безобидного комизма: Торо все-таки имел дело с ненавязчивым американским правительством, а не с немецким или российским полицейским мастодонтом. Тем не менее, он единодушно признается своеобычным американским гением, и его пример оказал, в частности, огромное влияние на таких врагов цивилизации как Толстой и Ганди.
Нужно ли добавлять, что Торо, как и большинство светил американской культурной элиты его времени, был выпускником Гарварда?
В годы молодежного бунта 60-х Торо был фактически гением-покровителем движения хиппи, и их лозунг "люби, а не воюй" строго соответствовал выдвинутому им принципу ненасильственности. Но свое конечное воплощение он нашел в персонаже совершенно иного типа, в человеке, который понял, что силой личного примера, даже самого гениального, цивилизации шею не свернуть, и без насилия не обойтись, в человеке, вобравшем всю ученую мудрость века и постигшем ее тщету и порочность - в Теодоре Качинском.
Склонность к насилию - еще не свидетельство психической аномалии, иначе в умалишенные пришлось бы занести и Бакунина, и Нечаева, и Ленина вместе с Каплан, а тюрьмы реорганизовать в психиатрические лечебницы. Более того, пришлось бы поставить крест на всей нашей системе нравственности: что проку в заповеди "не убий", если человек просто не отвечает за свои поступки? Но метод Качинского все же подозрителен: неужели человек всерьез рассчитывал путем единичных террористических актов покончить с ненавистной технологией и вернуть человечество в лоно матери-природы?
К сожалению, безумия в этом методе куда меньше, чем хотелось бы. В конце концов, сам Торо тоже старался действовать силой личного примера. Манифест Качинского, растиражированный миллионами экземпляров, нашел себе благодарную аудиторию, и сегодня Интернет пестрит многочисленными клубами и кружками его поклонников. Многие из тех, кто учинил погромы в Сиэттле и Лондоне, Гамбурге и Бангкоке, в Вашингтоне и Праге, протестуя против глобализации, ресторанов Макдональдс и генетически модифицированных сельскохозяйственных культур, сознательно продолжали дело свирепого отшельника из Монтаны, пусть пока и не столь крайними методами. А технология не стоит на месте, и какому-нибудь Торо недалекого будущего она может дать в руки орудие шантажа пострашнее бандероли со взрывчаткой.
Беда в том, что Теодор Качински прав. Технология действительно сопряжена с несвободой, и чем сложнее система, тем больше ограничений она налагает на свои компоненты, то есть на человеческие личности. В этом, надо сказать, технология ничем не отличается от цивилизации вообще, являясь по сути одной из ее фаз. Ни у кого из ныне живущих на свете нет опыта реальной жизни за пределами цивилизации, включая жителей амазонских джунглей, самого Качинского, постоянно стрелявшего деньги у брата, и его духовного предка Торо, раскинувшего шапито с контрамарками на берегу пригородного пруда. За роскошь освобождения от злого гения технологии в действительности пришлось бы заплатить не только считанными жизнями компьютерных дарований, но миллионами, миллиардами жизней во всем мире, которые лишь тонкая пленка цивилизации отделяет сейчас от потемок небытия. Только похоронив эти горы трупов, мы обрели бы свободу разводить костер из кремневой искры и ловить в лужах органически безупречных тритонов на завтрак.
Тем временем Теодор Качинский подал прошение о пересмотре своего дела. Он утверждает, что психиатрическая защита была предпринята адвокатами против его воли, и требует соблюдения всех правил американской юстиции. Такое соблюдение, как он отлично понимает, чревато для него смертной казнью, но его все более отчаянные последователи получат и мученика, и знамя.
Может быть, старуха Ибаррури в чем-то права, и смерть стоя лучше, чем жизнь на коленях. Но не чужая жизнь.