Покаяние Фрэнсиса Фукуямы
"Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".
Эти слова принадлежат анонимному еврейскому мудрецу, вероятно конца третьего столетия до нашей эры, писавшему от лица царя Соломона. Поэтические достоинства "Экклезиаста" очевидны, но сейчас для нас важнее содержание. Перед нами - древнейшая и на протяжении многих столетий самая популярная философия истории. Она не подкреплена никакими аргументами, кроме житейского опыта, но очевидность этих простых доводов и авторитет Библии обеспечили ей долгую жизнь. Тем не менее, на стыке 18-го и 19-го веков у Экклезиаста появились серьезные соперники - по крайней мере в области теории, потому что с литературной точки зрения прозу, например, Гегеля, трудно назвать шагом вперед.
Я не хотел бы приводить образцы этой прозы и вдаваться в подробности этих теорий - Гегеля, Маркса или Вебера. Достаточно упомянуть, что все они усомнились в главном из библейских пунктов: что было, то и будет. Все они были уверены, что будет иначе, чем было, а коли так, то задача настоящего историка - предсказать будущее.
Десять лет назад в журнале National Interest была опубликована статья американского социолога Френсиса Фукуямы с перехватывающим дыхание названием: "Конец истории?". Статья немедленно стала сенсацией - вначале национальной, а затем и мировой. Десять лет назад в Восточной Европе и России один за другим рушились истуканы коммунизма, народы обретали свободу и, в поисках реальных идеалов, поворачивались лицом к Западу. Наблюдая этот процесс, неизвестный в ту пору сотрудник государственного департамента США сделал вполне логичный, на его взгляд, вывод: отныне будущее всех стран и народов одинаково, и имя ему - "либеральная демократия".
Даже утратив многие из тогдашних иллюзий, нельзя слишком строго судить того, кто их в ту пору имел. Но почему именно "конец истории", и в чем состояла сенсационность тезиса Фукуямы? Чувствую, что мне все таки не обойтись без Гегеля, хотя бы в разумных, гомеопатических дозах.
Гегель, как и многие в то время, был теоретиком прогресса. Развитие науки и первые симптомы промышленной революции наводили на мысль, что если вчера было плохо, а сегодня лучше, то завтра будет еще лучше. Такой способ умозаключения, от частного к общему, то есть выведение обязательных законов из накопленного опыта, в формальной логике называется индукцией.
Выводя свои законы, Гегель пошел, что называется, до конца. Он утверждал, что дальше будет не просто лучше, а что однажды станет совсем хорошо - лучше некуда, и что прогресс, который он рассматривал как реализацию некоего абсолютного духа, неминуемо достигнет высшей точки - полного воплощения. После битвы под Иеной в 1806 году, когда революционная армия Наполеона одержала победу над косным и бюрократическим Прусским королевством, Гегель по сути провозгласил, что вершина духа достигнута. Поражение Наполеона и последующее торжество реакции в Европе тоже не сбили философа с толку: он сделал небольшую поправку и провозгласил целью и венцом прогресса само Прусское королевство. Удобство такой теории состоит в ее практической неопровержимости - поди, обыграй человека, у которого всегда лежит в кармане запасной туз.
Философия Гегеля - удел кабинетных ученых, но один из его последователей наложил отпечаток на всю историю нашего столетия. Речь, конечно, идет о Марксе, который утверждал, что перевернул учение мастера с головы на ноги. На самом деле он просто приспособил его для своих нужд и слегка умерил его сенсационность, отодвинув вершину прогресса в неопределенное будущее. Подмена абсолютного духа производительными силами важна для революционных матросов и других огнестрельных активистов, но с точки зрения логики - просто еще один термин.
Идейная атмосфера века парадоксальна. С одной стороны, все мы, постмодернисты поневоле, вышли из Ницше, этого Экклезиаста нового времени, который учил сомневаться во всем хорошем. С другой, крах величайшей в истории утопии не обескуражил наследников Гегеля, и они продолжают поражать наше воображение картинами неизбежного благоденствия.
Фрэнсис Фукуяма - прямой духовный потомок Гегеля. Вот как он сам описывает историю возникновения своей знаменитой статьи:
"В то время я работал исследователем в области советской политики в корпорации "Рэнд"; ...в 1988 году я прочитал речь Горбачева, в которой он говорил, что сущность социализма - соревнование. Я немедленно позвонил своему приятелю, политическому теоретику, и сказал: "Если это правда, мы подошли к концу истории". Хорошо зная Гегеля, он тотчас понял, что я имею в виду. Эти соображения легли в основу лекции о триумфе Запада, которую я прочитал в Чикагском университете следующей зимой, а затем статьи, представленной в National Interest".
Содержание этой статьи можно изложить в нескольких словах. При этом я, разумеется, упрощаю и опускаю всю подробную и эрудированную аргументацию.
С крахом коммунистической утопии в мире осталась только одна система общественного устройства, сулящая благосостояние и защиту личной свободы человека - капитализм. В отличие от коммунизма, капитализм доказал эти свои качества на практике. У идеологии современного развитого капитализма, известной как "либеральная демократия", больше нет соперников. А поскольку это очевидно для всех разумных людей, которые заботятся о собственной и общественной пользе, торжество рынка неизбежно. Такое торжество и будет концом истории в гегелевском смысле, исчезновением внутренних конфликтов в обществе. Фукуяма относится к своим выводам с обезоруживающей серьезностью, и в конце статьи заранее грустит о героических временах, которые навсегда останутся в прошлом.
"Конец истории будет весьма печальным временем. Борьбе за признание, готовности рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, всемирной идеологической борьбе, которая пробуждала дерзость, мужество, воображение и идеализм, придет на смену экономический расчет, бесконечные распутывания технических проблем, забота об окружающей среде и удовлетворение изощренного потребительского спроса. В послеисторический период не будет ни искусства, ни философии, а лишь нескончаемое кураторство в музее истории человечества".
Нет, вы не ослышались. Эти слова действительно были напечатаны в авторитетном общественно-политическом журнале, без тени сослагательного наклонения. Но еще удивительнее, с моей точки зрения, что вместо посмеяния и забвения, они принесли автору мировую славу.
Миновало десять лет, но заботы об окружающей среде пока не вытеснили более насущных, и еще очень немногие из нас думают о себе как о музейных смотрителях. Телеграфно перечислим события: иракское вторжение в Кувейт, геноцид в Руанде, перманентный кровавый кризис на Балканах, гражданские войны в Конго, Анголе, Сьерра-Леоне, Либерии, Колумбии, Афганистане, эфиопско-эритрейская война, конфликт в Кашмире на фоне приобретения Индией и Пакистаном официального статуса ядерных держав, экономический кризис в Азии. Можно продолжать, но проще упомянуть самое важное. Россия, послужившая Фукуяме одним из главных козырей в колоде, до сих пор не может остановить свой выбор на либеральной демократии, и ее маршрут к процветанию пока не прояснился. В Китае существование динамичного рыночного сектора никак не приводит к либерализации режима - скептик сказал бы, что даже наоборот, упомянув бряцание оружием в сторону Тайваня и массовые репрессии в отношении секты Фалуньгун. Все это, к сожалению, вполне предсказуемо по методике Экклезиаста, но в рамки оптимистических прогнозов конца истории укладывается плохо.
В десятилетний юбилей публикации знаменитого тезиса тот же самый журнал National Interest напечатал новую статью Фрэнсиса Фукуямы под названием "Переоценка". Я увидел этот заголовок на обложке не без приятного удивления. Практически нет прецедента, чтобы видный представитель общественных наук отказался от теории, на которой зиждется его мировая репутация. Обычно, как хорошо известно из марксизма, все, что противоречит теории, диалектически неизбежно ее подтверждает. Вспомним хотя бы запасной туз Гегеля.
Вот как сам Фукуяма излагает сумму своих сомнений:
"На мой взгляд, ничто из того, что случилось за последние годы в мировой политике и глобальной экономике, не отменяет моего заключения, что либеральная демократия и ориентированная на рынок экономика представляют собой единственный реальный выбор для современных обществ. Самыми серьезными событиями этого периода были экономический кризис в Азии и очевидный сбой с рыночными реформами в России. Но хотя эти события изобилуют политическими уроками, они, в конечном счете, поправимы политическими же усилиями, и не бросают систематического вызова либеральному миропорядку.
С другой стороны, аргумент, который я использовал для доказательства того, что История единонаправленна, прогрессивна, и что она кульминирует в современном либеральном государстве, фундаментально ошибочен".
Во-первых, мы находим здесь сослагательное наклонение, которое почти начисто отсутствовало в первоначальном прорицании. Во-вторых, автор признает ошибочность если не тезиса, то аргумента. Эти попятные шаги - большая смелость и большой риск.
Но лично мне такого покаяния недостаточно.
Публикуя юбилейную статью Фрэнсиса Фукуямы, журнал National Interest сопровождает ее отзывами маститых критиков, и некоторые из них весьма беспощадны. Можно также вспомнить, что публикация самого "Конца истории" была встречена настоящей канонадой скептицизма - казалось, что все серьезные журналы год напролет не имели занятия важнее, чем опровергать новую теорию. По мне, они могли бы с тем же рвением опровергать Нострадамуса. Нет лучше способа создать человеку славу серьезного ученого, чем принять предложенные им условия спора.
Почему я беру на себя смелость столь резко судить о Фукуяме - и даже о Гегеле, чье имя безоговорочно вписано в философские буквари? Я руководствуюсь принципом, который сформулировал один из крупнейших философов двадцатого века Карл Поппер: в науке нет авторитета. Это значит, что истинность научной теории ни в какой степени не зависит от известности ее автора, а только от строгости доказательств. Эйнштейн, например, всю жизнь отвергал квантовую теорию и гипотезу Большого Взрыва, из которого возникла вселенная, но Эйнштейн был неправ. Фрэнсис Фукуяма, как и его учитель Гегель, играет не по правилам, и это легко показать, не приводя в действие ни энциклопедические знания, ни послужной список.
Фукуяма и все другие предсказатели будущего пользуются методом индукции, то есть умозаключают по аналогии. Но индукция давно отвергнута современной наукой как инструмент доказательства и сослана из логики в психологию. Экклезиаст видел, что солнце восходит каждый день, и полагал, что оно будет восходить всегда. Но такое рассуждение вовсе нельзя считать доказательством. Сегодня, когда мы знаем, почему солнце восходит, можно строить более обоснованные прогнозы.
Индукция - неплохое подспорье в повседневной жизни, но как орудие познания она принесла человечеству за его историю массу неприятностей. Это скорее пережиток животного сознания: годится для поисков насущного пропитания, но совершенно не работает в области абстрактного мышления. Ее нелепость хорошо иллюстрируется в притче Бертрана Рассела о философствующей корове. Видя, что фермер каждый день приносит ей еду, заботится о ее здоровье и всячески ей потакает, корова приходит к индуктивному выводу, что дальше все будет точно так же и еще лучше. Но в один прекрасный день фермер отводит корову на бойню.
В истории эти выводы легко подкрепить простым примером. В начале века западная цивилизация достигла небывалого материального благосостоянии и интеграции. Мировое общественное мнение было склонно полагать, что прогресс в будущем обеспечен. Но 28 июня 1914 года прогремели выстрелы в Сараеве, и события стали складываться совсем не в пользу прогресса.
В книге "Нищета историцизма" Карл Поппер убедительно доказал бесполезность всех исторических и философских попыток предсказать будущее. В этой книге всего сотня страниц, но само доказательство без труда укладывается в пару предложений. Социальные прогнозы, даже самые добросовестные, строятся только с учетом уже действующих факторов. Но они не в состоянии учесть факторы, которые случайно возникнут в самом ближайшем будущем и резко повлияют на процесс: убийство эрцгерцога, телеграмму Циммерманна и т. д. Современная математическая теория хаоса учит, что взмах крыльев бабочки в Японии может вызвать бурю в Америке. Именно поэтому, между прочим, синоптики не в состоянии делать осмысленные прогнозы на срок больше месяца. Но синоптики, в отличие от Фукуямы, Гегеля и Нострадамуса, занимаются наукой.
Социология, существующая в десятках вариантов и известная под разными именами, всегда претендовала на научность и обязательность своих выводов. Но она не может, а скорее не хочет научиться у точных наук простейшему принципу: если несомненно доказано, что у проблемы нет решения, за нее больше не надо браться. Патентные бюро с давних пор не рассматривают проекты вечного двигателя, даже самые изощренные, потому что вечный двигатель в рамках доказанных физических законов невозможен. Ученые труды Гегеля, Маркса, а теперь и Фукуямы незачем каждый раз опровергать наново, ибо это - экспедиции в гарантированный тупик.
Возникновение утопии Фукуямы в Соединенных Штатах - не совсем случайность. Удивительно лишь то, что она она приняла совершенно неорганичную для этой страны форму гегельянства. Оптимизм всегда был одним из главных стержней американского мировоззрения, и это вполне объясняется историей страны: равенство шансов в борьбе за удачу, наглядные примеры этой удачи, да в конце концов просто психологический тип иммигранта - человека, поставившего на карту всю жизнь. Две крупнейших трагедии в истории страны, Гражданская война и Великая депрессия, занимают сравнительно небольшой отрезок этой истории. Большинство теоретиков американского утопизма и триумфализма, а их было немало, не имели широкой известности за рубежом. Случай Фрэнсиса Фукуямы, как мне кажется, получил мировую огласку именно потому, что с ним слишком всерьез заспорили люди, которым разумнее было бы воздержаться. Если десяток нобелевских лауреатов примется критиковать изобретателя самоходных галош, можно ручаться, что его имя вытеснит со страниц журналов их собственные.
В России, однако, имя и идеи Фукуямы не получили очень широкой известности. Думаю, что дело здесь не только в изолированности или предвзятости к американским прогнозам. Легко заметить, что эти конкретные идеи идут совершенно вразрез со всем современным опытом россиян, на фоне которого скудость аргументации Фукуямы разительно очевидна. Правда в нынешнем, пересмотренном виде эта доктрина уже не утверждает математическую неизбежность грядущего счастья. Либеральная демократия теперь представляется лишь как "единственный реальный выбор для современных обществ", причем слово "реальный" здесь надо понимать по-гегелевски как "разумный". Но тому, кто прожил всю жизнь в Советском Союзе, а теперь живет в России, незачем подсказывать, что кроме разумного выбора существует еще бесконечное число неразумных, и что реальные государства и люди не всегда выбирают лучшее.
История России вообще намного пасмурнее и трагичнее, чем история Америки, и русские извлекли из нее немало уроков, которые они готовы преподать любому оптимисту. Проще всего сделать это устами героя Достоевского:
"...Чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, -так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономичной бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент".
Так говорит Человек из подполья о кураторе музея конца истории. Эти слова отсылают нас назад, к Экклезиасту. Может быть, Фукуяма лучше знает Гегеля, но человека лучше знает Достоевский.
Человек из подполья бунтует и сознательно отвергает выбор, который Фукуяме кажется разумным и безальтернативным, он видит в нем посягательство на свою свободу, пусть даже свободу быть дураком. С другой стороны, Виктор Степанович Черномырдин пришел вовсе не из подполья, и вполне можно верить, что он хотел как лучше. Но вышло как всегда. Видимо, выбор, который казался ему разумным, не обязательно им был. И такие в меру добросовестные политики, как он, составляют большинство в реально существующих правительствах. Им-то рано или поздно приходится отвечать за свои действия, но блистательные теоретики свободны от этого бремени. Если не верите, почитайте славословия Гегелю в любой современной энциклопедии.
Народы, в том числе и русский, как правило слабее в социальной теории, чем ученые личности, но они неизмеримо богаче опытом. Несостоятельность индукции и футурологии они постигли задолго до Карла Поппера и отразили не в трактатах, а в формулах повседневной мудрости: "еще не вечер" или "цыплят по осени считают".
Отличие Фрэнсиса Фукуямы от Гегеля или от Маркса гораздо меньше, чем может показаться, даже несмотря на его половинчатое покаяние. Либеральная демократия в том виде, в каком он ее провозвестил, почти так же фиктивна, как абсолютный дух или коммунизм. Ее наступление в результате единого акта выбора возможно только в мире, который целиком сконструирован в голове теоретика.
В том мире, где мы живем, этот абстрактный выбор нам не предоставлен. Реальный выбор мы делаем каждый день своей сознательной жизни, и это как правило не строительство хрустального дворца, а починка амбара. Нельзя утереть слезы всем страждущим, но можно улучшить закон о социальном обеспечении и проследить за его исполнением. Вместо того, чтобы одним ударом разбивать цепи всем угнетенным, надо усовершенствовать тарифную сетку на своем предприятии. Бессмысленно наводить блеск на будущее, но можно попытаться поправить сегодняшний день. Постоянно помнить, что твоя свобода - это часть свободы каждого, а твое материальное благосостояние - продукт общественного труда.
Настоящая либеральная демократия - это не идеология, а трудный опыт, не пункт назначения, а прокладка маршрута. Правило Черномырдина учит, что риск сбиться с пути остается всегда, и эта простая мудрость стоит больше, чем все труды социологов.
"Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".
Эти слова принадлежат анонимному еврейскому мудрецу, вероятно конца третьего столетия до нашей эры, писавшему от лица царя Соломона. Поэтические достоинства "Экклезиаста" очевидны, но сейчас для нас важнее содержание. Перед нами - древнейшая и на протяжении многих столетий самая популярная философия истории. Она не подкреплена никакими аргументами, кроме житейского опыта, но очевидность этих простых доводов и авторитет Библии обеспечили ей долгую жизнь. Тем не менее, на стыке 18-го и 19-го веков у Экклезиаста появились серьезные соперники - по крайней мере в области теории, потому что с литературной точки зрения прозу, например, Гегеля, трудно назвать шагом вперед.
Я не хотел бы приводить образцы этой прозы и вдаваться в подробности этих теорий - Гегеля, Маркса или Вебера. Достаточно упомянуть, что все они усомнились в главном из библейских пунктов: что было, то и будет. Все они были уверены, что будет иначе, чем было, а коли так, то задача настоящего историка - предсказать будущее.
Десять лет назад в журнале National Interest была опубликована статья американского социолога Френсиса Фукуямы с перехватывающим дыхание названием: "Конец истории?". Статья немедленно стала сенсацией - вначале национальной, а затем и мировой. Десять лет назад в Восточной Европе и России один за другим рушились истуканы коммунизма, народы обретали свободу и, в поисках реальных идеалов, поворачивались лицом к Западу. Наблюдая этот процесс, неизвестный в ту пору сотрудник государственного департамента США сделал вполне логичный, на его взгляд, вывод: отныне будущее всех стран и народов одинаково, и имя ему - "либеральная демократия".
Даже утратив многие из тогдашних иллюзий, нельзя слишком строго судить того, кто их в ту пору имел. Но почему именно "конец истории", и в чем состояла сенсационность тезиса Фукуямы? Чувствую, что мне все таки не обойтись без Гегеля, хотя бы в разумных, гомеопатических дозах.
Гегель, как и многие в то время, был теоретиком прогресса. Развитие науки и первые симптомы промышленной революции наводили на мысль, что если вчера было плохо, а сегодня лучше, то завтра будет еще лучше. Такой способ умозаключения, от частного к общему, то есть выведение обязательных законов из накопленного опыта, в формальной логике называется индукцией.
Выводя свои законы, Гегель пошел, что называется, до конца. Он утверждал, что дальше будет не просто лучше, а что однажды станет совсем хорошо - лучше некуда, и что прогресс, который он рассматривал как реализацию некоего абсолютного духа, неминуемо достигнет высшей точки - полного воплощения. После битвы под Иеной в 1806 году, когда революционная армия Наполеона одержала победу над косным и бюрократическим Прусским королевством, Гегель по сути провозгласил, что вершина духа достигнута. Поражение Наполеона и последующее торжество реакции в Европе тоже не сбили философа с толку: он сделал небольшую поправку и провозгласил целью и венцом прогресса само Прусское королевство. Удобство такой теории состоит в ее практической неопровержимости - поди, обыграй человека, у которого всегда лежит в кармане запасной туз.
Философия Гегеля - удел кабинетных ученых, но один из его последователей наложил отпечаток на всю историю нашего столетия. Речь, конечно, идет о Марксе, который утверждал, что перевернул учение мастера с головы на ноги. На самом деле он просто приспособил его для своих нужд и слегка умерил его сенсационность, отодвинув вершину прогресса в неопределенное будущее. Подмена абсолютного духа производительными силами важна для революционных матросов и других огнестрельных активистов, но с точки зрения логики - просто еще один термин.
Идейная атмосфера века парадоксальна. С одной стороны, все мы, постмодернисты поневоле, вышли из Ницше, этого Экклезиаста нового времени, который учил сомневаться во всем хорошем. С другой, крах величайшей в истории утопии не обескуражил наследников Гегеля, и они продолжают поражать наше воображение картинами неизбежного благоденствия.
Фрэнсис Фукуяма - прямой духовный потомок Гегеля. Вот как он сам описывает историю возникновения своей знаменитой статьи:
"В то время я работал исследователем в области советской политики в корпорации "Рэнд"; ...в 1988 году я прочитал речь Горбачева, в которой он говорил, что сущность социализма - соревнование. Я немедленно позвонил своему приятелю, политическому теоретику, и сказал: "Если это правда, мы подошли к концу истории". Хорошо зная Гегеля, он тотчас понял, что я имею в виду. Эти соображения легли в основу лекции о триумфе Запада, которую я прочитал в Чикагском университете следующей зимой, а затем статьи, представленной в National Interest".
Содержание этой статьи можно изложить в нескольких словах. При этом я, разумеется, упрощаю и опускаю всю подробную и эрудированную аргументацию.
С крахом коммунистической утопии в мире осталась только одна система общественного устройства, сулящая благосостояние и защиту личной свободы человека - капитализм. В отличие от коммунизма, капитализм доказал эти свои качества на практике. У идеологии современного развитого капитализма, известной как "либеральная демократия", больше нет соперников. А поскольку это очевидно для всех разумных людей, которые заботятся о собственной и общественной пользе, торжество рынка неизбежно. Такое торжество и будет концом истории в гегелевском смысле, исчезновением внутренних конфликтов в обществе. Фукуяма относится к своим выводам с обезоруживающей серьезностью, и в конце статьи заранее грустит о героических временах, которые навсегда останутся в прошлом.
"Конец истории будет весьма печальным временем. Борьбе за признание, готовности рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, всемирной идеологической борьбе, которая пробуждала дерзость, мужество, воображение и идеализм, придет на смену экономический расчет, бесконечные распутывания технических проблем, забота об окружающей среде и удовлетворение изощренного потребительского спроса. В послеисторический период не будет ни искусства, ни философии, а лишь нескончаемое кураторство в музее истории человечества".
Нет, вы не ослышались. Эти слова действительно были напечатаны в авторитетном общественно-политическом журнале, без тени сослагательного наклонения. Но еще удивительнее, с моей точки зрения, что вместо посмеяния и забвения, они принесли автору мировую славу.
Миновало десять лет, но заботы об окружающей среде пока не вытеснили более насущных, и еще очень немногие из нас думают о себе как о музейных смотрителях. Телеграфно перечислим события: иракское вторжение в Кувейт, геноцид в Руанде, перманентный кровавый кризис на Балканах, гражданские войны в Конго, Анголе, Сьерра-Леоне, Либерии, Колумбии, Афганистане, эфиопско-эритрейская война, конфликт в Кашмире на фоне приобретения Индией и Пакистаном официального статуса ядерных держав, экономический кризис в Азии. Можно продолжать, но проще упомянуть самое важное. Россия, послужившая Фукуяме одним из главных козырей в колоде, до сих пор не может остановить свой выбор на либеральной демократии, и ее маршрут к процветанию пока не прояснился. В Китае существование динамичного рыночного сектора никак не приводит к либерализации режима - скептик сказал бы, что даже наоборот, упомянув бряцание оружием в сторону Тайваня и массовые репрессии в отношении секты Фалуньгун. Все это, к сожалению, вполне предсказуемо по методике Экклезиаста, но в рамки оптимистических прогнозов конца истории укладывается плохо.
В десятилетний юбилей публикации знаменитого тезиса тот же самый журнал National Interest напечатал новую статью Фрэнсиса Фукуямы под названием "Переоценка". Я увидел этот заголовок на обложке не без приятного удивления. Практически нет прецедента, чтобы видный представитель общественных наук отказался от теории, на которой зиждется его мировая репутация. Обычно, как хорошо известно из марксизма, все, что противоречит теории, диалектически неизбежно ее подтверждает. Вспомним хотя бы запасной туз Гегеля.
Вот как сам Фукуяма излагает сумму своих сомнений:
"На мой взгляд, ничто из того, что случилось за последние годы в мировой политике и глобальной экономике, не отменяет моего заключения, что либеральная демократия и ориентированная на рынок экономика представляют собой единственный реальный выбор для современных обществ. Самыми серьезными событиями этого периода были экономический кризис в Азии и очевидный сбой с рыночными реформами в России. Но хотя эти события изобилуют политическими уроками, они, в конечном счете, поправимы политическими же усилиями, и не бросают систематического вызова либеральному миропорядку.
С другой стороны, аргумент, который я использовал для доказательства того, что История единонаправленна, прогрессивна, и что она кульминирует в современном либеральном государстве, фундаментально ошибочен".
Во-первых, мы находим здесь сослагательное наклонение, которое почти начисто отсутствовало в первоначальном прорицании. Во-вторых, автор признает ошибочность если не тезиса, то аргумента. Эти попятные шаги - большая смелость и большой риск.
Но лично мне такого покаяния недостаточно.
Публикуя юбилейную статью Фрэнсиса Фукуямы, журнал National Interest сопровождает ее отзывами маститых критиков, и некоторые из них весьма беспощадны. Можно также вспомнить, что публикация самого "Конца истории" была встречена настоящей канонадой скептицизма - казалось, что все серьезные журналы год напролет не имели занятия важнее, чем опровергать новую теорию. По мне, они могли бы с тем же рвением опровергать Нострадамуса. Нет лучше способа создать человеку славу серьезного ученого, чем принять предложенные им условия спора.
Почему я беру на себя смелость столь резко судить о Фукуяме - и даже о Гегеле, чье имя безоговорочно вписано в философские буквари? Я руководствуюсь принципом, который сформулировал один из крупнейших философов двадцатого века Карл Поппер: в науке нет авторитета. Это значит, что истинность научной теории ни в какой степени не зависит от известности ее автора, а только от строгости доказательств. Эйнштейн, например, всю жизнь отвергал квантовую теорию и гипотезу Большого Взрыва, из которого возникла вселенная, но Эйнштейн был неправ. Фрэнсис Фукуяма, как и его учитель Гегель, играет не по правилам, и это легко показать, не приводя в действие ни энциклопедические знания, ни послужной список.
Фукуяма и все другие предсказатели будущего пользуются методом индукции, то есть умозаключают по аналогии. Но индукция давно отвергнута современной наукой как инструмент доказательства и сослана из логики в психологию. Экклезиаст видел, что солнце восходит каждый день, и полагал, что оно будет восходить всегда. Но такое рассуждение вовсе нельзя считать доказательством. Сегодня, когда мы знаем, почему солнце восходит, можно строить более обоснованные прогнозы.
Индукция - неплохое подспорье в повседневной жизни, но как орудие познания она принесла человечеству за его историю массу неприятностей. Это скорее пережиток животного сознания: годится для поисков насущного пропитания, но совершенно не работает в области абстрактного мышления. Ее нелепость хорошо иллюстрируется в притче Бертрана Рассела о философствующей корове. Видя, что фермер каждый день приносит ей еду, заботится о ее здоровье и всячески ей потакает, корова приходит к индуктивному выводу, что дальше все будет точно так же и еще лучше. Но в один прекрасный день фермер отводит корову на бойню.
В истории эти выводы легко подкрепить простым примером. В начале века западная цивилизация достигла небывалого материального благосостоянии и интеграции. Мировое общественное мнение было склонно полагать, что прогресс в будущем обеспечен. Но 28 июня 1914 года прогремели выстрелы в Сараеве, и события стали складываться совсем не в пользу прогресса.
В книге "Нищета историцизма" Карл Поппер убедительно доказал бесполезность всех исторических и философских попыток предсказать будущее. В этой книге всего сотня страниц, но само доказательство без труда укладывается в пару предложений. Социальные прогнозы, даже самые добросовестные, строятся только с учетом уже действующих факторов. Но они не в состоянии учесть факторы, которые случайно возникнут в самом ближайшем будущем и резко повлияют на процесс: убийство эрцгерцога, телеграмму Циммерманна и т. д. Современная математическая теория хаоса учит, что взмах крыльев бабочки в Японии может вызвать бурю в Америке. Именно поэтому, между прочим, синоптики не в состоянии делать осмысленные прогнозы на срок больше месяца. Но синоптики, в отличие от Фукуямы, Гегеля и Нострадамуса, занимаются наукой.
Социология, существующая в десятках вариантов и известная под разными именами, всегда претендовала на научность и обязательность своих выводов. Но она не может, а скорее не хочет научиться у точных наук простейшему принципу: если несомненно доказано, что у проблемы нет решения, за нее больше не надо браться. Патентные бюро с давних пор не рассматривают проекты вечного двигателя, даже самые изощренные, потому что вечный двигатель в рамках доказанных физических законов невозможен. Ученые труды Гегеля, Маркса, а теперь и Фукуямы незачем каждый раз опровергать наново, ибо это - экспедиции в гарантированный тупик.
Возникновение утопии Фукуямы в Соединенных Штатах - не совсем случайность. Удивительно лишь то, что она она приняла совершенно неорганичную для этой страны форму гегельянства. Оптимизм всегда был одним из главных стержней американского мировоззрения, и это вполне объясняется историей страны: равенство шансов в борьбе за удачу, наглядные примеры этой удачи, да в конце концов просто психологический тип иммигранта - человека, поставившего на карту всю жизнь. Две крупнейших трагедии в истории страны, Гражданская война и Великая депрессия, занимают сравнительно небольшой отрезок этой истории. Большинство теоретиков американского утопизма и триумфализма, а их было немало, не имели широкой известности за рубежом. Случай Фрэнсиса Фукуямы, как мне кажется, получил мировую огласку именно потому, что с ним слишком всерьез заспорили люди, которым разумнее было бы воздержаться. Если десяток нобелевских лауреатов примется критиковать изобретателя самоходных галош, можно ручаться, что его имя вытеснит со страниц журналов их собственные.
В России, однако, имя и идеи Фукуямы не получили очень широкой известности. Думаю, что дело здесь не только в изолированности или предвзятости к американским прогнозам. Легко заметить, что эти конкретные идеи идут совершенно вразрез со всем современным опытом россиян, на фоне которого скудость аргументации Фукуямы разительно очевидна. Правда в нынешнем, пересмотренном виде эта доктрина уже не утверждает математическую неизбежность грядущего счастья. Либеральная демократия теперь представляется лишь как "единственный реальный выбор для современных обществ", причем слово "реальный" здесь надо понимать по-гегелевски как "разумный". Но тому, кто прожил всю жизнь в Советском Союзе, а теперь живет в России, незачем подсказывать, что кроме разумного выбора существует еще бесконечное число неразумных, и что реальные государства и люди не всегда выбирают лучшее.
История России вообще намного пасмурнее и трагичнее, чем история Америки, и русские извлекли из нее немало уроков, которые они готовы преподать любому оптимисту. Проще всего сделать это устами героя Достоевского:
"...Чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, -так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономичной бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент".
Так говорит Человек из подполья о кураторе музея конца истории. Эти слова отсылают нас назад, к Экклезиасту. Может быть, Фукуяма лучше знает Гегеля, но человека лучше знает Достоевский.
Человек из подполья бунтует и сознательно отвергает выбор, который Фукуяме кажется разумным и безальтернативным, он видит в нем посягательство на свою свободу, пусть даже свободу быть дураком. С другой стороны, Виктор Степанович Черномырдин пришел вовсе не из подполья, и вполне можно верить, что он хотел как лучше. Но вышло как всегда. Видимо, выбор, который казался ему разумным, не обязательно им был. И такие в меру добросовестные политики, как он, составляют большинство в реально существующих правительствах. Им-то рано или поздно приходится отвечать за свои действия, но блистательные теоретики свободны от этого бремени. Если не верите, почитайте славословия Гегелю в любой современной энциклопедии.
Народы, в том числе и русский, как правило слабее в социальной теории, чем ученые личности, но они неизмеримо богаче опытом. Несостоятельность индукции и футурологии они постигли задолго до Карла Поппера и отразили не в трактатах, а в формулах повседневной мудрости: "еще не вечер" или "цыплят по осени считают".
Отличие Фрэнсиса Фукуямы от Гегеля или от Маркса гораздо меньше, чем может показаться, даже несмотря на его половинчатое покаяние. Либеральная демократия в том виде, в каком он ее провозвестил, почти так же фиктивна, как абсолютный дух или коммунизм. Ее наступление в результате единого акта выбора возможно только в мире, который целиком сконструирован в голове теоретика.
В том мире, где мы живем, этот абстрактный выбор нам не предоставлен. Реальный выбор мы делаем каждый день своей сознательной жизни, и это как правило не строительство хрустального дворца, а починка амбара. Нельзя утереть слезы всем страждущим, но можно улучшить закон о социальном обеспечении и проследить за его исполнением. Вместо того, чтобы одним ударом разбивать цепи всем угнетенным, надо усовершенствовать тарифную сетку на своем предприятии. Бессмысленно наводить блеск на будущее, но можно попытаться поправить сегодняшний день. Постоянно помнить, что твоя свобода - это часть свободы каждого, а твое материальное благосостояние - продукт общественного труда.
Настоящая либеральная демократия - это не идеология, а трудный опыт, не пункт назначения, а прокладка маршрута. Правило Черномырдина учит, что риск сбиться с пути остается всегда, и эта простая мудрость стоит больше, чем все труды социологов.