Дубновы

В передаче участвуют: Виктория Яковлевна ДУБНОВА Леонид Борисович КОГАН Благодарность Михаилу Субботину, США

"Эмигрантка? Нет. Просто дочь, разлученная с матерью", - сказала о себе поэтесса Софья Дубнова-Эрлих после того, как полстолетия прожила в США. Ей удалось вырваться вместе с детьми из оккупированной фашистами Польши и уехать в Америку. А вот ее мужа Генриха Эрлиха, известного политического деятеля, арестовало НКВД, он погиб в сталинской тюрьме. Отец Софьи Эрлих, Семен Маркович Дубнов, был знаменитым историком. Жизнь его оборвалась в еврейском гетто в Риге. Виктория Яковлевна Дубнова - москвичка, пенсионерка. Она никогда не видела деда, он уехал из большевистской России в 1922 году, до ее рождения. Пионерское детство, арест матери, война... Физик по образованию, Виктория Яковлевна в последние годы много работает в архивах. Ее интересуют не замеченные профессионалами подробности, проливающие свет на то, что случилось в ХХ веке.

Елена Ольшанская: Историк, публицист, литературный критик и общественный деятель Семен Маркович Дубнов родился в городе Мстиславле в 1860-м году. Предки Дубновых - из города Дубно на Волыни, где они жили с середины семнадцатого века. Дед историка, Бенцион Дубнов, был духовным лидером мстиславской еврейской общины.

В 1906 году Шимон (Семен) Дубнов, к тому времени известный писатель и журналист, поселился в Петербурге. Он уже давно работал над оригинальным трудом - многотомной "Всеобщей историей евреев". Сочинения Дубнова, в том числе "История евреев Польши, Литвы и России" и другие книги, были изданы незадолго до революции, в 1910-е годы. Он активно участвовал в создании Еврейской энциклопедии, редактировал журнал "Еврейская старина"... К большевистскому режиму 62-летний Дубнов отнесся отрицательно и 1922 году навсегда покинул Россию.

Виктория Яковлевна Дубнова - внучка историка: Родители мои жили в Москве, а дедушка - в Германии. Он уехал из России, его никто не высылал, на корабль его не сажали, он подал сам просьбу о том, чтобы ему изменили место жительства. И причиной было то, что он считал, что в той обстановке, которая сложилась в стране, ему будет неудобно работать. А у его была очень четкая цель, с самого начала и до конца жизни - писать историю еврейского народа. И он считал, что в той обстановке, которая имелась в данный момент, он плодотворно не сможет работать. Сотрудничать с большевиками он не был настроен и не скрывал этого. Аргументировал свой отъезд тем, что "я не смогу вам быть полезен". Писал Ленину, по-моему. Получил разрешение на выезд, получил даже разрешение на вывоз своих архивов. У него были огромные архивы. И есть даже фотография, как он заколачивает ящики с книгами. Остальные предметы не входили в область его интересов. Вся внешняя сторона жизни для него не занимала.

Елена Ольшанская: "Можно быть евреем по пророкам или по Талмуду, по Маймониду или "Шулхан-аруху", ... даже по Спинозе и Гейгеру, - писал Дубнов. - То есть еврей, даже неверующий, ...может найти близкие себе идеи внутри иудаизма"...

Виктория Дубнова: Дедушка не ходил в синагогу. Но у него были какие-то собственные взаимоотношения с Богом. Он не отрицал существование Бога. Но просто налаживать отношения с Богом через синагогу и через раввинов ему было неинтересно. Мой отец, его сын, не был религиозным человеком, дочь его тоже не была религиозная, она была бундовкой, активной общественной деятельницей. А третья дочь вообще вышла замуж за русского и, более того, когда родились дети в 1906 году, два мальчика-близнеца, ей пришлось креститься для того, чтобы оформить их существование. Тогда только через церковь можно было оформить рождение детей. Вот это дедушка очень тяжело переживал. Потом она приехала, у нее был муж очень хороший человек, он был чем-то вроде кондитера. Но он по собственной инициативе изучал иврит и идиш, они жили в Вильнюсе, где было много евреев, и он говорил, что "поскольку я живу среди евреев, то я должен знать их язык".

Елена Ольшанская: Бунд - социал-демократическая партия еврейских ремесленников и промышленных рабочих Литвы, Польши и России, была основана в 1897 году. Старшая дочь Семена Дубнова, Софья стала женой видного бундовца, выходца из Польши Генриха Эрлиха, после революции семья уехала в Варшаву.

Виктория Дубнова: Моя мама из семьи среднего достатка. Ее отец был владельцем мельницы в маленьком местечке под Кишиневом. Их было три брата, владельцев этой мельницы, так что они были не безумно богатыми людьми, но достаточно обеспеченными, чтобы учить своих детей в платной гимназии в Кишиневе. Там же учились дети русских помещиков. Потом мама поступила на Высшие женские курсы, а в университет женщин не принимали в царское время. Она стала врачом, работала в клинике, теперь это Медицинская академия, а тогда это был Первый медицинский институт. Она работала у знаменитых профессоров - Кончаловского, Виноградова, Плетнева. Дружила с Борисом Борисовичем Коганом. Она была ученым-врачом. У нее было много работ печатных, она была кандидатом наук, очень активно занималась научной работой, даже в лагере.

Елена Ольшанская: Борис Борисович Коган - врач и ученый, на закате сталинизма, в 1952 году, был арестован по знаменитому "делу врачей". К тому времени мать Виктории Яковлевны, доктор Дубнова, уже давно находилась в ГУЛАГе, а профессора Левин и Плетнев были публично оболганы и расстреляны. Борис Борисович Коган, сделавший важное открытие в медицине - так называемое "легочное сердце" - в юности был революционером.

Рассказывает его сын, Леонид Борисович Коган: Папа родился в Житомире, отец его был врач. Папа учился в Вильне в частной гимназии. В 1915 году окончив гимназию, он поступил на медицинский факультет Первого московского университета. А в 1917 году, когда началась Февральская революция, папа в феврале вступил в партию и получил рекомендацию партийную от большевика Каминского, который потом стал наркомом здравоохранения СССР. Григорий Каминский был старостой курса, где папа учился, он отправил его на партийную работу в Житомир. И отсюда очень много связей - Николай Щорс, Григорий Котовский. В 1920-м отец вернулся в университет, в 1923-м он его окончил. Насколько я могу понять, предложение было остаться в Военно-санитарном управлении Кремля, потом на партийной работе. Но папа, отшучиваясь, сказал: "Нет, я хочу быть врачом, у меня не получается в локте сгибать руку, отдавать честь. Мне трудно это будет".

Виктория Дубнова: Мама была членом партии с дореволюционным стажем. Она до революции была активной большевичкой, и она была очень таким высокоидейным человеком, высокоидейным коммунистом, все время вела какие-то кружки, делала доклады, кроме научных, общественно-политические. Я очень хорошо помню, как я ей говорила: "Мама, поиграй со мной". А она: "У меня завтра доклад о Парижской коммуне". Тогда очень много болтать на улице не стоило, а у нас были такие родственники - может быть, вы слышали фамилию Юшкевич?

Елена Ольшанская: В философском труде Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", написанном в полемически-ругательном стиле, упомянут, среди прочих, философ-марксист Павел Юшкевич. Ленин насмешливо сравнил его с гоголевским Петрушкой. А уж в сталинском "Кратком курсе ВКПб" Юшкевич и вовсе был выведен с самых черных тонах. Однако мало кто в 30-е годы знал, что этот человек еще жив и находится в России.

Виктория Дубнова: Он был из первой десятки философов русских. Первый переводчик Маркса на русский язык, он вообще много переводил. Была у него установка, что с большевиками дела иметь нельзя. После революции его звали, предлагали стать директором Института философии, мол, вы вам забудем все ваши заблуждения, вы только покайтесь. А он заявил, что он немолодой человек, больной и хочет выйти на пенсию. Оформился и вышел на пенсию. Он не говорил - "я не хочу каяться", он говорил: "вы знаете, я нездоров" и всякое такое. Он вел очень замкнутый образ жизни. Не то, чтобы очень боялся, но он вел себя последовательно-осторожно. При этом писал все время научные труды. У него было несколько человек, буквально считанные люди, с которыми он общался. То есть, он сам себя изолировал от внешнего мир, и таким образом его не посадили. Мы очень дружили семьями. Когда собирались, у него с мамой начинались безумные споры. Моя нянька говорила: "Опять они с Павлом Соломоновичем до трех часов ругались".

Елена Ольшанская: Мать Виктории Яковлевны была арестована в 1936 году.

Виктория Дубнова: Ей повезло, ее не били. Еще не было указа Сталина применять физическое воздействие. Сначала ей инкриминировали выступление неудачное. Когда убили Кирова, она делала доклад и сделала оговорку: "К счастью, они успели убить только одного Кирова". Она имела в виду, что органы так отреагировали, что кроме Кирова никого не успели убить. А в те времена каждое слово, каждое лыко в строку шло. И ей говорят: "Что же вы говорите - к счастью убили одного только Кирова - вы хотите, чтобы всех убили?". Это было первое следствие. По этому первому следствию был суд, и суд счел аргументы недостаточными, дело послали на доследование. Это была вообще редкость большая. Людей же сажали без суда и следствия. Я работала в этих архивах, знаю, что часто никакого суда и следствия не было. Но вот мамино дело послали на доследование. Представляете, какой это прокол для следователя? Тогда он ей "пришил" троцкизм, которого у нее никогда не было. Там же чистки были, она не была троцкистской. И участие в террористической организации с людьми, которых она никогда не видела. Уже пошел в ход принцип Геббельса: чем больше лжи, тем убедительнее. Когда ее посадили, она думала - за что? И у нее было предположение, что ее посадили из-за отца.

Елена Ольшанская: В 1935 году в Москву приезжал французский писатель Ромен Роллан. Его принял в Кремле Сталин. Ромен Роллан записал в дневник беседу со Сталиным. На вопрос: как можно было после убийства Кирова без суда и следствия казнить более ста человек, вождь ответил: "Нам приходится учитывать мнение не только зарубежных друзей СССР, которые упрекают нас в том, что мы безжалостны, но и наших товарищей внутри страны, которые упрекают нас в том, что мы слишком снисходительны".

Виктория Дубнова: Когда из страны выслали Троцкого и объявили его тем, чем объявили, в этот период папа работал профессором Второго МГУ. Потом это стал Педагогический институт, а теперь - Педагогическая академия. У отца учился Лев Седов, сын Троцкого. Он был талантливый студент. Но он был сыном Троцкого. И было организовано общее собрание всех студентов, профессоров, на котором надо было бичевать Льва Седова. В том же институте работал преподавателем Вышинский. Собрание вел Вышинский, который сказал, что в наши ряды затесался сын предателя, и мы должны освободить свои ряды. Все молчат. Тогда выступил папа и сказал, что Лев Седов ничем отрицательным себя не проявлял, он талантливый математик, и вообще он не видит оснований для того, чтобы Льва Седова исключать из института. "А вы, Андрей Януарьевич, мерзавец!" Я не помню точно, он ему сказал: "вы подлец" или "вы мерзавец". Седова исключили, конечно, как полагается, все голосовали "за". Когда отец пришел домой, рассказал эту историю, то мама сказала: "Ну теперь тебя посадят". Потом они долго обдумывали, почему его не посадили. Наверное, Вышинскому не хотелось эту историю делать громкой, он ведь ничего отцу не возразил. Но мама, как человек партийный, понимала, что это значит.

Елена Ольшанская: В 1926 году Троцкий сказал на заседании Политбюро, что "Сталин окончательно поставил свою кандидатуру на роль могильщика партии". Соратник Троцкого Пятаков сказал ему: "Он вам никогда этого не забудет, ни детям, ни внукам вашим". Сын Троцкого Лев Седов уехал вместе с отцом, он был при странных обстоятельствах убит в Париже в 1938 году. А его младший брат, Сергей Седов, остался в Советском Союзе. Он увлекался математикой и техникой, политикой не интересовался, и даже отказался вступить в комсомол. Однако это его не спасло.

Виктория Дубнова: Когда маму арестовали, мне было 11 лет. Я жила с отцом, как сироты живут без матери. Я была активной пионеркой. Подходило время вступать в комсомол. Я случайно попала на собрание, когда одну девочку принимали в комсомол, и ее спросили: "Где ваш отец?" Она сказала, что он арестован. "Вы признаете, что он враг народа?". И она сказала "да". Я решила, что я не буду признавать, что у меня мама враг народа. Поэтому в комсомол вступать не буду. А я ведь была активной пионеркой, и меня вызвала секретарь парторганизации: "Дубнова, чего же ты не вступаешь в комсомол, весь класс уже вступил"... Если можно применить такую формулировку, то в 1941 году меня спас Гитлер, потому что началась война, и всем стало не до того, в комсомоле я или не в комсомоле.

Елена Ольшанская: В начале войны, когда красная армия несла большие потери, советское правительство искало моральной и материальной поддержки на Западе. Тогда возникла идея создать Еврейский антифашистский комитет, чтобы от имени этого комитета обратиться к мировой общественности. Известно, что главой его стал великий артист Соломон Михоэлс, а после войны почти все члены этого комитета были уничтожены. Однако мало кто знает, что у истоков этой организации стояли видные социалисты, участники Февральской революции, граждане Польши Генрих Эрлих и Виктор Альтер. В 1939 году они бежали от немцев и, оказавшись на территории, занятой советскими войсками, были арестованы органами НКВД. Обоих приговорили к смертной казни, которую вскоре заменили десятью годами лагерей. Но в сентябре 1941г. арестантов вдруг привезли в Москву, поместили в шикарных номерах гостиницы "Метрополь" и предложили подумать о том, как объединить силы, способные противостоять фашизму. Эрлих и Альтер с энтузиазмом разработали план международной еврейской антигитлеровской организации. Но они вели себя слишком независимо, выпустить их как антифашистких агитаторов за пределы СССР боялись, поэтому вновь арестовали и убили. Недавно опубликованы документы, проливающие свет судьбу этих людей. В последние годы в России переиздаются сочинения Семена Дубнова. Двоюродный брат Виктории Яковлевны, живущий в США, Виктор Эрлих (сын Генриха Эрлиха и Софьи Дубновой) несколько лет назад опубликовал книгу воспоминаний о своей матери. Виктория Яковлевна Дубнова также участвует в издании книг, изучает документы. Внучка историка сама стала историком.

Виктория Дубнова: Я состою в Союзе евреев, ветеранов войны, хотя по возрасту не могу быть ветераном. Когда возникла идея издать сборник воспоминаний евреев-фронтовиков, то я сказала, что готова за это взяться как редактор. Там был рассказ женщины-врача, Аси Самсоновой, патологоанатома, она участвовала во вскрытии тел Гитлера, Геббельса, Магды Геббельс, их детей. Из вскрытия получалось, что Магда Геббельс не могла иметь детей. Эти шесть детей, образцовая семья, были приемные, видимо. Статья сначала была напечатана в рижской газете. Ася Самсонова там пишет, как она вошла с первой группой войск в гитлеровский бункер. Настоящим доказательством было бы, если бы удалось найти акт этого вскрытия. Это был армейский акт. Полковник писал, все подписывали. Мне хотелось это как-то подтвердить этот факт, ведь акт вскрытия должен где-то лежать. Я пыталась пробиться в архив и найти этот акт, но не смогла. Есть такая писательница, Елена Ржевская, она действительно хорошо пишет. Но когда я попробовала с ней эту тему провентилировать, она сказала: "Нет, нет, ничего такого не было". Я почувствовала отторжение. Это, по-моему, журналистское свойство, каждый журналист считает, что вот его тема и чтобы других не допустить.

Елена Ольшанская: О крахе фашистской Германии и самоубийстве фашистских вождей с семьями известно всем. Но кого интересует жена Геббельса Магда? Важно ли для истории, была ли она действительно матерью шестерых погибших детей - в том аду, где гибли миллионы жертв всех возрастов? Виктория Яковлевна с упорством исследователя хочет получить ответ на свой вопрос. Однако допуск в архивы сегодня - непростое дело. В следственном деле своей матери Баси Ароновны Дубновой Виктория Яковлевна также обнаружила интересный эпизод и описала его, однако опубликовать эту историю ей до сих пор не удалось.

Виктория Дубнова: У нее был больной, очень старый человек, он умирал, ему время подошло умирать. Но он не мог перенести, что умрет без исповеди и причастия. А тогда был закон, что служители культа не допускаются, не имеют права заходить в лечебные учреждения. В палате большой, где он лежал, было несколько врачей, некоторые были, как я понимаю, православные, церковные люди. Никто не пошел на то, чтобы помочь этому человеку. Мама, по-моему, была одна членом партии, остальные были беспартийные. И, рискуя своим положением, она все-таки пошла исключительно из гуманистических соображений в церковь и уговорила какого-то батюшку. Договорилась, что когда будет ее дежурство, то вечером, когда стемнеет она через черный вход этого батюшку проведет в палату. Он пришел вечером, она вынесла халат белый врачебный, шапочку, замаскировала его под врача, полы рясы подоткнули, чтобы они не болтались, и провела его к старику. Он святые дары принес, всю процедуру причастия провел, дед успокоился и умер со спокойной совестью. На маму настучали, конечно, кругом народу много - больные в палате, сестры, няньки. А многие сестры ее не любили. Потому что она ночью вскакивала, где-нибудь в три часа ночи, звонила в клинику и напоминала, что такому-то больному надо сделать такой-то укол. Сестры любили ночью спать, а не уколы делать. Я написала об этом и дала человеку, связанному с православной газетой, но это не пошло. Давала также в еврейский журнал, они сказали: "Нет, вы знаете, у нас журнал при синагоге, и такой материал у нас не пойдет. Потому что как это так - еврейка вошла в русский храм, это грех большой".

Елена Ольшанская: "Признавайте свободу всякого национального индивида, как свободу своей собственной нации, или: уважайте чужую национальность как свою собственную", - писал в одной из книг Семен Маркович Дубнов. Он остался в оккупированной фашистами Риге, отказавшись от предоставленной ему возможности спастись бегством. По преданию, историк воскликнул перед смертью: "Братья, не забудьте, запомните все, что было!" Его дочь Софья Дубнова-Эрлих дожила в Америке до 101 года. Когда-то до революции ее первые стихи, написанные под влиянием Александра Блока, опубликовал престижный петербургский журнал "Аполлон". Софья Дубнова-Эрлих до конца жизни считала Россию своей оставленной родиной. "В иные годы, - написала она в книге воспоминаний, - я больше всего ценила в людях интеллектуальный уровень. Но, перевидав много разновидностей интеллектуальной и коллективной агрессии, стала особенно сильно ощущать тягу к простому душевному благообразию, к тому редкому свойству, которое нашло незабываемое литературное воплощение в образе солженицынской Матрены".