Представление, перевод: Аурора Гальего (Мадрид)
Сергей Юрьенен:
Впервые по-русски в двух выпусках программы мы с помощью из Мадрида, где работает переводчик и наш корреспондент Аурора Гальего, представляем кубинских писателей. Ситуация у них сейчас, как в Советском Союзе накануне перестройки. Одни живут и пишут на свободе, в изгнании, другие - на Острове, где затянулась «осень патриарха» - идущий к своему 75-летию Фидель Кастро Рус, кстати, Герой Советского Союза, физически уже пережил Иосифа Виссарионовича, но на предпоследних островках коммунизма марксистский «крот истории» с отчаянным упорством роет в направлении Свободы...
В первом выпуске «Кубалибриса» рассказы, можно сказать, детей кубинской революции - сейчас им между 30-ю и 40-ка. Все хорошо и даже премиально начинали на родине, продолжают тоже неплохо - но в изгнании. Во второй половине часа Роландо Санчес Мехиас и Хосе Мануэль Приэто, но начнем мы с самого известного имени кубинского диссиденства - Зоэ Вальдес.
Переведена на многие языки, лауреат испанских и латиноамериканских премий. 40-летняя писательница-изгнанница произвела международную сенсацию, выступив с критикой политической позиции Нобелевского лауреата по литературе Габриеля Гарсиа Маркеса. Зоэ Вальдес обвинила «неприкасаемого» Маркеса в сознательном использовании «двойных стандартов» - в том, что знаменитый латиноамериканец не только игнорирует «трагедию кубинского народа», но и - еще одна цитата - «поддерживает существующий там диктаторский режим, доведший народ до нищеты».
Зоэ Вальдес родилась в Гаване в год победы кубинской революции - в 1959-м. По образованию филолог. Начинала с поэзии. В 80-е годы работала документалисткой по культурным делам в кубинской делегации при ЮНЕСКО в Париже, по возвращению на Кубу стала писать сценарии, была одним из редакторов киножурнала «Ревиста де Сине Кубано». В 95-м стала невозвращенкой в Париже, где живет сейчас с мужем и дочерью и где, можно сказать, вошла в местную интеллектуальную моду, благо молода, красива, энергична, а на диссиденство - независимо от национальности - мода в Париже не проходит. Сборники стихов «Ответы, чтобы жить», « Все для одной тени», «Веревки для проныры». Романы «Голубая Кровь», «Будничное Ничто», «Дочь Посла», «Ярость Ангелов», «Я отдала тебе всю жизнь», «Кафе Ностальгия», «Дорогой Первый Жених», а также изданный в 98 году в Барселоне сборник короткой прозы «Торговцы красотой» - откуда рассказ...
Зоэ Вальдес
Портрет одного старогаванского детства
Скрывать, что ли, буду? Да! Я из старой Гаваны. И этим горжусь. Кто вам сказал, что я стыжусь своих корней? Я принадлежу к историческому наследию, вот так!
... Я совсем не черная, даже не четвертинка, не китаянка, не блондинка, не темно-русая, но и под белую закосить не смогу. Я - на всем этом замешанная каша, вот так...
Так вот, парень, я стала взрослой с того момента, когда открыла глаза и увидела самое что ни на есть тропическое наше небо, эти синие глаза, которые проглотит земля (тьфу! чтоб не сглазить!), с момента, когда сделала свои первые шаги, и пошла по этому городу-памятнику, наследию человечества, как говорят идиоты из ЮНЕСКО.
Что, что? Эй, ты говори медленно, у тебя акцент... ну, то есть, не понятно ничего. Ты кто, журналист? Солнце мое, так я поняла уже, ты что, думаешь, я слепая или косая? Да я, когда тебя увидела с фотоаппаратом на шее, тут же к тебе сама и пристала. Конечно, свeт мой, я обожаю, когда меня фотографируют! Нет-нет, интурист меня фоткает первый раз, к тому же - испанец. Да ну-у-у-у? Ты не испанец? Можно узнать, откуда ты, радость моя? Только не говори, что пришелец, вижу, что на той земле родился. Португалец? Живущий в Париже? Как тебя угораздило? Ладно, мне все едино. Как ты хочешь, чтобы я села? Так хорошо?
Ладно, фотограф, расскажу о себе, раз тебе так интересно. Я всегда любила тусоваться, не по-плохому, конечно, не во вред другим. Мне просто нравится быть на улице, шляться, смеяться, подпирать стены и смотреть на интуристов. Странно, наверное, это - быть иностранцем! Все вы ходите по жизни, делая фотки, прямо, как в кино, плевать вам, когда яйца завезут или что молоко свернулось от жары, а сегодня его уже не будет. Когда я была маленькой, и у меня спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту, я говорила - иностранкой. Иногда я ненавижу себя за то, что я - это я, иногда мне все равно, и просто хочется вот так, ничего не делать и смотреть на прохожих. Я не растрепана? Просто я не люблю плохо выглядеть на снимках - скажут: посмотрите на эту растрепу-малолетку. Мне нравится видеть себя красивой на ваших фото - красивой, как наши дома - в действительности они распадаются, но некоторые еще достаточно элегантны в фоторепортажах. Там, конечно, где исторический центр - его отремонтировали вполне сносно. Но отсюда и туда, все, что за поворотом церкви Милосердия, от Муралья до Паулы, то есть, улицы Санта Клара Крус, Лус, Акоста, Хесус Мария, Мерсед, Сан Игнасио, Муралья, Инкисидор, Гавана, Куба, Агуакате, Вильегас - все это руины. У нас есть такой анекдот - американцы, в конце концов, решают разбомбить Кубу, чтобы Мы - то есть, Известно Кто - перестали болтать о том, что они хотят на нас напасть. Посылают на нас бомбардировщик. Летчик смотрит вниз и толкает соседа в бок: «Слушай, Скотт, нас что, кто-то опередил?»
И все равно город в общем-то симпатичный. Этот район я знаю так, что ты даже представить себе не можешь, знаю здесь всех - от бомжей до самых крутых. Контачу даже с отцами из церкви Святого Милосердия и Святого Духа. Чтобы бы ты знал - у меня дар на полезные знакомства. Моя мать работала в пиццерии, которую недавно закрыли, на улице Обиспо, сейчас она собирается открыть другую, левую, полуподпольную. Я ей помогу, конечно. Как? Имеешь в виду - где мы найдем продукты? Не знаю, где-нибудь. Я однажды кошку ела, у нас говорят «мявчатину». Котлеты. Собак - это нет! Что за кошмар! Собак у нас не трогают. Собаки, они принадлежат Святому Лазарю, это один наш чудотворец. С тех пор как себя помню, Семнадцатого декабря я всегда в Ринконе - там, где гробница нашего святого защитника, - и на коленях я! на коленях, и все тут. Молюсь! Потому что я очень даже набожная. Как к этому относится кто? Нет, не произноси это имя - оно приносит несчастье! Я полностью и беззавестно предана Бабалу Айе - это и есть наш Святой Лазарь. Никто меня не заставлял, я с этим родилась - это дар прирожденный. Здесь ты веришь или в конго или в карабали. Из чего можешь сделать вывод сам - на нашем маленьком острове у каждого, к кому ни подойди, вопрос о вере решен раз и навсегда. Что? В кого? В Комму... Только не смеши меня, пожалуйста! Да жив-здоров он, этот коммунизм, здоров и сыт, и вид делает, что он - не он. Что еще хорошего тебе сказать? Ну, чтобы ты увез с собой положительный образ нашей страны. Я урок этот выучила наизусть. Так вот, у меня есть подруга, она мечтает работать в цирке. Хочет стать эквилибристкой, с ума сходит по клоунам, слонам, трапециям и всему такому прочему. Сама я раньше хотела заделаться гимнасткой, как Надя Команечи - помнишь такую? Но они закрыли ЦСК на улице Меркадерес. Что значит ЦСК? Спроси чего-нибудь попроще - буквы это, и все! Как на твоей карточке! Никогда такой сверкающей не видела. Этим что, можно платить? Открыточкой этой? Да не поверю ни за что! Не буду и смотреть, не показывай, убери это немедленно, еще впутаешь меня в какое-нибудь темное дело...
И, чтобы придать себе смелости, чтобы выглядеть независимой и бунтующей, отхожу от него подальше.
Эта история с фотографией меня перевернула. Он подходит к нашему углу - его окружают соседи. Он снимает всех, кто встает перед объективом и тут же дарит им снимки, весь квартал вне себя от возбуждения. Вот он дает снимок одному, которого все зовут Эль Козако, из-за усов и шапки. И что он нашел в этом уроде - у него один глаз шныряет их стороны в сторону, а второй смотрит неподвижно куда-то вверх. Но кто бы мог подумать? Эль Козако оказался сверхфотогеничным, на снимке даже очень красив.
На остановке автобуса, сохранившейся каким-то чудом, этот интурист снимает Пепито, который возвращается из поликлиники с рентгеном легких в руках,и весь свет мироздания свободно проходит через этот рентгеновский снимок.
Успокоившись, я возвращаюсь к фотографу, меня к нему тянет непонятная сила, он ласковый очень, как будто кубинец. Что-что? Опять он за свое, ну, любит же вопросы задавать. Кем я хочу стать, когда вырасту? Кем-кем.. не знаю и знать не хочу. Может, техником велосипедным, раз в смысле женственности у меня не очень. Тут вдруг я вижу Лолу, прачку, она сидит на лавочке, обосранной птичками, на площади Оружия, одна, как само Одиночество, в красном свитерке, грязном таком, что просто жалко, и при такой жаре... Я-то всю дорогу в коротких шортиках, сверху почти ничего, но я не очень развита, тогда как она... Лола всегда глядит куда-то в даль, Лола бродит по горам с пастухами, сейчас она гладит бродячую собачку, наверняка приобщит к своей своре... Так вот, что скажу, слушай сюда, мой хороший, не исключено, что мне тоже придется обстирывать всю улицу и смотреть в небо как Лола, собирать бродячих собак и так далее. Тебе не кажется, что это хорошая идея? Ты что, действительно веришь, что все это когда-нибудь изменится к лучшему? И я смогла бы стать фотографом? Ну да - как ты.
Сергей Юрьенен:
Современная кубинская литература на Острове и на Свободе. Как и Зоэ Вальдес - Роландо Санчес Мехиас родился в победносном 59-м. Поэт и прозаик, дважды получил на Кубе Национальную премию критики. Координатор проекта альтернативного журнала мысли и литературы Диаспора. В 1997 эмигрировал в Испанию, живет в Барселоне.
Роландо Санчес Мехиас. Из книги «100 историй Ольмо»
Путешествие в Китай
Ольмо зашнуровывает ботинки едет в Китай, возвращается из Китая и расшнуровывает ботинки.
Блуждания
Ольмо едет из Гаваны в Париж, из Парижа в Барселону и из Барселоны в Фельдафинг. В Фельдафинге он садится не в тот поезд и, вместо того, чтобы ехать в Эрдинг, как он собирался, он едет в Тутсинг. В пути он думает, что ему хочется посетить станцию Хакербрюке. Ему нравится слово Хакербрюке. С другой стороны - пугает. Он говорит: «Хакербрюке: слово на котором зубы сломаешь». Ему тоже нравится слово Мюльталь - это другая станция. «Слово похожее на корову». В конце концов он засыпает в поезде. В Эрдинг ехать поздно. Но когда-нибудь, думает он, он съездит в Эрдинг. И в Гаутинг. И. может быть в Эхинг. И засыпает снова мечтая о слове Пазинг.
Разочарование
Ольмо приходит очень подавленный, садится на диван, и говорит, что разочарован в словах. Говорит, что слова ни к чему:
- Что стоит за словом тыква кроме пустой тыквы?
Он говорит также о языке:
- Согласен. Это лестница, по которой поднимаешь вещи. Но лестница несовершенная. Идешь вверх и падаешь.
Он очень подавлен. Тогда бабушка Ольмо решает спеть ему колыбельную, и Ольмо засыпает, и ему снится приятный сон о мире без слов.
Таракан
Ольмо хочет покончить с собой и выбирает дешевый отель. Он залезает на кровать и проверяет на прочность лампу. Он видит на стене таракана. Ольмо испытывает к тараканам ужас. Сейчас таракан в одном из ботинке Ольмо, и Ольмо не знает, что делать. Тихо ложится, прячется под одеяло с головой и мечтает о мире без тараканов.
Ольмо не может думать
Ольмо приходит потрясенный и говорит, что он не может думать. Что его заколдовали на пороге дома - там мертвая курица с красной ленточкой на лапе, ах! - и что он не может думать. Никто не знает, как ему помочь. Ольмо держит свою голову в руках и повторяет, что не может думать.
Писатель
Ольмо встречает писателя, который гордится тем, что не пишет. «Двадцать лет, и - ни строки! - говорит писатель и скалит зубы. Писатель отрывает кусочек бумаги, покрывает каракулями и дает Ольмо: «Вот все, что они от меня получат!». Писатель зажигает сигарету: «Они должны бы дать мне премию за мое молчание». Он курит и шепчет: «А я бы от нее отказался». Смотрит на сигаретный дым: «Или не пошел бы получать».
Перспективы
Со спины Ольмо похож на человека, трагически болеющего слоновьей болезнью и смотрящего вдаль. Спереди - это шар, смешной шар, катящийся на поверхности событий.
Сергей Юрьенен:
Хосе Мануель ПРИЕТО родился в 62 в Гаване. Высшее образование получил в Новоссибирске. 12 лет жил в России, работал инженером, потом переводчиком. Переводил на испанский Ахматову, Платонова, Иосифа Бродского. В 96 в Гаване издан сборник рассказов «Ты раньше никогда не видел красный цвет». Эмигрировал в Мексику. Выпустил книгу «Энциклопедия жизни в России», которая вышла в нескольких странах Латинской Америке, в США, Испании, Италии.
Хосе Мануель ПРИЕТО
ЗАИКА И РУССКАЯ
Я зачитался у окна до сумерек. Хлынул дождь. С улицы донеслись шаги. Кто-то спешит домой? Нет: шаги возвращаются, скрипит калитка, в дверь стучат. Я крикнул: «Войдите». Посетитель резко застыл на пороге.
Я включил лампу, пригласил его войти. Спросил, кого он ищет. Он открыл рот, задохнулся, откинул голову, и я решил, что у него астма, приступ.
- Вы садитесь, это сейчас пройдет, - сказал, продолжая думать, что это астма, и только когда он с большим трудом произнес: «Вы доктор?» - понял, что он просто заика и в большом волнении.
Жестами он показал, что я должен выйти из дома. Не он нуждается в помощи, а его жена. «Моя жена», - выговорил он наконец и повторил: «Жена, жена».
Женщина лежит у порога без сознания. Платье помято. Босая.
Вдвоем мы вносим ее в дом.
- Что произошло? Несчастный случай?
Мужчина мотает головой.
- Приступ?
- Нет, доктор. Она потеряла сознание.
- Потеряла сознание? Почему?
- Почему? Бил потому что. Полчаса бил, а она ни слова... Лучше бы сдохла.
Даю ему стакан воды, прошу присесть. Я понимаю, что он принял меня за моего старшего брата, врача, что кто-то сказал ему, что в этом доме живет врач. Я не собираюсь объяснять, что он ошибся, ничего страшного, похоже, не происходит, присутствие врача излишне.
Считаю пульс у женщины, которая продолжает лежать без сознания, с улыбкой на губах. Муж бил ее не так сильно, как утверждает: не вижу ни покраснений, ни серьезных гематом. Скорее всего, обморок вызван нервным потрясением.
Я занимаюсь его женой, когда он ко мне обращается - но не тем голосом, который повторял: «Жена, жена», не тем, который сказал: «Лучше бы она сдохла». Совсем другим голосом. Низким.
Рассказ начался в полете, на высоте одиннадцати тысяч метров. Он, Хорхе Торрес, летел на учебу в СССР, через проход, с той стороны салона села красивая женщина. Взаимная симпатия. Пристегивание ремней. Притворное удивление перед сложностью устройства пряжки, пожелание удачного взлета... Наконец она задала вопрос, и Хорхе, которому нужно было отвечать, стал готовиться к удивлению, которое вызовут его слова. Он улыбнулся снова (он все время, с того момента как увидел ее ноги, улыбался) и набрал воздуху:
- Мадам, я - заика. Простите, если вам будет непонятно.
Этими словами «я заика, мадам», то есть - я ничтожество, он пытался вызвать снисходительность, старый его маневр, чтобы вызвать жалость.
Хорхе Торрес сказал, что он себя сразу почувствовал очень хорошо под взглядом слегка косящей собеседницы, которая не взглянула на него с испытующей пристальностью - как это делали женщины до этого. Косящие глаза стали блуждать как бы ища на его лице место, на котором можно было бы остановиться и, не найдя, спрятались под рыжей челкой. Затем пришли в движение руки. Она их протянула к нему, взяла руки Хорхе в свои и сказала:
- Вы так не волнуйтесь, заикание - весьма обычное явление.
Женщина эта была русской.
На земле, уже подружившись, они сели в одно такси и поехали в Москву. Он не знал, увидит ли ее снова, но то малое, что уже было - воспоминание о нежном прикосновении рук, блеск глаз и рыжих волос, мягкость сидения такси, в котором он ехал, не слыша того, что сам же говорил, - вызывало в нем такое счастье, что заикание, от которого он обычно страдал, просто забылось.
Они попрощались в холле гостиницы. Она спешила, чтобы не обеспокоить тех, кто ее ждал в Москве, но завтра, то есть, уже сегодня, пообещала позвонить ему в номер.
Минут через пятнадцать он сел на край кровати перед большим окном, из которого виден был весь город. Обратил внимание на реку. Как она называлась? Тоже Москва? Страшно хотелось спать. На ощупь нашел кнопку и погасил лампу. Из глубокого сна его вытащил звонок телефона.
Он поднял трубку:
- Слушаю. - Он ничего не помнил и считал, что находится дома на Кубе.
- Это вы, Хорхе? С Вами говорит Елена. Вы уже спите? Ну, я рада, что все у вас в порядке. Я завтра Вам еще позвоню. Спокойной ночи. Чао!
Я принес из кухни кувшин с лимонадом, и мы вышли на крыльцо, чтобы не разбудить Елену. Дождь прекратился. Торрес продолжил рассказ:
- На следующий день, когда я проснулся, я обнаружил в номере соседа. Худой, лет тридцати пяти. Несмотря на то, что было время завтракать, он спал. На соседней кровати. Я встряхнул его, и ко мне повернулось ангельское лицо, умиротворенное сном. Меня удивило это выражение лица. Как потом оказалось, оно не имело ничего общего с самим человеком.
Несколько дней я безрезультатно уговаривал Елену подняться ко мне в номер, а потом она вдруг спросила, с кем я разделяю комнату. Я начал рассказывать об ангельском лице, и в этот момент сосед прошел рядом с нами. Он два-три раза взглянул на ноги Елены, на ее лицо - и кивнул мне, на меня не глядя.
Елена улыбнулась ему в ответ. Сказала: «Я почувствовала запах его одеколона. Очень интересный мужчина. Ни грамма жира, да, ты прав, лицо ангела. Тридцать пять, говоришь? Твой друг, я думаю, «ловец душ». Я этого выражения никогда не слышал раньше, и оно мне показалось удачным. К тому же, мужчину и в самом деле звали Анхель. Тогда мы оба рассмеялись, но мне не понравилось, что ее внимание было обращено не на меня.
Пять дней, им проведенные в Москве, рассказывал Хорхе, были наполнены любовью.
Елена была очень красивой женщиной, причем, красота ее не наводила на мысли о фривольности - напротив. Она просто была великолепна. Хорхе показал мне фотографию, где она, в строгой белой блузке, сидела, положив руки на крохотный столик кафетерия.
Он не мог даже предположить, что такая добрая и безмятежная женщина окажется главной в его жизни. Слушал он ее без особого внимания. Да, он был влюблен, любой бы был на его месте, но его не интересовало, когда она впервые увидела море, и вообще все, кроме того, что в тот день Елена сидела напротив в том кафе, за крохотным столиком.
Но длинные прогулки и разговоры шли к концу. Хорхе Торрес должен был ехать учиться в другой город.
За день до отъезда случился эпизод, который открыл ему глаза. В тот день их с соседом номер, обычно открытый в это время дня, оказался запертым. Ему пришлось подождать несколько минут. В номере он обнаружил Анхеля и Елену. Они сидели у окна.
Я сказал:
- Этот Анхель вас предал?
- В этом весь ужас. Я растерялся. Я стал кричать, сказал, что он совести не имеет, что я должен бы его избить.
Анхель защищался довольно вяло. Сказал, что она просто пришла поговорить. В ответ я закричал, что она решила спровоцировать скандал. Он что, не понимает этого?
Мой сосед ангельски улыбнулся. Не может быть? Женщина такой невероятной доброты? Наверное, он хотел убедить меня в ее совершенной добродетельности. Не посмел.
Как я тогда испугался! Никогда в жизни я не испытывал подобного страха. Любовь от нас требует так много, что большинство предпочитает обходиться без нее.
И я уехал в глубь той России, которую знал только по книгам... Мое ухо ловило отзвуки девятнадцатого века, русской классики: Кострома, Рязань, Саратов... Что меня ожидало там? Другие Елены? Нет, конечно. Другой такой быть не могло.
Я был уверен, что она появится снова в моей жизни. Так оно и оказалось. Однажды в Саратове она вбежала ко мне, радостная оттого что нашла меня.
Невероятно? Возможно, для вас, возможно, для меня. Но в этом тайна русской женщины. Купила билет на самолет, пролетела сотни километров. И вот она передо мной. Разве я не рад ее видеть?
Конечно, я был взволнован, конечно, это не могло мне не понравиться. Я обнял ее, поцеловал, вдохнул запах ее волос.
Я чувствовал себя, как дома!
Она взяла мои руки в свои, прижала к груди и устремила взгляд прямо в мои глаза, которые через минуту увлажнились...
Мы снова оказались вместе. Но что это могло значить? На всю жизнь? Неужели она так сильно меня полюбила?
- Разве я сказала, что я тебя люблю? - ответила она. - Я ведь понимаю, что не могу себе позволить такую роскошь. Ты мне нравишься, я счастлива быть с тобой. Поверь, я знаю что говорю. Я с радостью отдаю тебе свое тело, чтобы поддержать тебя, а ты мне говоришь какие-то глупости о любви. Прости за прямоту, но ты меня этим просто напугал. Я даже подумала, что могу тебя потерять.
Я расхохотался Хорхе в лицо.
- И вы поверили? Она вас обманула, как ребенка.
- Именно об этом я и подумал. Но обман такого рода имеет такую же силу, как и правда.
Мы провели в Саратове три месяца. То, что для меня ничего не представляло, для нее оказалось очень важным. Я был потрясен, когда понял, что она станет моей женой, если я ей предложу. Так и случилось.
Она ничего не сказала, не закричала от радости, даже не шевельнулась. На мгновение только чуть ухудшилось ее легкое косоглазие. Мигнула пару раз и, как у нее часто бывало, ее глаза наполнились слезами в то время, как лицо совсем не изменилось.
Это было ужасно. В тот же день я ее избил.
Я не монстр, не какой-нибудь моральный урод. Когда мы приехали на Кубу, я подумал, что все это кончится, но ошибался. Чем больше она старалась угодить мне, тем чаще я ее бил.
Я научился говорить, не заикаясь, потому что она не хотела жить с заикой. Несколько месяцев ходил к логопеду. Она на пляже собирала мне камешки для упражнений по плавной дикции и разговаривала со мной по ночам. К нам приходили друзья, я готовил. Приходил Анхель со своей очередной женщиной. Он и Елена уединялись якобы для дружеского разговора, а я уходил на кухню с его женщиной, чтобы та не чувствовала себя одинокой.
Елена смотрела на меня, как на покорного раба и была счастлива в свою очередь быть моей рабыней. И вот эта полная отдача, это подчинение вызывали у меня растерянность.Она никогда меня ни в чем не упрекала. Это выводило меня из себя. И я бил. Бил сильно, и сейчас бью, до крови, до огромных синяков, которые не сходят неделями.
Как-то раз, я ее бросил на кровать и привязал. Она расплакалась как обычно и сказала вдруг:
- Что же ты делаешь? Ты же добрый. Почему?
Я выскочил на улицу. В тот день мне захотелось ее убить. Если бы я был уверен, что могу это сделать так, чтобы никто никогда не узнал - я бы убил. Что этой русской надо на Кубе? Завтра же отошлю ее в Россию.
Внезапно я остановился, закричал: «Бог мой, Елена! Что я с тобой сделал?» Побежал обратно. Она спала с руками поднятыми и привязанными. Волнуясь, я развязал ее. Она прижала мое лицо к своей груди.
Плакала она без слов. Я встал перед нею на колени. Мне было так стыдно, что я не знал куда деваться. Сказал, что завтра же куплю ей билет в Россию, что я не тот, кто нужен ей.
Она сказала, что я просто хочу от нее избавиться. Что ей это ясно давно.
Дура! подумал я. Бить мало, нужно сломать ей руку, выбить эти белоснежные зубы!
В общем, так и не знаю я, что мне с ней делать.
- И как давно все это длиться?
- Год. Сегодня снова случилось. Теперь она теряет сознание после первых же ударов. Я долго об этом думал. Нам не нужны добродетельные женщины. Все мы, мужчины, монстры - Вы, доктор, тоже. Все.
Он замолчал. Елена стояла в двери. Всходило солнце.
- Послушайте, Торрес, - сказал я. - Я не врач. Врач - мой брат. Он тоже здесь живет, но сегодня он...
Торрес сделал жест рукой в том смысле, что это неважно. Подошел к своей жене. Она смотрела прямо ему в глаза. Он тихо сказал:
- Иди в ванную, приведи себя в порядок. Сейчас пойдем домой.
Елена вернулась почти сразу, взяла Торреса за руку, прижалась к его плечу. Перед тем как выйти за порог, она слегка повернула голову и улыбнулась мне. Ее рыжие волосы блестели на солнце.
Продолжение >>>