Вторая передача из цикла "Сентиментальное путешествие в Тбилиси".
Фестиваль современной культуры "Арт-Груз", который проходил в Тбилиси этой осенью, придуман тремя частными лицами, тремя молодыми женщинами. Это - философ и литератор, редактор московского издательства "Логос" Кэти Чухрукидзе, поэт Евгений Лавут и переводчик Юлия Шагинурова. Фестиваль стал возможен благодаря поддержке Фонда Сороса и Министерства культуры Грузии.
Первый фестиваль состоялся в Москве в 2000 году, когда устроители пригласили в российскую столицу молодых грузинских музыкантов, режиссеров, поэтов и художников.
Русские приехали в Тбилиси с ответным визитом. В программе - поэтические чтения, художественные выставки, концерты, спектакли, а также грандиозное представление питерского художественного объединения "Речники". Группа, как следует из ее названия, занимается перформансами на воде.
О том, как группа добиралась до Тбилиси, рассказывает художник и сценограф Михаил Бархин, который сотрудничает с петербуржцами.
Михаил Бархин:
Сама поездка представляла собой некоторый экстремал, потому что все "речниковские" декорации представляли из себя странные железные конструкции, как будто это части каких-то ракет или, вообще, непонятные какие-то форсунки, странные штуки. Поездка сопровождалась морем поборов. На самой границе выяснилось, что в их автобусе везут гроб с покойником, цинковый. И пограничники хотели вскрывать его, не верили, что там. Ну, в общем, это была одна из форм вымогательства.
Все проблемы были на русской стороне. Особенно Осетия, Кабарда, вот там довольно было жестко. А все проблемы закончились, как только в Грузию они попали. Но поскольку они, вообще, любители путешествовать, и, собственно, это часть их жизни и часть даже, собственно, творчества, поэтому они все это воспринимали легко и как приключение.
Елена Фанайлова:
Было еще одно приключение, связанное с предстоящим представлением. Для того чтобы шоу состоялось, художникам оказался необходим один необычный агрегат.
Михаил Бархин:
Это фальшфейер - огненный факел, который используют охотники, военные, как сигнальные - это не ракеты, а просто факел. Поскольку опять-таки пиротехнику перевозить через границу после террористических событий - было это, ну, как-то непонятно, мы решили, что все это сможем купить в Грузии. И, собственно, вся подготовка заключалась в поиске этих фальшфейеров, про которые там даже не знают, что это такое. Мы даже ездили в Министерство обороны Грузии. Там такие огромные усатые грузины с кучей звезд каких-то говорили про то, что они могут дать все - БТР, пушку, танк, но фальшфейеры - нет. "Это невозможно", - они говорили.
Елена Фанайлова:
Само театрализованное шоу, которое проходило ночью, казалось похожим на воплощение древних мифов - огонь, вода, железо и колдующие с этими элементами люди.
Под ритмичную музыку на огромный экран, установленный на озере на фоне величественных гор, проецировалось видеоизображение то ли кузницы Вулкана, то ли сталелитейного цеха. Затем из-за экрана медленно выплывали на лодках двое молодых людей с факелами.
Михаил Бархин:
Изначально были наборы каких-то действий, которые при правильной расстановке очень, в общем, могут впечатлять и, вообще, даже приятно делать. И первый раз там придумали сжечь экран, на котором сначала показывается огонь, а потом асбестовый экран сгорает, как бы превращая видео-огонь в настоящий.
Есть какие-то истории, которые постоянно используются: высечение искр, резание железа, разные огнеметы - газовые и бензиновые.
В общем, это огненная история, центром которой было кручение на качелях солнышка Денисом Александровым, качели, которые все тоже горят.
Елена Фанайлова:
А как реагировала публика на ваше представление?
Михаил Бархин:
Все помогали и старались помочь, хотя совершенно никто же не знает, что это. Все себя дружелюбно по отношению к нам вели. Там все, по-моему, кричали. Все-таки это довольно эмоционально было воспринято. Хлопали, орали. А поскольку само это действие тоже достаточно экстремальное, там все-таки определенная доля опасности присутствует, это такое обоюдное удовольствие получается.
Я видел, как они улыбались, что, в общем, это все не напрасно. Грузины, по-моему, были довольны очень.
Елена Фанайлова:
Михаил Бархин - о первых поразивших его впечатлениях в Тбилиси.
Михаил Бархин:
Удивила страшно разруха. Просто страшные руины. Вот в моем представлении такой мог быть Стамбул какого-то начала века, например, прошлого. Но вечером же я уже встретил друзей, я уже понял, что я никакой не турист здесь, и что здесь хорошо.
А на следующее утро вышло солнце, и все преобразилось. Очень дружелюбно, очень весело, и горы какие там! Романтика и красота.
Потом я прошел мимо театра Резо Габриадзе, и я смотрю, - вот так он сидит там у окна. Я просто поднялся, постучал, поздоровался с ним. Театр существует, и там все работают, делаются куклы, и это все существует.
Елена Фанайлова:
Был еще один театр - театр Королевского округа, - где прошел фестивальный спектакль Евгения Гришковца, и где проходили поэтические чтения.
Михаил Бархин, театральный художник.
Михаил Бархин:
Конечно, место такое - мощное. Сначала все кажется таким очень крохотным. Заходишь в зал, - он, во-первых, неожиданно больше, чем вот эти все фойе. Это просто старый зал с какими-то странными окошечками, нишками, арочками, со странным светом, деревянный. С необыкновенной атмосферой и такой аурой, явно благородного чего-то. И очень художественное ощущение даже от нахождения там.
И потом, мне очень понравилось, как его используют. Так свободно и спокойно. То есть - это место, которое открыто для того, чтобы там что-то делать.
Вообще, я даже обратил внимание, на этой пресс-конференции, которая была в день открытия фестиваля, что грузины с таким интересом задавали вопросы, и для них это было важно.
"... Пламенная публика жарилась в театре, как шашлык на вертеле. Отдельные фразы, лозунги вроде "нажимай на левую", стихи, ответы на реплики принимались взрывами горячности. Здесь по настоящему любили поэтов и так кахетински принимали, что голова ходила лезгинкой. Ого, грузины умеют чтить поэзию..."
(Из воспоминаний футуриста Василия Каменского.)
Елена Фанайлова:
Однако обратимся к недавним впечатлениям.
Московский поэт Дмитрий Воденников.
Дмитрий Воденников:
Тот старый театр, в котором мы выступали, это вообще произведение искусства. Это какой-то вертеп, который увеличен до гигантских размеров. Меня это потрясло.
Публика приходила. Ее было очень много, и когда она заполняла весь зал, это, конечно, огромный зал, большой зал, по крайне мере, по меркам поэтическим, да? Это, конечно, потрясает воображение. Это, во-первых.
Во-вторых, то, что она, публика, на самом деле, была открыта. При всем том, что она никого не знала из того, кого им привезли, потому что, я думаю, их знание русской литературы остановилось на Белле Ахмадулиной.
Елена Фанайлова:
А вот такие слова мне пришлось услышать от Беллы Ахатовны Ахмадулиной за 3 дня до поездки в Грузию.
Бэлла Ахмадулина:
Я не поэтому туда не еду, что я боюсь увидеть разруху. Не разруху, а разлуку.
Вот в грузинских моих последних стихотворениях... они все памяти умерших моих друзей. Нет, один, к счастью, жив, но печально жив. И Отар Иоселиани, но ему приходится работать в Париже. И это не потому, что он разлюбил свою родину.
Вот Олег Чухонцев - один из лучших поэтов. Он сказал про эту свободу, ну и - а кто переводить вас станет?
На самом деле, переводить все равно будут.
Это стихотворение - мой перевод Галактиона Табидзе "Поэзия - прежде всего".
О, друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде Светицховели и прежде всего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего.
И уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь и смерть, и поэзия - прежде всего.
Елена Фанайлова:
Грузинская и русская поэзия забыли друг друга. О способах культурного воспоминания, о восстановлении прерванного диалога русские и грузины спорили, и довольно жестоко, во время встречи литераторов, которая проходила в бывшей советской Коллегии переводчиков в Тбилиси.
Говорит поэт и переводчик Котэ Кубайнешвили.
Котэ Кубайнешвили:
Элементарно даже нет людей, которые серьезно вот этими делами заняты. У нас нет этой школы, этой традиции. Пора ее устраивать, да, пора. Потому что от этого страдаем все мы, конкретно люди, занимающиеся литературой. Потому что нет никакой иерархии, никакой классификации, и все, кто хочет, каждый составляет свою антологию. Короче, то, что ему нравится. Здесь у нас критика такая: "Это мне очень нравится" или "Это мне не нравится".
У нас нет серьезного подхода к литературе, серьезных профессионалов-литераторов. У нас нет чернорабочих, все тут прорабы, все, короче, мэтры. Все - поэты.
Елена Фанайлова:
Замечание Котэ вызвало резкую реакцию столичного критика Вячеслава Курицына.
Вячеслав Курицын:
Для того чтобы процесс шел, для того чтобы поэзия развивалась, чтобы она нормально функционировала в обществе, доходила до людей, причем именно до тех людей, которым нужны именно эти стихи... Бог его знает, может быть, именно ваши стихи нужны учащимся старших классов средней школы. Но нет каналов, по которым они к ним попадают, да?
Для этого нужны не только критики, но и литературные клубы, издания, литературные премии. Критик - один из чернорабочих большого организма. А в качестве устроителя этого организма, тех же самых клубов, систем премий и так далее, писатели должны выступать уж никак не меньше, чем критики.
Елена Фанайлова:
Надо сказать, что сам поэт Котэ Кубайнешвили не ждет милостей ни от властей, ни от коллег. Он организовал литературный клуб, который открылся как раз в дни фестиваля.
Об этом рассказывает гость фестиваля Николай Охотин, куратор литературных программ московского клуба Объединенного гуманитарного издательства (сокращенно - ОГИ).
Николай Охотин:
Чисто грузинское место, совсем небольшое помещение. Прямо в одном помещении, - там нет никаких отделений, отсеков. Тут же - полки с книгами, тут же - какие-то места и столики, чтобы сидеть, пить кофе или чай. Тут же прямо бар. Все это замечательно оформлено, и ориентировано это именно на грузин. Насколько я понял со слов Котэ, он именно хочет их всех туда к себе затянуть, чтобы они там неформально общались, прекратили свои ссоры, которые там между ними есть. И свои там книжки, стихи и прочее представляли бы. Короче говоря, тусовались.
Елена Фанайлова:
Николай Охотин, который привез в Тбилиси книги новых столичных издательств, - о том, какую литературу на русском языке предпочитают читать в грузинской столице.
Николай Охотин:
Их, скорее, интересует какая-то художественная литература. Мы знали, что, скорее всего, русская их не очень интересует, а западная - очень.
Это не отторжение русской культуры, а такая отстранённость. Она их интересует постольку-поскольку. А специальной заинтересованности там никакой нет. Поэтому там русская проза, которая у нас идет, у них же - нет. Даже тот же Акунин. Он идет отдельно. Он идет на развалах. Даже Сорокин. Вся эта "амфоровская" серия - абсолютно никуда.
То есть приходилось специально объяснять: "Вот это - хит сезона. Все покупают, все читают".
Из художественной литературы их интересовала западная. Причем, как это ни смешно, скорее такая классика - Борхес, Кафка, Джойс, Буковский вполне там. То есть - не то, что классика начала века. Нет, они берут такие, условно говоря, проверенные вещи.
Елена Фанайлова:
Разговор о литературе, особенно о поэзии, для грузин - это всегда очень личный разговор. Его продолжила за круглым столом литераторов организатор фестиваля философ Кэти Чухрукидзе.
Кэти Чухрукидзе:
Грузинские поэты поэзией занимаются не как профессионалы, они как бы занимаются этим как едой, как чем-то таким очень присущим ежедневному существованию. Потому что в какой-то степени поэзия в Грузии - это некое природное состояние, как вот частушки в России. Это постоянная речь о возвышенном. Например, в Хевсурии в горах есть специальные поэтические соревнования шаиров. Это просто такой средневековый "амор", вот как бы традиция средневекового "амора". Только вот - на хевсурском диалекте.
(песня)
Кэти Чухрукидзе:
Грузинская поэзия очень интенсивно оставила в себе корни метафизического прошлого. Потому что грузинский язык так устроен, что, даже говоря на социальные темы, его просодия говорит о возвышенном сама по себе. И как только переводится на русский, она очень многое теряет. Это, конечно, касается особенно тех поэтов, которые строят высказывания на звукописи, таких, например, как, в прошлом - Галактион Табидзе, или сейчас - Рати Амаглобели.
Рати Амаглобели - это поэт совершенно молодого поколения, который, несмотря на свою молодость, поднял настолько архаичные слои грузинской поэзии, что никто не ожидал, что вот в 21 веке он будет писать о библейских темах. Используя эти библейские темы, архаический слой языка, он строит свою поэзию на звукописи и на постоянном метаморфировании языка.
И это очень эффектная поэзия. Это поэзия, которая великолепно читается. Это как бы такой языковой перформанс, это языковой театр.
(стихи)
Рати Амаглобели:
Поэзия - это свадьба. Свадьба мысли и образа. Поэт - это как бы тамада на этой свадьбе. Задача абсолютная для меня - синтез смысла и языка. Синтез эвфонии, грамматики, слова, письма и самого себя.
Задача в том, какая энергия в языке для тебя. И какую энергию ты можешь давать слушателю и читателю.
Неба более нет
Нет и воздуха более
Нет, пускай не хранит память лиц, рук, примет
Моросит
Смутным призраком выросло, помолчало и грянуло
Вылилось в меня, рухнуло внутрь
Волнами венами вниз
Небо
Небо, вымокший пергамент, скомканное покрывало солнца
Сбросило, сорвавшись в дрожь
Дождь
Распахнуты тьмы ворота, в створку стукну кого-то
Кликну и размыкаю веки с плеч совлекая ночь
Дождь.
(Рати Амаглобели, стихотворение "Дождь")
Елена Фанайлова:
О поэте Рати Амаглобели говорит московский поэт Дмитрий Воденников.
Дмитрий Воденников:
Он, собственно говоря, восстанавливает романтическую традицию, которую ему, как грузинскому поэту, легче восстанавливать, чем нам, молодым русским поэтам. Потому что в Грузии как бы не было такого постмодернизма, который был у нас. И грузинские поэты именно этим меня и удивили - вот этой своей какой-то первозданностью поэтического слова. То есть они относятся очень серьезно к слову.
Елена Фанайлова:
Говорит тбилисский поэт Котэ Кубайнешвили.
Котэ Кубайнешвили:
Мы недалеки друг от друга, грузины и русские. Если кто заинтересуется грузинской поэзией, у него всегда будет возможность или пожить у меня, или пожить где-то здесь. У нас есть возможность личных контактов, которые очень трудно поддерживать с американскими поэтами, например.
Ну, сейчас тяжелые времена. Потом будут у нас такие возможности. Нам нужны билеты элементарно, да? Друг до друга добираться, да? Не вижу я здесь спонсоров, да. Но рано или поздно, если этот мед накопим, спонсоры появятся, потому что, по старинной пословице, "был бы мед, а муха из Багдада прилетит". А спонсоры - это мухи, да? которые на мед летят. Просто они не хотят поверить, что этот мед есть.
Елена Фанайлова:
Продолжает Гамлет Дзугагишвили, редактор газеты "Кавказские акценты", Тбилиси.
Гамлет Дзугагишвили:
Было бы интересно к этим фестивалям современного искусства грузинского и русского издавать специальные номера журнала, которые будут показывать современный срез русской литературы на грузинском языке и грузинской литературы на русском языке.
Елена Фанайлова:
Такой журнал, точнее - альманах, и даже не один, сейчас уже готовится и в Москве, и в Тбилиси, несмотря на сложные политические события.
Во время встречи русских и грузинских литераторов на фестивале поэт Котэ Кубайнешвили сказал: "Мы должны быть, как Тициан и Борис". Он имел в виду творческую и человеческую дружбу великих поэтов Бориса Пастернака и Тициана Табидзе, которая стала символом отношений русской и грузинской поэзии.
Мою встречу с дочерью Тициана Табидзе Нитой, которая хранит музей-квартиру отца, собирался устроить наш коллега, редактор Радио Свобода Илья Дадашидзе, поэт и переводчик, в 1980-е годы сотрудник журнала "Литературная Грузия", составитель сборника переводов Табидзе. Илья не успел дать мне адрес Ниты, он внезапно умер. Сердце. Его добрым словом поминают в Тбилиси, а литератор Михаил Размадзе привел меня в дом Ниты Табидзе.
Нита Табидзе:
Я служу папе. Я не могу себе разрешить не служить этому делу, не принимать людей, не рассказывать им о том, что я пережила. Я для этого и рождена, как видно.
Отец был очень образованным. Он принимал всех людей, которые приезжали из России. Папа очень был деятельным. Он много делал для Грузии, для Кахетии (тогда Кахетия была). Когда вот из Кахетии выселяли этих князей, папа им всем помогал.
Елена Фанайлова:
Дом Табидзе находится недалеко от проспекта Руставели в районе консерватории, в переулке, идущем в гору. Сюда гости поднимались после прогулок и концертов.
Нита Табидзе:
Там пастернаковский инструмент. Он подарил, когда приезжал сюда. И потом, после концерта, поднимались сюда, здесь выступали, вот, читали стихи.
Елена Фанайлова:
Тициана Табидзе арестовали 10 октября 1937 года. В это время Берия был наместником в Грузии.
Нита Табидзе:
Мама провожала папу до дверей. Она дошла - а когда вернулась, уже была вся седая.
Елена Фанайлова:
Тициан Табидзе не был противником советской власти, он просто не смог предать своего друга, поэта Паоло Яшвили.
Нита Табидзе:
И когда дядя Паоло покончил с собой, он покончил с собой в Союзе писателей, папу вызывали и говорили, что папа должен был сказать, что он был шпионом Америки. Папа говорил, что "Я никак не могу сказать, мы - как два близнеца, два брата". Сколько его ни уговаривал Берия. "Только два слова, - говорит, - напиши, что он был американским шпионом, и что ты потрясен, что ты узнал, что..." Папа сказал, что "Никак не могу". А он сказал: "О чем ты думаешь? На кого ты оставляешь свою дочку?"
Потом он пришел ко мне и говорил: "Детка, - говорит, - ты, - говорит, - не обижайся. Ты меня прости. Я тебя не пощадил. Сейчас, может быть, ни меня, ни мамы не будет. Ты будешь одна. Но ты знай, что, как бы меня ни ругали, чтобы ни делали, ты ни на кого не обижайся. Потому что нельзя, чтобы Грузия осталась без поэтов, без критиков. А если они это не будут делать, они такой же судьбы будут".
И, правду сказать, после ареста папы, конечно, начали его очень критиковать. Но как только папу реабилитировали, тут же они все появились. Они все время были со мной. Если они сами не могли, то их жены приходили.
Елена Фанайлова:
Нита Табидзе вспоминает об отношении к Тициану Табидзе Бориса Пастернака.
Нита Табидзе:
Когда папу арестовали, мы получили телеграмму. "У меня вырезали сердце. Нет Тициана. Как жить?" Когда ему уже было плохо, Пастернаку, когда уже он заболел, и уже началось на него гонение, мама поехала к нему, и она была все время с ним, пока он, бедный.... Тетя Зина и мама ухаживали за ним.
Елена Фанайлова:
Своя история отношений была и у вдов великих поэтов.
Нита Табидзе:
А потом заболела тетя Зина, Зинаида Николаевна. Она пишет маме письмо. "Я, - говорит, - при смерти, Ниночка. Приезжай, мне очень ты нужна". А второго был папин вечер, 2 апреля. Передавали этот вечер по телевизору, маме стало плохо, и пятнадцатого уже ее не было.
И когда еще 40 дней не было, а письма такие приходят. Я сказала, что я не могу быть, я должна поехать. Я не могу, чтобы так тетя Зина с ума сходила, что мамы нет, и что она ее подвела. И я поехала в Переделкино.
И прихожу я туда, и идет мне тетя Зина навстречу. И она говорит: "Ты мне ничего не говори. Я вчера видела во сне", - она говорит.
"In vino veritas" - пословица верна.
Кто лжет, что Тициан не признает вина?
Смерть не страшна, лишь раз всего-то умереть.
Всех поджидает нас, без исключенья, смерть.
Ах, от любви сто раз я умирал, так что ж?
В сердце моем застрял по рукоятку нож.
Все-таки я узнал, что истина в вине.
Я, Тициан, в остальном неразумен вполне.
(стихи Тициана Табидзе)
Елена Фанайлова:
О послереволюционном Тбилиси, о временах, когда творчество Тициана Табидзе и его литературных друзей достигало расцвета, рассказывает Михаил Ляшенко, главный редактор тбилисского литературного журнала "АБГ".
Михаил Ляшенко:
В этот период завершается определенный этап европеизации Грузии, и Грузия обретает зрелое европейское лицо в своем культурном развитии. Тут достаточно активно развивается театр.
Что касается литературы и литературы русской, то тут в это время собирается где-то 85 русских авторов, преимущественно поэтов. Они выпускают в общей сложности 15 журналов.
Очень интересна палитра литературных групп и группировок. Если начать справа, то там у нас окажутся "Голубые роги", немножечко левее - акмеистический цех Сергея Городецкого. Дальше следует целый ряд групп, молодежных объединений, которые тяготеют больше к левому искусству и к футуристам. И на самом левом крыле - авангардная группа "41 градус".
Елена Фанайлова:
Что до современного литературного Тбилиси, то для Михаила Ляшенко его карта такова:
Михаил Ляшенко:
Тбилиси я очень люблю. Без Тбилиси я чувствую себя некомфортно, даже в столице, Москве, которую я тоже очень люблю, но это как бы мой город, я сюда врос и в этом воздухе расту.
А что касается литературной жизни, надо самим создавать инфраструктуру. Вот, собственно говоря, это мы и делаем. И мы друг друга видим, слышим, мы друг друга знаем. У нас в списке 150 авторов, пишущих по-русски.
У Паолы Урушадзе, скажем, выходила книжка в Тбилиси, и у Володи Саришвили в Москве выходила книжка. Активно работает Дима Мониава...
Что удивительно - то, что появляются совершенно молодые люди.
"Литературная Грузия", некогда любимый журнал, даже можно сказать, в каком-то смысле - культовый, поскольку в советский период публиковал многих людей, не публиковавшихся на родине, в кризисном состоянии. Ну, естественно, ввиду материальных затруднений. Возглавляет его сейчас очень интересный для меня человек, приятный, профессор Заза Абзианидзе. Выходит, как мне кажется, 2 раза в год в количестве 150 экземпляров, не больше. И он, собственно говоря, даже из редакции не выносится на лотки, его не найдешь.
Елена Фанайлова:
Во время фестиваля московские литераторы Станислав Львовский и Илья Кукулин посетили редакцию журнала "Литературная Грузия". Им рассказали об особенностях современной грузинской литературы.
Илья Кукулин:
Не только не было массовой литературы, но и не было идеи, что литература может быть массовой. И сейчас жанры в значительно большей степени, чем в России в 1990-е годы, приходится создавать с нуля.
Есть прозаик Ака Марчиладзе, которого сами грузины сравнивают с Акуниным, и который пишет не только стильные детективы, но и стильную фантастику, и который как бы со стороны интеллектуальной литературы наводит мосты.
Елена Фанайлова:
Илья Кукулин узнал от старших грузинских коллег еще одно обстоятельство литературной и политической жизни Тбилиси.
Илья Кукулин:
В 1994 или около того году, как мне рассказали, сторонники Гамсахурдиа устроили в Тбилиси костер из книг писателей, которые поддержали свержение Гамсахурдиа.
Я сказал: "Но ведь в Грузии сейчас действуют живые классики - Томаз Чиладзе, Отар Чиладзе, Анна Каландадзе. Были ли втянуты они в эти политические дискуссии?" Они сказали: "Нет, не были". - "Тогда почему вы говорите, что у вас литература в кризисе?" - спросил я.
Видимо, ощущение кризиса в литературе, как и в России, здесь происходит от ощущения кризиса в обществе, абсолютно реального, который проецируется на литературу.
Елена Фанайлова:
Наира Гелашвили - директор Центра культурных связей Грузии "Кавказский дом". Это бывшая советская Коллегия переводчиков, где во время фестиваля происходила встреча молодых грузинских и русских литераторов.
Наира Гелашвили:
Мы возникли с 1990 года. А до этого это была, значит, очень известная во всем советском пространстве организация, Коллегия по художественному переводу и литературным взаимосвязям. То есть приезжали из Москвы все знаменитости литературного мира, проходили семинары в Пицунде (это тоже очень знаменательно), в Абхазии. Выпускали журнал. И там участвовали русские и грузины, и представители народов Кавказа. В общем, такой идеальный мир.
Это и был всегда очаг такой русско-грузинских взаимоотношений, исходя из того, что дом Смирновых всегда, еще с 19 столетия, и всегда был домом встреч грузинской и русской культур.
Мы соскучились по русским. Честно говоря, очень редко приезжают уже из России, с Москвы, из Петербурга. Раньше было не так. И мы тоже не имеем возможности туда ездить. И такая вот ностальгия существует, ностальгия.
Елена Фанайлова:
По-другому ностальгия выглядит из Москвы.
Поэт Станислав Львовский.
Станислав Львовский:
Мне кажется, что это некоторая аберрация, связанная с тем, что у нас на смену этому нашему прошлому пришло некоторое настоящее. В Грузии время остановилось после прихода Шеварднадзе. Ничего не происходит.
Это тоска, как мне представляется, не по русской культуре, а тоска по прежней жизни, которая проецируется на русских как на какой-то стержневой момент этой прошлой жизни, когда женщина, у которой мы жили, занималась микроэлектроникой, и она не сдавала квартиру приезжим, когда в Тбилисском зоопарке было не 2 небольших слона, которые трубят по ночам (мы там рядом жили), а гораздо больше зверей. И когда билет "Аэрофлота" Москва-Тбилиси не стоил 140 долларов в один конец.
Я думаю, что это тоска по жизни, в которой хотя бы некоторое устроение присутствовало, по налаженной жизни, напоминающей человеческую. Потому что - то, что сейчас там происходит, при всем том колоссальном достоинстве, с которым народ это переносит, необычайным совершенно, жизнь, конечно, совершенно разрушена. И в бытовом смысле, и в архитектурном, в каком угодно.
Но потрясает совершенно то, что во всем этом нет безнадежности, нет ощущения чудовищной депрессии, какая была в России году в 1992. Достаточно сказать, что нищих нет на улицах. Это все-таки какой-то очень серьезный показатель.
Елена Фанайлова:
Выставка московского художника Антона Ольшванга, которая открывала фестиваль, оказалась близка грузинской публике своим вниманием к нежным мелочам человеческого быта, которые по-советски неприглядны, но способны вызывать ностальгические чувства.
Антон же обращает внимание на тбилисских жителей.
Антон Ольшванг:
Всегда очень приятно слышать, как люди в Грузии говорят по-русски. Иногда это даже легкий акцент, но слова гораздо точнее. Может быть, просто они используют слова из второго ряда. То есть это ближе к какому-то дореволюционному русскому языку, к которому я испытываю большую ностальгию.
И снова мы куда-то шли под горку,
А после поднимались по ступенькам.
И старый банщик в синих панталонах
Бросал нам полотенце и сандалии.
И мы, раздевшись, ощупью входили
Под своды старых бань в туман и слякоть,
Где серые мужские силуэты
С миндальными плодами гениталий
Бродили, словно тени, меж колонн,
И пахла серой липкая водица.
Я на топчан из мрамора взбирался,
И в хлопьях пара мокрое лицо
С огромными усами надо мной
Склонялось. И по телу
Шуровала не знавшая стыда мочалка с мылом.
А я лежал и видел сквозь окошко
Под куполом старинной серной бани,
Что ночь идет на убыль, и что месяц
Белеет, словно ломтик сулугуни
На синем блюдце неба над Тбилиси.
Как на картинке.
(Глеб Шульпяков. Из поэмы "Тбилисо")
Елена Фанайлова:
Нельзя приехать в этот город и не побывать в серных банях, говорили московские друзья художнику Михаилу Бархину.
Михаил Бархин:
В этих банях были и Грибоедов, и Пушкин, и куча известных людей.
Ты проходишь мимо каких-то страшных женщин, которые непонятные вопросы задают, и заходишь в какую-то маленькую комнатку с такими сводами. Здание выглядит, как какое-то мусульманское медресе.
Рядом же - другая баня. Она в подземелье, и все эти бани - они тоже подземные. Видимо, из-за источников. И там маленькие куполки с какими-то вентиляционными решетками, может быть, начала века. Маленькие куполочки, как шляпки грибов, торчащие из земли. Их там с десяток, на этой площади.
Соседнее помещение - мраморный пол, какие-то столы и бассейн, откуда течет из серного источника вода. Все это в каком-то пару. Мужики какие-то со специальными мочалками. С тебя просто сдирают всю кожу, переламывают с хрустом всего. И все это стоит, конечно, копейки.
Но вообще после этой бани было такое странное ощущение, довольно чудесное.
"Там продавали бирюзу в смоле и горячие лепешки, английские пиджаки и кинжалы, кальяны и граммофоны, пахучие травы и винтовки, портреты царицы Тамары и доллары, древние рукописи и подштанники. Торговцы зазывали, торговались, расточали цветистые комплименты, клялись жизнью многочисленных домочадцев. Тбилиси был случайным полустанком, на котором остановился поезд времени".
(Илья Эренбург.)
Алексей Айги, скрипач, лидер группы "4.33":
Мы общались с людьми, которые продавали какие-то сувениры, пообщались замечательно с какой-то бабушкой, которая продавала... я не помню, как это называется. В голове крутится почему-то слово "киманча", но боюсь, что это совершенно не то. Музыкальный инструмент. И она нам продемонстрировала, как на нем играть. Совершенно замечательно. Ей было лет 70, и она стала играть, как Джимми Хендрикс просто.
Елена Фанайлова:
Концерты группы в Тбилиси прошли дважды.
Алексей Айги:
Один раз это был такой престижный пафосный ночной клуб, где перед нами девушки в перьях танцевали, и был нарисован пистолет, перечеркнутый, на входе. Там была одна публика, - там были богатые люди, которые пришли развлечься и посидеть. Ну, в общем, не обошлось без помощи русских, потому что там пришла довольно большая компания наших москвичей, и Курицын так лихо отплясывал, что грузины вслед за ним стали горячо аплодировать.
А второй концерт был на свежем воздухе, совсем другой. Там, в общем, пришли люди, которые хотели послушать.
Елена Фанайлова:
Еще одна достопримечательность Тбилиси - блошиный рынок.
Рассказывает московский литератор Илья Кукулин.
Илья Кукулин:
Тбилиси - огромный город. Как блошиный рынок в любом крупном городе, тамошний - забавен, интересен, очень мил. Там был человек, который стоял перед большой коробкой хирургических инструментов разных, достаточно новых. Были два пожилых человека, у одного из них были разрозненные тома из собрания сочинений Сталина, другой через проход от него продавал двухтомник Троцкого. И при этом они не выглядели политическими противниками.
Станислав Львовский купил там несколько номеров дореволюционного журнала "Весы". И на обратном пути с рынка мы с ним обсуждали, что вот в Тбилиси - старые культурные традиции, наверняка, здесь были семьи еще до революции, которые выписывали эти самые "Весы", "Скорпион" и "Аполлон", наверное, как всякие журналы, которые здесь сохранились в домашних библиотеках и уцелели до сих пор. Так вот только они сейчас уходят оттуда и переползают в Москву посредством нас.
Елена Фанайлова:
Другим представился блошиный рынок поэту Александру Анашевичу.
Александр Анашевич:
Народ распродает с себя последние вещи, чтобы заработать какие-то там несколько лари. Можно раскопать совершенно немыслимые вещи - от золотых зубов до предметов антиквариата.
К сожалению, это был понедельник, и было мало людей. Для них это тоже работа, им тоже когда-то хочется отдохнуть. Другой работы нет. Работа продавать свои вещи либо, боюсь сказать, краденые.
В этом есть какое-то свое великолепие. Но самое ужасное, что он занимает такое большое пространство, этот рынок блошиный. Я не знаю, откуда там берутся эти вещи. Я думаю, что это выносится из собственных домов, в первую очередь.
Найти там можно было что угодно. Вот мне хвалился Львовский, который там купил за 5 лари (что, собственно говоря, 2,5 доллара) журнал "Весы". Он мог бы найти такое в Москве, но в 10 раз дороже, в 20 раз дороже.
Елена Фанайлова:
Если по-разному одно и то же обстоятельство видят двое русских литераторов-ровесников, то даже совсем недавняя история и поступки людей, ее творящих, тем более предполагают различную трактовку.
Станислав Львовский рассказывает о своем посещении журнала "Литературная Грузия".
Станислав Львовский:
Какие-то вещи стали мне понятнее там. Мне стало понятнее сложное отношение к Мамардашвили. Выяснилось, что это все-таки оно имеет политические причины. Скрепя сердце, они в этом признались. Мамардашвили недолюбливали в Грузии за то, что он как бы недостаточно грузинский. Но выяснилось, что это еще не все. Есть еще одна причина, о которой нам не сразу сказали, но, в конце концов, как-то собрались с силами. Дело в том, что в какой-то критический момент для Грузии, политический, Мамардашвили сказал, что истина - важнее родины. И до сих пор в Грузии этого ему не могут простить. Говорят, что фраза эта в тот момент была очень некстати.
Илья Кукулин:
Для тех людей, кто тогда жил в Грузии, националистические лозунги, они были просто способом бороться с советской властью. И в этом смысле позиция Мераба Мамардашвили многими рассматривалась, а некоторыми рассматривается и сейчас, как возражение на это пробуждение. Хотя, разумеется, Мерабу Мамардашвили и в страшном сне не могла бы присниться такая интерпретация его слов. Он, я полагаю, был грузином до мозга костей, внес в русскую философию некоторую грузинскую традицию, и поэтому его позиция философская и общегражданская, она была и остается для Грузии значимой.
Тем приятнее было мне видеть, что в Тбилиси на центральной улице, проспекте Руставели, стоит памятник Мерабу Мамардашвили, установленный Эрнстом Неизвестным.
"Ни у какой родины нет собственности на крепостных мастеров, которые называются художниками. Художники рождаются только в неизвестной родине, то есть художниками рождаются люди, больные острым чувством реальности, той, которая ни на что не похожа. Они как бы отслаиваются от других, у них всегда ностальгия по чему-то, чего никогда не было, но что переживается, как нечто утраченное.
Пруст замечает: "Всякий рай есть только утраченный рай".
(Мераб Мамардашвили. Из "Лекций о Прусте.")
Один перед райскими медлю вратами,
Что настежь открыты и манят отрадой.
Быть может, поэт обречен небесами
На поиски края, где рая не надо.
Воскликнуть готов: "Гибель вашему роду!"
Так мучит сознанье, любимое имя.
Сияют врата, что венчают свободу,
Мне стыдно, что я без тебя перед ними.
(Тициан Табидзе. Из стихотворения под названием "Сентиментальное путешествие".)
В передаче использованы стихи московского поэта Глеба Шульпякова, посвященные тбилисскому поэту Котэ Кубайнешвили.
Фестиваль современной культуры "Арт-Груз", который проходил в Тбилиси этой осенью, придуман тремя частными лицами, тремя молодыми женщинами. Это - философ и литератор, редактор московского издательства "Логос" Кэти Чухрукидзе, поэт Евгений Лавут и переводчик Юлия Шагинурова. Фестиваль стал возможен благодаря поддержке Фонда Сороса и Министерства культуры Грузии.
Первый фестиваль состоялся в Москве в 2000 году, когда устроители пригласили в российскую столицу молодых грузинских музыкантов, режиссеров, поэтов и художников.
Русские приехали в Тбилиси с ответным визитом. В программе - поэтические чтения, художественные выставки, концерты, спектакли, а также грандиозное представление питерского художественного объединения "Речники". Группа, как следует из ее названия, занимается перформансами на воде.
О том, как группа добиралась до Тбилиси, рассказывает художник и сценограф Михаил Бархин, который сотрудничает с петербуржцами.
Михаил Бархин:
Сама поездка представляла собой некоторый экстремал, потому что все "речниковские" декорации представляли из себя странные железные конструкции, как будто это части каких-то ракет или, вообще, непонятные какие-то форсунки, странные штуки. Поездка сопровождалась морем поборов. На самой границе выяснилось, что в их автобусе везут гроб с покойником, цинковый. И пограничники хотели вскрывать его, не верили, что там. Ну, в общем, это была одна из форм вымогательства.
Все проблемы были на русской стороне. Особенно Осетия, Кабарда, вот там довольно было жестко. А все проблемы закончились, как только в Грузию они попали. Но поскольку они, вообще, любители путешествовать, и, собственно, это часть их жизни и часть даже, собственно, творчества, поэтому они все это воспринимали легко и как приключение.
Елена Фанайлова:
Было еще одно приключение, связанное с предстоящим представлением. Для того чтобы шоу состоялось, художникам оказался необходим один необычный агрегат.
Михаил Бархин:
Это фальшфейер - огненный факел, который используют охотники, военные, как сигнальные - это не ракеты, а просто факел. Поскольку опять-таки пиротехнику перевозить через границу после террористических событий - было это, ну, как-то непонятно, мы решили, что все это сможем купить в Грузии. И, собственно, вся подготовка заключалась в поиске этих фальшфейеров, про которые там даже не знают, что это такое. Мы даже ездили в Министерство обороны Грузии. Там такие огромные усатые грузины с кучей звезд каких-то говорили про то, что они могут дать все - БТР, пушку, танк, но фальшфейеры - нет. "Это невозможно", - они говорили.
Елена Фанайлова:
Само театрализованное шоу, которое проходило ночью, казалось похожим на воплощение древних мифов - огонь, вода, железо и колдующие с этими элементами люди.
Под ритмичную музыку на огромный экран, установленный на озере на фоне величественных гор, проецировалось видеоизображение то ли кузницы Вулкана, то ли сталелитейного цеха. Затем из-за экрана медленно выплывали на лодках двое молодых людей с факелами.
Михаил Бархин:
Изначально были наборы каких-то действий, которые при правильной расстановке очень, в общем, могут впечатлять и, вообще, даже приятно делать. И первый раз там придумали сжечь экран, на котором сначала показывается огонь, а потом асбестовый экран сгорает, как бы превращая видео-огонь в настоящий.
Есть какие-то истории, которые постоянно используются: высечение искр, резание железа, разные огнеметы - газовые и бензиновые.
В общем, это огненная история, центром которой было кручение на качелях солнышка Денисом Александровым, качели, которые все тоже горят.
Елена Фанайлова:
А как реагировала публика на ваше представление?
Михаил Бархин:
Все помогали и старались помочь, хотя совершенно никто же не знает, что это. Все себя дружелюбно по отношению к нам вели. Там все, по-моему, кричали. Все-таки это довольно эмоционально было воспринято. Хлопали, орали. А поскольку само это действие тоже достаточно экстремальное, там все-таки определенная доля опасности присутствует, это такое обоюдное удовольствие получается.
Я видел, как они улыбались, что, в общем, это все не напрасно. Грузины, по-моему, были довольны очень.
Елена Фанайлова:
Михаил Бархин - о первых поразивших его впечатлениях в Тбилиси.
Михаил Бархин:
Удивила страшно разруха. Просто страшные руины. Вот в моем представлении такой мог быть Стамбул какого-то начала века, например, прошлого. Но вечером же я уже встретил друзей, я уже понял, что я никакой не турист здесь, и что здесь хорошо.
А на следующее утро вышло солнце, и все преобразилось. Очень дружелюбно, очень весело, и горы какие там! Романтика и красота.
Потом я прошел мимо театра Резо Габриадзе, и я смотрю, - вот так он сидит там у окна. Я просто поднялся, постучал, поздоровался с ним. Театр существует, и там все работают, делаются куклы, и это все существует.
Елена Фанайлова:
Был еще один театр - театр Королевского округа, - где прошел фестивальный спектакль Евгения Гришковца, и где проходили поэтические чтения.
Михаил Бархин, театральный художник.
Михаил Бархин:
Конечно, место такое - мощное. Сначала все кажется таким очень крохотным. Заходишь в зал, - он, во-первых, неожиданно больше, чем вот эти все фойе. Это просто старый зал с какими-то странными окошечками, нишками, арочками, со странным светом, деревянный. С необыкновенной атмосферой и такой аурой, явно благородного чего-то. И очень художественное ощущение даже от нахождения там.
И потом, мне очень понравилось, как его используют. Так свободно и спокойно. То есть - это место, которое открыто для того, чтобы там что-то делать.
Вообще, я даже обратил внимание, на этой пресс-конференции, которая была в день открытия фестиваля, что грузины с таким интересом задавали вопросы, и для них это было важно.
"... Пламенная публика жарилась в театре, как шашлык на вертеле. Отдельные фразы, лозунги вроде "нажимай на левую", стихи, ответы на реплики принимались взрывами горячности. Здесь по настоящему любили поэтов и так кахетински принимали, что голова ходила лезгинкой. Ого, грузины умеют чтить поэзию..."
(Из воспоминаний футуриста Василия Каменского.)
Елена Фанайлова:
Однако обратимся к недавним впечатлениям.
Московский поэт Дмитрий Воденников.
Дмитрий Воденников:
Тот старый театр, в котором мы выступали, это вообще произведение искусства. Это какой-то вертеп, который увеличен до гигантских размеров. Меня это потрясло.
Публика приходила. Ее было очень много, и когда она заполняла весь зал, это, конечно, огромный зал, большой зал, по крайне мере, по меркам поэтическим, да? Это, конечно, потрясает воображение. Это, во-первых.
Во-вторых, то, что она, публика, на самом деле, была открыта. При всем том, что она никого не знала из того, кого им привезли, потому что, я думаю, их знание русской литературы остановилось на Белле Ахмадулиной.
Елена Фанайлова:
А вот такие слова мне пришлось услышать от Беллы Ахатовны Ахмадулиной за 3 дня до поездки в Грузию.
Бэлла Ахмадулина:
Я не поэтому туда не еду, что я боюсь увидеть разруху. Не разруху, а разлуку.
Вот в грузинских моих последних стихотворениях... они все памяти умерших моих друзей. Нет, один, к счастью, жив, но печально жив. И Отар Иоселиани, но ему приходится работать в Париже. И это не потому, что он разлюбил свою родину.
Вот Олег Чухонцев - один из лучших поэтов. Он сказал про эту свободу, ну и - а кто переводить вас станет?
На самом деле, переводить все равно будут.
Это стихотворение - мой перевод Галактиона Табидзе "Поэзия - прежде всего".
О, друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде Светицховели и прежде всего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего.
И уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь и смерть, и поэзия - прежде всего.
Елена Фанайлова:
Грузинская и русская поэзия забыли друг друга. О способах культурного воспоминания, о восстановлении прерванного диалога русские и грузины спорили, и довольно жестоко, во время встречи литераторов, которая проходила в бывшей советской Коллегии переводчиков в Тбилиси.
Говорит поэт и переводчик Котэ Кубайнешвили.
Котэ Кубайнешвили:
Элементарно даже нет людей, которые серьезно вот этими делами заняты. У нас нет этой школы, этой традиции. Пора ее устраивать, да, пора. Потому что от этого страдаем все мы, конкретно люди, занимающиеся литературой. Потому что нет никакой иерархии, никакой классификации, и все, кто хочет, каждый составляет свою антологию. Короче, то, что ему нравится. Здесь у нас критика такая: "Это мне очень нравится" или "Это мне не нравится".
У нас нет серьезного подхода к литературе, серьезных профессионалов-литераторов. У нас нет чернорабочих, все тут прорабы, все, короче, мэтры. Все - поэты.
Елена Фанайлова:
Замечание Котэ вызвало резкую реакцию столичного критика Вячеслава Курицына.
Вячеслав Курицын:
Для того чтобы процесс шел, для того чтобы поэзия развивалась, чтобы она нормально функционировала в обществе, доходила до людей, причем именно до тех людей, которым нужны именно эти стихи... Бог его знает, может быть, именно ваши стихи нужны учащимся старших классов средней школы. Но нет каналов, по которым они к ним попадают, да?
Для этого нужны не только критики, но и литературные клубы, издания, литературные премии. Критик - один из чернорабочих большого организма. А в качестве устроителя этого организма, тех же самых клубов, систем премий и так далее, писатели должны выступать уж никак не меньше, чем критики.
Елена Фанайлова:
Надо сказать, что сам поэт Котэ Кубайнешвили не ждет милостей ни от властей, ни от коллег. Он организовал литературный клуб, который открылся как раз в дни фестиваля.
Об этом рассказывает гость фестиваля Николай Охотин, куратор литературных программ московского клуба Объединенного гуманитарного издательства (сокращенно - ОГИ).
Николай Охотин:
Чисто грузинское место, совсем небольшое помещение. Прямо в одном помещении, - там нет никаких отделений, отсеков. Тут же - полки с книгами, тут же - какие-то места и столики, чтобы сидеть, пить кофе или чай. Тут же прямо бар. Все это замечательно оформлено, и ориентировано это именно на грузин. Насколько я понял со слов Котэ, он именно хочет их всех туда к себе затянуть, чтобы они там неформально общались, прекратили свои ссоры, которые там между ними есть. И свои там книжки, стихи и прочее представляли бы. Короче говоря, тусовались.
Елена Фанайлова:
Николай Охотин, который привез в Тбилиси книги новых столичных издательств, - о том, какую литературу на русском языке предпочитают читать в грузинской столице.
Николай Охотин:
Их, скорее, интересует какая-то художественная литература. Мы знали, что, скорее всего, русская их не очень интересует, а западная - очень.
Это не отторжение русской культуры, а такая отстранённость. Она их интересует постольку-поскольку. А специальной заинтересованности там никакой нет. Поэтому там русская проза, которая у нас идет, у них же - нет. Даже тот же Акунин. Он идет отдельно. Он идет на развалах. Даже Сорокин. Вся эта "амфоровская" серия - абсолютно никуда.
То есть приходилось специально объяснять: "Вот это - хит сезона. Все покупают, все читают".
Из художественной литературы их интересовала западная. Причем, как это ни смешно, скорее такая классика - Борхес, Кафка, Джойс, Буковский вполне там. То есть - не то, что классика начала века. Нет, они берут такие, условно говоря, проверенные вещи.
Елена Фанайлова:
Разговор о литературе, особенно о поэзии, для грузин - это всегда очень личный разговор. Его продолжила за круглым столом литераторов организатор фестиваля философ Кэти Чухрукидзе.
Кэти Чухрукидзе:
Грузинские поэты поэзией занимаются не как профессионалы, они как бы занимаются этим как едой, как чем-то таким очень присущим ежедневному существованию. Потому что в какой-то степени поэзия в Грузии - это некое природное состояние, как вот частушки в России. Это постоянная речь о возвышенном. Например, в Хевсурии в горах есть специальные поэтические соревнования шаиров. Это просто такой средневековый "амор", вот как бы традиция средневекового "амора". Только вот - на хевсурском диалекте.
(песня)
Кэти Чухрукидзе:
Грузинская поэзия очень интенсивно оставила в себе корни метафизического прошлого. Потому что грузинский язык так устроен, что, даже говоря на социальные темы, его просодия говорит о возвышенном сама по себе. И как только переводится на русский, она очень многое теряет. Это, конечно, касается особенно тех поэтов, которые строят высказывания на звукописи, таких, например, как, в прошлом - Галактион Табидзе, или сейчас - Рати Амаглобели.
Рати Амаглобели - это поэт совершенно молодого поколения, который, несмотря на свою молодость, поднял настолько архаичные слои грузинской поэзии, что никто не ожидал, что вот в 21 веке он будет писать о библейских темах. Используя эти библейские темы, архаический слой языка, он строит свою поэзию на звукописи и на постоянном метаморфировании языка.
И это очень эффектная поэзия. Это поэзия, которая великолепно читается. Это как бы такой языковой перформанс, это языковой театр.
(стихи)
Рати Амаглобели:
Поэзия - это свадьба. Свадьба мысли и образа. Поэт - это как бы тамада на этой свадьбе. Задача абсолютная для меня - синтез смысла и языка. Синтез эвфонии, грамматики, слова, письма и самого себя.
Задача в том, какая энергия в языке для тебя. И какую энергию ты можешь давать слушателю и читателю.
Неба более нет
Нет и воздуха более
Нет, пускай не хранит память лиц, рук, примет
Моросит
Смутным призраком выросло, помолчало и грянуло
Вылилось в меня, рухнуло внутрь
Волнами венами вниз
Небо
Небо, вымокший пергамент, скомканное покрывало солнца
Сбросило, сорвавшись в дрожь
Дождь
Распахнуты тьмы ворота, в створку стукну кого-то
Кликну и размыкаю веки с плеч совлекая ночь
Дождь.
(Рати Амаглобели, стихотворение "Дождь")
Елена Фанайлова:
О поэте Рати Амаглобели говорит московский поэт Дмитрий Воденников.
Дмитрий Воденников:
Он, собственно говоря, восстанавливает романтическую традицию, которую ему, как грузинскому поэту, легче восстанавливать, чем нам, молодым русским поэтам. Потому что в Грузии как бы не было такого постмодернизма, который был у нас. И грузинские поэты именно этим меня и удивили - вот этой своей какой-то первозданностью поэтического слова. То есть они относятся очень серьезно к слову.
Елена Фанайлова:
Говорит тбилисский поэт Котэ Кубайнешвили.
Котэ Кубайнешвили:
Мы недалеки друг от друга, грузины и русские. Если кто заинтересуется грузинской поэзией, у него всегда будет возможность или пожить у меня, или пожить где-то здесь. У нас есть возможность личных контактов, которые очень трудно поддерживать с американскими поэтами, например.
Ну, сейчас тяжелые времена. Потом будут у нас такие возможности. Нам нужны билеты элементарно, да? Друг до друга добираться, да? Не вижу я здесь спонсоров, да. Но рано или поздно, если этот мед накопим, спонсоры появятся, потому что, по старинной пословице, "был бы мед, а муха из Багдада прилетит". А спонсоры - это мухи, да? которые на мед летят. Просто они не хотят поверить, что этот мед есть.
Елена Фанайлова:
Продолжает Гамлет Дзугагишвили, редактор газеты "Кавказские акценты", Тбилиси.
Гамлет Дзугагишвили:
Было бы интересно к этим фестивалям современного искусства грузинского и русского издавать специальные номера журнала, которые будут показывать современный срез русской литературы на грузинском языке и грузинской литературы на русском языке.
Елена Фанайлова:
Такой журнал, точнее - альманах, и даже не один, сейчас уже готовится и в Москве, и в Тбилиси, несмотря на сложные политические события.
Во время встречи русских и грузинских литераторов на фестивале поэт Котэ Кубайнешвили сказал: "Мы должны быть, как Тициан и Борис". Он имел в виду творческую и человеческую дружбу великих поэтов Бориса Пастернака и Тициана Табидзе, которая стала символом отношений русской и грузинской поэзии.
Мою встречу с дочерью Тициана Табидзе Нитой, которая хранит музей-квартиру отца, собирался устроить наш коллега, редактор Радио Свобода Илья Дадашидзе, поэт и переводчик, в 1980-е годы сотрудник журнала "Литературная Грузия", составитель сборника переводов Табидзе. Илья не успел дать мне адрес Ниты, он внезапно умер. Сердце. Его добрым словом поминают в Тбилиси, а литератор Михаил Размадзе привел меня в дом Ниты Табидзе.
Нита Табидзе:
Я служу папе. Я не могу себе разрешить не служить этому делу, не принимать людей, не рассказывать им о том, что я пережила. Я для этого и рождена, как видно.
Отец был очень образованным. Он принимал всех людей, которые приезжали из России. Папа очень был деятельным. Он много делал для Грузии, для Кахетии (тогда Кахетия была). Когда вот из Кахетии выселяли этих князей, папа им всем помогал.
Елена Фанайлова:
Дом Табидзе находится недалеко от проспекта Руставели в районе консерватории, в переулке, идущем в гору. Сюда гости поднимались после прогулок и концертов.
Нита Табидзе:
Там пастернаковский инструмент. Он подарил, когда приезжал сюда. И потом, после концерта, поднимались сюда, здесь выступали, вот, читали стихи.
Елена Фанайлова:
Тициана Табидзе арестовали 10 октября 1937 года. В это время Берия был наместником в Грузии.
Нита Табидзе:
Мама провожала папу до дверей. Она дошла - а когда вернулась, уже была вся седая.
Елена Фанайлова:
Тициан Табидзе не был противником советской власти, он просто не смог предать своего друга, поэта Паоло Яшвили.
Нита Табидзе:
И когда дядя Паоло покончил с собой, он покончил с собой в Союзе писателей, папу вызывали и говорили, что папа должен был сказать, что он был шпионом Америки. Папа говорил, что "Я никак не могу сказать, мы - как два близнеца, два брата". Сколько его ни уговаривал Берия. "Только два слова, - говорит, - напиши, что он был американским шпионом, и что ты потрясен, что ты узнал, что..." Папа сказал, что "Никак не могу". А он сказал: "О чем ты думаешь? На кого ты оставляешь свою дочку?"
Потом он пришел ко мне и говорил: "Детка, - говорит, - ты, - говорит, - не обижайся. Ты меня прости. Я тебя не пощадил. Сейчас, может быть, ни меня, ни мамы не будет. Ты будешь одна. Но ты знай, что, как бы меня ни ругали, чтобы ни делали, ты ни на кого не обижайся. Потому что нельзя, чтобы Грузия осталась без поэтов, без критиков. А если они это не будут делать, они такой же судьбы будут".
И, правду сказать, после ареста папы, конечно, начали его очень критиковать. Но как только папу реабилитировали, тут же они все появились. Они все время были со мной. Если они сами не могли, то их жены приходили.
Елена Фанайлова:
Нита Табидзе вспоминает об отношении к Тициану Табидзе Бориса Пастернака.
Нита Табидзе:
Когда папу арестовали, мы получили телеграмму. "У меня вырезали сердце. Нет Тициана. Как жить?" Когда ему уже было плохо, Пастернаку, когда уже он заболел, и уже началось на него гонение, мама поехала к нему, и она была все время с ним, пока он, бедный.... Тетя Зина и мама ухаживали за ним.
Елена Фанайлова:
Своя история отношений была и у вдов великих поэтов.
Нита Табидзе:
А потом заболела тетя Зина, Зинаида Николаевна. Она пишет маме письмо. "Я, - говорит, - при смерти, Ниночка. Приезжай, мне очень ты нужна". А второго был папин вечер, 2 апреля. Передавали этот вечер по телевизору, маме стало плохо, и пятнадцатого уже ее не было.
И когда еще 40 дней не было, а письма такие приходят. Я сказала, что я не могу быть, я должна поехать. Я не могу, чтобы так тетя Зина с ума сходила, что мамы нет, и что она ее подвела. И я поехала в Переделкино.
И прихожу я туда, и идет мне тетя Зина навстречу. И она говорит: "Ты мне ничего не говори. Я вчера видела во сне", - она говорит.
"In vino veritas" - пословица верна.
Кто лжет, что Тициан не признает вина?
Смерть не страшна, лишь раз всего-то умереть.
Всех поджидает нас, без исключенья, смерть.
Ах, от любви сто раз я умирал, так что ж?
В сердце моем застрял по рукоятку нож.
Все-таки я узнал, что истина в вине.
Я, Тициан, в остальном неразумен вполне.
(стихи Тициана Табидзе)
Елена Фанайлова:
О послереволюционном Тбилиси, о временах, когда творчество Тициана Табидзе и его литературных друзей достигало расцвета, рассказывает Михаил Ляшенко, главный редактор тбилисского литературного журнала "АБГ".
Михаил Ляшенко:
В этот период завершается определенный этап европеизации Грузии, и Грузия обретает зрелое европейское лицо в своем культурном развитии. Тут достаточно активно развивается театр.
Что касается литературы и литературы русской, то тут в это время собирается где-то 85 русских авторов, преимущественно поэтов. Они выпускают в общей сложности 15 журналов.
Очень интересна палитра литературных групп и группировок. Если начать справа, то там у нас окажутся "Голубые роги", немножечко левее - акмеистический цех Сергея Городецкого. Дальше следует целый ряд групп, молодежных объединений, которые тяготеют больше к левому искусству и к футуристам. И на самом левом крыле - авангардная группа "41 градус".
Елена Фанайлова:
Что до современного литературного Тбилиси, то для Михаила Ляшенко его карта такова:
Михаил Ляшенко:
Тбилиси я очень люблю. Без Тбилиси я чувствую себя некомфортно, даже в столице, Москве, которую я тоже очень люблю, но это как бы мой город, я сюда врос и в этом воздухе расту.
А что касается литературной жизни, надо самим создавать инфраструктуру. Вот, собственно говоря, это мы и делаем. И мы друг друга видим, слышим, мы друг друга знаем. У нас в списке 150 авторов, пишущих по-русски.
У Паолы Урушадзе, скажем, выходила книжка в Тбилиси, и у Володи Саришвили в Москве выходила книжка. Активно работает Дима Мониава...
Что удивительно - то, что появляются совершенно молодые люди.
"Литературная Грузия", некогда любимый журнал, даже можно сказать, в каком-то смысле - культовый, поскольку в советский период публиковал многих людей, не публиковавшихся на родине, в кризисном состоянии. Ну, естественно, ввиду материальных затруднений. Возглавляет его сейчас очень интересный для меня человек, приятный, профессор Заза Абзианидзе. Выходит, как мне кажется, 2 раза в год в количестве 150 экземпляров, не больше. И он, собственно говоря, даже из редакции не выносится на лотки, его не найдешь.
Елена Фанайлова:
Во время фестиваля московские литераторы Станислав Львовский и Илья Кукулин посетили редакцию журнала "Литературная Грузия". Им рассказали об особенностях современной грузинской литературы.
Илья Кукулин:
Не только не было массовой литературы, но и не было идеи, что литература может быть массовой. И сейчас жанры в значительно большей степени, чем в России в 1990-е годы, приходится создавать с нуля.
Есть прозаик Ака Марчиладзе, которого сами грузины сравнивают с Акуниным, и который пишет не только стильные детективы, но и стильную фантастику, и который как бы со стороны интеллектуальной литературы наводит мосты.
Елена Фанайлова:
Илья Кукулин узнал от старших грузинских коллег еще одно обстоятельство литературной и политической жизни Тбилиси.
Илья Кукулин:
В 1994 или около того году, как мне рассказали, сторонники Гамсахурдиа устроили в Тбилиси костер из книг писателей, которые поддержали свержение Гамсахурдиа.
Я сказал: "Но ведь в Грузии сейчас действуют живые классики - Томаз Чиладзе, Отар Чиладзе, Анна Каландадзе. Были ли втянуты они в эти политические дискуссии?" Они сказали: "Нет, не были". - "Тогда почему вы говорите, что у вас литература в кризисе?" - спросил я.
Видимо, ощущение кризиса в литературе, как и в России, здесь происходит от ощущения кризиса в обществе, абсолютно реального, который проецируется на литературу.
Елена Фанайлова:
Наира Гелашвили - директор Центра культурных связей Грузии "Кавказский дом". Это бывшая советская Коллегия переводчиков, где во время фестиваля происходила встреча молодых грузинских и русских литераторов.
Наира Гелашвили:
Мы возникли с 1990 года. А до этого это была, значит, очень известная во всем советском пространстве организация, Коллегия по художественному переводу и литературным взаимосвязям. То есть приезжали из Москвы все знаменитости литературного мира, проходили семинары в Пицунде (это тоже очень знаменательно), в Абхазии. Выпускали журнал. И там участвовали русские и грузины, и представители народов Кавказа. В общем, такой идеальный мир.
Это и был всегда очаг такой русско-грузинских взаимоотношений, исходя из того, что дом Смирновых всегда, еще с 19 столетия, и всегда был домом встреч грузинской и русской культур.
Мы соскучились по русским. Честно говоря, очень редко приезжают уже из России, с Москвы, из Петербурга. Раньше было не так. И мы тоже не имеем возможности туда ездить. И такая вот ностальгия существует, ностальгия.
Елена Фанайлова:
По-другому ностальгия выглядит из Москвы.
Поэт Станислав Львовский.
Станислав Львовский:
Мне кажется, что это некоторая аберрация, связанная с тем, что у нас на смену этому нашему прошлому пришло некоторое настоящее. В Грузии время остановилось после прихода Шеварднадзе. Ничего не происходит.
Это тоска, как мне представляется, не по русской культуре, а тоска по прежней жизни, которая проецируется на русских как на какой-то стержневой момент этой прошлой жизни, когда женщина, у которой мы жили, занималась микроэлектроникой, и она не сдавала квартиру приезжим, когда в Тбилисском зоопарке было не 2 небольших слона, которые трубят по ночам (мы там рядом жили), а гораздо больше зверей. И когда билет "Аэрофлота" Москва-Тбилиси не стоил 140 долларов в один конец.
Я думаю, что это тоска по жизни, в которой хотя бы некоторое устроение присутствовало, по налаженной жизни, напоминающей человеческую. Потому что - то, что сейчас там происходит, при всем том колоссальном достоинстве, с которым народ это переносит, необычайным совершенно, жизнь, конечно, совершенно разрушена. И в бытовом смысле, и в архитектурном, в каком угодно.
Но потрясает совершенно то, что во всем этом нет безнадежности, нет ощущения чудовищной депрессии, какая была в России году в 1992. Достаточно сказать, что нищих нет на улицах. Это все-таки какой-то очень серьезный показатель.
Елена Фанайлова:
Выставка московского художника Антона Ольшванга, которая открывала фестиваль, оказалась близка грузинской публике своим вниманием к нежным мелочам человеческого быта, которые по-советски неприглядны, но способны вызывать ностальгические чувства.
Антон же обращает внимание на тбилисских жителей.
Антон Ольшванг:
Всегда очень приятно слышать, как люди в Грузии говорят по-русски. Иногда это даже легкий акцент, но слова гораздо точнее. Может быть, просто они используют слова из второго ряда. То есть это ближе к какому-то дореволюционному русскому языку, к которому я испытываю большую ностальгию.
И снова мы куда-то шли под горку,
А после поднимались по ступенькам.
И старый банщик в синих панталонах
Бросал нам полотенце и сандалии.
И мы, раздевшись, ощупью входили
Под своды старых бань в туман и слякоть,
Где серые мужские силуэты
С миндальными плодами гениталий
Бродили, словно тени, меж колонн,
И пахла серой липкая водица.
Я на топчан из мрамора взбирался,
И в хлопьях пара мокрое лицо
С огромными усами надо мной
Склонялось. И по телу
Шуровала не знавшая стыда мочалка с мылом.
А я лежал и видел сквозь окошко
Под куполом старинной серной бани,
Что ночь идет на убыль, и что месяц
Белеет, словно ломтик сулугуни
На синем блюдце неба над Тбилиси.
Как на картинке.
(Глеб Шульпяков. Из поэмы "Тбилисо")
Елена Фанайлова:
Нельзя приехать в этот город и не побывать в серных банях, говорили московские друзья художнику Михаилу Бархину.
Михаил Бархин:
В этих банях были и Грибоедов, и Пушкин, и куча известных людей.
Ты проходишь мимо каких-то страшных женщин, которые непонятные вопросы задают, и заходишь в какую-то маленькую комнатку с такими сводами. Здание выглядит, как какое-то мусульманское медресе.
Рядом же - другая баня. Она в подземелье, и все эти бани - они тоже подземные. Видимо, из-за источников. И там маленькие куполки с какими-то вентиляционными решетками, может быть, начала века. Маленькие куполочки, как шляпки грибов, торчащие из земли. Их там с десяток, на этой площади.
Соседнее помещение - мраморный пол, какие-то столы и бассейн, откуда течет из серного источника вода. Все это в каком-то пару. Мужики какие-то со специальными мочалками. С тебя просто сдирают всю кожу, переламывают с хрустом всего. И все это стоит, конечно, копейки.
Но вообще после этой бани было такое странное ощущение, довольно чудесное.
"Там продавали бирюзу в смоле и горячие лепешки, английские пиджаки и кинжалы, кальяны и граммофоны, пахучие травы и винтовки, портреты царицы Тамары и доллары, древние рукописи и подштанники. Торговцы зазывали, торговались, расточали цветистые комплименты, клялись жизнью многочисленных домочадцев. Тбилиси был случайным полустанком, на котором остановился поезд времени".
(Илья Эренбург.)
Алексей Айги, скрипач, лидер группы "4.33":
Мы общались с людьми, которые продавали какие-то сувениры, пообщались замечательно с какой-то бабушкой, которая продавала... я не помню, как это называется. В голове крутится почему-то слово "киманча", но боюсь, что это совершенно не то. Музыкальный инструмент. И она нам продемонстрировала, как на нем играть. Совершенно замечательно. Ей было лет 70, и она стала играть, как Джимми Хендрикс просто.
Елена Фанайлова:
Концерты группы в Тбилиси прошли дважды.
Алексей Айги:
Один раз это был такой престижный пафосный ночной клуб, где перед нами девушки в перьях танцевали, и был нарисован пистолет, перечеркнутый, на входе. Там была одна публика, - там были богатые люди, которые пришли развлечься и посидеть. Ну, в общем, не обошлось без помощи русских, потому что там пришла довольно большая компания наших москвичей, и Курицын так лихо отплясывал, что грузины вслед за ним стали горячо аплодировать.
А второй концерт был на свежем воздухе, совсем другой. Там, в общем, пришли люди, которые хотели послушать.
Елена Фанайлова:
Еще одна достопримечательность Тбилиси - блошиный рынок.
Рассказывает московский литератор Илья Кукулин.
Илья Кукулин:
Тбилиси - огромный город. Как блошиный рынок в любом крупном городе, тамошний - забавен, интересен, очень мил. Там был человек, который стоял перед большой коробкой хирургических инструментов разных, достаточно новых. Были два пожилых человека, у одного из них были разрозненные тома из собрания сочинений Сталина, другой через проход от него продавал двухтомник Троцкого. И при этом они не выглядели политическими противниками.
Станислав Львовский купил там несколько номеров дореволюционного журнала "Весы". И на обратном пути с рынка мы с ним обсуждали, что вот в Тбилиси - старые культурные традиции, наверняка, здесь были семьи еще до революции, которые выписывали эти самые "Весы", "Скорпион" и "Аполлон", наверное, как всякие журналы, которые здесь сохранились в домашних библиотеках и уцелели до сих пор. Так вот только они сейчас уходят оттуда и переползают в Москву посредством нас.
Елена Фанайлова:
Другим представился блошиный рынок поэту Александру Анашевичу.
Александр Анашевич:
Народ распродает с себя последние вещи, чтобы заработать какие-то там несколько лари. Можно раскопать совершенно немыслимые вещи - от золотых зубов до предметов антиквариата.
К сожалению, это был понедельник, и было мало людей. Для них это тоже работа, им тоже когда-то хочется отдохнуть. Другой работы нет. Работа продавать свои вещи либо, боюсь сказать, краденые.
В этом есть какое-то свое великолепие. Но самое ужасное, что он занимает такое большое пространство, этот рынок блошиный. Я не знаю, откуда там берутся эти вещи. Я думаю, что это выносится из собственных домов, в первую очередь.
Найти там можно было что угодно. Вот мне хвалился Львовский, который там купил за 5 лари (что, собственно говоря, 2,5 доллара) журнал "Весы". Он мог бы найти такое в Москве, но в 10 раз дороже, в 20 раз дороже.
Елена Фанайлова:
Если по-разному одно и то же обстоятельство видят двое русских литераторов-ровесников, то даже совсем недавняя история и поступки людей, ее творящих, тем более предполагают различную трактовку.
Станислав Львовский рассказывает о своем посещении журнала "Литературная Грузия".
Станислав Львовский:
Какие-то вещи стали мне понятнее там. Мне стало понятнее сложное отношение к Мамардашвили. Выяснилось, что это все-таки оно имеет политические причины. Скрепя сердце, они в этом признались. Мамардашвили недолюбливали в Грузии за то, что он как бы недостаточно грузинский. Но выяснилось, что это еще не все. Есть еще одна причина, о которой нам не сразу сказали, но, в конце концов, как-то собрались с силами. Дело в том, что в какой-то критический момент для Грузии, политический, Мамардашвили сказал, что истина - важнее родины. И до сих пор в Грузии этого ему не могут простить. Говорят, что фраза эта в тот момент была очень некстати.
Илья Кукулин:
Для тех людей, кто тогда жил в Грузии, националистические лозунги, они были просто способом бороться с советской властью. И в этом смысле позиция Мераба Мамардашвили многими рассматривалась, а некоторыми рассматривается и сейчас, как возражение на это пробуждение. Хотя, разумеется, Мерабу Мамардашвили и в страшном сне не могла бы присниться такая интерпретация его слов. Он, я полагаю, был грузином до мозга костей, внес в русскую философию некоторую грузинскую традицию, и поэтому его позиция философская и общегражданская, она была и остается для Грузии значимой.
Тем приятнее было мне видеть, что в Тбилиси на центральной улице, проспекте Руставели, стоит памятник Мерабу Мамардашвили, установленный Эрнстом Неизвестным.
"Ни у какой родины нет собственности на крепостных мастеров, которые называются художниками. Художники рождаются только в неизвестной родине, то есть художниками рождаются люди, больные острым чувством реальности, той, которая ни на что не похожа. Они как бы отслаиваются от других, у них всегда ностальгия по чему-то, чего никогда не было, но что переживается, как нечто утраченное.
Пруст замечает: "Всякий рай есть только утраченный рай".
(Мераб Мамардашвили. Из "Лекций о Прусте.")
Один перед райскими медлю вратами,
Что настежь открыты и манят отрадой.
Быть может, поэт обречен небесами
На поиски края, где рая не надо.
Воскликнуть готов: "Гибель вашему роду!"
Так мучит сознанье, любимое имя.
Сияют врата, что венчают свободу,
Мне стыдно, что я без тебя перед ними.
(Тициан Табидзе. Из стихотворения под названием "Сентиментальное путешествие".)
В передаче использованы стихи московского поэта Глеба Шульпякова, посвященные тбилисскому поэту Котэ Кубайнешвили.