О скончавшемся 8 апреля в Праге сотруднике Радио Свобода журналисте Александре Батчане вспоминают его коллеги: Петр Вайль, Алексей Цветков, Владимир Бабурин и Михаил Соколов, и чешская журналистка Дана Мазалова.
Петр Вайль:
Рядом со мной мой пражский коллега Алексей Цветков, в московской студии Владимир Бабурин и Михаил Соколов, по телефону чешская журналистка Дана Мазалова. Мы будем говорить о нашем коллеге и друге Алике Батчане. В субботу, в Праге, в возрасте 47 лет от сердечного приступа скоропостижно скончался журналист Александр Батчан. Он родился в Одессе. В 18 лет эмигрировал. Жил в Италии, потом в США. Долгое время работал в радиостанции "Голос Америки" в Вашингтоне и Нью-Йорке. С 1991-го года был собственным корреспондентом этого радио в Москве. С осени 1999-го года перешел на Радио Свобода.
Я не случайно назвал его неполным именем Алик, потому что из всех мыслимых производных от имени Александр у Батчана была безошибочно самое детское - Алик. Он не был ни Сашей, ни Шурой, а именно Аликом до 47 лет - до возраста, до которого ему было суждено было дожить. Он и был таким детским, трогательным человеком, из редкого числа людей, которые не устали удивляться. Его беспокоило очень многое и иногда казалось даже, слишком многое. Когда мы познакомились с ним 20 лет назад, его интересовало почти исключительно кино, и он часами мог говорить о тенденциях венгерского, если уж не польского кино. Он закончил Нью-Йоркский университет и его аспирантуру по части кино и занимался этим. Он всем увлекался как-то по-настоящему. Одна из его главных черт - он действительно был увлекающийся человек, безудержно и часто влюблялся, и его очень любили, любили, в основном, женщины сильные, с сильным характером, которым он охотно покорялся - это тоже такая детская черта. Я передам слово его друзьям, которые знали его по другим местам - я знал по Нью-Йорку, Алексей Цветков работал с ним вместе и жил в одном городе - Вашингтоне, в 80-е годы, Володя Бабурин и Миша Соколов знают его по Москве, Дана Мазалова, скорее всего, больше по Праге, но по Москве, может быть, тоже.
Владимир Бабурин:
Я настолько был шокирован сообщением о том, что Алика больше нет... Я еще в четверг был у него в гостях в Праге - можно даже сказать в пятницу, потому что мы разошлись, по-моему, часа в три ночи... Он приехал из Москвы, плохо себя чувствовал, но специально приехал в Прагу на день раньше, чтобы со мной повидаться - мы не виделись с ним с лета, когда он приехал поработать в московское бюро. Он не очень хорошо себя чувствовал, но говорит: "Давай, все-таки хотя бы полчасика надо посидеть". Эти "полчасика" плавно перешли в два, три часа... И, наверное, мы просидели бы еще больше, если бы утром мне не надо было ехать в аэропорт лететь в Москву. Вы, Петр, сказали, что знакомы с Аликом 20 лет. А я не могу вспомнить, сколько лет я с ним знаком, и при каких условиях мы с ним познакомились. Такое ощущение, что я знал этого человека всегда. То, что из всех иностранных журналистов, вообще, из всех моих московских знакомых Алик Батчан был самым хлебосольным человеком - в Москве мало кто в этом сомневается. Только у него дома - у него была большая журналистская квартира - это был единственный человек, который мог собрать у себя 150-200 человек и всем было друг с другом интересно.
Петр Вайль:
Я вас перебью и скажу, что Алика периодически, когда он работал на"Голосе Америки", отзывали из Москвы в Вашингтон, и каждый раз он устраивал невероятные "отвальные", на которых собиралась вся Москва. Я дважды попадал на такие огромные гулянки. Вокруг него собиралась просто толпа людей, которые его любили.
Владимир Бабурин:
Я помню, что когда мы в последний раз провожали его в Вашингтон, я запомнил, что Алик был одет в восхитительный смокинг. Он вообще был немножко пижон, может быть, но в хорошем смысле этого слова, и, наверное, его поэтому так любили женщины... Может быть, что-то скажет Миша Соколов, который, наверное, знал Алика больше меня, а может и нет.
Михаил Соколов:
Как Алик появился в Москве, так он, наверное, естественно и вошел в жизнь журналистов, многие из которых стали его друзьями, и не только журналистов. У него был какой-то удивительно интересный круг. Мы как-то все занимались политикой, а у него были и киношники, и писатели и художники... И как-то через него очень много людей познакомилось, и, наверное, эти связи как-то останутся, в общем, есть очень много людей, которые подружились через этот дом, эту квартиру, сначала на Белорусской, а потом на Рублевском шоссе, где собирались люди. Действительно, это было очень интересно, и он как-то был в центре этого мира - разные люди приходили, уходили, тусовались. И все это было очень насыщено. И кроме такой хлебосольности это был, я бы сказал, один из тех людей, кто морально и нравственно задавал тон в московском журналистском хоре, и, наверное, неслучайно Алик стал тем человеком, который подписал "Московскую хартию Журналистов", которая появилась несколько лет назад , как раз в момент морально-нравственного затмения, которое нашло на многих, когда прежние демократические идеалы растаяли, а надо было как-то ориентироваться.
Появились большие деньги, появились "заказные" статьи, появилось многое, что людям не нравится, и Алик мог сказать многим, и коллегам тоже в глаза, что хорошо, а что плохо, что прилично, а что нет. Это он мог, потому что у него была позиция, и у него была, я думаю, абсолютно незапятнанная репутация человека, который профессионально никогда не делал ничего против совести. И еще: меня он поражал как коллегу такой своей дотошностью в мелочах, желанием все проверить и перепроверить, из-за этого он волновался, дергался, страдало сердце, но по-другому он как-то не мог жить, мне это кажется очень важным. Поэтому, наверное, "сгорел" человек.
Владимир Бабурин:
Я думаю, очень важная деталь: в доме у Алика могли встретиться люди, которые могли встретиться только у него, которых ни в какой другой ситуации в одной кампании было бы представить себе невозможно. Вот Алик умел соединить совершенно несоединимое.
Петр Вайль:
В российскую политику Алик надо сказать внедрился довольно случайно. Я очень хорошо помню, как его направили собкором "Голоса Америки" в Москву. Мы собрались у него дома - а он тогда жил в Нью-Джерси, в Тинэке, на отвальную гулянку, и там все разговаривали друг с другом. Я помню, что я говорил Алику: "Тебе надо сначала осмотреться, пока не работать". Он говорил: "Да, я с начальством договорился, говорят, две-три недели ничего не делай, пока только осваивай быт", - то есть, узнавай, где химчистка и где покупать продукты... Но Алик приехал в Москву 19 августа 1991-го года. То есть, он утром проснулся и увидел на улице танки. И об осматривании и внедрении в жизнь речи быть не могло. Он сразу занялся своей профессией и так ей и занимался. Насколько я могу судить, он полностью жил российскими интересами и даже забросил свое любимое кино, сказав, что политика гораздо интереснее. Я предоставлю слово Дане Мазаловой:
Дана Мазалова:
Я хочу сказать, что после неожиданной смерти человек сразу становится более конкретным, чем при жизни. Я помню, что Алик для меня был "аристократом" жизни и творчества, и что у него встречалось как бы дворянство творческой жизни, группа людей, которая занималось творчеством - пусть журналистикой, пусть живописью, пусть театром... И просто для меня это было совершенно неожиданно. Как сказал Володя Бабурин, у Алика ночью с четверга на пятницу мы думали, что сидим на посошок с Бабуриным, и, в конце концов, получилось, что мы сидели с Аликом на посошок жизни.
Я думаю, судя по тому, что Алик рассказал про то, как он теперь был в Москве, что инфаркт пришел к нему, благодаря тому, как закончились президентские выборы, благодаря тому, как он чувствовал обстановку в Москве. Он по поводу этого очень переживал и очень боялся за будущее России. И просто у него стало другим лицо. Я на него смотрела, он выглядел больным. У него было белое лицо, но он как был помолодел, стал более одухотворенным, как бы душа вступила на лицо. Я ему даже сказала: " Ты выглядишь моложе"... И мы даже не попрощались, потому что мы почти соседи, он живет недалеко от меня... Для меня это был шок. Я не могу с этим смириться. Я с Аликом знакома почти с 1991-го года, когда он приехал в Москву. Нас познакомил Миша Соколов. Алик мне очень помог.... Очень коллегиальный человек, который знал, что журналисты должны себе помогать, что они не должны конкурировать, а должны сотрудничать, потому что цель журналистки одна - правда.
Петр Вайль:
Я думаю, что не надо уж так преувеличивать роль каких-то конкретных факторов, от чего умер Алик. Смертность среди журналистов, насколько я помню, самая высокая среди всех профессий. Это, вообще - работа на нервах. Алик действительно воспринимал все близко к сердцу, даже, может быть, больше чем нужно. Я предоставляю слово Алексею Цветкову, который хорошо знал Алика по Вашингтону, где он работал на "Голосе Америки".
Алексей Цветков:
Я может быть начну не с самой оригинальной фразы, что есть люди, которым смерть не к лицу. К сожалению, смысл глубокий этой фразы постигаешь со смертью кого-нибудь из близких, и тогда постигаешь, что она все-таки глубже. Дело здесь вовсе не в "калибре" таких людей, просто хорошо знаешь их жизнь, и как-то не можешь представить ее законченной. На мой взгляд, Алик был из числа таких людей, и его нельзя представить с собранным в чемодане жизненным багажом, ожидающим своей очереди в каком-нибудь предбаннике в какой-нибудь приемной вечности. У него всегда было задание на завтра, домашнее задание. Может быть, такое впечатление сложилось от того, что он как некоторые из нас, как многие журналисты, был странником, человеком без ПМЖ, в буквальном смысле это слова...
Я думаю, что я буду помнить его всю жизнь, но никогда не буду помнить ни одного из предметов его мебели - он не ассоциируется у меня с мебелью. Может быть, так и надо уходить отсюда, как он - с нераспакованным ящиком книг в необжитой квартире. Он всю жизнь любил кино, но все равно умер как журналист. Тем, кто его знает, он запомнится, как очень мягкий, соглашающийся, как кто-то даже сказал "детский" человек. Но дело в том, что эта мягкость имела стальную подкладку, и у нас было достаточно совместных эпизодов, когда положиться можно было на очень немногих. Его жизнь не сломила в ситуации, где другие легко поступались всей совестью, причем не только журналисткой, но и человеческой. Я был свидетелем. Нам пришлось вместе работать в трудном месте в трудное время, и он был одним их тех немногих, благодаря которым я вспоминаю это место и время с радостью. К этой смерти у меня есть зависть - сохранить порядочность до конца, и не только потому, что за нее не предложили настоящую цену.
Петр Вайль:
Когда Алик умер, он, видимо, не успел осознать, что произошло, дай Бог каждому из нас такого. Он просто упал на улице, и прохожие позвонили в полицию, что вот, лежит прилично одетый человек, непонятно почему...
Вопрос к Мише Соколову и Владимиру Бабурину: вот что это за "Журналистская Хартия", одним из основателей которой был Алик Батчан?
Михаил Соколов:
Был подписан такой документ журналистами разных изданий, не только российских, но и Би-Би-Си и Свободы... Это такая бумага - как бы Кодекс приличного поведения. В некотором смысле это напоминает правила, которые есть и у нас на Радио Свобода, что надо делать, что не надо, и как строить свои отношения и с властью, и с имущими... На память у меня сейчас нет какой-то цитаты. Для российской прессы в тот момент такой вот растерянности перед большими деньгами, вседозволенностью и раскованностью, это, наверное, была такая очень правильная мысль. Ее подписали человек 30 - Алик, Маша Слоним, Аркадий Дубнов... Много разных людей, и я не могу припомнить, чтобы кто-то из тех, кто в довольно сложных обстоятельствах нынешней жизни - не все же работают как-то вот без давления, а, наоборот, многие попадают под давление власти и обстоятельств, но никто из этих людей как-то вот не нарушил эти правила поведения, и Алик был в этом смысле каким-то нравственным примером. Многие, и из тех, кто работает в российской прессе, могли с ним посоветоваться, обсудить и получить на редкость точный ответ: как надо вести себя в каких-то тяжелых нравственных обстоятельствах. И я знаю, что некоторые из моих коллег были вынуждены откуда-то уйти, переменить работу, но не изменить принципам. Здесь поддержка друга - Алика, была очень важна.
Петр Вайль:
Я, заканчивая эту передачу, скажу, что Алик Батчан с осени прошлого года стал работать на Радио Свобода, поселился в Праге, и было ощущение, что он принял ее своим домом, перевез книги, и я уже говорил, что они до сих пор стоят в ящиках, заполняя одну из комнат его квартиры. Я думаю, на этом есть смысл закончить. Мы говорили о жизни и смерти нашего друга и коллеги Александра Батчана.
Петр Вайль:
Рядом со мной мой пражский коллега Алексей Цветков, в московской студии Владимир Бабурин и Михаил Соколов, по телефону чешская журналистка Дана Мазалова. Мы будем говорить о нашем коллеге и друге Алике Батчане. В субботу, в Праге, в возрасте 47 лет от сердечного приступа скоропостижно скончался журналист Александр Батчан. Он родился в Одессе. В 18 лет эмигрировал. Жил в Италии, потом в США. Долгое время работал в радиостанции "Голос Америки" в Вашингтоне и Нью-Йорке. С 1991-го года был собственным корреспондентом этого радио в Москве. С осени 1999-го года перешел на Радио Свобода.
Я не случайно назвал его неполным именем Алик, потому что из всех мыслимых производных от имени Александр у Батчана была безошибочно самое детское - Алик. Он не был ни Сашей, ни Шурой, а именно Аликом до 47 лет - до возраста, до которого ему было суждено было дожить. Он и был таким детским, трогательным человеком, из редкого числа людей, которые не устали удивляться. Его беспокоило очень многое и иногда казалось даже, слишком многое. Когда мы познакомились с ним 20 лет назад, его интересовало почти исключительно кино, и он часами мог говорить о тенденциях венгерского, если уж не польского кино. Он закончил Нью-Йоркский университет и его аспирантуру по части кино и занимался этим. Он всем увлекался как-то по-настоящему. Одна из его главных черт - он действительно был увлекающийся человек, безудержно и часто влюблялся, и его очень любили, любили, в основном, женщины сильные, с сильным характером, которым он охотно покорялся - это тоже такая детская черта. Я передам слово его друзьям, которые знали его по другим местам - я знал по Нью-Йорку, Алексей Цветков работал с ним вместе и жил в одном городе - Вашингтоне, в 80-е годы, Володя Бабурин и Миша Соколов знают его по Москве, Дана Мазалова, скорее всего, больше по Праге, но по Москве, может быть, тоже.
Владимир Бабурин:
Я настолько был шокирован сообщением о том, что Алика больше нет... Я еще в четверг был у него в гостях в Праге - можно даже сказать в пятницу, потому что мы разошлись, по-моему, часа в три ночи... Он приехал из Москвы, плохо себя чувствовал, но специально приехал в Прагу на день раньше, чтобы со мной повидаться - мы не виделись с ним с лета, когда он приехал поработать в московское бюро. Он не очень хорошо себя чувствовал, но говорит: "Давай, все-таки хотя бы полчасика надо посидеть". Эти "полчасика" плавно перешли в два, три часа... И, наверное, мы просидели бы еще больше, если бы утром мне не надо было ехать в аэропорт лететь в Москву. Вы, Петр, сказали, что знакомы с Аликом 20 лет. А я не могу вспомнить, сколько лет я с ним знаком, и при каких условиях мы с ним познакомились. Такое ощущение, что я знал этого человека всегда. То, что из всех иностранных журналистов, вообще, из всех моих московских знакомых Алик Батчан был самым хлебосольным человеком - в Москве мало кто в этом сомневается. Только у него дома - у него была большая журналистская квартира - это был единственный человек, который мог собрать у себя 150-200 человек и всем было друг с другом интересно.
Петр Вайль:
Я вас перебью и скажу, что Алика периодически, когда он работал на"Голосе Америки", отзывали из Москвы в Вашингтон, и каждый раз он устраивал невероятные "отвальные", на которых собиралась вся Москва. Я дважды попадал на такие огромные гулянки. Вокруг него собиралась просто толпа людей, которые его любили.
Владимир Бабурин:
Я помню, что когда мы в последний раз провожали его в Вашингтон, я запомнил, что Алик был одет в восхитительный смокинг. Он вообще был немножко пижон, может быть, но в хорошем смысле этого слова, и, наверное, его поэтому так любили женщины... Может быть, что-то скажет Миша Соколов, который, наверное, знал Алика больше меня, а может и нет.
Михаил Соколов:
Как Алик появился в Москве, так он, наверное, естественно и вошел в жизнь журналистов, многие из которых стали его друзьями, и не только журналистов. У него был какой-то удивительно интересный круг. Мы как-то все занимались политикой, а у него были и киношники, и писатели и художники... И как-то через него очень много людей познакомилось, и, наверное, эти связи как-то останутся, в общем, есть очень много людей, которые подружились через этот дом, эту квартиру, сначала на Белорусской, а потом на Рублевском шоссе, где собирались люди. Действительно, это было очень интересно, и он как-то был в центре этого мира - разные люди приходили, уходили, тусовались. И все это было очень насыщено. И кроме такой хлебосольности это был, я бы сказал, один из тех людей, кто морально и нравственно задавал тон в московском журналистском хоре, и, наверное, неслучайно Алик стал тем человеком, который подписал "Московскую хартию Журналистов", которая появилась несколько лет назад , как раз в момент морально-нравственного затмения, которое нашло на многих, когда прежние демократические идеалы растаяли, а надо было как-то ориентироваться.
Появились большие деньги, появились "заказные" статьи, появилось многое, что людям не нравится, и Алик мог сказать многим, и коллегам тоже в глаза, что хорошо, а что плохо, что прилично, а что нет. Это он мог, потому что у него была позиция, и у него была, я думаю, абсолютно незапятнанная репутация человека, который профессионально никогда не делал ничего против совести. И еще: меня он поражал как коллегу такой своей дотошностью в мелочах, желанием все проверить и перепроверить, из-за этого он волновался, дергался, страдало сердце, но по-другому он как-то не мог жить, мне это кажется очень важным. Поэтому, наверное, "сгорел" человек.
Владимир Бабурин:
Я думаю, очень важная деталь: в доме у Алика могли встретиться люди, которые могли встретиться только у него, которых ни в какой другой ситуации в одной кампании было бы представить себе невозможно. Вот Алик умел соединить совершенно несоединимое.
Петр Вайль:
В российскую политику Алик надо сказать внедрился довольно случайно. Я очень хорошо помню, как его направили собкором "Голоса Америки" в Москву. Мы собрались у него дома - а он тогда жил в Нью-Джерси, в Тинэке, на отвальную гулянку, и там все разговаривали друг с другом. Я помню, что я говорил Алику: "Тебе надо сначала осмотреться, пока не работать". Он говорил: "Да, я с начальством договорился, говорят, две-три недели ничего не делай, пока только осваивай быт", - то есть, узнавай, где химчистка и где покупать продукты... Но Алик приехал в Москву 19 августа 1991-го года. То есть, он утром проснулся и увидел на улице танки. И об осматривании и внедрении в жизнь речи быть не могло. Он сразу занялся своей профессией и так ей и занимался. Насколько я могу судить, он полностью жил российскими интересами и даже забросил свое любимое кино, сказав, что политика гораздо интереснее. Я предоставлю слово Дане Мазаловой:
Дана Мазалова:
Я хочу сказать, что после неожиданной смерти человек сразу становится более конкретным, чем при жизни. Я помню, что Алик для меня был "аристократом" жизни и творчества, и что у него встречалось как бы дворянство творческой жизни, группа людей, которая занималось творчеством - пусть журналистикой, пусть живописью, пусть театром... И просто для меня это было совершенно неожиданно. Как сказал Володя Бабурин, у Алика ночью с четверга на пятницу мы думали, что сидим на посошок с Бабуриным, и, в конце концов, получилось, что мы сидели с Аликом на посошок жизни.
Я думаю, судя по тому, что Алик рассказал про то, как он теперь был в Москве, что инфаркт пришел к нему, благодаря тому, как закончились президентские выборы, благодаря тому, как он чувствовал обстановку в Москве. Он по поводу этого очень переживал и очень боялся за будущее России. И просто у него стало другим лицо. Я на него смотрела, он выглядел больным. У него было белое лицо, но он как был помолодел, стал более одухотворенным, как бы душа вступила на лицо. Я ему даже сказала: " Ты выглядишь моложе"... И мы даже не попрощались, потому что мы почти соседи, он живет недалеко от меня... Для меня это был шок. Я не могу с этим смириться. Я с Аликом знакома почти с 1991-го года, когда он приехал в Москву. Нас познакомил Миша Соколов. Алик мне очень помог.... Очень коллегиальный человек, который знал, что журналисты должны себе помогать, что они не должны конкурировать, а должны сотрудничать, потому что цель журналистки одна - правда.
Петр Вайль:
Я думаю, что не надо уж так преувеличивать роль каких-то конкретных факторов, от чего умер Алик. Смертность среди журналистов, насколько я помню, самая высокая среди всех профессий. Это, вообще - работа на нервах. Алик действительно воспринимал все близко к сердцу, даже, может быть, больше чем нужно. Я предоставляю слово Алексею Цветкову, который хорошо знал Алика по Вашингтону, где он работал на "Голосе Америки".
Алексей Цветков:
Я может быть начну не с самой оригинальной фразы, что есть люди, которым смерть не к лицу. К сожалению, смысл глубокий этой фразы постигаешь со смертью кого-нибудь из близких, и тогда постигаешь, что она все-таки глубже. Дело здесь вовсе не в "калибре" таких людей, просто хорошо знаешь их жизнь, и как-то не можешь представить ее законченной. На мой взгляд, Алик был из числа таких людей, и его нельзя представить с собранным в чемодане жизненным багажом, ожидающим своей очереди в каком-нибудь предбаннике в какой-нибудь приемной вечности. У него всегда было задание на завтра, домашнее задание. Может быть, такое впечатление сложилось от того, что он как некоторые из нас, как многие журналисты, был странником, человеком без ПМЖ, в буквальном смысле это слова...
Я думаю, что я буду помнить его всю жизнь, но никогда не буду помнить ни одного из предметов его мебели - он не ассоциируется у меня с мебелью. Может быть, так и надо уходить отсюда, как он - с нераспакованным ящиком книг в необжитой квартире. Он всю жизнь любил кино, но все равно умер как журналист. Тем, кто его знает, он запомнится, как очень мягкий, соглашающийся, как кто-то даже сказал "детский" человек. Но дело в том, что эта мягкость имела стальную подкладку, и у нас было достаточно совместных эпизодов, когда положиться можно было на очень немногих. Его жизнь не сломила в ситуации, где другие легко поступались всей совестью, причем не только журналисткой, но и человеческой. Я был свидетелем. Нам пришлось вместе работать в трудном месте в трудное время, и он был одним их тех немногих, благодаря которым я вспоминаю это место и время с радостью. К этой смерти у меня есть зависть - сохранить порядочность до конца, и не только потому, что за нее не предложили настоящую цену.
Петр Вайль:
Когда Алик умер, он, видимо, не успел осознать, что произошло, дай Бог каждому из нас такого. Он просто упал на улице, и прохожие позвонили в полицию, что вот, лежит прилично одетый человек, непонятно почему...
Вопрос к Мише Соколову и Владимиру Бабурину: вот что это за "Журналистская Хартия", одним из основателей которой был Алик Батчан?
Михаил Соколов:
Был подписан такой документ журналистами разных изданий, не только российских, но и Би-Би-Си и Свободы... Это такая бумага - как бы Кодекс приличного поведения. В некотором смысле это напоминает правила, которые есть и у нас на Радио Свобода, что надо делать, что не надо, и как строить свои отношения и с властью, и с имущими... На память у меня сейчас нет какой-то цитаты. Для российской прессы в тот момент такой вот растерянности перед большими деньгами, вседозволенностью и раскованностью, это, наверное, была такая очень правильная мысль. Ее подписали человек 30 - Алик, Маша Слоним, Аркадий Дубнов... Много разных людей, и я не могу припомнить, чтобы кто-то из тех, кто в довольно сложных обстоятельствах нынешней жизни - не все же работают как-то вот без давления, а, наоборот, многие попадают под давление власти и обстоятельств, но никто из этих людей как-то вот не нарушил эти правила поведения, и Алик был в этом смысле каким-то нравственным примером. Многие, и из тех, кто работает в российской прессе, могли с ним посоветоваться, обсудить и получить на редкость точный ответ: как надо вести себя в каких-то тяжелых нравственных обстоятельствах. И я знаю, что некоторые из моих коллег были вынуждены откуда-то уйти, переменить работу, но не изменить принципам. Здесь поддержка друга - Алика, была очень важна.
Петр Вайль:
Я, заканчивая эту передачу, скажу, что Алик Батчан с осени прошлого года стал работать на Радио Свобода, поселился в Праге, и было ощущение, что он принял ее своим домом, перевез книги, и я уже говорил, что они до сих пор стоят в ящиках, заполняя одну из комнат его квартиры. Я думаю, на этом есть смысл закончить. Мы говорили о жизни и смерти нашего друга и коллеги Александра Батчана.