В Подольске в своей квартире был убит 76-летний писатель Вильям Похлебкин. Убийство, предположительно с целью ограбления, было совершено около трех недель назад, однако, тело обнаружено лишь в четверг 13 апреля. Похлебкин, специалист по геральдике и истории Скандинавии, стал знаменит своими книгами о кулинарном искусстве. Широко известны его книги о чае, о пряностях, о национальных кухнях народов СССР, история водки и многие другие.
Петр Вайль беседует с Борисом Пастернаком - директором издательства "Полифакт", который обнаружил погибшего Вильяма Похлебкина.
Борис Пастернак:
Я, наверное, начну с начала. В последние месяцы мы с Вильямом Васильевичем работали над книгой "Кухня Века". Он сам называл ее своей последней книгой. Это - огромная книга в серии "Итоги Века - Взгляд из России". Работа, собственно говоря, закончена. Мы доделывали некоторые главы, и каждые два-три дня он появлялся у меня с новой главой. В последний раз он был у меня, насколько я сейчас восстановил в памяти, 22 или 23 марта. Потом не появился в назначенный день. Я, естественно, беспокоился. Телефона у него нет, и он от него всегда отказывался. Живет он в Подольске достаточно далеко, и связь была сложна. В конце концов я послал телеграмму. Ответа опять не получил. Я понял, что что-то случилось. Тогда я отправился 12-го числа в Подольск, поехал к нему. Надо сказать, что дома я у него был всего один раз, году в 1995-м , наверное. Я был у него со съемочной группой российского телевидения, и он был этим страшно недоволен. Он не любил пускать в дом вообще людей посторонних, даже тех, кто к нему хорошо относился. Такая у него была особенность. Больше я к нему в дом и не просился. Мы всегда встречались в редакциях, на "нейтральных территориях".
В основном договоре, который с ним подписывался на книжку, я нашел адрес и приехал по этому адресу. Дверь я узнал, никто из-за нее не откликался. Я попытался просить соседей, там были какие-то сложные отношения, какая-то соседка, вспомнив, видимо, что он ее заливал, повела себя достаточно агрессивно, во всяком случае, соседи его не видели. Я пошел на почту, я знаю, что всю корреспонденцию он получал до востребования, и с почтальонами у него были хорошие отношения, они сказали, что скопилось большое количество зарубежной корреспонденции, и они очень обеспокоены тем, что Вильяма Васильевича нет - он никогда никуда не уезжал, не предупредив почту. Тогда я вот, собственно, и понял, что что-то серьезное случилось. Я еще порядку, что называется, объехал больницы, Подольскую "Скорую Помощь" обзвонил морги и обратился в милицию. Собственно, это были действия, чтобы отвечать на вопросы милиционеров: "Вы были там "? "А вы знаете то-то"? Я прошел этот маршрут 12-го числа, мне не удалось уговорить милицию предпринять какие-то действия, я поехал туда 13-го числа, вот 13-го все и состоялось.
Я обратился к дежурному в милицейском отделения. Тот попросил меня подождать. Часа два мы стояли с машиной у подъезда, пока, наконец, подъехала дежурная группа, пригласили слесаря из домоуправления, и вскрыли дверь. И вот, собственно, и первая картина, которую мы увидели, и которая заставляет меня считать, что это было убийство. Я еще раз хочу оговориться: я не эксперт, наверное, судебно-медицинская экспертиза еще установит, что там произошло, но картину я могу описать. Когда мы вошли, мы увидели, что в одной из комнат повален стол: подшивки газет за много лет вывалены из окна и лежат горой среди комнаты. Когда мы открыли комнату, в которой было тело, то у него за спиной был платяной шкаф, все ящики были выдвинуты, и все белье выброшено на пол. Наверное, примерно такая картина бывает, когда люди роются, что-то поспешно ища. Книги возле стены были сложены такими стопками, что тоже, вероятно, эти пачки были развалены. Тело лежало, наверное, уже давно, больше двух недель, лежало в большой луже крови или, как говорят милиционеры, жидкости бурого цвета. Потом я заметил, что в коридоре на полу такое же пятно и след волочения в спальню, где и лежало тело. Это собственно и заставляет думать, что его, видимо. перетащили туда. Он был в черном костюме с галстуком, я его нечасто видел в таком парадном виде, и что любопытно: была открыта духовка газовой плиты и горел уже видимо две недели газ. Мы с майором его выключили.
Ну, милиция относилась к этому как: там были капитан и майор, я уж не буду называть их по именам... Майор сказал : "Ну, понятно, тут убийство" Капитан сказал: "Погоди, надо посоветоваться с начальством". Начальство милицейское отнеслось к этому сообщению без энтузиазма. Кто-то, с кем они говорили по телефону, сказал: "Да, ладно, 78 лет, закрывайте дело"... Примерно так мне это послышалось. Они начали объяснять, что он, по всей видимости, лежит в луже крови, на что тот по телефону ответил, что это, видимо, не кровь, а продукты разложения. На что я показал на пятно в коридоре и сказал: "А это, видимо, разлагавшееся тело тащило себя по коридору в спальню". Но, в общем, какие-то такие нервные беседы происходили, кончилось это тем, что пока мы часа три или четыре препирались, приехали сыщики, эксперт, и началось, собственно говоря, следствие. У меня взяли показания, я тоже постарался внести в них поподробнее все, что я видел, тоже они, как мне показалось, без особого энтузиазма к этому отнеслись, но мне кажется, что все это должно быть документально зафиксировано: на случай если возникнут проблемы со следствием, так пусть хоть будет это.
Петр Вайль:
Я думаю, что такие подробности уместны, когда речь идет о смерти значительного человека, а Вильям Васильевич Похлебкин был очень важной и крупной фигурой в русской культуре. Он - человек легендарный по образованию и специальности, специалист по скандинавской истории и геральдике, он свое хобби превратил во всесоюзную тогда, и во всероссийскую славу, когда стал писать книги о кулинарном искусстве. И он был одним из тех очень многих, кто внедряли представления о ценности материальной культуры в сознание российского человека, когда это было не то, чтобы запрещено, но совершенно не принято. Этот пресловутый российский снобизм: "Это, - дескать, - низменные материи, и духовный человек не опускается до таких соображений". Вильям Васильевич не был западником, по его книжкам было видно, что он такой российский патриот, тем не менее, он восстанавливал ту российскую материальную культуру, которая была утрачена в ХХ веке. Думаю, что вы со мной согласны?
Борис Пастернак:
Да, я согласен, и более того, я скажу, что он, на мой взгляд учил не есть, а жить. Люди, которые искали в его книгах только кулинарные рецепты, они много теряли, потому что там ему удавалось вместить в эти кулинарные заметки массу такого, чего было нельзя было прочесть в то время в других книжках Я считаю, что человек, который был вскормлен нашим казенным общепитом, получал от Похлебкина сведения о каком-то ином мире, когда еда действительно становится частью культуры. И вот в этом он был абсолютно незаменим, и потом, он блистательно писал...
Петр Вайль:
Совершенно верно, он ведь был просто очень хороший писатель. Я помню, даже мне пришлось говорить в каком-то интервью о том, кого я считаю лучшим русским писателем современности, и я в числе трех-четырех назвал Вильяма Похлебкина. Я считаю, что он, действительно, был замечательный стилист, не говоря о том, что это был человек широчайшего кругозора и его книжка "Национальная Кухня Народов СССР" - это действительно такой вот настоящий бестселлер, которым можно зачитываться, даже если никогда в жизни не подходишь к плите.
Борис Пастернак:
"История Водки", - это же вот, мировой бестселлер. Он мне показывал вырезки из газет, ему постоянно присылали - он показывал вырезки из бразильских, португальских, испанских газет, в которых были большие развернутые рецензии об истории водки. Его хорошо знали за границей, на самом деле. По крайней мере, мне кажется, иногда лучше чем у нас.
Петр Вайль:
По крайней мере ценили его, я думаю, на более высоком уровне, потому что, я повторяю, это подтвержденное годами ХХ века российское чванство относится к низменным проявлениям жизни так пренебрежительно, а Похлебкин показывал красоту приобщения к мировой материальной культуре.
Борис Пастернак:
Потом, он же поэт. Как я уже писал, он - поэт ржаного хлеба, квашеной капусты и пшеничной водки - это, в общем, 3 наших национальных, может быть, фундаментальных достояния, и он каждому из них посвятил массу страниц. Он удивительно рассказывал о вещах простых: как только речь заходила о кислых щах и квашеной капусте он настолько возбуждался и начинал сыпать какими-то историями из которых следовало, что Российская армия везде, где побеждала, побеждала благодаря кислым щам и ржаному хлебу, а как только закваски не хватало у суворовских войск, они немедленно терпели поражение. У него каким-то невероятным нелогичным образом соединялись познания кулинарные с историческими. Получалась здесь смесь, может, не вполне точная ни с той, ни с другой точки зрения, но абсолютно своеобразная и интересная.
Петр Вайль:
И поэтические... Я с ним не был знаком. Мы с ним только однажды обменялись письмами. Но мне рассказывали, что его коронное блюдо, когда, как вы заметили, редко, к нему приезжали в Подольск, он угощал гостей мясом с картошкой, все так пожимали плечами, а потом оказывалось, что и мясо, и картошка были картошкой, то есть он превращал кулинарию в поэзию, каковой она и является.
Борис Пастернак:
Это -легенда о Похлебкине, у него даже и плита, и кухня были не очень приспособлены для приготовления красивых и изысканно приготовленных блюд, а легенд о нем сейчас будет много. Вообще, он питался очень скромно, был человеком немного наивным и многие вещи, которые у другого бы прозвучали абсолютно банально или как-то выспренно, у него звучали довольно естественно. Я разговаривал с одним кулинарным писателем и спросил у него, как он относится к одной сентенции Похлебкина - тот скривился и сказал: "Я, конечно, его уважаю, но он настолько серьезно относится к предмету, что я не могу воспринимать это всерьез". Похлебкин ведь, действительно, все время серьезно относился к кулинарии. Вот он видел в этом большой культурный и даже политический смысл, постоянно увязывал свои изыскания с политикой и историей, и эта серьезность на самом деле и привлекала.
Петр Вайль:
Правильно, она сделала его книги бесценными, и эти книги будут существовать еще долго - о чае, о пряностях, о национальной кухне, о водке... - это такое же достояние нашей культуры, как книги других писателей ХХ века - называйте кого угодно, хоть Булгакова, хоть Платонова, хоть Венедикта Ерофеева.
Петр Вайль беседует с Борисом Пастернаком - директором издательства "Полифакт", который обнаружил погибшего Вильяма Похлебкина.
Борис Пастернак:
Я, наверное, начну с начала. В последние месяцы мы с Вильямом Васильевичем работали над книгой "Кухня Века". Он сам называл ее своей последней книгой. Это - огромная книга в серии "Итоги Века - Взгляд из России". Работа, собственно говоря, закончена. Мы доделывали некоторые главы, и каждые два-три дня он появлялся у меня с новой главой. В последний раз он был у меня, насколько я сейчас восстановил в памяти, 22 или 23 марта. Потом не появился в назначенный день. Я, естественно, беспокоился. Телефона у него нет, и он от него всегда отказывался. Живет он в Подольске достаточно далеко, и связь была сложна. В конце концов я послал телеграмму. Ответа опять не получил. Я понял, что что-то случилось. Тогда я отправился 12-го числа в Подольск, поехал к нему. Надо сказать, что дома я у него был всего один раз, году в 1995-м , наверное. Я был у него со съемочной группой российского телевидения, и он был этим страшно недоволен. Он не любил пускать в дом вообще людей посторонних, даже тех, кто к нему хорошо относился. Такая у него была особенность. Больше я к нему в дом и не просился. Мы всегда встречались в редакциях, на "нейтральных территориях".
В основном договоре, который с ним подписывался на книжку, я нашел адрес и приехал по этому адресу. Дверь я узнал, никто из-за нее не откликался. Я попытался просить соседей, там были какие-то сложные отношения, какая-то соседка, вспомнив, видимо, что он ее заливал, повела себя достаточно агрессивно, во всяком случае, соседи его не видели. Я пошел на почту, я знаю, что всю корреспонденцию он получал до востребования, и с почтальонами у него были хорошие отношения, они сказали, что скопилось большое количество зарубежной корреспонденции, и они очень обеспокоены тем, что Вильяма Васильевича нет - он никогда никуда не уезжал, не предупредив почту. Тогда я вот, собственно, и понял, что что-то серьезное случилось. Я еще порядку, что называется, объехал больницы, Подольскую "Скорую Помощь" обзвонил морги и обратился в милицию. Собственно, это были действия, чтобы отвечать на вопросы милиционеров: "Вы были там "? "А вы знаете то-то"? Я прошел этот маршрут 12-го числа, мне не удалось уговорить милицию предпринять какие-то действия, я поехал туда 13-го числа, вот 13-го все и состоялось.
Я обратился к дежурному в милицейском отделения. Тот попросил меня подождать. Часа два мы стояли с машиной у подъезда, пока, наконец, подъехала дежурная группа, пригласили слесаря из домоуправления, и вскрыли дверь. И вот, собственно, и первая картина, которую мы увидели, и которая заставляет меня считать, что это было убийство. Я еще раз хочу оговориться: я не эксперт, наверное, судебно-медицинская экспертиза еще установит, что там произошло, но картину я могу описать. Когда мы вошли, мы увидели, что в одной из комнат повален стол: подшивки газет за много лет вывалены из окна и лежат горой среди комнаты. Когда мы открыли комнату, в которой было тело, то у него за спиной был платяной шкаф, все ящики были выдвинуты, и все белье выброшено на пол. Наверное, примерно такая картина бывает, когда люди роются, что-то поспешно ища. Книги возле стены были сложены такими стопками, что тоже, вероятно, эти пачки были развалены. Тело лежало, наверное, уже давно, больше двух недель, лежало в большой луже крови или, как говорят милиционеры, жидкости бурого цвета. Потом я заметил, что в коридоре на полу такое же пятно и след волочения в спальню, где и лежало тело. Это собственно и заставляет думать, что его, видимо. перетащили туда. Он был в черном костюме с галстуком, я его нечасто видел в таком парадном виде, и что любопытно: была открыта духовка газовой плиты и горел уже видимо две недели газ. Мы с майором его выключили.
Ну, милиция относилась к этому как: там были капитан и майор, я уж не буду называть их по именам... Майор сказал : "Ну, понятно, тут убийство" Капитан сказал: "Погоди, надо посоветоваться с начальством". Начальство милицейское отнеслось к этому сообщению без энтузиазма. Кто-то, с кем они говорили по телефону, сказал: "Да, ладно, 78 лет, закрывайте дело"... Примерно так мне это послышалось. Они начали объяснять, что он, по всей видимости, лежит в луже крови, на что тот по телефону ответил, что это, видимо, не кровь, а продукты разложения. На что я показал на пятно в коридоре и сказал: "А это, видимо, разлагавшееся тело тащило себя по коридору в спальню". Но, в общем, какие-то такие нервные беседы происходили, кончилось это тем, что пока мы часа три или четыре препирались, приехали сыщики, эксперт, и началось, собственно говоря, следствие. У меня взяли показания, я тоже постарался внести в них поподробнее все, что я видел, тоже они, как мне показалось, без особого энтузиазма к этому отнеслись, но мне кажется, что все это должно быть документально зафиксировано: на случай если возникнут проблемы со следствием, так пусть хоть будет это.
Петр Вайль:
Я думаю, что такие подробности уместны, когда речь идет о смерти значительного человека, а Вильям Васильевич Похлебкин был очень важной и крупной фигурой в русской культуре. Он - человек легендарный по образованию и специальности, специалист по скандинавской истории и геральдике, он свое хобби превратил во всесоюзную тогда, и во всероссийскую славу, когда стал писать книги о кулинарном искусстве. И он был одним из тех очень многих, кто внедряли представления о ценности материальной культуры в сознание российского человека, когда это было не то, чтобы запрещено, но совершенно не принято. Этот пресловутый российский снобизм: "Это, - дескать, - низменные материи, и духовный человек не опускается до таких соображений". Вильям Васильевич не был западником, по его книжкам было видно, что он такой российский патриот, тем не менее, он восстанавливал ту российскую материальную культуру, которая была утрачена в ХХ веке. Думаю, что вы со мной согласны?
Борис Пастернак:
Да, я согласен, и более того, я скажу, что он, на мой взгляд учил не есть, а жить. Люди, которые искали в его книгах только кулинарные рецепты, они много теряли, потому что там ему удавалось вместить в эти кулинарные заметки массу такого, чего было нельзя было прочесть в то время в других книжках Я считаю, что человек, который был вскормлен нашим казенным общепитом, получал от Похлебкина сведения о каком-то ином мире, когда еда действительно становится частью культуры. И вот в этом он был абсолютно незаменим, и потом, он блистательно писал...
Петр Вайль:
Совершенно верно, он ведь был просто очень хороший писатель. Я помню, даже мне пришлось говорить в каком-то интервью о том, кого я считаю лучшим русским писателем современности, и я в числе трех-четырех назвал Вильяма Похлебкина. Я считаю, что он, действительно, был замечательный стилист, не говоря о том, что это был человек широчайшего кругозора и его книжка "Национальная Кухня Народов СССР" - это действительно такой вот настоящий бестселлер, которым можно зачитываться, даже если никогда в жизни не подходишь к плите.
Борис Пастернак:
"История Водки", - это же вот, мировой бестселлер. Он мне показывал вырезки из газет, ему постоянно присылали - он показывал вырезки из бразильских, португальских, испанских газет, в которых были большие развернутые рецензии об истории водки. Его хорошо знали за границей, на самом деле. По крайней мере, мне кажется, иногда лучше чем у нас.
Петр Вайль:
По крайней мере ценили его, я думаю, на более высоком уровне, потому что, я повторяю, это подтвержденное годами ХХ века российское чванство относится к низменным проявлениям жизни так пренебрежительно, а Похлебкин показывал красоту приобщения к мировой материальной культуре.
Борис Пастернак:
Потом, он же поэт. Как я уже писал, он - поэт ржаного хлеба, квашеной капусты и пшеничной водки - это, в общем, 3 наших национальных, может быть, фундаментальных достояния, и он каждому из них посвятил массу страниц. Он удивительно рассказывал о вещах простых: как только речь заходила о кислых щах и квашеной капусте он настолько возбуждался и начинал сыпать какими-то историями из которых следовало, что Российская армия везде, где побеждала, побеждала благодаря кислым щам и ржаному хлебу, а как только закваски не хватало у суворовских войск, они немедленно терпели поражение. У него каким-то невероятным нелогичным образом соединялись познания кулинарные с историческими. Получалась здесь смесь, может, не вполне точная ни с той, ни с другой точки зрения, но абсолютно своеобразная и интересная.
Петр Вайль:
И поэтические... Я с ним не был знаком. Мы с ним только однажды обменялись письмами. Но мне рассказывали, что его коронное блюдо, когда, как вы заметили, редко, к нему приезжали в Подольск, он угощал гостей мясом с картошкой, все так пожимали плечами, а потом оказывалось, что и мясо, и картошка были картошкой, то есть он превращал кулинарию в поэзию, каковой она и является.
Борис Пастернак:
Это -легенда о Похлебкине, у него даже и плита, и кухня были не очень приспособлены для приготовления красивых и изысканно приготовленных блюд, а легенд о нем сейчас будет много. Вообще, он питался очень скромно, был человеком немного наивным и многие вещи, которые у другого бы прозвучали абсолютно банально или как-то выспренно, у него звучали довольно естественно. Я разговаривал с одним кулинарным писателем и спросил у него, как он относится к одной сентенции Похлебкина - тот скривился и сказал: "Я, конечно, его уважаю, но он настолько серьезно относится к предмету, что я не могу воспринимать это всерьез". Похлебкин ведь, действительно, все время серьезно относился к кулинарии. Вот он видел в этом большой культурный и даже политический смысл, постоянно увязывал свои изыскания с политикой и историей, и эта серьезность на самом деле и привлекала.
Петр Вайль:
Правильно, она сделала его книги бесценными, и эти книги будут существовать еще долго - о чае, о пряностях, о национальной кухне, о водке... - это такое же достояние нашей культуры, как книги других писателей ХХ века - называйте кого угодно, хоть Булгакова, хоть Платонова, хоть Венедикта Ерофеева.