Это - Прага двадцатых, с солнцем, рассыпанным в утреннем тумане, наползающем, как и сейчас, клубами с Влтавы, но наполненном едким угольным дымом сотен печных труб, с трамваем, звенящим над Виноградами, с гудками паровозов, мчащихся наперерез городу через центральный вокзал.
Пустым чаем встречает наступающий день русский студент в комнатке на шесть персон в холостяцком общежитии на Либни или Альбертове, откуда, ежась в своих тонких драповых пальто, люди в кепках идут через мутный город в аудитории Каролинума.
Среди них и герой моего рассказа Николай Быстров.
В 1921 году он прибывает в Прагу из Константинополя. Позади революция, участие в кадетской молодежной организации, служба в добровольческой Белой армии.
Рассказывает его сын - известный чешский журналист Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Это такая типичная судьба молодого русского человека из среднего слоя, мещанского, из интеллектуальной среды того времени. Он уроженец Петербурга, отец - судья, мама из русских англичан. Отец учился в петроградской гимназии, даже, насколько я знаю, он был на одном курсе с Сергеем Эйзенштейном.
В 1917 году он уже должен был выйти на первый курс юрфака в Питере. Пришла революция - и он пошел в добровольческую армию юнкером, прошел всю Гражданскую войну. Он был в какой-то коннице, он любил ездить на лошади. Были у него друзья тут, в Праге, очень хорошие, которые служили с легендарными "дроздовцами".
В 1920 году, в декабре, демобилизовался в Турции. В Турции работал переводчиком у каких-то американских органов там, поскольку английский он знал. Он был рожден в Питере, но жил в Риге, так что и немецкий язык знал. А еще, как в каждой русской семьей тогдашней, интеллектуальной, - французский язык. Так что он был подготовлен для этого.
Потом русская академическая группа в Турции дала командировку в Прагу, чтобы поступить на курсы, которые здесь устраивались для русских.
Он приехал сюда в ноябре 1921 года. Потом я знаю, что он учился на русском юридическом факультете при Карлове университете. Окончил его в 1929 году по международному праву.
Михаил Соколов: Николай Быстров попадал в ряды первых, призванных властями Чехословакии учиться - в ряды нового русского эмигрантского студенчества. В Праге 20-х создавалась интеллектуальная элита для освобожденной от большевизма России: администраторы, менеджеры, инженеры, юристы, врачи, ученые, - те, кто, рухни "Совдепия" года до 30-го, должны были, вернувшись как французские роялисты в 1815-ом, стать кадровой когортой новой власти.
Страна президента Масарика и премьера Бенеша рассчитывала на русскую молодежь как на свой геополитический козырь и ковала кадры для будущей и, увы, не реализовавшейся альтернативной России - страны без Лениных, Троцких и Сталиных, без Советов и большевиков, расстрелов, пыток, подвалов, Соловков, ГУЛАГа, 22 июня:
Списки десятков тысяч учившихся в Праге, в рамках занявшей десятилетие "Русской Акции", поучительны. Здесь есть потенциальные премьеры другой - небывалой в этом измерении - России, лидеры партий, министры и губернаторы. Целое поколение было воспитано, а реализоваться ему пришлось впопыхах, когда прошла развилка истории, в другой - европейской и чуждой среде, без русского размаха и без веры в себя.
Альтернативная история, которой и в России путинской никого не учит, предпочитая марксистский миф о единственно сбывшимся и неизбежном, должна бы изучать и эти не состоявшиеся, к несчастью, вариации.
В Праге студент слушатель русского юридического факультета Николай Быстров становится одним из тех, кто создал ОРЭСО - Объединение русских эмигрантских студенческих организаций, включавшее 54 организации русских студентов в 21 стране. С 1921 по 1926 год состоялось 4 съезда ОРЭСО. Всего в этом союзе состояло до 12 000 студентов.
Владимир Николаевич Быстров рассказывает.
Владимир Быстров: Отец работал как-то на разных постах, в разных студенческих и эмигрантских журналах. Участвовал в разных уровнях эмигрантской студенческой жизни. Был одно время в правлении Объединение русских эмигрантских студенческих организаций - это известное ОРЭСО.
Михаил Соколов: Николай Быстров становится одним из лидеров левого крыла русского студенчества. Он в 1924 году был избран одним из руководителей Центра русского демократического студенчества в Праге. Был среди тех, кто слушал доклады "Основы политической идеологии будущей России" Питирима Сорокина, предполагавшего, что "широкая самодеятельность населения в органах самоуправления и кооперативах является необходимой предпосылкой для возрождения страны".
Николай Быстров был активен, участвовал в сборнике "За чертой", был редактором в пражском журнале "Студенческие годы".
О политической ситуации в молодой эмиграции Быстров писал, что большинство студентов являлись правыми не по убеждению, а в "силу прошлых воспоминаний и переживаний, и в виде нулей приписывались к реальной цифре правых", но эти нули просто сократить:
Правду этого тезиса подтвердил 1945 год, когда крайние монархисты-эмигранты стали советскими патриотами и поклонниками генералиссимуса. Но до этого еще далеко. Большевики, коммунисты, как и крайние монархисты, были вне этой шкалы, вне ОРЭСО.
В русской студенческой эмиграции были свои демократы и авторитаристы. Они и спорили. Правые были те, кто признавал возможность восстановления монархии в России, - кадеты, прогрессисты. Левые - те, кто стоял на республиканских позициях, не отвергая и возможности демократического или народнического социализма. Дискуссии среди пражских студентов кипели жаркие.
Вот в докладе "Отцы и дети" Сергея Рафальского отрицался тезис, что "человечество идет вперед и выше", то есть отвергался линейный прогресс.
Михаил Соколов: Редактор журнала "Студенческие годы" Николай Быстров - не был с этим согласен, как и его приятель Николай Антипов, писавший:
Михаил Соколов: А другой студенческий лидер - Сергей Водов - с коллегами спорил:
Михаил Соколов: Но были ли студенческие демократы левыми в нынешнем смысле этого слова? Сомнение закладывается, когда читаешь тексты 20-х годов тех студенческих времен.
Михаил Соколов: Так, отталкиваясь от опыта начала XX века, казавшегося негативным после грезившихся за Курском 1919 года московских куполов, после безнадежных сабельных схваток в степях Северной Таврии, писал студент Николай Быстров.
Судьба Николая Быстрова складывалась удачно. Рассказывает его сын, Владимир Быстров.
Владимир Быстров: В 1925 году, по-моему, он поступил внештатным сотрудником в чешский МИД, который тогда устраивал одновременно Русскую библиотеку (после - Славянскую). Но отец поступил сразу в нормальную, так сказать, библиотеку МИДа, где работал с английскими журналами. В 1929 году он окончил факультет и сразу стал штатным сотрудником МИДа, и там он продолжил работу до 1939 года. Он женился на чешке, родился я. Он получил чехословацкое гражданство.
Михаил Соколов: Николай Быстров вместе со своими друзьями - писателем Александром Воеводиным и бизнесменом Алексеем Федоровым - уже в 1923 году входит в группу "Крестьянская Россия".
Наряду со "сменовеховцами", призывавшими возвращаться и служить национально мыслящим большевикам, "евразийцами", грезившими о превращении Компартии в Евразийскую общенациональную партию, "младороссами", выбросившими лозунг "Царь и Советы", "крестьянороссы" были одним из модных течений 20-х годов. Дискутировали с "евразийцами", в частности - с философом Константином Чхеидзе. Споры с ним, по словам Владимира Быстрова, продолжились уже в 50-е годы на нарах Тайшета.
Владимир Быстров: Отец был больше английского склада. В мемуарах Чхеидзе моему отцу посвящено где-то две странички. Чхеидзе говорит, что отец принадлежал к самым умным и образованным русским эмигрантам в Праге; что он, однако, не был типично русским, что он был близко к платоновской демократии, полемизировал, так сказать, с евразийскими "миражами".
Михаил Соколов: Группа "Крестьянская Россия" во главе с членом учредительного собрания Сергеем Масловым, бывшим членом эсеровской директории Андреем Аругуновым, филологом Альфредом Бемом была образована при участии социолога Питирима Сорокина. Русские интеллигенты считали, что с падением коммунизма в России будет возможность создания партии, защищающей интересы крестьянства. Причем не с помощью общины и методов социализма, а на основе частной собственности на землю, фермерства и кооперативных организаций, как это делалось по почину снизу на русском Севере или маслоделами Сибири.
Николай Быстров тоже верил в возможность такого развития России. Он писал на страницах "Вестника Крестьянской России", о том, как государства Европы проводят аграрные реформы.
Михаил Соколов: Уже с 1924 года в губернии России, Белоруссии и Украины была налажена отправка издании "крестьянороссов". В Псковской губернии, на Смоленщине, на Волыни в Западной Сибири у "Крестьянской России были свои ячейки. В 1927 году "Крестьянская Россия" была преобразована в "Трудовую крестьянскую партию".
Владимир Быстров вспоминает рассказы отца.
Владимир Быстров: Это возникло через какое-то знакомство с лидером партии - с Сергеем Масловым, который был его хорошим другом. Но он был гораздо старше всех. Одно время был даже редактором их журнала - это где-то 25-29. Он мне рассказывал, что это было после того, как он вернулся из советского лагеря. Как-то намекал, что "Крестьянская Россия" - это была в основном партия, основная членская база которой находилась на территории Советского Союза. Причем за границей было только правление. Он намекал на то, что в этой партии действительно есть люди, которые даже находятся в высоких чинах Компартии, в руководстве Советского Союза. Но это говорилось, так сказать, в намеках, это выглядело для меня тогда немножко странным романом.
Михаил Соколов: То есть вы не поверили.
Владимир Быстров: Я не знал обстоятельств. Я не точно не верил, потому что у меня не было никакой причины моему отцу не доверять. Я ему всегда верил и знаю, что у него была необыкновенно хорошая позиция насчет доверия между людьми, насчет его характера и его слов. Так что он не придумывал. Дело в том, что он недоговаривал, да и не мог договаривать, не хотел договаривать. И тоже не хотел, наверное, чтобы я где-то что-то говорил.
Михаил Соколов: "Крестьянская Россия" с началом нового наступления большевиков на русское село считала народ вправе восстать против власти, использовать террор против ее представителей. Эмиссар партии, побывавший в Москве в 1928 году, даже подготовил план покушения на Сталина.
Сам Николай Быстров был на твердых антикоммунистических позициях.
Михаил Соколов: В 20-е годы Быстров считал разумным лозунг "свободных Советов", но спорил с коллегой Иваном Верещагиным, считая, что "непригоден "принцип ответственности только "уголовных" коммунистов", ибо он не покрывает всех, ненавидимых населением. Недопустимым является указание на возможность легализации Компартии, так как это осложняет борьбу, а не заостряет ее".
Михаил Соколов: Николай Быстров в основном дружил с издателем Борисом Седаковым.
Вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Людей из "Крестьянской России" я знал, естественно, некоторых. До последнего времени существования этой партии, то есть до начала война, у нас был секретарем этой партии Борис Седаков, это был до революции московский адвокат. И мы с его семьей очень дружили. Это была чисто русская семья, сын у них был на 10 лет старше меня. Они жили в центре города, в их доме одно время находился Центр русского народного университета. Там встречался нам и Александр Антипов, который с отцом проходил по делу. Потом, я знаю, что там где-то проезжал человек, который исчез где-то в Германии, некий Бутенко, я помню. Ходили там разные люди. Помню, как выглядел Борис Седаков, как выглядел еще кое-кто. Но вы имейте в виду, что мне было 10 лет, когда я их последний раз видел.
Михаил Соколов: В конце 30-х годов группа молодых членов партии - Быстров, Воеводин, Федоров, Никитин и Ликандер - вошла в конфликт с руководством "Крестьянской России", с ее лидером Сергеем Масловым вышла из партии.
Михаил Соколов: Молодыми инженерами, предпринимателями и журналистами, окончившими пражские вузы, в 1931 году был создан клуб "Второе поколение". Весной того же года под редакцией Николая Быстрова с участием Георгия Флорианского, Николая Хитькова недолго выходил еженедельник "Второе поколение". Владимир Быстров говорит.
Владимир Быстров: Он создал с друзьями, с людьми такого же склада, как он, "Второе поколение". Это был сперва кружок, потом это был клуб, просветительная организация. Главным образом это была организация тех, кто уже обосновался в Чехословакии, и они в этом журнале писали: "Мы не хотим ждать когда-то чего-то. Мы хотим теперь уже действовать здесь, жить своей жизнью, наши цели и наши мысли претворять в жизнь".
Михаил Соколов: В первом номере газеты "Второе поколение" была напечатана редакционная статья, которую писал Николай Быстров.
Михаил Соколов: Настроения слоя второпоколенцев в Праге были трагические.
Публицист Александр Хитьков писал:
Михаил Соколов: Николай Быстров неплохо понимал психологию своего поколения, пытавшегося сделать карьеру в Европе.
Михаил Соколов: Второпоколенцы призвали молодежь интегрироваться в Европу, не забывая об идеале освобождения России. Владимиру Быстрову умонастроения его отца запомнились такими.
Владимир Быстров: Я думаю, что он совершенно хорошо знал, он и его коллеги и друзья давали себе точный отчет в том, что они - это совершенно логично - враги Советского Союза и что Советский Союз будет в отношении их действовать так, как действует. У них не было никаких иллюзий.
Михаил Соколов: Действительно, Николай Быстров писал в 1931 году:
Михаил Соколов: Призывая эмиграцию к длительной и терпеливой работе, задачу свою лидер второпоколенцев Николай Быстров понимал как коренную перемену психологической установки всей политической деятельности тех, кто покинул Россию:
Михаил Соколов: Русские молодые эмигранты 30-х годов, в отличие от поколения отцов, достаточно органично интегрировались в европейскую жизнь. Лидер второпоколенцев Николай Быстров исключением не был. Он работал в МИДе Чехословакии и постепенно становился одним из основных в Восточной Европе экспертов по России, вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Знаю, что он писал в чешские журналы, вот такой чешский журнал, издаваемый издательством "Мелантрикс". Это было консервативное, но не самое правое издательство в Праге, очень интеллектуальное. Там был журнал "Суббота" - туда он писал. Потом, он был автором многих статей в наши тогда крупнейшие энциклопедии, там были научные статьи, и он главным образом писал про советскую экономическую политику.
Михаил Соколов: Не будучи уже членом партии "Крестьянская Россия", Николай Быстров в середине 30-х годов, тем не менее, стал главным экспертом журнала, который с 1933 по 1939 год издавал Сергей Маслов. Журнал назывался "Знамя России", и подшивка этого политического еженедельника еще ждет исследователей. По сути, это был первый русскоязычный свободомыслящий политологический журнал. До 1918 года политический анализ был рассыпан по страницам свободной прессы, после - в России изжит, а в эмиграции был лишь одним из газетных жанров. А вот "Знамя России" писало только о политике - русской и международной, давало нелицеприятные прогнозы перспектив европейской демократии 30-х.
Издание имело сеть корреспондентов по всей Европе, и все более слабевшие после начала массовых арестов подпольные связи с Россией. Уровень анализа был весьма высок, редакция выполняла и заказы на исследования - их давали югославские и чехословацкие власти. И не случайно сейчас приходится сталкиваться с мнением любителей "теории заговоров", что за "Знаменем России" стояла так называемая "разведывательная организация Ксюнина (влиятельного журналиста в Белграде) и Сергея Маслова".
Николай Быстров регулярно выступал в "Знамени России". В международном праве он считал себя учеником блестящего пражского и брненского профессора-эмигранта, в прошлом боевого офицера, 5 раз бежавшего из плена, Михаила Циммермана.
Владимир Быстров вспоминает.
Владимир Быстров: Эти статьи отличались тем, хотя он был юрист, что они были технократические такие, можно сказать. Они не были политически-пропагандистские. Наверное, у него не хватало (или он не хотел) этого задора, чтобы большие лозунги, большие мысли говорить.
Михаил Соколов: Николай Быстров был неплохим аналитиком. Так он в 1935 году предсказывал, что война, развязанная Италией в Абиссинии и разобщившая Запад, разбившая франко-итальянский блок, позволит Германии начать ревизию Версаля, в том числе и приступить к подготовке аншлюса Австрии.
Особый интерес его, как ученого, был и к так называемым русским национальным меньшинствам в Европе. Быстров констатировал в своих статьях, что свертывание демократических форм государственного устройства везде в Европе, кроме Финляндии, затрудняет положение меньшинств, в том числе и русских.
Весной 1939 году Германия оккупировала Чехословакию, страна была разделена на Протекторат и независимую Словакию. Подкарпатскую Русь захватила Венгрия, власть взяли нацисты.
Вспоминает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Ну, всех работников государственных организаций перевели. Из МИДа перевели часть в Министерство внутренних дел - там было Управление гражданскими делами. Часть - в Министерство просвещения. Отца перевели в ведомство просвещения, в Славянскую библиотеку.
Михаил Соколов: Во время нацистской оккупации Николай Быстров использовал и свои навыки конспирации времен "Крестьянской России".
Владимир Быстров: Был у нас тогда видный представитель чешской политики, его фамилия была - Прокоп Макса. Он во время Второй мировой войны был председателем нашего государственного совета в Лондоне, а после войны он был послом в Болгарии. Когда он удирал из Праги, так отец организовал его побег, в 1939 или в 1940 году. До сих пор дети этого Максы вспоминают отца со слезами на глазах.
Михаил Соколов: А 22 июня 1941 году Николай Быстров был арестован гестапо. Об этом вспоминает его сын Владимир.
Владимир Быстров: Ночью где-то около 300 русских эмигрантов гестаповцы арестовали в предварительный арест. Семьям ничего не сказали. Я помню, когда его арестовали гестаповцы (мне было 7 лет, когда были немцы), они пришли за папой ночью, приехали на "Мерседесе", который стоял на углу, не перед домом. Были очень вежливы, был один солдат, какой-то офицер и двое таких в кожаном. Провели небольшой обыск, посмотрели: вынули книжку - спрятали книжку, вынули книжку - спрятали книжку и так далее. Потом сказали: "Вы не беспокойтесь". Было это достаточно корректно. Естественно, проходили другие аресты драматично, но тут делали какую-то профилактическую работу.
Мама моя ходила по тюрьмам искать, куда пакетик принесем. Под конец было такое, что где-то на городской башне, с которой виден двор одной тюрьмы, было много людей, которые махали руками, - и из тюрьмы люди махали. Мы там очутились тоже. Вошло гестапо и всех женщин арестовало. Поскольку я был с мамой, я орал, то у мамы только взяли паспорт и сказали: "Приходите в гестапо, во дворец Печека". Ну, она пошла: Я все это четко помню. Я все время орал, нас там заставили ждать, но потом пришел какой-то толстый дядя в рубашке, с подтяжками, и мне все время говорил "буби-буби", а я орал еще больше. А маме через переводчика сказали: "Ваш муж, не бойтесь, вернется. Это охранное мероприятие. А вы в другой раз не лезьте туда и туда". Ну, мама ушла.
Отец вернулся через три месяца, как и большинство. Некоторых послали в концлагерь. У него был назначен домашний арест, и еженедельно он должен был являться в гестапо отмечаться, не смел уезжать, покидать на 24 часа Прагу. Мама всегда, когда он уходил, замирала - что будет. Он работал дальше в библиотеке.
Потом, в 1944, уже было как-то худо, когда переводили людей на военную работу, мобилизация такая. Он не уехал в Германию, а он нашел себе место на фабрике одного своего друга, русского эмигранта - Батраков его фамилия, Михаил Батртаков. Это было здесь, на улице Оплетала, его фабрика. У него фабрика в Брно, а здесь был филиал. И отец получил какой-то станок и должен был отправить его на поезде в Брно. А мама всегда боялась, потому что это было дольше, чем на два дня, а это не разрешается - вдруг придет гестапо?
В мае 1945 года отец, естественно, сразу явился в библиотеку, но одновременно начал работать в Международном Красном Кресте, помогал русским беженцам, которые тогда бежали из Праги.
Михаил Соколов: Еще до войны Николай Быстров писал:
Михаил Соколов: Именно об этом говорил и погибший от рук нацистов писатель Александр Воеводин:
Михаил Соколов: О том, что будет после победы над нацистами, спорили и среди друзей Николая Быстрова в беседах во время войны, опасаясь стукачей. Вспоминает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: У нас была квартира на последнем этаже, была терраса. Приходили в воскресенье всегда, мама пекла что-то, приходили где-то в 10 часов самые лучшие друзья. У нас была чешская семья, у нас самовара никогда не было. Чай был, естественно, калач был, но не было соленых пирогов никогда - это мама не умела делать. Приходили прежде всего чехи из МИДа, приходили русские. Сегодня я знаю, что это было второе поколение, то есть люди, которые были на его свадьбе, на моем крещении. Потом, были люди, которые действительно некоторые были оптовые торговцы, инженеры где-то в Шкодовке или на водозаводе. Воеводина я помню. Если я не ошибаюсь, он хромал.
Однако были люди, когда кто-то приходил (и мама, и отец, все говорили тут на чешском, тут на русском) - и мама говорила "осторожно" или отец говорил: "Осторожно, прекращаем говорить про это". И рассказывали потом, как у нас говорят, веселые рассказы из военной жизни. Это был один человек, который тут играл известную роль в пражской эмиграции, как оказалось, немножко, наверное, сложноватую роль, - это был Дмитрий Мейснер.
Мейснер и отец действительно были еще однокашниками с гимназии. Мейснер в своей книжке "Миражи действительности" даже про это вспоминает, вспоминает про моего отца тоже, критикуя его наивность. Мейснер прожил жизнь, переехал в СССР, и ничего не случилось, он проходил меж всеми волнами, перипетиями. Он был тем человеком, который во время войны работал в каком-то управленческом отделе Министерства внутренних дел, так что даже знаю, что он время от времени приносил какие-то лишние карточки. Никто ему не доверял здесь, правда.
Михаил Соколов: Диалог вторых поколений сталинской и зарубежной России не состоялся. Им предстояла другая встреча: кому из ушедших на Запад - рандеву со второй эмиграцией на Западе, а кому-то из поколения эмиграции первой - встреча с действительностью СССР - в ссылке и в лагерях.
В 1945 году в Чехословакию пришли освободители. Здесь началось то, что писал философ Георгий Федотов.
"До поры до времени Москва иначе обращается с Чехословакией, чем с Польшей. Но грядущее рабство для всех не подлежит сомнению. В Москве ставят правительства квислингов для Польши, Болгарии. Югославии. Идут массовые казни в Прибалтике и на Балканах. Расстреливают и вешают вождей польских партизан за то, что они сохраняют верность своему правительству в Лондоне.
Польша, Прибалтика, Финляндия второй раз за это пятилетие видят восточных завоевателей на своей земле. И те же палачи посылают пули в головы патриотов и демократов, те же поезда увозят миллионы мирных граждан в далекую ссылку, на каторгу и смерть.
Русский фашизм, и пройдя через кровь мученичества, остался сам собой. Как всякий современный национализм он готов проливать свою кровь, предпочитает проливать кровь чужую: не только вооруженных врагов, но лучше всего безоружных и беззащитных, врагов или друзей - безразлично. Положение союзных сербов ничем не лучше враждебных болгар, и чехи уже уравниваются в общей судьбе.
Если есть для правды в той мысли, что каждый немец, даже эмигрант, является соучастником в преступлениях Гитлера, то каждый из нас должен краснеть перед поляком, сербом и чехом, должен терзаться при мысли о страданиях миллионов русских жертв в сотнях советских Бухенвальдов". Так писал философ Георгий Федотов в статье "О любви к Отечеству" в 1945 году.
У тех эмигрантов кто поднялся в Восточной Европе как раз к сорока годам уже на чужбине, карьеру в основном оборвала не война, не нацистская пуля, но строго направленная Москвой воля советского палача-бериевца, смершевца.
Отечество пришло к чешскому гражданину Николаю Быстрову в форме советских чекистов. На Запад он решил не уходить, вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Отец хотел уйти. Чешская супруга не понимала почему: у нас своя республика, есть свой Бенеш - какие там большевики? Это было первое - у тех, у кого были чешские жены. Во-вторых, те, у которых было действительно какое-то демократическое мышление, они не хотели уходить с немцами. У нас есть здесь пример Льва Магеровского.
Лев Могеровский, как и мой отец, воевал, пришел в вуз, потом здесь основал русское пресс-агентство "Русунион", гражданин Чехословакии, дочь, сын. Ушел только 11 мая, уходила вся семья. Они не хотели раньше, поехали первым поездом на Запад, который пошел, и удрали к американцам, когда еще не было закрыто. Те, которые ушли с немцами, поехали с власовцами:
Был май месяц 1945 года, когда увозили отца русские. Так приехал "Виллис", остановился на углу. Мама стояла на балконе, у нас был один балкон на нашем этаже. На этаже под нами был другой балкон, там стояла соседка и говорит: "Что здесь делает советский "Виллис"?" В этом районе не проезжали войска никогда. Мама говорит: "Приехали за моим мужем", - она уже чувствовала это. 20 мая это было.
Там было трое солдат и один офицер. В Смерше, естественно, все были сержанты какие-то. Офицер был молоденький такой, немножко засмущался. Отца не было. "Где он?"- "Он там и там... (он был в Международном Красном кресте)". - "Подождем". Подождали на улице. Он пришел, видимо, уже знал, в чем дело. Они опять: "Вы поедете с нами, надо какое-то объяснение сделать (не говорят, что арестовали). Мы посмотрим, что у вас здесь". Сделали обыск, обыск только в его комнате, в гостиной. И проводили это таким способом, что на пол положили брезент, вытаскивали книжку, и какая книжка были "в азбуке" - она "пошла". Вот Чехов, Достоевский пошел. То, что были на английском языке и на чешском, их не привлекало, только на русском. Ну и все.
Михаил Соколов: Альтернатива должна была быть искоренена. И не случайно пражская молодежь в возрасте 40-летних так называемыми "освободителями Восточной Европы" изымалась. Расправа была скорой, ужас других вызывало бесследное "исчезновение" людей.
Владимир Быстров: Чешские жены, русские жены - они действительно шли воевать за своих мужей. Во-первых, отдельно все ходили, искали. Были люди, которые ездили даже в Вену, где был штаб главнокомандующего Конева или что-то еще. Ходили по разным местам, где были советские власти, где были чешские власти, полицейские. И все говорили: "Мы ничего не знаем". В Смерш никто не попал, потому что не знали. После ареста, по документам кажется, что, во-первых, их посадили где-то здесь, в Австрии, в какую-то полевую тюрьму и оттуда на самолетах перевезли в Москву. Может, это был военный трибунал Московского военного округа, который их судил. А военные трибуналы, как известно, после 1945 года имели такие же права, как ОСО. Если я не ошибаюсь, этот "суд" проходили или в августе, или в сентябре 1945 года.
Михаил Соколов: Кто вместе с ним попал вот в эту группу?
Владимир Быстров: Верещагин, Ювеницкий, Михайлов, Антипов Александр. Седаков был там, зачитали его свидетельство. Седаков там приведен, что он проходит по другому делу - Седаков и кто-то.
Первый был момент, когда отец прислал откуда-то записку. Им разрешили или не разрешили - я просто не знаю, но знаю, что потом - как иностранцам - им не разрешали писать письма за границу (могли в Союзе, но не за границу). Он послал открытую такую послевоенную карточку Красного Креста, международную, из Мордовии, станция Сухобезводная, Горьковская железная дорога, я помню, район Потьма. Они там были в каком-то пересыльном пункте, поскольку, я знаю, мы получили два или три таких письма. Отец, как правило, писал на чешском языке.
Потом пришли еще два таких прекрасных письма, которые кто-то взял и кто-то где-то бросил. И он подписался:
Был у него здесь друг, писатель, левый писатель. Отец написал сестре моей мамы, то есть своей свояченице, чешке, написал чешское письмо, будто бы он - этот писатель, и он где-то путешествует по Союзу. Это были тоже такие пути. Потом еще где-то были два или три письма с тем же адресом весной 1946 года или начала 1946 года. И потом была тишина 10 лет.
Потом, в 1954 году, сперва было так, что он опять написал своему другу, который был композитором, но был достаточно левым композитором, получил Госпремию здесь имени Готвальда, - и отец это прочитал в прессе советской и написал в Прагу: "Народный артист, лауреат премии Готвальда Ян Сайдл, разыщи мою семью. У меня кончается "контракт".
Наши левые интеллектуалы считали, наверное, что это нормально, что в России, - ГУЛАГ и ГУЛАГ, надо посидеть. Посидел, посидел - и все, и жизнь идет дальше.
Так, естественно, Сайдл все передал, даже еще предложил, если надо, деньги. И потом уже пришли два или три письма от отца прямо, последнее - что он вернется, наверное, в конце лета. Ну и 14 августа 1955 года получила мать телеграмму: "Возвращаюсь. 17-го будут в Кошице". И 18-го он был в Праге, приехал в Прагу.
Михаил Соколов: После лагерей ГУЛАГа в советизированной Чехословакии отсидевшим русским эмигрантам с антибольшевистскими убеждениями давали только "черную" работу, говорит Владимир Быстров.
Владимир Быстров: А здесь существовала директива партийных верхушек, которая была дана уже в 1953 году, - считать, что эти люди ничем не виноваты против Чехословакии, но все равно им не доверять. То есть не давать им работу, где могут влиять на людей, естественно, не давать им работу на военных заводах, военной промышленности, не разрешать им жить в приграничных районах. Это постепенно менялось, но те, кто работали в гуманитарной области, у них не было другого выхода, чем то, что они начали переводить. В конце 50-х - начале 60-х годов отец пошел по всем организациям, которые занимались переводами, и занимались много, потому что вся мировая наука к нам текла посредством советских переводов. Вся ЧТК(?) - русская редакция, вся торговая палата, разные министерства - они использовали русских эмигрантов, которые вернулись из ГУЛАГа.
Инженеры время от времени где-то на небольшом заводе какие-то функции выполняли.
Михаил Соколов: А после 1968 года у старых эмигрантов уже не было и надежд. Переводчик Николай Быстров умер в 1974 году, не оставив воспоминаний.
Он мемуаров не написал?
Владимир Быстров: Нет. Слишком мало вспоминали. Известный основоположник "евразийства" Савицкий написал стихи, издал в Париже - и его здесь арестовали за это. Чурак был секретарь нашего правительства еще Подкарпатской Руси, до 1939 года, который написал книгу маленьких воспоминаний, издал в Америке, - его не арестовали, но еще в 1974 году его допрашивали, ему угрожали: "Если вы что-то еще сделаете, вы вернетесь туда, откуда вы вышли". Это говорила чешская сторона. И потом есть еще мемуары одного человека, это был инженер Попов, он писал мемуары, но в Америке их переписывали, потому что он писал от руки на тонкой бумаге, русским почерком - это 10 коробок таких.
Михаил Соколов: После чешской "бархатной революции" сын Николая Быстрова Владимир Николаевич был избран главой Союза журналистов. Сейчас его главная работа - Комитет "Они были первыми".
Рассказывает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Парламент принял закон о компенсациях для чехословацких граждан, которые были похищены в Советский Союз и его лагеря или лагеря, которые Советский Союз создал в других странах. В комментарии к проекту закона говорилось о том, что это компенсация за то, что государство не сумело защитить своих граждан на своей территории. Закон касается и исходит из того, что прямых жертв из русской эмиграции - никого, а из чехов - может быть, десяток людей. Так что эта компенсация переносится в сокращенном виде на вдов и детей.
Чехия - это, наверное, единственная страна, которая взяла на себя эту ответственность и хотя бы поздно, хотя бы в небольшом объеме, но решила что-то с этим делать. До этого в Словакии тоже такой закон вышел, еще во время общего государства, но действовал этот закон только в Чехословакии, потому что в Чехословакии было действительно хуже, потому что там были мобилизованы на работу. А там это были десятки тысяч людей, которые проживали в Союзе не в ГУЛАГе, официальном ГУЛАГе, а они проживали в ГУЛАГах интернированных, и только потом, когда кончилась потребность, или их отпускали домой, из интернированных лагерей вернулся кое-кто, или их перевели в ГУЛАГ - и там они уже продолжали.
Список всех сегодня - и тех, у которых не было гражданства, но они здесь проживали более 20 лет, - содержит около 400. Предполагается, что гораздо больше, потому что мы исходим только из чешских документов, если кто-то кого-то искал, если у них были семьи. Скажем, священники - мы про одного священника знаем. Если были другие священники, мы о них не знаем, а про одного знаем, потому что он был самый популярный здесь - военный кавалерист бывший, очень популярный человек. В настоящее время те органы, которые занимаются компенсациями, говорят, что им поступило около 200 ходатайств. Это касается где-то 120 человек, потому что там могут быть брат, сестра, получается около 150 человек.
Михаил Соколов: Рассказывал Владимир Быстров - известный чешский журналист, сын политика и переводчика Николая Быстрова, эмигрантского русского студенческого лидера 20-х годов.
В то же время отмечу, что власти Чехии не взяли на себя компенсационных обязательств перед теми пострадавшими русскими эмигрантами или их потомками, которые года не приняли чехословацкого гражданства до 1939 года, что не случайно. До сих пор жив миф о существовании в Чехословакии до коммунистического переворота 1948 года демократического государственности, несмотря на массовое насилие в отношении немцев - граждан Чехии и политические репрессии против врагов компартии, и попустительство режима Бенеша разгулу сталинского террора.
Россия - как правопреемник СССР - причастность советских спецслужб к уничтожению сотен эмигрантов, исчезнувших как бы в никуда, просто отрицает. Несмотря на запросы депутатов Владимира Фомина и Владимира Рыжкова, Прокуратура России и спецслужбы, так и не открывшие архивов, каждый раз дают один и тот же ответ: нет данных об Альфреде Беме, Сергее Маслове и многих других русских пражанах.
Родственникам же тех, кто уцелел в сталинских лагерях, как Владимиру Быстрову, за отца Николая Быстрова присылают куцые справки о реабилитации, что поражает Владимира Николаевича.
Владимир Быстров: Мы говорим, что мы не хотим реабилитации, потому что наши отцы действительно были враги советского строя, и все. Они не были враги России, а они не были политические противники. Значит, они свою ответственность знали, и ее никто не отрицал, эту ответственность.
Михаил Соколов: Материалы о бессудном терроре против эмигрантов в Восточной Европе, на чужой территории (за подобное как раз сейчас и судят Пиночета) нынешняя постсоветская власть, вполне чекистская по своему духу - говорят потомки эмигрантов - не желает обнародовать во избежание международных исков. Архивы спецслужб все жестче закрываются от исследователей: государство Россия чувствует себя преемником власти СССР и оказывается моральным наследником разного рода злодеев из ЧК, НКВД и КГБ, и делиться их позорными тайнами, как своими, с обществом не желает.
Пустым чаем встречает наступающий день русский студент в комнатке на шесть персон в холостяцком общежитии на Либни или Альбертове, откуда, ежась в своих тонких драповых пальто, люди в кепках идут через мутный город в аудитории Каролинума.
Среди них и герой моего рассказа Николай Быстров.
В 1921 году он прибывает в Прагу из Константинополя. Позади революция, участие в кадетской молодежной организации, служба в добровольческой Белой армии.
Рассказывает его сын - известный чешский журналист Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Это такая типичная судьба молодого русского человека из среднего слоя, мещанского, из интеллектуальной среды того времени. Он уроженец Петербурга, отец - судья, мама из русских англичан. Отец учился в петроградской гимназии, даже, насколько я знаю, он был на одном курсе с Сергеем Эйзенштейном.
В 1917 году он уже должен был выйти на первый курс юрфака в Питере. Пришла революция - и он пошел в добровольческую армию юнкером, прошел всю Гражданскую войну. Он был в какой-то коннице, он любил ездить на лошади. Были у него друзья тут, в Праге, очень хорошие, которые служили с легендарными "дроздовцами".
В 1920 году, в декабре, демобилизовался в Турции. В Турции работал переводчиком у каких-то американских органов там, поскольку английский он знал. Он был рожден в Питере, но жил в Риге, так что и немецкий язык знал. А еще, как в каждой русской семьей тогдашней, интеллектуальной, - французский язык. Так что он был подготовлен для этого.
Потом русская академическая группа в Турции дала командировку в Прагу, чтобы поступить на курсы, которые здесь устраивались для русских.
Он приехал сюда в ноябре 1921 года. Потом я знаю, что он учился на русском юридическом факультете при Карлове университете. Окончил его в 1929 году по международному праву.
Михаил Соколов: Николай Быстров попадал в ряды первых, призванных властями Чехословакии учиться - в ряды нового русского эмигрантского студенчества. В Праге 20-х создавалась интеллектуальная элита для освобожденной от большевизма России: администраторы, менеджеры, инженеры, юристы, врачи, ученые, - те, кто, рухни "Совдепия" года до 30-го, должны были, вернувшись как французские роялисты в 1815-ом, стать кадровой когортой новой власти.
Страна президента Масарика и премьера Бенеша рассчитывала на русскую молодежь как на свой геополитический козырь и ковала кадры для будущей и, увы, не реализовавшейся альтернативной России - страны без Лениных, Троцких и Сталиных, без Советов и большевиков, расстрелов, пыток, подвалов, Соловков, ГУЛАГа, 22 июня:
Списки десятков тысяч учившихся в Праге, в рамках занявшей десятилетие "Русской Акции", поучительны. Здесь есть потенциальные премьеры другой - небывалой в этом измерении - России, лидеры партий, министры и губернаторы. Целое поколение было воспитано, а реализоваться ему пришлось впопыхах, когда прошла развилка истории, в другой - европейской и чуждой среде, без русского размаха и без веры в себя.
Альтернативная история, которой и в России путинской никого не учит, предпочитая марксистский миф о единственно сбывшимся и неизбежном, должна бы изучать и эти не состоявшиеся, к несчастью, вариации.
В Праге студент слушатель русского юридического факультета Николай Быстров становится одним из тех, кто создал ОРЭСО - Объединение русских эмигрантских студенческих организаций, включавшее 54 организации русских студентов в 21 стране. С 1921 по 1926 год состоялось 4 съезда ОРЭСО. Всего в этом союзе состояло до 12 000 студентов.
Владимир Николаевич Быстров рассказывает.
Владимир Быстров: Отец работал как-то на разных постах, в разных студенческих и эмигрантских журналах. Участвовал в разных уровнях эмигрантской студенческой жизни. Был одно время в правлении Объединение русских эмигрантских студенческих организаций - это известное ОРЭСО.
Михаил Соколов: Николай Быстров становится одним из лидеров левого крыла русского студенчества. Он в 1924 году был избран одним из руководителей Центра русского демократического студенчества в Праге. Был среди тех, кто слушал доклады "Основы политической идеологии будущей России" Питирима Сорокина, предполагавшего, что "широкая самодеятельность населения в органах самоуправления и кооперативах является необходимой предпосылкой для возрождения страны".
Николай Быстров был активен, участвовал в сборнике "За чертой", был редактором в пражском журнале "Студенческие годы".
О политической ситуации в молодой эмиграции Быстров писал, что большинство студентов являлись правыми не по убеждению, а в "силу прошлых воспоминаний и переживаний, и в виде нулей приписывались к реальной цифре правых", но эти нули просто сократить:
Правду этого тезиса подтвердил 1945 год, когда крайние монархисты-эмигранты стали советскими патриотами и поклонниками генералиссимуса. Но до этого еще далеко. Большевики, коммунисты, как и крайние монархисты, были вне этой шкалы, вне ОРЭСО.
В русской студенческой эмиграции были свои демократы и авторитаристы. Они и спорили. Правые были те, кто признавал возможность восстановления монархии в России, - кадеты, прогрессисты. Левые - те, кто стоял на республиканских позициях, не отвергая и возможности демократического или народнического социализма. Дискуссии среди пражских студентов кипели жаркие.
Вот в докладе "Отцы и дети" Сергея Рафальского отрицался тезис, что "человечество идет вперед и выше", то есть отвергался линейный прогресс.
"Наше время является моментом столкновения двух миров, двух психологий. Отцы проглядели подлинную жизнь в увлечении книжными идеалами - над головами детей в несколько лет пролетели столетья, обрекая на гибель мир современной культуры. Закатилось солнце христианства, выродившегося в формализм.
Распад культуры будет продолжаться до тех пор, пока новая социальная идея не двинет человечество к новым вершинам. Нужна новая вера, за которую шли бы на костер".
Михаил Соколов: Редактор журнала "Студенческие годы" Николай Быстров - не был с этим согласен, как и его приятель Николай Антипов, писавший:
"Идет переоценка всего, связанного с демократической идеологией, не прекращаются разговоры о кризисах демократизма, парламентаризма, гуманизма и так далее. Численно демократы - в меньшинстве. Все это результат вполне нормального явления - развития реакции".
"Маятник ведь качается в обе стороны, и чем сильнее его качнуть вправо, тем легче ему будет вернуться налево".
"Шансы монархического строя велики, потому-то от него надо отгородиться. Бороться нужно уже не столько с революцией, от нее остались лица, но дух ее испарился. Нужно быть готовым к борьбе с реакцией".
Михаил Соколов: А другой студенческий лидер - Сергей Водов - с коллегами спорил:
"Прав Антипов, утверждающий, что демократия политически и идеологически переживает сумерки. Но не надо забывать, однако, что за сумерками сразу наступает не утро, а длинная ночь.
А что если ночь демократии будет слишком продолжительной? Впрочем, думаю, что от самой демократии зависит эта продолжительность. А для этого прежде всего нужно престать зря бороться с "реакцией", а бороться только за освобождение России от большевизма. Это возможно сделать легче и быстрее совместной работой. Только она может и уменьшить хотя бы немного, силу колебаний маятника".
Михаил Соколов: Но были ли студенческие демократы левыми в нынешнем смысле этого слова? Сомнение закладывается, когда читаешь тексты 20-х годов тех студенческих времен.
"Докладчики - Николай Быстров и Дмитрий Мейснер - сформулировали свое понимание демократии как: 1) связанное с национализмом в правильном смысле этого слова; 2) ничего общего не имеющее с "керенщиной".
"Новая демократия в России будет демократией реальной жизни, а не демократией научного трактата. Новые причины - новая тактика. Пресловутый русский интегрированный максимализм, распинающийся идеализм и бородатый либерализм, губившие и погибшие в 1917 году, по-видимому, не воскреснут".
"Из триады "Свобода, равенство и братство" мы отрицаем последнюю часть и берем под сомнением среднюю"
"К прошлому возврата нет. Молодежь не собирается повторять истории русской демократии, а учиться по ней - как не надо делать".
Михаил Соколов: Так, отталкиваясь от опыта начала XX века, казавшегося негативным после грезившихся за Курском 1919 года московских куполов, после безнадежных сабельных схваток в степях Северной Таврии, писал студент Николай Быстров.
Судьба Николая Быстрова складывалась удачно. Рассказывает его сын, Владимир Быстров.
Владимир Быстров: В 1925 году, по-моему, он поступил внештатным сотрудником в чешский МИД, который тогда устраивал одновременно Русскую библиотеку (после - Славянскую). Но отец поступил сразу в нормальную, так сказать, библиотеку МИДа, где работал с английскими журналами. В 1929 году он окончил факультет и сразу стал штатным сотрудником МИДа, и там он продолжил работу до 1939 года. Он женился на чешке, родился я. Он получил чехословацкое гражданство.
Михаил Соколов: Николай Быстров вместе со своими друзьями - писателем Александром Воеводиным и бизнесменом Алексеем Федоровым - уже в 1923 году входит в группу "Крестьянская Россия".
Наряду со "сменовеховцами", призывавшими возвращаться и служить национально мыслящим большевикам, "евразийцами", грезившими о превращении Компартии в Евразийскую общенациональную партию, "младороссами", выбросившими лозунг "Царь и Советы", "крестьянороссы" были одним из модных течений 20-х годов. Дискутировали с "евразийцами", в частности - с философом Константином Чхеидзе. Споры с ним, по словам Владимира Быстрова, продолжились уже в 50-е годы на нарах Тайшета.
Владимир Быстров: Отец был больше английского склада. В мемуарах Чхеидзе моему отцу посвящено где-то две странички. Чхеидзе говорит, что отец принадлежал к самым умным и образованным русским эмигрантам в Праге; что он, однако, не был типично русским, что он был близко к платоновской демократии, полемизировал, так сказать, с евразийскими "миражами".
Михаил Соколов: Группа "Крестьянская Россия" во главе с членом учредительного собрания Сергеем Масловым, бывшим членом эсеровской директории Андреем Аругуновым, филологом Альфредом Бемом была образована при участии социолога Питирима Сорокина. Русские интеллигенты считали, что с падением коммунизма в России будет возможность создания партии, защищающей интересы крестьянства. Причем не с помощью общины и методов социализма, а на основе частной собственности на землю, фермерства и кооперативных организаций, как это делалось по почину снизу на русском Севере или маслоделами Сибири.
Николай Быстров тоже верил в возможность такого развития России. Он писал на страницах "Вестника Крестьянской России", о том, как государства Европы проводят аграрные реформы.
"Класс крупных землевладельцев терпит жестокие удары, а в отдельных странах ликвидируется законодательным путем. Класс сознательно уничтожается. На его место становятся мелкие трудовые землевладельцы. Эти пути земельной политики не случайны". Причина? "Опорой государства должны быть широкие слои народа".
Михаил Соколов: Уже с 1924 года в губернии России, Белоруссии и Украины была налажена отправка издании "крестьянороссов". В Псковской губернии, на Смоленщине, на Волыни в Западной Сибири у "Крестьянской России были свои ячейки. В 1927 году "Крестьянская Россия" была преобразована в "Трудовую крестьянскую партию".
Владимир Быстров вспоминает рассказы отца.
Владимир Быстров: Это возникло через какое-то знакомство с лидером партии - с Сергеем Масловым, который был его хорошим другом. Но он был гораздо старше всех. Одно время был даже редактором их журнала - это где-то 25-29. Он мне рассказывал, что это было после того, как он вернулся из советского лагеря. Как-то намекал, что "Крестьянская Россия" - это была в основном партия, основная членская база которой находилась на территории Советского Союза. Причем за границей было только правление. Он намекал на то, что в этой партии действительно есть люди, которые даже находятся в высоких чинах Компартии, в руководстве Советского Союза. Но это говорилось, так сказать, в намеках, это выглядело для меня тогда немножко странным романом.
Михаил Соколов: То есть вы не поверили.
Владимир Быстров: Я не знал обстоятельств. Я не точно не верил, потому что у меня не было никакой причины моему отцу не доверять. Я ему всегда верил и знаю, что у него была необыкновенно хорошая позиция насчет доверия между людьми, насчет его характера и его слов. Так что он не придумывал. Дело в том, что он недоговаривал, да и не мог договаривать, не хотел договаривать. И тоже не хотел, наверное, чтобы я где-то что-то говорил.
Михаил Соколов: "Крестьянская Россия" с началом нового наступления большевиков на русское село считала народ вправе восстать против власти, использовать террор против ее представителей. Эмиссар партии, побывавший в Москве в 1928 году, даже подготовил план покушения на Сталина.
Сам Николай Быстров был на твердых антикоммунистических позициях.
"Не лучше ли привлечь к себе нескольких высших начальников, которые помогли бы осуществить переворот, не разрушая порядка и дисциплины? И даже если вести пропаганду в красноармейской массе на том основании, что армия и без того самими коммунистами втянута в политику, то предпочтительно базироваться на противоречии между национальным характером армии и интернациональной идеологией существующей власти. Опираться же на социальные и внутриполитические недостатки советского режима опасно, ибо это дает возможность призвать армию к выступлению против всякого сменившего коммунистов правительства (нашего в том числе), аргументируя социальными и политическими моментами. Это дало бы повод к вмешательству армии в политику и создало бы вредную и опасную обстановку для Российского Государства".
Михаил Соколов: В 20-е годы Быстров считал разумным лозунг "свободных Советов", но спорил с коллегой Иваном Верещагиным, считая, что "непригоден "принцип ответственности только "уголовных" коммунистов", ибо он не покрывает всех, ненавидимых населением. Недопустимым является указание на возможность легализации Компартии, так как это осложняет борьбу, а не заостряет ее".
Михаил Соколов: Николай Быстров в основном дружил с издателем Борисом Седаковым.
Вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Людей из "Крестьянской России" я знал, естественно, некоторых. До последнего времени существования этой партии, то есть до начала война, у нас был секретарем этой партии Борис Седаков, это был до революции московский адвокат. И мы с его семьей очень дружили. Это была чисто русская семья, сын у них был на 10 лет старше меня. Они жили в центре города, в их доме одно время находился Центр русского народного университета. Там встречался нам и Александр Антипов, который с отцом проходил по делу. Потом, я знаю, что там где-то проезжал человек, который исчез где-то в Германии, некий Бутенко, я помню. Ходили там разные люди. Помню, как выглядел Борис Седаков, как выглядел еще кое-кто. Но вы имейте в виду, что мне было 10 лет, когда я их последний раз видел.
Михаил Соколов: В конце 30-х годов группа молодых членов партии - Быстров, Воеводин, Федоров, Никитин и Ликандер - вошла в конфликт с руководством "Крестьянской России", с ее лидером Сергеем Масловым вышла из партии.
"Выдвижение новых людей фактически производилось по субъективной оценке одного человека. Из такого порядка естественно рождалось большое число ошибок, чем следует предполагать в каждом деле. Вплоть до недавнего факта, когда в порядке такого неудачного выдвиженчества под удар была поставлена внутренняя организация в России и часть пограничных связей.
ЦК должен иметь в своем регламенте пункт об обязательном единогласии при определении лиц, посылаемых в Россию.
Без осуществления этих условий мы не считаем полезным оставаться в партии. Мы не останемся политически пассивными и найдем возможность политической работы вне партии, о вступлении, состоянии и работе в которой мы не жалеем".
Михаил Соколов: Молодыми инженерами, предпринимателями и журналистами, окончившими пражские вузы, в 1931 году был создан клуб "Второе поколение". Весной того же года под редакцией Николая Быстрова с участием Георгия Флорианского, Николая Хитькова недолго выходил еженедельник "Второе поколение". Владимир Быстров говорит.
Владимир Быстров: Он создал с друзьями, с людьми такого же склада, как он, "Второе поколение". Это был сперва кружок, потом это был клуб, просветительная организация. Главным образом это была организация тех, кто уже обосновался в Чехословакии, и они в этом журнале писали: "Мы не хотим ждать когда-то чего-то. Мы хотим теперь уже действовать здесь, жить своей жизнью, наши цели и наши мысли претворять в жизнь".
Михаил Соколов: В первом номере газеты "Второе поколение" была напечатана редакционная статья, которую писал Николай Быстров.
"Никаких компромиссов к комвласти быть не может.
Мы все были военными. Это дает на всю жизнь определенные взгляды на то, что такое война до конца.
В жизнь эмиграции вошло поколение, которое не имело водительского участия в Великой войне и революции. Оно занимает все области жизни - инженеры, рабочие, ученые, врачи, - все области, кроме общественно- политической. Те, кто в России - хорошо ли, плохо ли - в меру своих сил поработали, могут позволить себе теперь бездействие с воспоминаниями, размышлениями, ожиданиями. Если новое поколение сейчас не будет действовать общественно, его жизнь пройдет этой стороной бесплодно. Активность здесь является не просто психологией и не методом, а моральной потребностью.
Новое поколение до сих пор не имело важнейшего орудия общественной активности - прессы. Эмигрантские редакции закрыты плотной стеной давно прижившихся поседевших сотрудников. Наша газета будет органом поколения, не пускаемого в прессу, но имеющего что в прессе сказать, хотя бы в результате очень своеобразного жизненного опыта".
Михаил Соколов: Настроения слоя второпоколенцев в Праге были трагические.
Публицист Александр Хитьков писал:
"Нам нужно не только отвоевать себе право на Родину, но и завоевать себе в ней хоть какое-то положение, которого мы по молодости не могли иметь раньше. Если мы в течение ближайших 10 лет не отвоюем себе право на Родину, то вообще уже не сможем позже завоевать в ней влияние; ибо из "молодости" превратимся в "старость", совершенно минуя самый плодотворный и существенны период человеческой жизни - период средних лет - период устроения всей жизни. В этом заключается не только особенность нашего поколения. Но и его трагедия".
Михаил Соколов: Николай Быстров неплохо понимал психологию своего поколения, пытавшегося сделать карьеру в Европе.
"Мы юридически - бесподданные, психологически - чужие. Мы, конечно, знаем местный язык хуже местных жителей. Мы имеем иностранные дипломы. Мы не имеем протекций. Мы, потерпев неудачу, не можем опереться на родительский дом или уйти в него на отдых или переформирование.
Если наши сверстники могут позволить себе работать по 8 часов в день, то для нас это было бы ленью. Чтобы жить толком, нам приходится работать больше и интенсивнее, каждый день, памятуя, что вчерашними лаврами нельзя купить завтрашнего успеха, нельзя даже гарантировать твердого обладания сегодняшними позициями. Мы не только хотим - и обязаны - жить толком. Мы еще хотим и обязаны вести борьбу против комвласти.
Мы давно находимся за границей, да еще и в России поле наших наблюдении было сужено почти до пределов полей сражений. А знание людей - до знания солдат.
Мы России не знаем: Нам надо беспрерывно и куда внимательнее следить за тем, что делается в России".
Михаил Соколов: Второпоколенцы призвали молодежь интегрироваться в Европу, не забывая об идеале освобождения России. Владимиру Быстрову умонастроения его отца запомнились такими.
Владимир Быстров: Я думаю, что он совершенно хорошо знал, он и его коллеги и друзья давали себе точный отчет в том, что они - это совершенно логично - враги Советского Союза и что Советский Союз будет в отношении их действовать так, как действует. У них не было никаких иллюзий.
Михаил Соколов: Действительно, Николай Быстров писал в 1931 году:
"Цели и линии борьбы, которую ведут против большевиков эмигрантские вожди и газеты, лежат в плоскости чистой политики. В этой плоскости как раз меньше всего целей, которые были бы для нас абсолютной ценные, за которые можно было бы спокойно стать к стенке.
Наверное, это связано с другим явлением. Нас воспитывала не только военная дисциплина, но и боевая обстановка. Мы часто бывали на грани между земной жизнью и тем, что за ней.
Всякий, кто не последний трус и не последний дурак, от такого опыта духовно очень развивается. Во все времена у всех народов старые, много подумавшие солдаты был и философами и верующими. Наше поколение, интеллигентных par excellence, думающих, солдат очень религиозно в широком смысле этого слова. В этой плоскости куда больше, чем в плоскости социальных идей, лежат наши высшие интересы.
Политика есть нечто релятивное.
Вероятно, мы будем активнее и жертвеннее в борьбе за право молиться, чем за право голосовать.
К стенке тверже станем и сами поставим - ради примата духа, а не ради преемственности царей или учредительного собрания".
Михаил Соколов: Призывая эмиграцию к длительной и терпеливой работе, задачу свою лидер второпоколенцев Николай Быстров понимал как коренную перемену психологической установки всей политической деятельности тех, кто покинул Россию:
"Первым рубежом, которого надо достигнуть, является захват власти в России людьми, которые а) не профессиональные политики из компартийного аппарата, а спецы, хозяйственные или военные работники; б) признают и будут проводить в жизнь политику интересов государства и населения, а не интересов мирового пролетариата; в) признают и будут проводить в жизнь existenz-минимум права.
Что касается борьбы за примат духовного начала над материальным, то она, по-видимому, ляжет почти целиком на нас. В таком случае это будет тем особым, что в Россию будем вносить мы".
Михаил Соколов: Русские молодые эмигранты 30-х годов, в отличие от поколения отцов, достаточно органично интегрировались в европейскую жизнь. Лидер второпоколенцев Николай Быстров исключением не был. Он работал в МИДе Чехословакии и постепенно становился одним из основных в Восточной Европе экспертов по России, вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Знаю, что он писал в чешские журналы, вот такой чешский журнал, издаваемый издательством "Мелантрикс". Это было консервативное, но не самое правое издательство в Праге, очень интеллектуальное. Там был журнал "Суббота" - туда он писал. Потом, он был автором многих статей в наши тогда крупнейшие энциклопедии, там были научные статьи, и он главным образом писал про советскую экономическую политику.
Михаил Соколов: Не будучи уже членом партии "Крестьянская Россия", Николай Быстров в середине 30-х годов, тем не менее, стал главным экспертом журнала, который с 1933 по 1939 год издавал Сергей Маслов. Журнал назывался "Знамя России", и подшивка этого политического еженедельника еще ждет исследователей. По сути, это был первый русскоязычный свободомыслящий политологический журнал. До 1918 года политический анализ был рассыпан по страницам свободной прессы, после - в России изжит, а в эмиграции был лишь одним из газетных жанров. А вот "Знамя России" писало только о политике - русской и международной, давало нелицеприятные прогнозы перспектив европейской демократии 30-х.
Издание имело сеть корреспондентов по всей Европе, и все более слабевшие после начала массовых арестов подпольные связи с Россией. Уровень анализа был весьма высок, редакция выполняла и заказы на исследования - их давали югославские и чехословацкие власти. И не случайно сейчас приходится сталкиваться с мнением любителей "теории заговоров", что за "Знаменем России" стояла так называемая "разведывательная организация Ксюнина (влиятельного журналиста в Белграде) и Сергея Маслова".
Николай Быстров регулярно выступал в "Знамени России". В международном праве он считал себя учеником блестящего пражского и брненского профессора-эмигранта, в прошлом боевого офицера, 5 раз бежавшего из плена, Михаила Циммермана.
Владимир Быстров вспоминает.
Владимир Быстров: Эти статьи отличались тем, хотя он был юрист, что они были технократические такие, можно сказать. Они не были политически-пропагандистские. Наверное, у него не хватало (или он не хотел) этого задора, чтобы большие лозунги, большие мысли говорить.
Михаил Соколов: Николай Быстров был неплохим аналитиком. Так он в 1935 году предсказывал, что война, развязанная Италией в Абиссинии и разобщившая Запад, разбившая франко-итальянский блок, позволит Германии начать ревизию Версаля, в том числе и приступить к подготовке аншлюса Австрии.
Особый интерес его, как ученого, был и к так называемым русским национальным меньшинствам в Европе. Быстров констатировал в своих статьях, что свертывание демократических форм государственного устройства везде в Европе, кроме Финляндии, затрудняет положение меньшинств, в том числе и русских.
Весной 1939 году Германия оккупировала Чехословакию, страна была разделена на Протекторат и независимую Словакию. Подкарпатскую Русь захватила Венгрия, власть взяли нацисты.
Вспоминает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Ну, всех работников государственных организаций перевели. Из МИДа перевели часть в Министерство внутренних дел - там было Управление гражданскими делами. Часть - в Министерство просвещения. Отца перевели в ведомство просвещения, в Славянскую библиотеку.
Михаил Соколов: Во время нацистской оккупации Николай Быстров использовал и свои навыки конспирации времен "Крестьянской России".
Владимир Быстров: Был у нас тогда видный представитель чешской политики, его фамилия была - Прокоп Макса. Он во время Второй мировой войны был председателем нашего государственного совета в Лондоне, а после войны он был послом в Болгарии. Когда он удирал из Праги, так отец организовал его побег, в 1939 или в 1940 году. До сих пор дети этого Максы вспоминают отца со слезами на глазах.
Михаил Соколов: А 22 июня 1941 году Николай Быстров был арестован гестапо. Об этом вспоминает его сын Владимир.
Владимир Быстров: Ночью где-то около 300 русских эмигрантов гестаповцы арестовали в предварительный арест. Семьям ничего не сказали. Я помню, когда его арестовали гестаповцы (мне было 7 лет, когда были немцы), они пришли за папой ночью, приехали на "Мерседесе", который стоял на углу, не перед домом. Были очень вежливы, был один солдат, какой-то офицер и двое таких в кожаном. Провели небольшой обыск, посмотрели: вынули книжку - спрятали книжку, вынули книжку - спрятали книжку и так далее. Потом сказали: "Вы не беспокойтесь". Было это достаточно корректно. Естественно, проходили другие аресты драматично, но тут делали какую-то профилактическую работу.
Мама моя ходила по тюрьмам искать, куда пакетик принесем. Под конец было такое, что где-то на городской башне, с которой виден двор одной тюрьмы, было много людей, которые махали руками, - и из тюрьмы люди махали. Мы там очутились тоже. Вошло гестапо и всех женщин арестовало. Поскольку я был с мамой, я орал, то у мамы только взяли паспорт и сказали: "Приходите в гестапо, во дворец Печека". Ну, она пошла: Я все это четко помню. Я все время орал, нас там заставили ждать, но потом пришел какой-то толстый дядя в рубашке, с подтяжками, и мне все время говорил "буби-буби", а я орал еще больше. А маме через переводчика сказали: "Ваш муж, не бойтесь, вернется. Это охранное мероприятие. А вы в другой раз не лезьте туда и туда". Ну, мама ушла.
Отец вернулся через три месяца, как и большинство. Некоторых послали в концлагерь. У него был назначен домашний арест, и еженедельно он должен был являться в гестапо отмечаться, не смел уезжать, покидать на 24 часа Прагу. Мама всегда, когда он уходил, замирала - что будет. Он работал дальше в библиотеке.
Потом, в 1944, уже было как-то худо, когда переводили людей на военную работу, мобилизация такая. Он не уехал в Германию, а он нашел себе место на фабрике одного своего друга, русского эмигранта - Батраков его фамилия, Михаил Батртаков. Это было здесь, на улице Оплетала, его фабрика. У него фабрика в Брно, а здесь был филиал. И отец получил какой-то станок и должен был отправить его на поезде в Брно. А мама всегда боялась, потому что это было дольше, чем на два дня, а это не разрешается - вдруг придет гестапо?
В мае 1945 года отец, естественно, сразу явился в библиотеку, но одновременно начал работать в Международном Красном Кресте, помогал русским беженцам, которые тогда бежали из Праги.
Михаил Соколов: Еще до войны Николай Быстров писал:
"Задачей является установление точного перечня конкретных перемен, которых надо добиться, чтобы порядки в России стали для нас приемлемы. Другая сторона работы - выяснение, должны ли мы в чем-то уступить, и в чем именно, чтобы стать приемлемыми не для комвласти, конечно, а для новых людей, вошедших в жизнь России".
Михаил Соколов: Именно об этом говорил и погибший от рук нацистов писатель Александр Воеводин:
"Белая и красная армия, сражаясь, друг с другом бились часто за одно - за Россию.Стремление общими усилиями вытащит страну из нищеты и убожества, сделать свою страну не хуже, а лучше других - не наше ли это желание?
Давать простые лозунги, сложные программы и решительную тактику, сводящиеся к кратким словам к объединению всех патриотов на восстановления Российского государства, к обеспечению сытости и свободы, духовного развития его граждан".
Михаил Соколов: О том, что будет после победы над нацистами, спорили и среди друзей Николая Быстрова в беседах во время войны, опасаясь стукачей. Вспоминает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: У нас была квартира на последнем этаже, была терраса. Приходили в воскресенье всегда, мама пекла что-то, приходили где-то в 10 часов самые лучшие друзья. У нас была чешская семья, у нас самовара никогда не было. Чай был, естественно, калач был, но не было соленых пирогов никогда - это мама не умела делать. Приходили прежде всего чехи из МИДа, приходили русские. Сегодня я знаю, что это было второе поколение, то есть люди, которые были на его свадьбе, на моем крещении. Потом, были люди, которые действительно некоторые были оптовые торговцы, инженеры где-то в Шкодовке или на водозаводе. Воеводина я помню. Если я не ошибаюсь, он хромал.
Однако были люди, когда кто-то приходил (и мама, и отец, все говорили тут на чешском, тут на русском) - и мама говорила "осторожно" или отец говорил: "Осторожно, прекращаем говорить про это". И рассказывали потом, как у нас говорят, веселые рассказы из военной жизни. Это был один человек, который тут играл известную роль в пражской эмиграции, как оказалось, немножко, наверное, сложноватую роль, - это был Дмитрий Мейснер.
Мейснер и отец действительно были еще однокашниками с гимназии. Мейснер в своей книжке "Миражи действительности" даже про это вспоминает, вспоминает про моего отца тоже, критикуя его наивность. Мейснер прожил жизнь, переехал в СССР, и ничего не случилось, он проходил меж всеми волнами, перипетиями. Он был тем человеком, который во время войны работал в каком-то управленческом отделе Министерства внутренних дел, так что даже знаю, что он время от времени приносил какие-то лишние карточки. Никто ему не доверял здесь, правда.
Михаил Соколов: Диалог вторых поколений сталинской и зарубежной России не состоялся. Им предстояла другая встреча: кому из ушедших на Запад - рандеву со второй эмиграцией на Западе, а кому-то из поколения эмиграции первой - встреча с действительностью СССР - в ссылке и в лагерях.
В 1945 году в Чехословакию пришли освободители. Здесь началось то, что писал философ Георгий Федотов.
"До поры до времени Москва иначе обращается с Чехословакией, чем с Польшей. Но грядущее рабство для всех не подлежит сомнению. В Москве ставят правительства квислингов для Польши, Болгарии. Югославии. Идут массовые казни в Прибалтике и на Балканах. Расстреливают и вешают вождей польских партизан за то, что они сохраняют верность своему правительству в Лондоне.
Польша, Прибалтика, Финляндия второй раз за это пятилетие видят восточных завоевателей на своей земле. И те же палачи посылают пули в головы патриотов и демократов, те же поезда увозят миллионы мирных граждан в далекую ссылку, на каторгу и смерть.
Русский фашизм, и пройдя через кровь мученичества, остался сам собой. Как всякий современный национализм он готов проливать свою кровь, предпочитает проливать кровь чужую: не только вооруженных врагов, но лучше всего безоружных и беззащитных, врагов или друзей - безразлично. Положение союзных сербов ничем не лучше враждебных болгар, и чехи уже уравниваются в общей судьбе.
Если есть для правды в той мысли, что каждый немец, даже эмигрант, является соучастником в преступлениях Гитлера, то каждый из нас должен краснеть перед поляком, сербом и чехом, должен терзаться при мысли о страданиях миллионов русских жертв в сотнях советских Бухенвальдов". Так писал философ Георгий Федотов в статье "О любви к Отечеству" в 1945 году.
У тех эмигрантов кто поднялся в Восточной Европе как раз к сорока годам уже на чужбине, карьеру в основном оборвала не война, не нацистская пуля, но строго направленная Москвой воля советского палача-бериевца, смершевца.
Отечество пришло к чешскому гражданину Николаю Быстрову в форме советских чекистов. На Запад он решил не уходить, вспоминает его сын Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Отец хотел уйти. Чешская супруга не понимала почему: у нас своя республика, есть свой Бенеш - какие там большевики? Это было первое - у тех, у кого были чешские жены. Во-вторых, те, у которых было действительно какое-то демократическое мышление, они не хотели уходить с немцами. У нас есть здесь пример Льва Магеровского.
Лев Могеровский, как и мой отец, воевал, пришел в вуз, потом здесь основал русское пресс-агентство "Русунион", гражданин Чехословакии, дочь, сын. Ушел только 11 мая, уходила вся семья. Они не хотели раньше, поехали первым поездом на Запад, который пошел, и удрали к американцам, когда еще не было закрыто. Те, которые ушли с немцами, поехали с власовцами:
Был май месяц 1945 года, когда увозили отца русские. Так приехал "Виллис", остановился на углу. Мама стояла на балконе, у нас был один балкон на нашем этаже. На этаже под нами был другой балкон, там стояла соседка и говорит: "Что здесь делает советский "Виллис"?" В этом районе не проезжали войска никогда. Мама говорит: "Приехали за моим мужем", - она уже чувствовала это. 20 мая это было.
Там было трое солдат и один офицер. В Смерше, естественно, все были сержанты какие-то. Офицер был молоденький такой, немножко засмущался. Отца не было. "Где он?"- "Он там и там... (он был в Международном Красном кресте)". - "Подождем". Подождали на улице. Он пришел, видимо, уже знал, в чем дело. Они опять: "Вы поедете с нами, надо какое-то объяснение сделать (не говорят, что арестовали). Мы посмотрим, что у вас здесь". Сделали обыск, обыск только в его комнате, в гостиной. И проводили это таким способом, что на пол положили брезент, вытаскивали книжку, и какая книжка были "в азбуке" - она "пошла". Вот Чехов, Достоевский пошел. То, что были на английском языке и на чешском, их не привлекало, только на русском. Ну и все.
Михаил Соколов: Альтернатива должна была быть искоренена. И не случайно пражская молодежь в возрасте 40-летних так называемыми "освободителями Восточной Европы" изымалась. Расправа была скорой, ужас других вызывало бесследное "исчезновение" людей.
Владимир Быстров: Чешские жены, русские жены - они действительно шли воевать за своих мужей. Во-первых, отдельно все ходили, искали. Были люди, которые ездили даже в Вену, где был штаб главнокомандующего Конева или что-то еще. Ходили по разным местам, где были советские власти, где были чешские власти, полицейские. И все говорили: "Мы ничего не знаем". В Смерш никто не попал, потому что не знали. После ареста, по документам кажется, что, во-первых, их посадили где-то здесь, в Австрии, в какую-то полевую тюрьму и оттуда на самолетах перевезли в Москву. Может, это был военный трибунал Московского военного округа, который их судил. А военные трибуналы, как известно, после 1945 года имели такие же права, как ОСО. Если я не ошибаюсь, этот "суд" проходили или в августе, или в сентябре 1945 года.
Михаил Соколов: Кто вместе с ним попал вот в эту группу?
Владимир Быстров: Верещагин, Ювеницкий, Михайлов, Антипов Александр. Седаков был там, зачитали его свидетельство. Седаков там приведен, что он проходит по другому делу - Седаков и кто-то.
Первый был момент, когда отец прислал откуда-то записку. Им разрешили или не разрешили - я просто не знаю, но знаю, что потом - как иностранцам - им не разрешали писать письма за границу (могли в Союзе, но не за границу). Он послал открытую такую послевоенную карточку Красного Креста, международную, из Мордовии, станция Сухобезводная, Горьковская железная дорога, я помню, район Потьма. Они там были в каком-то пересыльном пункте, поскольку, я знаю, мы получили два или три таких письма. Отец, как правило, писал на чешском языке.
Потом пришли еще два таких прекрасных письма, которые кто-то взял и кто-то где-то бросил. И он подписался:
Был у него здесь друг, писатель, левый писатель. Отец написал сестре моей мамы, то есть своей свояченице, чешке, написал чешское письмо, будто бы он - этот писатель, и он где-то путешествует по Союзу. Это были тоже такие пути. Потом еще где-то были два или три письма с тем же адресом весной 1946 года или начала 1946 года. И потом была тишина 10 лет.
Потом, в 1954 году, сперва было так, что он опять написал своему другу, который был композитором, но был достаточно левым композитором, получил Госпремию здесь имени Готвальда, - и отец это прочитал в прессе советской и написал в Прагу: "Народный артист, лауреат премии Готвальда Ян Сайдл, разыщи мою семью. У меня кончается "контракт".
Наши левые интеллектуалы считали, наверное, что это нормально, что в России, - ГУЛАГ и ГУЛАГ, надо посидеть. Посидел, посидел - и все, и жизнь идет дальше.
Так, естественно, Сайдл все передал, даже еще предложил, если надо, деньги. И потом уже пришли два или три письма от отца прямо, последнее - что он вернется, наверное, в конце лета. Ну и 14 августа 1955 года получила мать телеграмму: "Возвращаюсь. 17-го будут в Кошице". И 18-го он был в Праге, приехал в Прагу.
Михаил Соколов: После лагерей ГУЛАГа в советизированной Чехословакии отсидевшим русским эмигрантам с антибольшевистскими убеждениями давали только "черную" работу, говорит Владимир Быстров.
Владимир Быстров: А здесь существовала директива партийных верхушек, которая была дана уже в 1953 году, - считать, что эти люди ничем не виноваты против Чехословакии, но все равно им не доверять. То есть не давать им работу, где могут влиять на людей, естественно, не давать им работу на военных заводах, военной промышленности, не разрешать им жить в приграничных районах. Это постепенно менялось, но те, кто работали в гуманитарной области, у них не было другого выхода, чем то, что они начали переводить. В конце 50-х - начале 60-х годов отец пошел по всем организациям, которые занимались переводами, и занимались много, потому что вся мировая наука к нам текла посредством советских переводов. Вся ЧТК(?) - русская редакция, вся торговая палата, разные министерства - они использовали русских эмигрантов, которые вернулись из ГУЛАГа.
Инженеры время от времени где-то на небольшом заводе какие-то функции выполняли.
Михаил Соколов: А после 1968 года у старых эмигрантов уже не было и надежд. Переводчик Николай Быстров умер в 1974 году, не оставив воспоминаний.
Он мемуаров не написал?
Владимир Быстров: Нет. Слишком мало вспоминали. Известный основоположник "евразийства" Савицкий написал стихи, издал в Париже - и его здесь арестовали за это. Чурак был секретарь нашего правительства еще Подкарпатской Руси, до 1939 года, который написал книгу маленьких воспоминаний, издал в Америке, - его не арестовали, но еще в 1974 году его допрашивали, ему угрожали: "Если вы что-то еще сделаете, вы вернетесь туда, откуда вы вышли". Это говорила чешская сторона. И потом есть еще мемуары одного человека, это был инженер Попов, он писал мемуары, но в Америке их переписывали, потому что он писал от руки на тонкой бумаге, русским почерком - это 10 коробок таких.
Михаил Соколов: После чешской "бархатной революции" сын Николая Быстрова Владимир Николаевич был избран главой Союза журналистов. Сейчас его главная работа - Комитет "Они были первыми".
Рассказывает Владимир Быстров.
Владимир Быстров: Парламент принял закон о компенсациях для чехословацких граждан, которые были похищены в Советский Союз и его лагеря или лагеря, которые Советский Союз создал в других странах. В комментарии к проекту закона говорилось о том, что это компенсация за то, что государство не сумело защитить своих граждан на своей территории. Закон касается и исходит из того, что прямых жертв из русской эмиграции - никого, а из чехов - может быть, десяток людей. Так что эта компенсация переносится в сокращенном виде на вдов и детей.
Чехия - это, наверное, единственная страна, которая взяла на себя эту ответственность и хотя бы поздно, хотя бы в небольшом объеме, но решила что-то с этим делать. До этого в Словакии тоже такой закон вышел, еще во время общего государства, но действовал этот закон только в Чехословакии, потому что в Чехословакии было действительно хуже, потому что там были мобилизованы на работу. А там это были десятки тысяч людей, которые проживали в Союзе не в ГУЛАГе, официальном ГУЛАГе, а они проживали в ГУЛАГах интернированных, и только потом, когда кончилась потребность, или их отпускали домой, из интернированных лагерей вернулся кое-кто, или их перевели в ГУЛАГ - и там они уже продолжали.
Список всех сегодня - и тех, у которых не было гражданства, но они здесь проживали более 20 лет, - содержит около 400. Предполагается, что гораздо больше, потому что мы исходим только из чешских документов, если кто-то кого-то искал, если у них были семьи. Скажем, священники - мы про одного священника знаем. Если были другие священники, мы о них не знаем, а про одного знаем, потому что он был самый популярный здесь - военный кавалерист бывший, очень популярный человек. В настоящее время те органы, которые занимаются компенсациями, говорят, что им поступило около 200 ходатайств. Это касается где-то 120 человек, потому что там могут быть брат, сестра, получается около 150 человек.
Михаил Соколов: Рассказывал Владимир Быстров - известный чешский журналист, сын политика и переводчика Николая Быстрова, эмигрантского русского студенческого лидера 20-х годов.
В то же время отмечу, что власти Чехии не взяли на себя компенсационных обязательств перед теми пострадавшими русскими эмигрантами или их потомками, которые года не приняли чехословацкого гражданства до 1939 года, что не случайно. До сих пор жив миф о существовании в Чехословакии до коммунистического переворота 1948 года демократического государственности, несмотря на массовое насилие в отношении немцев - граждан Чехии и политические репрессии против врагов компартии, и попустительство режима Бенеша разгулу сталинского террора.
Россия - как правопреемник СССР - причастность советских спецслужб к уничтожению сотен эмигрантов, исчезнувших как бы в никуда, просто отрицает. Несмотря на запросы депутатов Владимира Фомина и Владимира Рыжкова, Прокуратура России и спецслужбы, так и не открывшие архивов, каждый раз дают один и тот же ответ: нет данных об Альфреде Беме, Сергее Маслове и многих других русских пражанах.
Родственникам же тех, кто уцелел в сталинских лагерях, как Владимиру Быстрову, за отца Николая Быстрова присылают куцые справки о реабилитации, что поражает Владимира Николаевича.
Владимир Быстров: Мы говорим, что мы не хотим реабилитации, потому что наши отцы действительно были враги советского строя, и все. Они не были враги России, а они не были политические противники. Значит, они свою ответственность знали, и ее никто не отрицал, эту ответственность.
Михаил Соколов: Материалы о бессудном терроре против эмигрантов в Восточной Европе, на чужой территории (за подобное как раз сейчас и судят Пиночета) нынешняя постсоветская власть, вполне чекистская по своему духу - говорят потомки эмигрантов - не желает обнародовать во избежание международных исков. Архивы спецслужб все жестче закрываются от исследователей: государство Россия чувствует себя преемником власти СССР и оказывается моральным наследником разного рода злодеев из ЧК, НКВД и КГБ, и делиться их позорными тайнами, как своими, с обществом не желает.