"Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека.
В этом выпуске:
Елена Фанайлова:
Сегодня Илья Дадашидзе впервые не сможет вести свою программу и рассказывать о других людях. Сегодня другие будут говорить о нем. О поэте, переводчике, журналисте, правозащитнике и друге рассказывают Марио Корти, Бэлла Ахмадулина, Андрей Битов, Елена Боннэр, Борис Мессерер, Александр Володин.
Александр Володин:
Как я слышу по станции Свобода Дадашидзе, у меня сердце вздрагивает. Я полюбил его, как близкого человека, как людей, с которыми я полжизни прожил. Так в сердце моем он остался, и останется навсегда.
Елена Фанайлова:
Специальный выпуск программы "Человек имеет право" посвящен памяти ее автора, поэта и журналиста Ильи Дадашидзе. Слово - Марио Корти, директору Русской службы Радио Свобода.
Марио Корти:
В ночь на 16 сентября в Москве скоропостижно скончался Илья Дадашидзе, наш коллега, наш друг. Сердце.
Каждый день на протяжении девяти последних лет звучал на наших волнах его голос. Илья Дадашидзе пришел на Радио Свобода в сентябре 1992 года. Он был корреспондентом московского бюро, работал для многих программ, вел свою, правозащитную - "Человек имеет право".
Остался незаконченным авторский цикл его передач "И мы там пили мед. Деятели российской культуры - о веке двадцатом и о себе".
В 1995 году "Новый мир" напечатал подборку его стихотворений под названием "И шелестят нестройные оливы". Вот одно из них:
Илья Дадашидзе. "Стихи из больницы"
Тоску, нехватку воздуха, разлад
Души с больничным бытом, дух карболки
Не превозмочь, когда б не этот сад,
Где сосны сыплют по двое иголки.
Здесь до утра не молкнет птичий грай
И шелестят нестройные оливы.
Эдем мой бедный, мой невзрачный рай,
Но все равно - блаженный и счастливый.
О Господи, я ко всему готов.
Спасибо, что могу без слез и горя
Глядеть, не тратя напоследок слов,
На этот сад и дальше - кромку моря.
Там ветер бьется с рябью ледяной,
И гаснет день в беспамятстве привычном.
И жизнь моя на ниточке шальной
На сквозняке качается больничном.
Марио Корти:
Илья Юрьевич Дадашидзе родился 11 сентября 1942 года в Баку. Окончил филологический факультет Азербайджанского государственного университета. Автор сборника стихов "Ревность по дому", переводов на русский язык стихов грузинских поэтов, критических статей, опубликованных в российской периодике. Член Координационного совета Союза российских писателей, член Исполнительного комитета российского ПЕН-Центра.
У него остались жена Ирина и двадцатилетняя дочь Анна. Мы глубоко соболезнуем родным Ильи.
Илья любил Честертона, а через него, видимо, полюбил святого Франциска Ассизского. Мы с ним часто ходили в армянский ресторан недалеко от нашего московского бюро. По пути в ресторан он каждый раз повторял любимую молитву. Она и принадлежит Франциску Ассизскому. "Господи, удостой утешать, а не ждать утешения, понимать, а не ждать понимания, любить, а не ждать любви, - Илья здесь останавливался, но молитва имеет продолжение. - Ибо кто дает, тот получает, кто забывает себя, тот обретает, кто прощает, тому простится, кто умирает, тот проснется к жизни вечной. Аминь".
Франциск Ассизский еще писал: "Восхваляем ты, мой Господи, за сестру, смерть телесную, которой никто из людей живущих не может избежать. Блаженны те, кого настигнет она в исполнение твоей святой воли, кому смерть, настигнув, не причинит зла".
Елена Фанайлова:
Стихи Ильи Дадашидзе, которые звучат в программе, были записаны им в московской студии Радио Свобода.
Много лет назад Бэлла Ахмадулина познакомилась с Ильей Дадашидзе в Тбилиси. Тогда молодая, но уже известная московская поэтесса сказала молодому, но еще начинающему литератору: "Илья, вы - поэт".
Бэлла Ахмадулина: Мой диагноз, что "вы - поэт", оказался совершенно справедливым. Может быть, и роковым, в каком-то смысле. Краткость моего ответа возросла в длительность дружбы. Это превратилось в очень близкую и обширную дружескую связь, потому что и Грузия, где я очень много обитала и переводила.... Он любил перевод великого грузинского поэта Галактиона Табидзе. Грузины не говорят фамилию своих великих поэтов. Они знают, кто - Галактион, кто - Тициан, кто - Важа. И вот мой перевод Галактиона "Поэзия - прежде всего", мне кажется, это было заглавной чертой в судьбе и в характере Ильи.
Читаю в честь и память Ильи Дадашидзе. "Поэзия - прежде всего".
О, друзья, лишь поэзия - прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и - прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде светицховели и прежде сего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего,
И уже заклинанья срываются с губ.
Жизнь и смерть, и поэзия - прежде всего.
Елена Фанайлова:
Илья обладал редким даром объединять талантливых людей и дарить им признание друг друга, - так считает Бэлла Ахмадулина.
Бэлла Ахмадулина:
Но это они познакомили меня с Надеждой Яковлевной Мандельштам, Ирочка и Илья. Я преклонялась и преклоняюсь, и была с Надеждой Яковлевной до последних ее дней, и последний ее день.... И после последнего дня.
Но я бы сама не посмела. Надежда Яковлевна очень избирательно относилась к писателям, к людям. Она не желала видеть многих, кто хотел ее увидеть. Это все связано с Дадашидзе, потому что я иначе бы не преступила этого порога.
У меня есть не только поговорка, но и название некоторых сочинений. "Всех обожание - бедствие огромное".
Он мне позвонил накануне... получается, что накануне смерти, и сказал, что он брал интервью у Булата когда-то, и Булат говорит там. Я его спросила: "А почему вы любите белых?", и Булат с усмешечкой своей печальной ответил, почему. Я этого так и не услышала...
Я вдруг сказала ему: "Илья, приезжай сегодня. А ты устал? Приезжай. Я хочу услышать голос Булата". Илья сказал: "А можно завтра?" А вот завтра не наступило.
Елена Фанайлова:
Еще одно стихотворение в память тбилисской дружбы поэтов. Бэлла Ахмадулина.
Бэлла Ахмадулина:
Сны о Грузии, вот радость,
И под утро так чиста
Виноградовая сладость,
Осенившая уста.
Ни о чем я не жалею,
Ничего я не хочу.
В золотом сезиссховели
Ставлю слабую свечу.
Малым камушкам во Мцхеты
Воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
Вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будут в новость
И колдуют надо мной
Родины родной суровость,
Нежность родины чужой.
Елена Фанайлова:
Известный театральный художник Борис Мессерер - о том, как умел дружить Илья Дадашидзе.
Борис Мессерер:
Илья был гений дружбы. Он удивительно чувствовал человека, с которым он дружил, и вкладывал в это чувство огромное, подлинное, прирожденное благородство, такт, ту тонкость и изящество своей души, которые всегда ему сопутствовали.
Илья был, как бы, всегда на передовой. Может быть, поэтому он стал журналистом этой замечательной радиостанции Свобода, потому что он как-то остро и чутьем ощущал несправедливость. Он всегда бросался на помощь тому, кто страдал в этот момент, кто был оскорблен или унижен. И вот, прирожденные качества, воспитанные, может быть, благодаря его происхождению, вот тбилисское чувство дружества, тбилисское чувство героики как-то особенно формировали его характер.
Среди наших близких друзей находились такие люди, как Гия Маргвилашвили. То, как Гия любил молодежь и делал свой журнал "Литературная Грузия", это всегда вызывало восхищение. Илья всегда был при этом. Во-первых, он там публиковался как поэт.
И конечно, наш долг прямой сейчас издать его полностью, все, что он написал, потому что его поэзия - исключительной тонкости, и, может быть, он подавлял свой талант, занимаясь журналистикой. То есть, за этим стоит то же чувство огромное ответственности перед семьей, перед своей супругой Ирой, перед дочкой. Он должен был зарабатывать деньги, и он, вот такой сам по себе беспомощный человек, интеллигент в высшем понимании этого слова, такой слабый, как тростинка буквально, который не терпел ни грубости, ни хамства, и сам как бы нуждавшийся в защите, становился мужчиной, зарабатывал деньги, вызывал восхищение заботой о своих близких.
И вот, в эти трудные годы, когда ему пришлось переехать из Баку, бросить насиженное место, переехать в Москву. Это очень непросто дается в определенном возрасте. Он это все претерпел, утвердился в Москве и среди всех наших друзей имел огромное уважение и любовь снискал. Все понимали замечательную тонкость его устройства, его благородную сущность, и его возвышенную, по-настоящему поэтическую душу.
Елена Фанайлова:
Говорит писатель Андрей Битов.
Андрей Битов:
Илья не только любил литературу больше себя. Он и делающих литературу любил больше себя. Он умел любить живых, и абсолютно как-то не претендовал на равенство вот в этом чувстве. Поэтому это и есть чувства, когда на них не претендуют.... Это вот высший талант, ну, я не знаю.... Скромность тут не подходит, это какая-то... такой врожденный дар христианина, дар Божий. И поэт был, между прочим, зачастую серьезнее тех, кому он раздавал свое доброе отношение.
Елена Фанайлова:
Об Илье Дадашидзе вспоминает писатель Евгений Попов.
Евгений Попов:
Я познакомился с Ильей Дадашидзе в те годы, я бы сказал, в те еще годы (то есть 20 с лишним лет назад), когда тут вовсю, значит, расцвела гнилым цветком советская власть. Я не помню даже, где я познакомился с ним, но, скорее всего, конечно же, в мастерской Бориса Мессерера. И вообще, его пол-Москвы знали, хотя он жил в Баку тогда.
Я помню, он приезжал, значит, в Москву с букетом цветов - раз. Он приходил в дома литераторов, художников, его встречали, как родного.
А, может быть, даже, и раньше я с ним познакомился. Может быть, на похоронах Надежды Яковлевны Мандельштам. Ведь он был ее большим другом. И это тоже странно. То есть, он в то время был молодой человек, такой, приезжал мальчик, но она его туда впускала. Она пускала его к себе в дом, она пускала его к себе в душу. Они беседовали обо всем.
Он знал Анастасию Ивановну Цветаеву, и я помню его отношения и с Параджановым, и с Чаавой.... Он был такой, как бы, мостик между какими-то такими островками одиночества, что ли.
И я помню, как я оказался в первый и последний (хотя что тут зарекаться) раз в Баку, он тогда работал. Был там русский журнал, по-моему, так он и назывался "Баку". И такое доброжелательство тоже было уже и там.
Я помню, мы пришли к нему с женой, вышли на балкон, - город расстилается, весь цветной, мирный, советский. Он как бы даже не замечал, что советская эта власть существует. То есть, он весь был в поэзии, в литературе. Цитировал, доставал книги какие-то, пытался всех устроить, даже вот у него тогда возникла безумная идея, что вот меня после альманаха "Метрополь" не печатают в Москве, так вдруг напечатают в Баку, например. Ну, конечно, это не получилось, как и многое в жизни не получилось, наверное.
Когда началось все вот это, то, что и продолжается сейчас, когда уже Баку стал не этим мирным городом, где там Девичья башня, море расстилается, а расстилается кровь, война, то Илья вынужден был оттуда уехать. Я помню его появление в Москве, но уже не как гостя с розами, а как уже москвича, человека, который трудно входил в московскую жизнь. Москва - трудный город.
Я был так рад, когда я его встретил однажды вот в коридорах уже московской редакции Радио Свобода. Я вдруг увидел, что он и здесь вписался, и делал вот эти и передачи на культурные, культурологические темы искусства, и вот эти вот даже остросоциальные вещи, когда он брал интервью у прохожих. Те с ним охотно беседовали. Он задавал интересные вопросы и получал интересные ответы.
Буквально уже недели три, что ли, назад я как раз проезжал мимо радио и вдруг увидел, что Илья в своих очках в таких, такой чуть-чуть смешной, благородный, тонкий, значит, к кому-то из прохожих "пристает". И я тоже, значит, сказал: "А меня не хочешь спросить, агент влияния американского империализма?" - Илья рассмеялся. Я рассмеялся.
Да, вот когда посмотришь на него, какая-то такая печаль охватывала, которая, наверное, охватывала людей, которые хотя бы иллюстрации рассматривали с изображением Дон Кихота. Ну, он, конечно, был какой-то Дон Кихот такой. Он обожал литературу, был кроток, незлобив. Ничего как бы он от жизни не требовал, ни к кому он никогда не в претензии он был.
И вот, знаете, то, что мы подшучивали над ним иногда, потому что "Дадашидзе Илья, сванский князь". Вот он еще даже объяснял сложность своего происхождения. Возникала фамилия Дадашкиани. Тоже он рассказывал, как революция все карты смешала и раскидала род его. Может быть, от этого вот так вот, я думаю, такая как бы тонкость и мыслей и кости, что ли?
Так что, что сказать? Прощай, князь. А можно сказать: "До свидания, князь. Как-то мы с тобой толковали о том, что жизнь вечна, и смерти, на самом-то деле, нет".
Илья Дадашидзе:
Ах, эти пейзажи в стихах хороши, а на деле
Глазам примелькались. И право, душа безразлична
К сквозным перелескам, где кроны уже облетели
Последним станицам, что тянутся к югу привычно.
Ах, это в стихах интересно, рыданья и плачи
Дождя за стеною и жалобы ветра ночного.
Все это метафоры, все это в жизни иначе -
Угрюмей и проще, из выдумок праздного слова.
Ах, это в стихах подобает. Разлад и разруха
Осенней природы, где глина плывет под ногами,
Где бьется в стекло, обезумев, последняя муха,
Где поздно светает, и рано темнеет над нами.
Елена Фанайлова:
Стихотворение "Воспоминание о Щелкунчике". Читает автор, Илья Дадашидзе.
Илья Дадашидзе:
"Воспоминание о Щелкунчике" с эпиграфом "Товарищ большеротый мой".
Леденцовый король, марципановый князь,
Нюренбергский урод деревянный,
Расскажи, каково тебе жить, раздвоясь,
Под вихляние фабулы странной?
Нет бы рот разевать да орехи колоть,
Да бездумно проматывать время.
Ну, зачем обретать тебе душу и плоть?
По плечу ли тебе это бремя?
Ну, зачем тебе пялиться в сумрак ночной
И метаться в шкафу для игрушек,
Слыша шелест шершавый да шум шерстяной
Взбудораженных мышек-норушек?
Ни к чему этот жар карамельных страстей
И признанья в кондитерском тоне.
Без того уже зубы свело от сластей,
И от патоки слиплись ладони.
Нас никто не полюбит, пустые мечты
Уповать и угадывать сроки,
Чтоб разгладился горб, и смягчились черты,
И румянцем затеплились щеки.
Нам в потемках никто не протянет руки,
Не подскажет лазеек в сюжете.
Хоть ты вывернись весь на шарнирах тоски,
Хоть пляши на пуантах в балете.
Видно, впрямь не отвертимся мы от щедрот,
Что старуха-судьба нагадала.
Ну, скорее, в улыбке растягивай рот
И скорлупки роняй, где попало.
Елена Фанайлова:
Правозащитная передача - это тяжелый и не всегда благодарный труд. Это ежедневные встречи с человеческими бедами и проблемами. От ведущего такой программы требуется, прежде всего, трезвый взгляд журналиста и человеческая терпимость. Но Илья Дадашидзе был поэт. Как он смог сочетать свой природный эстетизм и эмоциональность с жесткими качествами, которые требуются от автора правозащитной передачи? Вот мнение Сергея Ковалева, одного из старейших российских правозащитников, главы общества "Мемориал".
Сергей Ковалев:
Что могло быть причиной вот такой немножко странной эволюции? Поэт, переводчик, эссеист начинает заниматься радиожурналистикой и естественным образом он начинает с вещей и проблем, близких ему. Он ведет довольно долго программы по культуре, и потом он вдруг переключается на правовые проблемы и начинает вести очень интересную программу по правам человека.
Мне кажется, я догадываюсь, что дело не в том, что в начале 90-х в Баку он оказался свидетелем того, что там происходило. Не только в том. Такой, казалось бы, неожиданный поворот в творчестве, а вести программу - это, в самом деле, тяжелый, снаружи не очень эффектный творческий процесс. Так вот, такой поворот в творчестве представляется мне не столь уж неестественным. Мне почему-то кажется, что, со свойственной ему глубиной, Илья Дадашидзе почувствовал, ну, если хотите, ту близость этики и эстетики, он почувствовал эстетику права, он почувствовал, что настоящая красота мира, будущего мира вот лежит в этой сфере.
Елена Фанайлова:
О том, как поэт Илья Дадашидзе становился журналистом, рассказывает Александр Даниэль, историк правозащитного движения, сын известного диссидента Юрия Даниэля.
Александр Даниэль:
Я Илью знаю давно. Когда я с ним познакомился, он был бакинским литератором, интересным поэтом, он был замечательный переводчик. Часто Илья приезжал в Москву, он принадлежал к кругу знакомств Надежды Яковлевны Мандельштам, наши знакомства пересекались.
Но в основном-то я с ним знаком был не в этой связи, а потому что он дружил с моим отцом, Юрием Марковичем Даниэлем. Они были близкие друзья, несмотря на разницу в возрасте. Илья был молодой парень, а отец - уже немолодой человек, когда они познакомились. И, тем не менее, они были близкие друзья, абсолютно на равных общались, и Илья несколько раз очень помог моему отцу. Когда его в очередной раз лишали переводческой работы, он добывал ему эту работу. И, надо сказать, что он не просто добывал работу. Илья был внимательным слушателем и придирчивым критиком, за что отец ему всегда был бесконечно благодарен.
Один раз, после смерти уже отца, я был у Ильи в Баку. Это был 1992 год, это было очень тяжелое время для Баку, был военный конфликт в самом разгаре. И я просто видел, чувствовал, как на Илью это давит, как он не может в этой атмосфере национальной вражды существовать. И я думаю, что это было основное, из-за чего он уехал в Москву.
Но когда Илья стал работать на Радио Свобода, я страшно удивился. Я думал: ну, какой он журналист? Он - поэт, человек очень эмоциональный, человек страстный, человек пристрастный. К тому же, тематика эта... правозащитное сообщество, этот запутанный мир правозащитников, мир, который, как мне казалось, был чужд и его эмоциям и, я думал, что его интересам тоже. И тут вдруг я с некоторыми удивлением понял, что я ошибался.
Илья на моих глазах разворачивался как профессионал. Он начал... ну, поскольку я был его знакомым, он позвонил мне, хотя я и не правозащитник, но историк правозащитного движения. И он позвонил и попросил контакты. Я ему дал эти контакты. Он пошел по этим контактам, набрал целую базу данных, и очень быстро он стал просто своим человеком в этом правозащитном сообществе.
И дальше я слушал его передачи и просто поражался, - куда делись эмоции, куда делась страстность и пристрастность! Это был настоящий, профессиональный информационный такой журналист.
Собственно, я с Ильей-то работал не по темам, актуальным сегодняшнего правозащитного движения, а по истории правозащитного движения. Мы с ним делали пару лет назад серию передач о диссидентах 1960-х, 1970-х, 1980-х годов. Это была идея Ильи, и я ему за эту идею бесконечно благодарен, потому что это дало мне возможность очень многое сказать на большую аудиторию.
Елена Фанайлова:
Говорят люди, чья профессиональная деятельность была напрямую связана с программой "Человек имеет право" и ее автором Ильей Дадашидзе.
Елена Боннэр, правозащитник, вдова Андрея Сахарова.
Елена Боннэр:
Когда Илья начал передачи "Человек имеет право" (в нашей ситуации, в общем, жесткая тема), я боялась, что это у него не получится. И последние годы поражалась, как хорошо это получалось. Притом что он ни на йоту не изменил ни манеры поведения, ни общение с собеседником, ни даже в тембре голоса не было намека изменения самому себе.
Елена Фанайлова:
Людмила Алексеева, глава Московской Хельсинкской группы.
Людмила Алексеева:
Он был журналистом с гражданскими идеалами. Передача "Человек имеет право" была для него очень органичной, и его преемнику на посту ведущего этой программы будет трудно не только потому, что Илья делал ее высокопрофессионально, но потому, что он вкладывал в нее душу.
Он работал до последнего дня своей жизни. Его слушателям будет трудно без него.
Елена Фанайлова:
Уполномоченный по правам человека в России Олег Миронов.
Олег Миронов:
Мы вместе сделали немало репортажей. Мы защищали журналистов, вместе мы вступились за свободу, за судьбу вашего сотрудника, который был захвачен в Чеченской республике. И после этого репортажа на нас набросились все, кто мог, обвиняя в том, что мы не поддерживаем федеральные власти.
Елена Фанайлова:
Глава правозащитного движения "За права человека" Лев Пономарев.
Лев Пономарев:
Обычно бывает контакт такой, что вот люди обращаются в радио, да? говорят: "Помогите, там, поддержите, там, опубликуйте..." А здесь было наоборот. Илья мне звонил и говорил: "Вот, ко мне обратился человек, мы там сделали передачу, а вот ему надо помочь". Мне кажется, эта особенность Ильи, то, что он откликался, это ведь не входило в его рабочие обязанности. Он просто заботился о людях. Он переживал за них.
Я вот сейчас вспоминаю несколько человек, которым реально мы помогли именно потому, что Илья обратил внимание на их судьбу.
Елена Фанайлова:
Юрист Сергей Пашин.
Сергей Пашин:
Всякий раз, когда я приходил в эту студию, на его рабочем столе лежали письма. Это были письма людей обиженных, униженных, письма людей, которые видели в нем свою последнюю надежду. И всякий раз Илья Дадашидзе спрашивал меня, чем я могу помочь этим людям, чем им может помочь Независимый экспертно-правовой совет, и чем можем помочь он, Илья Дадашидзе.
Я помню, как близко к сердцу он воспринял мою историю. Мои судейские полномочия были прекращены, незаконно прекращены. Илья Дадашидзе вел журналистское расследование и давал возможность людям, знающим, в чем было дело, выступать в эфире.
Елена Фанайлова:
Алексей Симонов, глава Фонда защиты гласности.
Алексей Симонов:
В самый напряженный момент в самом неожиданном месте раздавался телефонный звонок, и, не зная ни страха, ни упрека, и не принимая никаких возражений, тонким и занудным голосом Дадашидзе требовал, чтобы ты отвечал на его вопросы, комментировал те или иные события. После чего он, вздохнув, говорил, конечно же: "Гениально", - и, нарушив все твои планы, удовлетворенный, отправлялся мучить следующего человека, к которому он имел интерес.
Илья выдающийся профессионал и очень славный человек.
Елена Фанайлова:
Александр Ткаченко, Русский ПЕН-Центр.
Александр Ткаченко:
Вот я во Владивостоке нахожусь и сижу в процессе Пасько. И буквально несколько дней назад Илюша звонил Григорию домой для того, чтобы взять очередной репортаж о процессе.
Ну, вот Илья - весь в этом, понимаете? Он звонил всегда, всегда был абсолютно правозащитным человеком. Он был талантлив как поэт, щедр как человек. Больше не на кого опереться, больше некому позвонить и сказать: "Илюша, надо вот сделать. Помоги". И он всегда отзывался.
Это был человек огромного сердца.
Елена Фанайлова:
Валентин Гефтер, общество "Мемориал".
Валентин Гефтер:
Честно должен сказать, что Илья был не правозащитником. Он был журналистом и был просто то, что в старину говорили таким хорошим словом - культурным человеком.
К сожалению, много осталось за кадром. За кадром остались наши долгие разговоры после передач. Иногда рюмочку пропускали, ходили в соседнее кафе. За кадром осталось то, что хотели сделать.
И я думаю, что вот нужно пообещать себе, что мы постараемся сделать то, за что он так переживал.
Елена Фанайлова:
В течение двух лет Илья вел цикл передач "И мы там пили мед. Деятели российской культуры о веке двадцатом и о себе". Его героями были один из признанных лидеров русского рока Борис Гребенщиков и писательница Лидия Лебединская, драматург Александр Володин и композитор Никита Богословский.
У Никиты Владимировича остались самые теплые воспоминания от встреч с Ильей Дадашидзе.
Никита Богословский:
Он умелый был человек, вы понимаете? Обаяние от него шло. Знаете, я не очень люблю, когда мне звонят, но когда звонил Илюша и просил о встрече, я всегда был не только что соглашался, но просто был очень рад. И очень ждал этой встречи.
Елена Фанайлова:
Илью Дадашидзе вспоминает драматург Александр Володин.
Александр Володин:
Моя любимая станция тогдашнего времени была Свобода. И я не мечтал, что кто-то со Свободы приедет сюда и станет со мной разговаривать. Приехал человек простой. Я думаю: "Боже мой, станция Свобода, и простой. Ну, он же - Дадашидзе. Это должно быть что-то необыкновенное". А он со мной говорит, как и я. Говорим, и хорошо нам обоим. Он говорит: "Еще говорите. Еще говорите". Я говорю еще, еще, свободно, потому что мне он нравится. Потому что он очень хороший и умный. И потом сделали из этого две передачи, дневную и ночную.
С тех пор я запомнил его. Как я слышу по станции Свобода Дадашидзе, у меня сердце вздрагивает. Я полюбил его как человека, как близкого человека. Так в сердце моем он остался и останется навсегда.
Елена Фанайлова:
Илья любил хорошую компанию, острое слово, сочинял многочисленные экспромты к дням рождения коллег. Вот один из них, усеченный сонет на день рождения Петра Вайля. Третья строфа явно хромала, поэтому автор заменил ее отточиями, чтобы сохранить классическую стихотворную форму.
Илья Дадашидзе:
Это имя - как выстрел в висок,
Медь и бронза державинской оды.
Петр Вайль - душистый цветок,
Тубероз Русской службы Свободы.
Ты - прямого эфира звезда,
Ты вещаешь без лжи и обмана.
И крутая твоя борода
Посильнее бородки Руслана.
Устремляйся же в "Liberty Life",
Чтоб ловили мы счастье и кайф.
Елена Фанайлова:
А к свадьбе наших коллег пражского редактора Андрея Шароградского и московского обозревателя Марьяны Арзумановой Илья Юрьевич Дадашидзе сочинил такие куплеты.
Илья Дадашидзе:
"Ода на замужество девицы Марьяны Арзумановой".
За Марьяной мы ходили,
Мы Марьяне говорили,
Мы Марьяне говорили-приговаривали:
"Не езжай, Марьяна, в Вену,
А не то оставишь сцену,
Коль пойдешь ты под венец,
Театру русскому конец".
Твой отъезд, как соль на рану.
Скорбь и слезы не унять.
Кто нам будет утром рано
Прессу в "радиве" читать?
Елена Фанайлова:
Такие произведения их автор, конечно же, создавал в шутку. А вот его серьезная поэтическая работа.
Илья Дадашидзе:
"Воспоминание о Язоне".
Полуночного ветра сырая струна,
Причитанья дождя до рассвета.
Вот он, сумрачный край Золотого Руна,
Малярийное царство Аэта.
Обезлюдел простор, аргонавты ушли,
Миновали века торопливо.
Только сыростью веет от стылой земли,
Только холодом тянет с залива.
Только сосны в раскачку скрипят на юру,
Только волны вгрызаются в сушу,
Чтобы сердце твое обескровить к утру
И бессонницей выстудить душу.
Здесь и вправду надежды питать не резон
И вперяться во мглу без предела.
Если счастья отсюда не вывез Язон,
Что уж нам мельтешить неумело?
Как пустынно вокруг, ни огня, ни звезды,
Только волны поют исступленно.
И скрежещут впотьмах камыши у воды,
Прорастая, как зубы дракона.
Здесь бы только сейчас до утра дотянуть,
На нескорый восход уповая.
Нет, не нам увязать в этой драме по грудь,
Не про нас эта страсть роковая.
Разве мы проливали невинную кровь
И бежали дорогой морскою,
Чтоб теперь отвечать за чужую любовь
И чужою томиться тоскою?
Обойди нас, преданья недобрый сюжет.
Нам свои непосильны затеи.
Что стоять за плечами, когда уже нет
Ни "Арго", ни Руна, ни Медеи?
Елена Фанайлова:
Один из последних опросов, которые Илья в качестве корреспондента, как и многие наши коллеги, проводил на улицах Москвы, был посвящен бессмертию. Так уж совпало, но последний вопрос, который задавал Илья Дадашидзе прохожим, был такой: "Хотели бы вы жить вечно?"
Женщина:
Неинтересно вечно жить. Человек дряхлый становится, а самое страшное - старость.
Илья Дадашидзе:
Молодым вы согласны жить вечно?
Мужчина:
Конечно. А старым - нет.
Женщина:
Очень много сваливается несчастий на мою голову. И так же, наверное, и на всех людей. Поэтому вечность вряд ли принесет радость.
Очень много всяких катаклизмов. Я не желала бы.
Женщина:
Это прерогатива Господа Бога, а не человека, решать такие вопросы. Может быть, я еще пять раз появлюсь на этой земле, только в других телах. В не менее талантливых, скажем. Может быть, это гораздо интереснее, чем сидеть в одном теле бесконечно. Тело все равно будет стареть.
Илья Дадашидзе:
А какой бы срок вы хотели прожить?
Женщина:
Ну, лет 100 мне достаточно.
Мужчина:
Проблемы накапливаются с каждым годом. А значит, если до бесконечности жить, то и проблемы будут бесконечно накапливаться.
Илья Дадашидзе:
И поэтому бесконечно жить не надо?
Мужчина:
Да, лучше не надо.
Илья Дадашидзе:
А сколько бы вы хотели жить?
Мужчина:
Ну, лет 70, наверное.
Илья Дадашидзе:
И дальше нет? Не 1 500?
Мужчина:
Нет. Нет. Ни в коем случае.
Мужчина:
Это такой вопрос, философский, поэтому сразу, с бухты-барахты на него не ответишь.
Илья Дадашидзе:
Ну, если бы вам вот предложили жить вечно, вы бы согласились, не согласились?
Женщина:
Скорее да, чем нет.
Илья Дадашидзе:
Хотели бы?
Женщина:
Ну, наверное, да.
Илья Дадашидзе:
А не трудно будет?
Женщина:
Ну, там уже видно будет. Вечность покажет.
Мужчина:
Я пока молодой, поэтому не знаю. Может, когда состарюсь, захочу. Пока нет, не очень.
Вечно жить, наверное, очень скучно.
Илья Дадашидзе:
Вы бы хотели жить вечно?
Женщина:
Да. Каждый день интересно становится для человека. Все новые ощущения, новые знания. Каждый день живешь и чему-то учишься, стремишься.
Илья Дадашидзе:
Ну, а если бы вот вы прожили, скажем, миллион лет. Вам бы не прискучило новые знания получать?
Женщина:
Ну, миллион, наверное, много. Но хотелось бы.
Мужчина:
Мне это не грозит. Я знаю, что это шутки.
Илья Дадашидзе:
Ну, а если бы всерьез? Хотели бы?
Женщина:
Нет. Слишком много катаклизмов на такую короткую жизнь мою выпало, чтобы еще какие-то революции встретились, еще что-то подобное.
Мужчина:
Тяжело очень жить. Жить тяжело. И вечно - надоест. Рано или поздно надоест.
Илья Дадашидзе:
А сколько бы вы хотели прожить? 1 000 лет?
Женщина:
Ой, я вас умоляю! Дай Бог, лет 80.
Илья Дадашидзе:
Но 1 000 не хотели бы жить?
Женщина:
Не хотела. Даже 100 не хотела бы.
Мужчина:
Если бы все вечно жили, тогда бы, может быть. А если один человек вечно живет, то он смотрит, как умирают его друзья, там, еще что-то. Зачем?
Илья Дадашидзе:
А вместе со всеми жить вечно вы бы хотели?
Мужчина:
Ну, в принципе, да. Вообще, на самом деле, жизнь и так вечна. Просто меняешь оболочки, и все. И нормально.
Зачем нужен этот ген, если мы и так вечно живем? Спокойно отжил свое, отучился, пошел учиться дальше. Поменял оболочку и тренируйся. И хорошо.
Мужчина:
Интересно прожить ту жизнь, которая дана мне жизнь, вот. А вечно - что же я? Я тогда буду мучиться уже дальше, мне кажется.
Прожить свои, положенные 80 - 100 лет, и хватит. А что, есть такие желающие, что по 1 000 лет хотят жить? Мне кажется, я бы уже надоел всем, примелькался бы.
Илья Дадашидзе:
Вы бы хотели жить вечно?
Женщина:
Нет, половинку вечности. Полностью - нет.
Мужчина:
Побольше, но не вечность. Это, наверное, тяжело.
Мужчина:
Это зависит от того, сколько будут жить мои, вот, окружающие меня друзья, родственники. Если бы все так жили, ну, лет 200, наверное, можно было бы прожить. Но, наверное, не больше.
Илья Дадашидзе:
И все? И все бы потом кончилось?
Мужчина:
И все. Ну, а почему "кончилось"? Может быть, наоборот, только началось бы.
Мужчина:
Я не знаю, смысл есть в вечной жизни? Вечность не бывает. Сколько Богом дано жить, столько будем жить. Все.
Женщина:
Если найдется такое лекарство, чтобы я была всегда молодая, я бы могла жить. С удовольствием пожила бы.
Илья Дадашидзе:
И сколько бы вы прожили? Миллион лет?
Женщина:
Нет, не надо миллион. Ну, 100 лет достаточно. Уже потом, мне кажется, устанешь от всего этого - от жизни, от всего вот этого вот. Тем более, у нас жизнь такая тяжелая.
Если при хорошей жизни, можно миллион лет жить, а если при такой - 100 хватит.
Илья Дадашидзе:
Так москвичи отвечают на вопрос, хотели бы они жить вечно.
Илья Дадашидзе, Радио Свобода, Москва.