"Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека.
В этом выпуске:
- Ольга Чайковская. Неправый суд - вечная боль России. Дело Олега Филатова.
- Из истории правозащитного движения. Александр Даниэль об Илье Габае.
- Альбина Лир. Правозащитные новости января.
- События на КПП "Кавказ". Репортаж Владимира Долина.
- Путь из Чечни в Россию. Интервью с Зарган Насрутдиновой, беженкой из Грозного.
Судебная власть и пресса. Реагируют ли сегодня официальные лица на выступления средств массовой информации? Об этом - Ольга Чайковская в очерке о деле Олега Филатова.
Ольга Чайковская:
Когда российские средства массовой информации, в том числе печать, называют, по аналогии с Западом, четвертой властью, это звучит прямой насмешкой. Когда-то, в советские времена, официальные лица и учреждения должны были реагировать на выступления в печати. Нынче - не должны.
Есть, правда, указ президента 1996 года, который обязывает власти в течение двух недель сообщить о своей реакции. Но указ этот не работает. Власти реагируют неизменным молчанием, за которым ясно слышится "собака лает - ветер носит".
Кстати, в связи с делом Валерия Матвеева, в девяностых годах я выступала три раза в "Литературной газете", и последний раз - по станции Свобода. Дело это - митинговых времен, шло на волне массовой истерии. Вместо доказательств в нем - письма трудящихся, требовавших расстрела. Его и приговорили к расстрелу, восемнадцатилетнего. Помилованный, он сидит до сих пор.
Вмешательство печати в жизнь необходимо, когда речь идет о деятельности правоохранителей и судей. Общество не может бесконтрольно доверять им судьбу человека, его жизнь. Стоит заглянуть в любую камеру российской тюрьмы, во многие следственные или судебные дела, чтобы это понять.
Конечно, сегодня, когда журналистика "одичала", когда со страниц газет хлещет грязевой поток, ложь без совести и стыда, ненависть без предела и тормозов, властям не легко разобраться, где правда, где неправда. Но указ президента требует их реакции лишь в том случае, если нарушен закон. А журналист, пишущий на судебные темы, - добавим мы от себя, - обязан иметь собственное досье с документами, доказывающими его позицию и доводы. Без такого досье редакция не имеет нравственного права печатать материал.
Неправый суд - вечная боль России. Еще Гоголь писал: "Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего терзает мою душу". Нынче люди не хотят слышать о чужой боли. И все-таки эту историю, которой сейчас занимаюсь, я расскажу.
В тире Механического института, город Ижевск, средь бела дня были убиты трое его сотрудников: начальник тира Соковнин, сварщик Вахрушев и подполковник Гольцов. Было похищено оружие и боеприпасы.
Ижевский розыск работал превосходно, быстро вышли на двоих, Андрея Майера и Толгата Хаснутдинова. У них нашли похищенное оружие, в том числе и пистолет, из которого стрелял убийца. Оба признались, что оружием торгуют, но убийство отрицали. И Майер заявил, что убийца - его школьный товарищ Олег Филатов, и этот - вины не отрицал, более того, выдал три пистолета, тоже из числа похищенных.
Но сотрудник милиции, его допрашивавший, равно как и следователь прокуратуры, не могли отказаться от ощущения недостоверности. Ошибался в объяснениях, которые давал, в схемах, которые рисовал. Они то и дело спрашивали его, правду ли он говорит. "Чистую правду", - убеждал он их горячо.
Он пошел в тир, запер входную дверь, убил начальника тира, потом сварщика. Стрелял, каждый раз перезаряжаясь, одиночными выстрелами. В его пистолете не было магазина. Он хорошо все помнил - даже то, как во время стрельбы мешали ему перчатки.
Кинулся в оружейную, стал вскрывать ящики, шкафы с оружием, когда к нему заглянул третий - подполковник Гольцов, спросил, что он тут делает, а он ответил: "Граблю тир".
Но когда руководитель следственной группы, старший следователь республиканской прокуратуры Сергей Чучалов, начал проверять, тут и пошло. По Филатову он стрелял одиночными выстрелами. По баллистической экспертизе, пистолет убийцы работал в автоматическом режиме. По Филатову - одна картина убийства, по судмедэкспертизе - другая.
И с приходом подполковника Гольцова тоже были странности. Чтобы заглянуть в оружейную, ему нужно было пройти первым тамбуром, где лежал мертвый Вахрушев, затем - вторым, где, загораживая дверь своего кабинета, лежал Соковнин. Получилось, что, увидев трупы, подполковник проследовал дальше полюбопытствовать, что делает в оружейной незнакомец, вскрывающий ящики.
Если бы Гольцов был вооружен, он, конечно бы, стрелял. Если нет - выбежал бы из тира за подмогой. Но главное - как вообще-то он мог войти в тир, Гольцов, если входная дверь была заперта? Эпизод с запертой дверью я писала, опираясь на следственный эксперимент, который сразу же после убийства провел Сергей Чучалов, с участием экспертов, криминалистов и с записью на магнитофон. Я подробно описывала дверное устройство, цитировала заключение. Когда дверь заперта изнутри, снаружи ее отпереть невозможно.
И еще одна странность. Филатов говорил, что явился в тир, готовый убивать, чтобы добыть оружие на продажу. Но ничего не продал. Более того, создавалось впечатление, будто он вообще не знал, что со всем этим делать. Сначала отправился к Майеру и, не застав его дома, оставил сумку его сестре, женщине, ему мало знакомой. Потом повез оружие на край города, в чей-то пустой гараж, на хранение. Дня через два-три переправил все это на участок родителей, где и зарыл на огороде под ветками.
Путешествие оружия по квартирам и огородам следствие проверяло досконально. Чучалов теснил Олега вопросами, на которые тот не в состоянии был ответить, советовал ему не бояться. И это, кажется, был самый нужный совет, потому что Филатов боялся - и смертельно.
"Вот как было дело", - рассказал он наконец. Он увлекался оружием, изучал его, совершенствовал, наконец, стал чинить за деньги. Заказчиком был Андрей. Но когда тот однажды попросил его сточить номера с пистолета и сделать к нему глушитель, Олег встревожился. А Андрей ответил ему на это, что оба они уже увязли, и не о чем говорить.
Впрочем, удалось договориться. Они заканчивают сотрудничество, но за это Олег должен выполнить последнюю просьбу. В тире состоится какая-то сделка. Он должен быть неподалеку. Ему вынесут сумку, и он уедет на трамвае. Сделка незаконная, а машины проверяют.
Так все и случилось. Из тира вышли двое с сумкой, передали ее Олегу и уехали на машине, а он трамваем отправился к Майеру. Об убийстве узнал в тот же день и пришел в отчаяние. Он был единственным, кто видел убийц в лицо, и теперь жизнь его ломаного гроша не стоила. Его и его близких. А жена его как раз ждала ребенка.
Он понимал также, что обязан сообщить об этом властям, заставил себя написать письмо в милицию и - не смог заставить себя его отправить. Второй раз написал - и вновь не отправил. Заложил оба письма в книгу. Их там, на полке, и нашли оперативники, важное доказательство того, что говорит правду.
Тем временем, группа Чучалова добыла серьезное доказательство. В час убийства Толгат Хаснутдинов был в тире. Огромный успех. Следствие вообще работало сильно, и было - на взлете. И вдруг - крутой поворот. Сергей Чучалов перестал вести это дело. Началось совсем другое следствие.
Профессионалы хорошо знают подобные превращения, да и мне они встречались, когда естественный ход расследования вдруг прерывается вмешательством начальства, которому нужна не истина, а раскрываемость, или какие-то иные обстоятельства.
Новое следствие взяло за основу признательные показания Олега, те самые, от которых он отказался, которые ничем не были подтверждены, и значит, доказательством вины служить не могли.
И началось антиследствие. Сколько раз приходилось это видеть, когда истину не ищут, а закапывают.
Вот эпизод с запертой дверью. Из протокола известного нам следственного эксперимента новый следователь выписал одно: что дверь была заперта. А заключение о том, что ее, запертую изнутри, нельзя было отпереть снаружи, просто выбросил, чтобы на глаза судьям или проверяющим инстанциям она не попалась.
Эпизод с двумя письмами в милицию. "Следствие считает, - читаем в обвинительном заключении, - что Филатов написал их уже в тюрьме, через кого-то переправил на свободу. Потом кто-то, - опять не известно, кто, - заложил их (неизвестно каким образом), в книгу филатовской библиотеки". Так, кусок за куском, выкидывалась из дела реальная жизнь.
А как же Толгат Хаснутдинов, относительно которого были веские основания полагать, что в день убийства он был в тире? Его отпустили из тюрьмы на подписку, и он погиб. Люди видели, как его, избитого, бросили в машину, и с тех пор в числе живых его уже никто не видал.
Не установленные лица, не названые адреса. Майер так и не назвал никого из своих заказчиков и покупателей. Не проведенные эксперименты. Следователь, несмотря на все мольбы, так и не провел хронологического, который бы ответил на вопрос, действительно ли мог Филатов один уложиться в пятнадцать-двадцать минут, в которые было совершено преступление.
Не вызванные свидетели. Пропавшие документы. Оборванные нити. И вот такое воронье гнездо двинулось в суд, легко его прошло. Майеру - шесть лет, Филатову - расстрел. Так же легко прошло и Верховный Суд, который снизил срок Майеру, и тот скоро вышел на свободу. А Филатов сидел в камере смертников, и давно уже был бы расстрелян, если бы не мораторий на смертную казнь.
Дело рассматривал Конституционный Суд, который установил, что Филатова вообще судили незаконно. Он подлежал суду присяжных, приговор должен быть отменен, а дело пересмотрено в обычном порядке. Верховный Суд федерации ничего этого не сделал. Ни приговора не отменил, ни дела не пересмотрел.
Вот заключение Радченко, дававшего президиуму Верховного Суда заключение по делу. "Вынося свое постановление, - пишет он, - Конституционный Суд еще не знал, что Филатова помиловали заменой расстрела на пожизненное заключение". Таким образом, жизнь Филатова, цитирую - "сохранена. Смертная казнь в отношении к нему применена быть не может, и наказание, которое он должен отбывать, не противоречит вышесказанному постановлению Конституционного Суда".
Сначала я, оторопев, не знала, как подступиться к столь странному феномену, выскочившему вдруг на российском правовом поле.
Значит, так. Судили Филатова незаконно, не тем судом, каким следует, а присудили - уже без суда, с помощью акта помилования, к высшей мере - таково у нас ныне пожизненное заключение.
Каким же образом произведена вся эта операция? Сначала совершили подмену - правовую проблему подменили вопросом наказания. Затем помилование отделили от приговора, он уже никуда не годился, но Верховный Суд его не отменил. Это только у чеширского кота улыбка могла жить отдельно от кота, а вот чтобы акт помилования висел в воздухе, да еще прикрывал собою незаконный приговор....
Моя статья послана в Верховный Суд. Радченко, первый заместитель председателя Верховного Суда, должен был бы ее прочесть, хотя бы из любопытства, и тогда увидел бы собранные вместе - не все, конечно, но многие - кричащие противоречия филатовского дела.
Но это еще не все. В моей статье впервые был изложен документ, не представленный ни в обвинительном заключении, ни в судебных документах, зато отнесенный в дальний, двенадцатый том дела, свидетельствующий, что в тире работал кто-то, оставивший следы на двери оружейной комнаты. О нем известно только то, что он - не Филатов.
И что же международный суд? Каков будет поток, что потечет в Страсбург? Сколько окажется там дел, подобных делу Филатова и Матвеева? Сколько обнаружится невежества и беззакония? И каков будет стыд?..
Илья Дадашидзе:
Это был судебный очерк Ольги Чайковской о деле Олега Филатова.
Наша рубрика "Из истории правозащитного движения". Илью Габая представляет член правления общества "Мемориал" Александр Даниэль.
Александр Даниэль: В каждой компании, в каждом сообществе бывают такие люди, которых все любят. И чем сложнее, чем запутаннее, чем напряженнее и надрывнее складываются отношения внутри компании, тем обязательнее в ней присутствие такого человека. Человека, которого любят все.
Можно себе представить, что было бы с кем-то другим в накаленной и довольно истеричной интеллигентской московской среде 1966-68 годов, если бы с ним случилось то, что случилось с Ильей Габаем в начале 1967 года.
Значит, так. Сначала человек принимает участие в очередной демонстрации в защиту арестованных самиздатчиков. Его, естественно, арестовывают. Не его одного, еще четверых арестовали: Владимира Буковского, Евгения Кушева, Вадима Делоне, Виктора Хаустова. Все получили свой приговор, кто - условный, кто, как Буковский и Хаустов, вполне реальный лагерный срок.
А вот с Ильей получилась неслыханная история. Его вывели на суд вместе с Хаустовым - и вдруг оправдали за отсутствием состава преступления; формулировка, по советским меркам, фантастическая.
Случись это с кем-то иным, диссидентская Москва захлебнулась бы в слухах, сплетнях, подозрениях. Но вокруг Ильи Габая никакие сплетни и подозрения просто физически не могли возникнуть, такова была всем очевидная нравственная чистота этого человека.
Илья Габай - ключевая фигура в становлении правозащитного движения в 1968-69 годах. Наверное. Наталья Горбаневская, создатель и первый редактор самиздатского правозащитного бюллетеня "Хроника текущих событий", напишет когда-нибудь о том, какую роль сыграли Илья и его жена Галина в создании первых выпусков "Хроники".
Наверное, Юлий Ким, автор обращения к деятелям науки, культуры и искусства, обозначил место Ильи Габая в создании этого, одного из самых значительных текстов петиционной кампании 1968 года.
Наверное, крымские татары не забыли о том, что, вместе с Алексеем Евграфовичем Костериным и Петром Григорьевичем Григоренко, сделал Габай для того, чтобы несчастная судьба этого народа стала известна в Москве и за рубежом.
В мае 1969 года Габая арестовали, этапировали в Ташкент и дали три года лагерей по крымско-татарскому делу.
Может быть, судьба Габая сложилась бы иначе и счастливее, если бы ему дали не три, а пять или семь лет. Он не вернулся бы в Москву летом 1972 года, когда был арестован и начал давать так называемые откровенные показания его ближайший друг Петр Якир. Потом прервалось издание "Хроники".
В воздухе пахло нравственным поражением. Вскоре это ощущение было преодолено, но Илья об этом уже не узнал. Он не умел и не хотел никого судить. Он умел отвечать только за свои поступки. Вскоре после суда над Якиром и Красиным он выбросился с балкона своей квартиры на одиннадцатом этаже.
В "Хронике текущих событий", возобновленной вскоре после его гибели, был помещен некролог, в котором, в частности, говорилось: "по убеждению всех знавших его, Илья Габай, с его высокой чувствительностью к чужой боли и беспощадным сознанием собственной ответственности, был олицетворением идеи морального присутствия. И даже его последний, отчаянный поступок несет в себе, вероятно, сообщение, которое его друзья обязаны понять".
Кажется, то сообщение не понято и по сей день.
Илья Дадашидзе:
Правозащитника Илью Габая представил Александр Даниэль.
Альбина Лир. Правозащитные новости января.
Альбина Лир:
Конституционный Суд России приступил к рассмотрению конституционности части третьей статьи 377 уголовно-процессуального Кодекса, которая предоставляет суду право заочно рассматривать дела, без участия заинтересованных лиц. Поводом к рассмотрению стали жалобы граждан. По их мнению, статья нарушает конституционные принципы равенства всех перед законом и судом.
Глава Фонда защиты гласности Алексей Симонов считает, что государственные структуры ограничивают российским журналистам доступ к информации. На пресс-конференции в Москве он, в частности, отметил, что это касается освещения войны в Чечне. По словам Симонова, Государственная Дума намеренно затягивает принятие закона о праве граждан на доступ к информации во втором чтении.
Арестованные в Екатеринбурге на десять суток активисты движения против насилия Глеб Эделев и Александр Зимбовский объявили сухую голодовку. Из-за резкого ухудшения здоровья их доставили в больницу. Под арест они вернутся, когда окончательно поправятся. Эделева и Зимбовского задержали, возле здания штаба Уральского военного округа, за участие в несанкционированной акции протеста против войны в Чечне и преследования призывников, отказывающихся служить по убеждениям.
В нынешнем году в России может быть проведена амнистия, - сообщил министр юстиции России Юрий Чайка. Эта амнистия, - сообщил Чайка, - будет приурочена к двухтысячелетию христианства. В прошлом году из мест заключения по амнистии были освобождены более двадцати тысяч человек.
В Калужской области взят под стражу Иван Клевакичев за уклонение от призыва на военную службу. Клевакичев был арестован в зале суда, где выступал в качестве свидетеля по делу Дмитрия Неверовского, требовавшего альтернативной службы по убеждениям. По словам Клевакичева, он не собирался отказываться от военной службы и готов был уйти в армию по ближайшему призыву.
Минский городской суд вынес приговор активисту белорусской неформальной оппозиционной организации "Молодой фронт" Евгению Осинскому. Он приговорен к двум годам исправительных работ с удержанием в доход государства двадцати процентов заработной платы. Осинский признан виновным в сопротивлении работникам милиции во время оппозиционной демонстрации в Минске 27 июля прошлого года. Международные правозащитные организации считают, что Осинского преследуют по политическим мотивам, и готовы признать его узником совести.
Ассоциация национально-культурных объединений Украины подала в суд на харьковское объединение "Просвита", обвинив ее в разжигании национальной вражды. Ассоциация требует признать незаконным распространение информации, посягающей на права человека и оскорбляющей национальное достоинство граждан. Иск предъявлен в связи со статьей "Каждому мирянину по семь евреев" в молодежной газете "Джерельце", учредителем которой является объединение "Просвита". Ассоциация требует запретить выпуск газеты и взыскать с объединения "Просвита" моральный ущерб в размере двухсот тысяч долларов.
Илья Дадашидзе:
Правозащитные новости января подготовила и прочитала Альбина Лир.
События на КПП "Кавказ". Репортаж Владимира Долина.
Владимир Долин:
11 января, после боев в Аргуне и Шали, командующий Северокавказским военным округом, генерал Виктор Казанцев приказал более не считать беженцами мужчин-чеченцев от десяти до шестидесяти пяти лет.
По приказу генерала, единственный проход из воюющей Чечни в прифронтовую Ингушетию, контрольно-пропускной пункт "Кавказ-1" закрылся для беженцев-мужчин. Через четыре дня ограничения смягчились. Военные стали пропускать подростков от десяти до пятнадцати лет. Затем незаконный приказ отменили вовсе.
О том, что происходит сегодня на посту "Кавказ-1", непосредственно с места событий рассказывает корреспондент северокавказского бюро Радио Свобода Хасин Радуев.
Хасин Радуев:
Беженцы с раннего утра выстраиваются у колючей проволоки на окраине станицы Ачиновская. В девять часов, как правило, открывается дорога. В это же время сюда подъезжают автобусы Министерства по чрезвычайным ситуациям Ингушетии, на которых перевозят беженцев к самому КПП "Кавказ-1", где и начинается проверка и учет всех, кто пересекает чечено-ингушскую границу.
Еще несколько месяцев назад у контрольно-пропускного пункта "Кавказ-1" ежедневно скапливалось до десяти-пятнадцати тысяч человек. Автомобильные колонны беженцев растягивались до двадцати километров. Сейчас картина несколько изменилась. Ежедневно через чечено-ингушскую границу проходит от двух до трех тысяч человек. Примерно треть от этого числа возвращается обратно в Чечню. Чаще - чтобы завезти продукты тем, кто остался дома, или забрать родственников и близких в Ингушетию.
За многие часы ожидания у контрольно-пропускного пункта люди знакомятся друг с другом, делятся своими историями и рассказывают о случаях, которые происходили здесь, у колючей проволоки. Вот одна из них.
Как-то молодой человек - из категории тех, кого принято называть крутыми - на шикарном джипе нагло подъехал к посту и попытался проехать вне очереди. Его остановили военные и приказали встать к хвосту колонны. Обладатель шикарной иномарки настаивал на том, что ему срочно нужно проехать, полез в карман за долларами. Вместо валюты у настырного "беженца", в кавычках, солдат попросил документы на машину, бросил их на землю и расстрелял из автомата.
Но это было давно. Сейчас сами военнослужащие ищут клиентов, желающих проехать вне очереди. Конечно, не за красивые глаза. Они проходят вдоль очереди, заглядывают в глаза водителям, будто пытаясь определить толщину их кошелька. Желающие всегда находятся.
Женщин и детей на контрольно-пропускном пункте практически не досматривают, проверяют лишь содержимое их сумок и баулов. Внимание российских солдат сосредоточено на молодых людях. Они больше всего чувствуют себя неуютно. Все знают, что ежедневно на КПП задерживают людей. Основанием для этого может стать что угодно, любая причина, начиная от плохого настроения какого-нибудь офицера или солдата, кончая показанием компьютера с базой данных на лиц, находящихся в федеральном розыске.
Но, как правило, преступники через КПП "Кавказ" не проходят. Возможно, у них есть другие пути. Поэтому чаще в зеленом вагончике, куда препровождают задержанных на КПП "Кавказ", оказываются вовсе не бандиты и террористы, а те, кого подозревают в связях с боевиками.
Аслан Басаев, молодой человек лет двадцати восьми, долго жил в России. Две недели назад он приехал за своими родителями, чтобы увезти их подальше от войны. В лагере беженцев в станице Слепцовская нашел мать, сестру и бабушку. Но вместо того, чтобы отправиться в российскую глубинку, пришлось везти труп бабушки в Чечню. Старушка не выдержала тяжелых условий лагерной жизни.
Похоронив близкого человека, возвращался в Ингушетию. Через контрольно-пропускной пункт "Кавказ-1" проезжал на автомашине "Газель" одним из последних. В два часа дня КПП закрывается. И тут молодому человеку не повезло. Подозрение вызвала фамилия. Фамилия Басаев - не самая лучшая рекомендация для того, чтобы без проблем пересекать российские блокпосты.
Как рассказывает Аслан Басаев, солдаты были навеселе, но били не на шутку. Два дня его продержали в зеленом вагончике. Все это время родственники пытались вызволить его из неволи. В конце концов, это удалось. Каким образом, Басаев не решается говорить даже сейчас, когда все позади. Лишь родственники намекают на то, что после этого случая они остались без единого рубля в кармане.
Чаще на посту задерживают мужчин, по причине отсутствия нижнего белья. Говорят, что свежевыбритое лицо и стиль одежды является как бы явными признаками принадлежности к ваххабитам, а они, как известно, все зачислены в бандиты и террористы.
Куда затем увозят подозреваемых - неизвестно. Некоторых переводят в СИЗР МВД Ингушетии. Впрочем, слово сотруднику правозащитного центра "Мемориал" Александру Черкасову, который еще в ходе первой чеченской войны занимался поиском людей, пропавших без вести: российских военнослужащих, чеченских бойцов и просто мирных жителей.
Александр Черкасов:
Кого задерживают в Чечне сегодня, где и как содержат? Пять лет назад, в начале той войны хотя бы на второй вопрос имелся ответ: на фильтропункте в Моздоке, в столыпинских вагонах для перевозки заключенных. Сегодня мы этого не знаем.
Задержанных на блокпосту "Кавказ-1", по некоторым сведениям, сначала отправляют в ФСБ Ингушетии. Затем - в один из сопредельных регионов, возможно, в следственный изолятор в Пятигорске, как бывало и в прошлую войну. Места содержания задержанных остаются абсолютно закрытыми, и это внушает серьезные опасения. Ведь основным методом работы в тех фильтропунктах были допросы с пристрастием, пытки и избиения.
Не менее опасно и то, что мы не знаем, кто же задержан. Не будучи зарегистрироваными, занесеными в некий реестр, эти люди запросто могут пропасть без вести сразу после задержания.
Руководство Российской Федерации продолжает называть внутренний вооруженный конфликт на Северной Кавказе "антитеррористической операцией", как бы выводя его из-под действия Женевской конвенции. Насколько справедлива эта характеристика? Ведь это название - "антитеррористическая операция", подразумевает еще большую избирательность действий.
Кого могут задерживать на блокпостах или при зачистках? На блокпосту "Кавказ-1" идет проверка паспортов. Их сверяют с картотекой главного информцентра МВД. Но там прошлой осенью уже пропустили шестнадцать рецидивистов, находящихся в федеральном розыске, и задержали уже на ингушском посту.
В качестве "криминала", задержанным иногда предъявляют участие в боевых действиях 1994-96 годов. Между тем, все эти люди подпадают под амнистию и не могут быть задержаны. Иногда задерживают подозрительных. Но их следует освобождать через трое суток. Для большего - нет правовых оснований, так как в зоне конфликта не введено чрезвычайное положение. И для действий блокпоста "Кавказ-1" вообще нет никаких правовых оснований.
Никаких гарантий от незаконного лишения свободы невиновных сегодня нет.
Хасин Радуев:
Рассказывал сотрудник правозащитного центра "Мемориал" Александр Черкасов.
Ничего не известно и о тех людях, которых задерживают собственно на территории Чечни. Даже если федеральное руководство в ближайшее время, как заверяет, и завершит операцию в Чечне, - так называемая чистка и задержание подозреваемых в участии в боевых действиях будет продолжаться. И тема эта, видимо, останется актуальной еще долгое время.
Владимир Долин:
Незаконные действия военных по отношению к беженцам заставили уполномоченного по правам человека Российской Федерации Олега Миронова выступить со специальным заявлением по этому поводу. В эфире Радио Свобода Олег Миронов объясняет свою позицию.
Олег Миронов:
Контрольно-пропускные пункты для того и существуют, чтобы контролировать поток людей, передвигающийся из одного региона в другой, и не допустить, чтобы от ответственности ушли преступники, чтобы в освобожденные районы или в смежные субъекты федерации переправлялись представители бандформирований с оружием в руках. Поэтому должен быть достаточно жесткий, четкий контроль. Он нужен для того, чтобы обезопасить мирное население от повторения трагедий и обезопасить военных, чтобы они не получили удар в спину.
С другой стороны - то, что происходило на контрольно-пропускном пункте, где задерживались... уж не знаешь, как сказать... лица, наверное, мужского пола, поскольку речь идет о десятилетних детях, от десяти до шестидесяти лет, - права человека, бесспорно, были нарушены. Но здесь более и глубокий есть смысл. Федеральные власти, борясь с бандформированиями, должны так вести себя, чтобы вызывать понимание и уважение со стороны мирных жителей. А вот такие действия вызывают протест, они вызывают недовольство, недоверие к тем, кто пришел освобождать эту территорию от бандитов, от террористов.
Конечно, нужно было бы парламенту принять в свое время федеральный конституционный закон о чрезвычайном положении и, в соответствии с этим законом, ввести в Чечне чрезвычайное положение. Поскольку в режиме чрезвычайного положения действует военное командование, оно формирует органы местного самоуправления, управляет территорией - то, что происходит сегодня.
Если бы действовал, в соответствии с новой российской Конституцией, закон о чрезвычайном положении, то там было бы четко зафиксировано, какие действия, каким образом можно совершать. Тогда можно было бы контролировать и говорить, что - "вы выходите за рамки закона, вы нарушаете закон". Если бы был закон, то военные бы действовали в строгом соответствии с законом, а если бы они отклонялись от нормативных положений закона, то можно было бы применять санкции.
Мы видим, как страдает мирное население, и в то же время, понимаем, что с терроризмом можно бороться только жесткими методами. Но вся эта борьба с терроризмом не должна приносить ущерба, урона мирному населению. К сожалению, мирное население страдает. Это страшная картина. Надо расширить спектр способов, с помощью которых нужно урегулировать положение в Чечне. Это и военные действия, но нужен и политический диалог, нужно обращение к духовным лидерам, нужна поддержка старейшин, нужно расширить спектр способов, методов, приемов воздействия на эту обстановку.
Владимир Долин:
Проблема беженцев из Чечни - одна из немногих, по которой мнение официального, так сказать, государственного правозащитника и правозащитного движения совпадают. Говорит Олег Орлов, сопредседатель правозащитного центра "Мемориал",
Олег Орлов:
Главное право беженцев и вынужденных переселенцев (то есть, людей, бегущих от угрозы для их жизни, здоровья, для их безопасности) - это обрести безопасность, возможность выйти из районов, где реально имеет быть место угроза для их жизни, в другие районы, где им должна быть предоставлена возможность безопасно проживать, где им должно быть предоставлено убежище.
Так вот, это главное право людей, бегущих от войны в Чечне, постоянно подвергается очень серьезному ущемлению. В начале, еще в ноябре, на КПП "Кавказ-1" вообще несколько дней никого не пропускали. Какие громадные очереди там скопились, к каким трагическим последствиям тогда это привело.
Но вот недавно, когда мы были в Ингушетии, 11 января, вдруг близко воспроизводится - к тому, что уже было - снова подобная ситуация. По распоряжению военных властей не выпускают мужчин от десяти до шестидесяти лет. И это происходит именно в тот момент, когда резко возрастает поток беженцев из Чечни.
Что значит - не пустить мужчин? Что значит - не пустить детей? Это значит - не пустить и их семьи. Это значит - матери, которые везут своих детей, тоже не выйдут. Это значит - жены не бросят своих мужей. Это значит - дочери не бросят своих немолодых, шестидесяти лет, отцов.
Действительно, именно в эти три дня, когда не пропускали мужчин, резко снизился поток беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни. Целые семьи возвращались, поворачивались и возвращались назад, туда, где их бомбили, где их обстреливали.
Этот людоедский приказ был отменен, слава Богу, но это не значит, что положение беженцев и вынужденных переселенцев, в цело, можно назвать приемлемым. Есть другие случаи аналогичного отношения к беженцам и вынужденным переселенцам.
Только что мы получили по факсу из Хасавюрта, из Дагестана, распоряжение главы администрации Хасавюртовского района Умаханова воспрепятствовать проживанию в Хасавюртовском районе беженцев из Чеченской республики от пятнадцати до шестидесяти лет. Приказано их не регистрировать, им не продавать дома, не дать хотя бы временно проживать на территории Хасавюртовского района. А тем, кто не зарегистрирован, приказано покинуть Хасавюртовский район.
Все это делается под видом обеспечения безопасности и борьбы с криминальными элементами на территории Хасавюртовского района Дагестана. По-моему, это прямое и злостное нарушение прав человека. Людей толкают назад, в район, где идут бои, тем самым ставится под угрозу сама их жизнь.
Ну, а что происходит в Ингушетии, все-таки, если люди туда выйдут? Совершенно какая-то фантастическая история. Оказывается, 17 декабря прошлого года Федеральная Миграционная служба распорядилась объявить целый ряд районов и населенных пунктов Чечни в так называемой освобожденной зоне - зонами безопасности. Эти зоны безопасности, объявленные в одностороннем порядке федеральной стороной, естественно, никак не согласовывались (их режим, их местоположение) с противостоящей стороной, с боевиками.
Соответственно, боевики не считают те зоны безопасности, которые объявили федеральные миграционные службы, таковыми. Они входят туда, и вот, например, как мы знаем, в Шали и в Аргуне в январе развернулись серьезные бои, приведшие к массовой гибели мирного населения. А зонами безопасности объявлены и Шелковской район, и Наурский район, и Надтеречный район. Но вот так же - и Шали, и Аргун.... И многие населенные пункты Ачхой-Мартановского района, и многие населенные пункты Грозненского района, - там начинаются бои, как, например, в Шали и в Аргуне.
Но все равно это продолжает считаться зоной безопасности. А раз зона безопасности - эти люди, которые даже выехали в Ингушетию, не могут зарегистрироваться по так называемой "справке номер семь", то есть, получить на руки эту справку. А значит, им не предоставляется ни питание, ни жилье, ни право бесплатного проезда в какой-то другой регион России, где они могут остановиться у своих родственников, или в центре временного размещения. То есть - все те права, которые предоставляются людям, бегущим из Чеченской республики от войны.
Им говорят: "Да, там развернулись бои. Да, мы это знаем. Но это же объявлено зоной безопасности. Возвращайтесь туда". Вот такое издевательство над людьми, оно продолжается сегодня, сейчас.
Владимир Долин:
Действия военных, а иногда, как видно из материала Олега Орлова, и гражданских властей, зачастую исходят из презумпции виновности всех чеченцев. Иными словами, борцы с терроризмом взяли на вооружение главный принцип террористов: "Невиновных нет". Именно этим принципом террористы всех мастей оправдывают свои злодеяния по отношению к мирным гражданам.
Илья Дадашидзе:
О событиях на КПП "Кавказ" рассказывал наш корреспондент Владимир Долин.
Путь из Чечни в Россию. Пешком до Дагестана. Рассказ Зарган Насрутдиновой, беженки из Грозного.
- Вы уходили из Чечни, из Грозного в начале декабря, правильно?
Зарган Насрутдинова:
Да. Я выходила через Минутку, на Старое Таги сперва, потом - на Шали, оттуда - на Хасавюртовскую трассу, через Гудермес.... Ну, короче, вот в таком плане.
Илья Дадашидзе:
Пешком?
Зарган Насрутдинова:
Пешком.
Илья Дадашидзе:
С ребенком?
Зарган Насрутдинова:
С двумя детьми. Моему сыну пять лет, дочери три года. Вот. А выходили мы потому, что были сильные артобстрелы, сильные бомбардировки. Я бы вообще не ушла бы, так как у меня нет денег, ни копейки не было денег. Но у меня дочка начала терять сознание. У нее была эпилепсия. И у сына, и у дочери сейчас поставили диагноз - инвалидность, эпилепсия, криптогенная эпилепсия.
Илья Дадашидзе:
Это - от артобстрелов?
Зарган Насрутдинова:
Да. Мы жили очень плохо в Чечне. И даже если бы не было бомбардировок, постоянное недоедание, безработица. Это еще до войны. А после вот, в начале вот войны, конечно, очень трудно стало вообще людям жить. Потому что никто не думает о тех людях, которые живут в подвалах. Никто не думает о тех людях, которые сидят в домах, потому что боятся идти в подвал, так как боятся обвала этого подвал. Боятся, что дом завалится, и в подвале их придавит.
Илья Дадашидзе:
Из Грозного выходит очень мало беженцев.
Зарган Насрутдинова:
Очень мало.
Илья Дадашидзе:
Говорят, что чеченские полевые командиры как бы держат их в заложниках....
Зарган Насрутдинова:
Это неправда. Никто на нашей улице, я жила на Жигулевской улице, на Нефтянке, - никто к нам не приходил, никто нам не грозил. Наоборот, ребята, вот которые боевики проходили, они, наоборот, нам говорили: "Уходите отсюда. Вам будет здесь очень плохо. Пожалуйста, уходите отсюда". Нас, наоборот, умоляли уйти оттуда. Это неправда, что они держат в заложниках жителей.
Они - смертники, им не нужны заложники. Они уже смертники. Они знают, что они будут стоять до конца.
Илья Дадашидзе:
А как встретили вас российские официальные лица, МВД, вот когда вы пришли на пропускной пункт?
Зарган Насрутдинова:
Мы обходили все пропускные пункты. Потому что нам еще в Грозном женщина, которая где-то в Гойтах, вот в селе, в Гойты она шла, и вернулась обратно, - она сказала, что солдаты возвращают беженцев, они не дают им проходить и могут даже расстрелять.
Все пропускные пункты мы проходили, старались как-то выбраться, так, чтобы.... Но это, конечно, слишком тяжело было. Даже через реку я переходила, сперва переносила одного ребенка, потом - второго ребенка, так чтобы на эти пропускные пункты не попасть.
Но когда пришла в Москву, конечно, я слышала совсем другую информацию об этих пропускных пунктах.
Илья Дадашидзе:
Какую?
Зарган Насрутдинова:
Ну, сказали, что на пропускных пунктах выдают одежду и отсылают беженцев - то ли в Назрань, то ли еще куда-то. Но мы-то об этом не знали, сидя в подвалах.
Илья Дадашидзе:
Вы бы сейчас прошли через пропускные пункты, или вы бы их снова обходили, если бы вам, не дай Бог, пришлось снова идти?
Зарган Насрутдинова:
Сейчас бы я бы, наверное, пошла бы на пропускные пункты, потому что сложно.... Если бы я одна была бы, может быть, я тоже обратно обходила бы эти пункты. Но с детьми это большая сложность.
Я вышла оттуда - две недели у меня ноги отказывали. Я очень в тяжелом состоянии сама была. С детьми нас на "скорой" отправили в больницу.
Илья Дадашидзе:
А много сейчас тех людей, которые сидят в подвалах? Вот, когда вы....
Зарган Насрутдинова:
Очень много....
Илья Дадашидзе:
... вы уходили?
Зарган Насрутдинова:
Очень много. Очень много. На нашей улице в 6-м доме осталось восемнадцать женщин, пять мужчин и трое детей. Это на тот момент, когда я выходила. И все остаются, потому что у них нет денег, чтобы уйти и где-то жить. Они не нужны бывают никому.
Они боятся, что они придут, вот, в какой-то город - они будут не нужны. Они говорят, "Лучше мы умрем, чем мы будем в обузу кому-то, кто-то будет нам...". Например, я сейчас пришла в миграционную службу, чтобы меня отправили, вот, под Тверь я хочу поехать, например. Вот. А мне в миграционной службе столько вопросов задают, столько.... Видят, что дети инвалиды, все....
Ну, там тоже свои сложности возникают, наверное. Слишком много беженцев.
Илья Дадашидзе:
А не пробуют возвратить вас обратно в Чечню?
Зарган Насрутдинова:
Спрашивали, но я пока что не хочу, потому что у меня даже, вот, в эпикризе детей написано, что мне пока не разрешается в Чечню вывозить детей.
Илья Дадашидзе:
А кто у вас в Твери?
Зарган Насрутдинова:
В Твери у меня никого нет. Просто я слышала, что там хорошая, вот, база, вот... чтобы - для беженцев. Я это слышала просто. Поэтому.
В этом выпуске:
- Ольга Чайковская. Неправый суд - вечная боль России. Дело Олега Филатова.
- Из истории правозащитного движения. Александр Даниэль об Илье Габае.
- Альбина Лир. Правозащитные новости января.
- События на КПП "Кавказ". Репортаж Владимира Долина.
- Путь из Чечни в Россию. Интервью с Зарган Насрутдиновой, беженкой из Грозного.
Судебная власть и пресса. Реагируют ли сегодня официальные лица на выступления средств массовой информации? Об этом - Ольга Чайковская в очерке о деле Олега Филатова.
Ольга Чайковская:
Когда российские средства массовой информации, в том числе печать, называют, по аналогии с Западом, четвертой властью, это звучит прямой насмешкой. Когда-то, в советские времена, официальные лица и учреждения должны были реагировать на выступления в печати. Нынче - не должны.
Есть, правда, указ президента 1996 года, который обязывает власти в течение двух недель сообщить о своей реакции. Но указ этот не работает. Власти реагируют неизменным молчанием, за которым ясно слышится "собака лает - ветер носит".
Кстати, в связи с делом Валерия Матвеева, в девяностых годах я выступала три раза в "Литературной газете", и последний раз - по станции Свобода. Дело это - митинговых времен, шло на волне массовой истерии. Вместо доказательств в нем - письма трудящихся, требовавших расстрела. Его и приговорили к расстрелу, восемнадцатилетнего. Помилованный, он сидит до сих пор.
Вмешательство печати в жизнь необходимо, когда речь идет о деятельности правоохранителей и судей. Общество не может бесконтрольно доверять им судьбу человека, его жизнь. Стоит заглянуть в любую камеру российской тюрьмы, во многие следственные или судебные дела, чтобы это понять.
Конечно, сегодня, когда журналистика "одичала", когда со страниц газет хлещет грязевой поток, ложь без совести и стыда, ненависть без предела и тормозов, властям не легко разобраться, где правда, где неправда. Но указ президента требует их реакции лишь в том случае, если нарушен закон. А журналист, пишущий на судебные темы, - добавим мы от себя, - обязан иметь собственное досье с документами, доказывающими его позицию и доводы. Без такого досье редакция не имеет нравственного права печатать материал.
Неправый суд - вечная боль России. Еще Гоголь писал: "Неправосудие, величайшее в свете несчастье, более всего терзает мою душу". Нынче люди не хотят слышать о чужой боли. И все-таки эту историю, которой сейчас занимаюсь, я расскажу.
В тире Механического института, город Ижевск, средь бела дня были убиты трое его сотрудников: начальник тира Соковнин, сварщик Вахрушев и подполковник Гольцов. Было похищено оружие и боеприпасы.
Ижевский розыск работал превосходно, быстро вышли на двоих, Андрея Майера и Толгата Хаснутдинова. У них нашли похищенное оружие, в том числе и пистолет, из которого стрелял убийца. Оба признались, что оружием торгуют, но убийство отрицали. И Майер заявил, что убийца - его школьный товарищ Олег Филатов, и этот - вины не отрицал, более того, выдал три пистолета, тоже из числа похищенных.
Но сотрудник милиции, его допрашивавший, равно как и следователь прокуратуры, не могли отказаться от ощущения недостоверности. Ошибался в объяснениях, которые давал, в схемах, которые рисовал. Они то и дело спрашивали его, правду ли он говорит. "Чистую правду", - убеждал он их горячо.
Он пошел в тир, запер входную дверь, убил начальника тира, потом сварщика. Стрелял, каждый раз перезаряжаясь, одиночными выстрелами. В его пистолете не было магазина. Он хорошо все помнил - даже то, как во время стрельбы мешали ему перчатки.
Кинулся в оружейную, стал вскрывать ящики, шкафы с оружием, когда к нему заглянул третий - подполковник Гольцов, спросил, что он тут делает, а он ответил: "Граблю тир".
Но когда руководитель следственной группы, старший следователь республиканской прокуратуры Сергей Чучалов, начал проверять, тут и пошло. По Филатову он стрелял одиночными выстрелами. По баллистической экспертизе, пистолет убийцы работал в автоматическом режиме. По Филатову - одна картина убийства, по судмедэкспертизе - другая.
И с приходом подполковника Гольцова тоже были странности. Чтобы заглянуть в оружейную, ему нужно было пройти первым тамбуром, где лежал мертвый Вахрушев, затем - вторым, где, загораживая дверь своего кабинета, лежал Соковнин. Получилось, что, увидев трупы, подполковник проследовал дальше полюбопытствовать, что делает в оружейной незнакомец, вскрывающий ящики.
Если бы Гольцов был вооружен, он, конечно бы, стрелял. Если нет - выбежал бы из тира за подмогой. Но главное - как вообще-то он мог войти в тир, Гольцов, если входная дверь была заперта? Эпизод с запертой дверью я писала, опираясь на следственный эксперимент, который сразу же после убийства провел Сергей Чучалов, с участием экспертов, криминалистов и с записью на магнитофон. Я подробно описывала дверное устройство, цитировала заключение. Когда дверь заперта изнутри, снаружи ее отпереть невозможно.
И еще одна странность. Филатов говорил, что явился в тир, готовый убивать, чтобы добыть оружие на продажу. Но ничего не продал. Более того, создавалось впечатление, будто он вообще не знал, что со всем этим делать. Сначала отправился к Майеру и, не застав его дома, оставил сумку его сестре, женщине, ему мало знакомой. Потом повез оружие на край города, в чей-то пустой гараж, на хранение. Дня через два-три переправил все это на участок родителей, где и зарыл на огороде под ветками.
Путешествие оружия по квартирам и огородам следствие проверяло досконально. Чучалов теснил Олега вопросами, на которые тот не в состоянии был ответить, советовал ему не бояться. И это, кажется, был самый нужный совет, потому что Филатов боялся - и смертельно.
"Вот как было дело", - рассказал он наконец. Он увлекался оружием, изучал его, совершенствовал, наконец, стал чинить за деньги. Заказчиком был Андрей. Но когда тот однажды попросил его сточить номера с пистолета и сделать к нему глушитель, Олег встревожился. А Андрей ответил ему на это, что оба они уже увязли, и не о чем говорить.
Впрочем, удалось договориться. Они заканчивают сотрудничество, но за это Олег должен выполнить последнюю просьбу. В тире состоится какая-то сделка. Он должен быть неподалеку. Ему вынесут сумку, и он уедет на трамвае. Сделка незаконная, а машины проверяют.
Так все и случилось. Из тира вышли двое с сумкой, передали ее Олегу и уехали на машине, а он трамваем отправился к Майеру. Об убийстве узнал в тот же день и пришел в отчаяние. Он был единственным, кто видел убийц в лицо, и теперь жизнь его ломаного гроша не стоила. Его и его близких. А жена его как раз ждала ребенка.
Он понимал также, что обязан сообщить об этом властям, заставил себя написать письмо в милицию и - не смог заставить себя его отправить. Второй раз написал - и вновь не отправил. Заложил оба письма в книгу. Их там, на полке, и нашли оперативники, важное доказательство того, что говорит правду.
Тем временем, группа Чучалова добыла серьезное доказательство. В час убийства Толгат Хаснутдинов был в тире. Огромный успех. Следствие вообще работало сильно, и было - на взлете. И вдруг - крутой поворот. Сергей Чучалов перестал вести это дело. Началось совсем другое следствие.
Профессионалы хорошо знают подобные превращения, да и мне они встречались, когда естественный ход расследования вдруг прерывается вмешательством начальства, которому нужна не истина, а раскрываемость, или какие-то иные обстоятельства.
Новое следствие взяло за основу признательные показания Олега, те самые, от которых он отказался, которые ничем не были подтверждены, и значит, доказательством вины служить не могли.
И началось антиследствие. Сколько раз приходилось это видеть, когда истину не ищут, а закапывают.
Вот эпизод с запертой дверью. Из протокола известного нам следственного эксперимента новый следователь выписал одно: что дверь была заперта. А заключение о том, что ее, запертую изнутри, нельзя было отпереть снаружи, просто выбросил, чтобы на глаза судьям или проверяющим инстанциям она не попалась.
Эпизод с двумя письмами в милицию. "Следствие считает, - читаем в обвинительном заключении, - что Филатов написал их уже в тюрьме, через кого-то переправил на свободу. Потом кто-то, - опять не известно, кто, - заложил их (неизвестно каким образом), в книгу филатовской библиотеки". Так, кусок за куском, выкидывалась из дела реальная жизнь.
А как же Толгат Хаснутдинов, относительно которого были веские основания полагать, что в день убийства он был в тире? Его отпустили из тюрьмы на подписку, и он погиб. Люди видели, как его, избитого, бросили в машину, и с тех пор в числе живых его уже никто не видал.
Не установленные лица, не названые адреса. Майер так и не назвал никого из своих заказчиков и покупателей. Не проведенные эксперименты. Следователь, несмотря на все мольбы, так и не провел хронологического, который бы ответил на вопрос, действительно ли мог Филатов один уложиться в пятнадцать-двадцать минут, в которые было совершено преступление.
Не вызванные свидетели. Пропавшие документы. Оборванные нити. И вот такое воронье гнездо двинулось в суд, легко его прошло. Майеру - шесть лет, Филатову - расстрел. Так же легко прошло и Верховный Суд, который снизил срок Майеру, и тот скоро вышел на свободу. А Филатов сидел в камере смертников, и давно уже был бы расстрелян, если бы не мораторий на смертную казнь.
Дело рассматривал Конституционный Суд, который установил, что Филатова вообще судили незаконно. Он подлежал суду присяжных, приговор должен быть отменен, а дело пересмотрено в обычном порядке. Верховный Суд федерации ничего этого не сделал. Ни приговора не отменил, ни дела не пересмотрел.
Вот заключение Радченко, дававшего президиуму Верховного Суда заключение по делу. "Вынося свое постановление, - пишет он, - Конституционный Суд еще не знал, что Филатова помиловали заменой расстрела на пожизненное заключение". Таким образом, жизнь Филатова, цитирую - "сохранена. Смертная казнь в отношении к нему применена быть не может, и наказание, которое он должен отбывать, не противоречит вышесказанному постановлению Конституционного Суда".
Сначала я, оторопев, не знала, как подступиться к столь странному феномену, выскочившему вдруг на российском правовом поле.
Значит, так. Судили Филатова незаконно, не тем судом, каким следует, а присудили - уже без суда, с помощью акта помилования, к высшей мере - таково у нас ныне пожизненное заключение.
Каким же образом произведена вся эта операция? Сначала совершили подмену - правовую проблему подменили вопросом наказания. Затем помилование отделили от приговора, он уже никуда не годился, но Верховный Суд его не отменил. Это только у чеширского кота улыбка могла жить отдельно от кота, а вот чтобы акт помилования висел в воздухе, да еще прикрывал собою незаконный приговор....
Моя статья послана в Верховный Суд. Радченко, первый заместитель председателя Верховного Суда, должен был бы ее прочесть, хотя бы из любопытства, и тогда увидел бы собранные вместе - не все, конечно, но многие - кричащие противоречия филатовского дела.
Но это еще не все. В моей статье впервые был изложен документ, не представленный ни в обвинительном заключении, ни в судебных документах, зато отнесенный в дальний, двенадцатый том дела, свидетельствующий, что в тире работал кто-то, оставивший следы на двери оружейной комнаты. О нем известно только то, что он - не Филатов.
И что же международный суд? Каков будет поток, что потечет в Страсбург? Сколько окажется там дел, подобных делу Филатова и Матвеева? Сколько обнаружится невежества и беззакония? И каков будет стыд?..
Илья Дадашидзе:
Это был судебный очерк Ольги Чайковской о деле Олега Филатова.
Наша рубрика "Из истории правозащитного движения". Илью Габая представляет член правления общества "Мемориал" Александр Даниэль.
Александр Даниэль: В каждой компании, в каждом сообществе бывают такие люди, которых все любят. И чем сложнее, чем запутаннее, чем напряженнее и надрывнее складываются отношения внутри компании, тем обязательнее в ней присутствие такого человека. Человека, которого любят все.
Можно себе представить, что было бы с кем-то другим в накаленной и довольно истеричной интеллигентской московской среде 1966-68 годов, если бы с ним случилось то, что случилось с Ильей Габаем в начале 1967 года.
Значит, так. Сначала человек принимает участие в очередной демонстрации в защиту арестованных самиздатчиков. Его, естественно, арестовывают. Не его одного, еще четверых арестовали: Владимира Буковского, Евгения Кушева, Вадима Делоне, Виктора Хаустова. Все получили свой приговор, кто - условный, кто, как Буковский и Хаустов, вполне реальный лагерный срок.
А вот с Ильей получилась неслыханная история. Его вывели на суд вместе с Хаустовым - и вдруг оправдали за отсутствием состава преступления; формулировка, по советским меркам, фантастическая.
Случись это с кем-то иным, диссидентская Москва захлебнулась бы в слухах, сплетнях, подозрениях. Но вокруг Ильи Габая никакие сплетни и подозрения просто физически не могли возникнуть, такова была всем очевидная нравственная чистота этого человека.
Илья Габай - ключевая фигура в становлении правозащитного движения в 1968-69 годах. Наверное. Наталья Горбаневская, создатель и первый редактор самиздатского правозащитного бюллетеня "Хроника текущих событий", напишет когда-нибудь о том, какую роль сыграли Илья и его жена Галина в создании первых выпусков "Хроники".
Наверное, Юлий Ким, автор обращения к деятелям науки, культуры и искусства, обозначил место Ильи Габая в создании этого, одного из самых значительных текстов петиционной кампании 1968 года.
Наверное, крымские татары не забыли о том, что, вместе с Алексеем Евграфовичем Костериным и Петром Григорьевичем Григоренко, сделал Габай для того, чтобы несчастная судьба этого народа стала известна в Москве и за рубежом.
В мае 1969 года Габая арестовали, этапировали в Ташкент и дали три года лагерей по крымско-татарскому делу.
Может быть, судьба Габая сложилась бы иначе и счастливее, если бы ему дали не три, а пять или семь лет. Он не вернулся бы в Москву летом 1972 года, когда был арестован и начал давать так называемые откровенные показания его ближайший друг Петр Якир. Потом прервалось издание "Хроники".
В воздухе пахло нравственным поражением. Вскоре это ощущение было преодолено, но Илья об этом уже не узнал. Он не умел и не хотел никого судить. Он умел отвечать только за свои поступки. Вскоре после суда над Якиром и Красиным он выбросился с балкона своей квартиры на одиннадцатом этаже.
В "Хронике текущих событий", возобновленной вскоре после его гибели, был помещен некролог, в котором, в частности, говорилось: "по убеждению всех знавших его, Илья Габай, с его высокой чувствительностью к чужой боли и беспощадным сознанием собственной ответственности, был олицетворением идеи морального присутствия. И даже его последний, отчаянный поступок несет в себе, вероятно, сообщение, которое его друзья обязаны понять".
Кажется, то сообщение не понято и по сей день.
Илья Дадашидзе:
Правозащитника Илью Габая представил Александр Даниэль.
Альбина Лир. Правозащитные новости января.
Альбина Лир:
Конституционный Суд России приступил к рассмотрению конституционности части третьей статьи 377 уголовно-процессуального Кодекса, которая предоставляет суду право заочно рассматривать дела, без участия заинтересованных лиц. Поводом к рассмотрению стали жалобы граждан. По их мнению, статья нарушает конституционные принципы равенства всех перед законом и судом.
Глава Фонда защиты гласности Алексей Симонов считает, что государственные структуры ограничивают российским журналистам доступ к информации. На пресс-конференции в Москве он, в частности, отметил, что это касается освещения войны в Чечне. По словам Симонова, Государственная Дума намеренно затягивает принятие закона о праве граждан на доступ к информации во втором чтении.
Арестованные в Екатеринбурге на десять суток активисты движения против насилия Глеб Эделев и Александр Зимбовский объявили сухую голодовку. Из-за резкого ухудшения здоровья их доставили в больницу. Под арест они вернутся, когда окончательно поправятся. Эделева и Зимбовского задержали, возле здания штаба Уральского военного округа, за участие в несанкционированной акции протеста против войны в Чечне и преследования призывников, отказывающихся служить по убеждениям.
В нынешнем году в России может быть проведена амнистия, - сообщил министр юстиции России Юрий Чайка. Эта амнистия, - сообщил Чайка, - будет приурочена к двухтысячелетию христианства. В прошлом году из мест заключения по амнистии были освобождены более двадцати тысяч человек.
В Калужской области взят под стражу Иван Клевакичев за уклонение от призыва на военную службу. Клевакичев был арестован в зале суда, где выступал в качестве свидетеля по делу Дмитрия Неверовского, требовавшего альтернативной службы по убеждениям. По словам Клевакичева, он не собирался отказываться от военной службы и готов был уйти в армию по ближайшему призыву.
Минский городской суд вынес приговор активисту белорусской неформальной оппозиционной организации "Молодой фронт" Евгению Осинскому. Он приговорен к двум годам исправительных работ с удержанием в доход государства двадцати процентов заработной платы. Осинский признан виновным в сопротивлении работникам милиции во время оппозиционной демонстрации в Минске 27 июля прошлого года. Международные правозащитные организации считают, что Осинского преследуют по политическим мотивам, и готовы признать его узником совести.
Ассоциация национально-культурных объединений Украины подала в суд на харьковское объединение "Просвита", обвинив ее в разжигании национальной вражды. Ассоциация требует признать незаконным распространение информации, посягающей на права человека и оскорбляющей национальное достоинство граждан. Иск предъявлен в связи со статьей "Каждому мирянину по семь евреев" в молодежной газете "Джерельце", учредителем которой является объединение "Просвита". Ассоциация требует запретить выпуск газеты и взыскать с объединения "Просвита" моральный ущерб в размере двухсот тысяч долларов.
Илья Дадашидзе:
Правозащитные новости января подготовила и прочитала Альбина Лир.
События на КПП "Кавказ". Репортаж Владимира Долина.
Владимир Долин:
11 января, после боев в Аргуне и Шали, командующий Северокавказским военным округом, генерал Виктор Казанцев приказал более не считать беженцами мужчин-чеченцев от десяти до шестидесяти пяти лет.
По приказу генерала, единственный проход из воюющей Чечни в прифронтовую Ингушетию, контрольно-пропускной пункт "Кавказ-1" закрылся для беженцев-мужчин. Через четыре дня ограничения смягчились. Военные стали пропускать подростков от десяти до пятнадцати лет. Затем незаконный приказ отменили вовсе.
О том, что происходит сегодня на посту "Кавказ-1", непосредственно с места событий рассказывает корреспондент северокавказского бюро Радио Свобода Хасин Радуев.
Хасин Радуев:
Беженцы с раннего утра выстраиваются у колючей проволоки на окраине станицы Ачиновская. В девять часов, как правило, открывается дорога. В это же время сюда подъезжают автобусы Министерства по чрезвычайным ситуациям Ингушетии, на которых перевозят беженцев к самому КПП "Кавказ-1", где и начинается проверка и учет всех, кто пересекает чечено-ингушскую границу.
Еще несколько месяцев назад у контрольно-пропускного пункта "Кавказ-1" ежедневно скапливалось до десяти-пятнадцати тысяч человек. Автомобильные колонны беженцев растягивались до двадцати километров. Сейчас картина несколько изменилась. Ежедневно через чечено-ингушскую границу проходит от двух до трех тысяч человек. Примерно треть от этого числа возвращается обратно в Чечню. Чаще - чтобы завезти продукты тем, кто остался дома, или забрать родственников и близких в Ингушетию.
За многие часы ожидания у контрольно-пропускного пункта люди знакомятся друг с другом, делятся своими историями и рассказывают о случаях, которые происходили здесь, у колючей проволоки. Вот одна из них.
Как-то молодой человек - из категории тех, кого принято называть крутыми - на шикарном джипе нагло подъехал к посту и попытался проехать вне очереди. Его остановили военные и приказали встать к хвосту колонны. Обладатель шикарной иномарки настаивал на том, что ему срочно нужно проехать, полез в карман за долларами. Вместо валюты у настырного "беженца", в кавычках, солдат попросил документы на машину, бросил их на землю и расстрелял из автомата.
Но это было давно. Сейчас сами военнослужащие ищут клиентов, желающих проехать вне очереди. Конечно, не за красивые глаза. Они проходят вдоль очереди, заглядывают в глаза водителям, будто пытаясь определить толщину их кошелька. Желающие всегда находятся.
Женщин и детей на контрольно-пропускном пункте практически не досматривают, проверяют лишь содержимое их сумок и баулов. Внимание российских солдат сосредоточено на молодых людях. Они больше всего чувствуют себя неуютно. Все знают, что ежедневно на КПП задерживают людей. Основанием для этого может стать что угодно, любая причина, начиная от плохого настроения какого-нибудь офицера или солдата, кончая показанием компьютера с базой данных на лиц, находящихся в федеральном розыске.
Но, как правило, преступники через КПП "Кавказ" не проходят. Возможно, у них есть другие пути. Поэтому чаще в зеленом вагончике, куда препровождают задержанных на КПП "Кавказ", оказываются вовсе не бандиты и террористы, а те, кого подозревают в связях с боевиками.
Аслан Басаев, молодой человек лет двадцати восьми, долго жил в России. Две недели назад он приехал за своими родителями, чтобы увезти их подальше от войны. В лагере беженцев в станице Слепцовская нашел мать, сестру и бабушку. Но вместо того, чтобы отправиться в российскую глубинку, пришлось везти труп бабушки в Чечню. Старушка не выдержала тяжелых условий лагерной жизни.
Похоронив близкого человека, возвращался в Ингушетию. Через контрольно-пропускной пункт "Кавказ-1" проезжал на автомашине "Газель" одним из последних. В два часа дня КПП закрывается. И тут молодому человеку не повезло. Подозрение вызвала фамилия. Фамилия Басаев - не самая лучшая рекомендация для того, чтобы без проблем пересекать российские блокпосты.
Как рассказывает Аслан Басаев, солдаты были навеселе, но били не на шутку. Два дня его продержали в зеленом вагончике. Все это время родственники пытались вызволить его из неволи. В конце концов, это удалось. Каким образом, Басаев не решается говорить даже сейчас, когда все позади. Лишь родственники намекают на то, что после этого случая они остались без единого рубля в кармане.
Чаще на посту задерживают мужчин, по причине отсутствия нижнего белья. Говорят, что свежевыбритое лицо и стиль одежды является как бы явными признаками принадлежности к ваххабитам, а они, как известно, все зачислены в бандиты и террористы.
Куда затем увозят подозреваемых - неизвестно. Некоторых переводят в СИЗР МВД Ингушетии. Впрочем, слово сотруднику правозащитного центра "Мемориал" Александру Черкасову, который еще в ходе первой чеченской войны занимался поиском людей, пропавших без вести: российских военнослужащих, чеченских бойцов и просто мирных жителей.
Александр Черкасов:
Кого задерживают в Чечне сегодня, где и как содержат? Пять лет назад, в начале той войны хотя бы на второй вопрос имелся ответ: на фильтропункте в Моздоке, в столыпинских вагонах для перевозки заключенных. Сегодня мы этого не знаем.
Задержанных на блокпосту "Кавказ-1", по некоторым сведениям, сначала отправляют в ФСБ Ингушетии. Затем - в один из сопредельных регионов, возможно, в следственный изолятор в Пятигорске, как бывало и в прошлую войну. Места содержания задержанных остаются абсолютно закрытыми, и это внушает серьезные опасения. Ведь основным методом работы в тех фильтропунктах были допросы с пристрастием, пытки и избиения.
Не менее опасно и то, что мы не знаем, кто же задержан. Не будучи зарегистрироваными, занесеными в некий реестр, эти люди запросто могут пропасть без вести сразу после задержания.
Руководство Российской Федерации продолжает называть внутренний вооруженный конфликт на Северной Кавказе "антитеррористической операцией", как бы выводя его из-под действия Женевской конвенции. Насколько справедлива эта характеристика? Ведь это название - "антитеррористическая операция", подразумевает еще большую избирательность действий.
Кого могут задерживать на блокпостах или при зачистках? На блокпосту "Кавказ-1" идет проверка паспортов. Их сверяют с картотекой главного информцентра МВД. Но там прошлой осенью уже пропустили шестнадцать рецидивистов, находящихся в федеральном розыске, и задержали уже на ингушском посту.
В качестве "криминала", задержанным иногда предъявляют участие в боевых действиях 1994-96 годов. Между тем, все эти люди подпадают под амнистию и не могут быть задержаны. Иногда задерживают подозрительных. Но их следует освобождать через трое суток. Для большего - нет правовых оснований, так как в зоне конфликта не введено чрезвычайное положение. И для действий блокпоста "Кавказ-1" вообще нет никаких правовых оснований.
Никаких гарантий от незаконного лишения свободы невиновных сегодня нет.
Хасин Радуев:
Рассказывал сотрудник правозащитного центра "Мемориал" Александр Черкасов.
Ничего не известно и о тех людях, которых задерживают собственно на территории Чечни. Даже если федеральное руководство в ближайшее время, как заверяет, и завершит операцию в Чечне, - так называемая чистка и задержание подозреваемых в участии в боевых действиях будет продолжаться. И тема эта, видимо, останется актуальной еще долгое время.
Владимир Долин:
Незаконные действия военных по отношению к беженцам заставили уполномоченного по правам человека Российской Федерации Олега Миронова выступить со специальным заявлением по этому поводу. В эфире Радио Свобода Олег Миронов объясняет свою позицию.
Олег Миронов:
Контрольно-пропускные пункты для того и существуют, чтобы контролировать поток людей, передвигающийся из одного региона в другой, и не допустить, чтобы от ответственности ушли преступники, чтобы в освобожденные районы или в смежные субъекты федерации переправлялись представители бандформирований с оружием в руках. Поэтому должен быть достаточно жесткий, четкий контроль. Он нужен для того, чтобы обезопасить мирное население от повторения трагедий и обезопасить военных, чтобы они не получили удар в спину.
С другой стороны - то, что происходило на контрольно-пропускном пункте, где задерживались... уж не знаешь, как сказать... лица, наверное, мужского пола, поскольку речь идет о десятилетних детях, от десяти до шестидесяти лет, - права человека, бесспорно, были нарушены. Но здесь более и глубокий есть смысл. Федеральные власти, борясь с бандформированиями, должны так вести себя, чтобы вызывать понимание и уважение со стороны мирных жителей. А вот такие действия вызывают протест, они вызывают недовольство, недоверие к тем, кто пришел освобождать эту территорию от бандитов, от террористов.
Конечно, нужно было бы парламенту принять в свое время федеральный конституционный закон о чрезвычайном положении и, в соответствии с этим законом, ввести в Чечне чрезвычайное положение. Поскольку в режиме чрезвычайного положения действует военное командование, оно формирует органы местного самоуправления, управляет территорией - то, что происходит сегодня.
Если бы действовал, в соответствии с новой российской Конституцией, закон о чрезвычайном положении, то там было бы четко зафиксировано, какие действия, каким образом можно совершать. Тогда можно было бы контролировать и говорить, что - "вы выходите за рамки закона, вы нарушаете закон". Если бы был закон, то военные бы действовали в строгом соответствии с законом, а если бы они отклонялись от нормативных положений закона, то можно было бы применять санкции.
Мы видим, как страдает мирное население, и в то же время, понимаем, что с терроризмом можно бороться только жесткими методами. Но вся эта борьба с терроризмом не должна приносить ущерба, урона мирному населению. К сожалению, мирное население страдает. Это страшная картина. Надо расширить спектр способов, с помощью которых нужно урегулировать положение в Чечне. Это и военные действия, но нужен и политический диалог, нужно обращение к духовным лидерам, нужна поддержка старейшин, нужно расширить спектр способов, методов, приемов воздействия на эту обстановку.
Владимир Долин:
Проблема беженцев из Чечни - одна из немногих, по которой мнение официального, так сказать, государственного правозащитника и правозащитного движения совпадают. Говорит Олег Орлов, сопредседатель правозащитного центра "Мемориал",
Олег Орлов:
Главное право беженцев и вынужденных переселенцев (то есть, людей, бегущих от угрозы для их жизни, здоровья, для их безопасности) - это обрести безопасность, возможность выйти из районов, где реально имеет быть место угроза для их жизни, в другие районы, где им должна быть предоставлена возможность безопасно проживать, где им должно быть предоставлено убежище.
Так вот, это главное право людей, бегущих от войны в Чечне, постоянно подвергается очень серьезному ущемлению. В начале, еще в ноябре, на КПП "Кавказ-1" вообще несколько дней никого не пропускали. Какие громадные очереди там скопились, к каким трагическим последствиям тогда это привело.
Но вот недавно, когда мы были в Ингушетии, 11 января, вдруг близко воспроизводится - к тому, что уже было - снова подобная ситуация. По распоряжению военных властей не выпускают мужчин от десяти до шестидесяти лет. И это происходит именно в тот момент, когда резко возрастает поток беженцев из Чечни.
Что значит - не пустить мужчин? Что значит - не пустить детей? Это значит - не пустить и их семьи. Это значит - матери, которые везут своих детей, тоже не выйдут. Это значит - жены не бросят своих мужей. Это значит - дочери не бросят своих немолодых, шестидесяти лет, отцов.
Действительно, именно в эти три дня, когда не пропускали мужчин, резко снизился поток беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни. Целые семьи возвращались, поворачивались и возвращались назад, туда, где их бомбили, где их обстреливали.
Этот людоедский приказ был отменен, слава Богу, но это не значит, что положение беженцев и вынужденных переселенцев, в цело, можно назвать приемлемым. Есть другие случаи аналогичного отношения к беженцам и вынужденным переселенцам.
Только что мы получили по факсу из Хасавюрта, из Дагестана, распоряжение главы администрации Хасавюртовского района Умаханова воспрепятствовать проживанию в Хасавюртовском районе беженцев из Чеченской республики от пятнадцати до шестидесяти лет. Приказано их не регистрировать, им не продавать дома, не дать хотя бы временно проживать на территории Хасавюртовского района. А тем, кто не зарегистрирован, приказано покинуть Хасавюртовский район.
Все это делается под видом обеспечения безопасности и борьбы с криминальными элементами на территории Хасавюртовского района Дагестана. По-моему, это прямое и злостное нарушение прав человека. Людей толкают назад, в район, где идут бои, тем самым ставится под угрозу сама их жизнь.
Ну, а что происходит в Ингушетии, все-таки, если люди туда выйдут? Совершенно какая-то фантастическая история. Оказывается, 17 декабря прошлого года Федеральная Миграционная служба распорядилась объявить целый ряд районов и населенных пунктов Чечни в так называемой освобожденной зоне - зонами безопасности. Эти зоны безопасности, объявленные в одностороннем порядке федеральной стороной, естественно, никак не согласовывались (их режим, их местоположение) с противостоящей стороной, с боевиками.
Соответственно, боевики не считают те зоны безопасности, которые объявили федеральные миграционные службы, таковыми. Они входят туда, и вот, например, как мы знаем, в Шали и в Аргуне в январе развернулись серьезные бои, приведшие к массовой гибели мирного населения. А зонами безопасности объявлены и Шелковской район, и Наурский район, и Надтеречный район. Но вот так же - и Шали, и Аргун.... И многие населенные пункты Ачхой-Мартановского района, и многие населенные пункты Грозненского района, - там начинаются бои, как, например, в Шали и в Аргуне.
Но все равно это продолжает считаться зоной безопасности. А раз зона безопасности - эти люди, которые даже выехали в Ингушетию, не могут зарегистрироваться по так называемой "справке номер семь", то есть, получить на руки эту справку. А значит, им не предоставляется ни питание, ни жилье, ни право бесплатного проезда в какой-то другой регион России, где они могут остановиться у своих родственников, или в центре временного размещения. То есть - все те права, которые предоставляются людям, бегущим из Чеченской республики от войны.
Им говорят: "Да, там развернулись бои. Да, мы это знаем. Но это же объявлено зоной безопасности. Возвращайтесь туда". Вот такое издевательство над людьми, оно продолжается сегодня, сейчас.
Владимир Долин:
Действия военных, а иногда, как видно из материала Олега Орлова, и гражданских властей, зачастую исходят из презумпции виновности всех чеченцев. Иными словами, борцы с терроризмом взяли на вооружение главный принцип террористов: "Невиновных нет". Именно этим принципом террористы всех мастей оправдывают свои злодеяния по отношению к мирным гражданам.
Илья Дадашидзе:
О событиях на КПП "Кавказ" рассказывал наш корреспондент Владимир Долин.
Путь из Чечни в Россию. Пешком до Дагестана. Рассказ Зарган Насрутдиновой, беженки из Грозного.
- Вы уходили из Чечни, из Грозного в начале декабря, правильно?
Зарган Насрутдинова:
Да. Я выходила через Минутку, на Старое Таги сперва, потом - на Шали, оттуда - на Хасавюртовскую трассу, через Гудермес.... Ну, короче, вот в таком плане.
Илья Дадашидзе:
Пешком?
Зарган Насрутдинова:
Пешком.
Илья Дадашидзе:
С ребенком?
Зарган Насрутдинова:
С двумя детьми. Моему сыну пять лет, дочери три года. Вот. А выходили мы потому, что были сильные артобстрелы, сильные бомбардировки. Я бы вообще не ушла бы, так как у меня нет денег, ни копейки не было денег. Но у меня дочка начала терять сознание. У нее была эпилепсия. И у сына, и у дочери сейчас поставили диагноз - инвалидность, эпилепсия, криптогенная эпилепсия.
Илья Дадашидзе:
Это - от артобстрелов?
Зарган Насрутдинова:
Да. Мы жили очень плохо в Чечне. И даже если бы не было бомбардировок, постоянное недоедание, безработица. Это еще до войны. А после вот, в начале вот войны, конечно, очень трудно стало вообще людям жить. Потому что никто не думает о тех людях, которые живут в подвалах. Никто не думает о тех людях, которые сидят в домах, потому что боятся идти в подвал, так как боятся обвала этого подвал. Боятся, что дом завалится, и в подвале их придавит.
Илья Дадашидзе:
Из Грозного выходит очень мало беженцев.
Зарган Насрутдинова:
Очень мало.
Илья Дадашидзе:
Говорят, что чеченские полевые командиры как бы держат их в заложниках....
Зарган Насрутдинова:
Это неправда. Никто на нашей улице, я жила на Жигулевской улице, на Нефтянке, - никто к нам не приходил, никто нам не грозил. Наоборот, ребята, вот которые боевики проходили, они, наоборот, нам говорили: "Уходите отсюда. Вам будет здесь очень плохо. Пожалуйста, уходите отсюда". Нас, наоборот, умоляли уйти оттуда. Это неправда, что они держат в заложниках жителей.
Они - смертники, им не нужны заложники. Они уже смертники. Они знают, что они будут стоять до конца.
Илья Дадашидзе:
А как встретили вас российские официальные лица, МВД, вот когда вы пришли на пропускной пункт?
Зарган Насрутдинова:
Мы обходили все пропускные пункты. Потому что нам еще в Грозном женщина, которая где-то в Гойтах, вот в селе, в Гойты она шла, и вернулась обратно, - она сказала, что солдаты возвращают беженцев, они не дают им проходить и могут даже расстрелять.
Все пропускные пункты мы проходили, старались как-то выбраться, так, чтобы.... Но это, конечно, слишком тяжело было. Даже через реку я переходила, сперва переносила одного ребенка, потом - второго ребенка, так чтобы на эти пропускные пункты не попасть.
Но когда пришла в Москву, конечно, я слышала совсем другую информацию об этих пропускных пунктах.
Илья Дадашидзе:
Какую?
Зарган Насрутдинова:
Ну, сказали, что на пропускных пунктах выдают одежду и отсылают беженцев - то ли в Назрань, то ли еще куда-то. Но мы-то об этом не знали, сидя в подвалах.
Илья Дадашидзе:
Вы бы сейчас прошли через пропускные пункты, или вы бы их снова обходили, если бы вам, не дай Бог, пришлось снова идти?
Зарган Насрутдинова:
Сейчас бы я бы, наверное, пошла бы на пропускные пункты, потому что сложно.... Если бы я одна была бы, может быть, я тоже обратно обходила бы эти пункты. Но с детьми это большая сложность.
Я вышла оттуда - две недели у меня ноги отказывали. Я очень в тяжелом состоянии сама была. С детьми нас на "скорой" отправили в больницу.
Илья Дадашидзе:
А много сейчас тех людей, которые сидят в подвалах? Вот, когда вы....
Зарган Насрутдинова:
Очень много....
Илья Дадашидзе:
... вы уходили?
Зарган Насрутдинова:
Очень много. Очень много. На нашей улице в 6-м доме осталось восемнадцать женщин, пять мужчин и трое детей. Это на тот момент, когда я выходила. И все остаются, потому что у них нет денег, чтобы уйти и где-то жить. Они не нужны бывают никому.
Они боятся, что они придут, вот, в какой-то город - они будут не нужны. Они говорят, "Лучше мы умрем, чем мы будем в обузу кому-то, кто-то будет нам...". Например, я сейчас пришла в миграционную службу, чтобы меня отправили, вот, под Тверь я хочу поехать, например. Вот. А мне в миграционной службе столько вопросов задают, столько.... Видят, что дети инвалиды, все....
Ну, там тоже свои сложности возникают, наверное. Слишком много беженцев.
Илья Дадашидзе:
А не пробуют возвратить вас обратно в Чечню?
Зарган Насрутдинова:
Спрашивали, но я пока что не хочу, потому что у меня даже, вот, в эпикризе детей написано, что мне пока не разрешается в Чечню вывозить детей.
Илья Дадашидзе:
А кто у вас в Твери?
Зарган Насрутдинова:
В Твери у меня никого нет. Просто я слышала, что там хорошая, вот, база, вот... чтобы - для беженцев. Я это слышала просто. Поэтому.