Вячеслав Долинин: Лагерь - один из интереснейших периодов моей жизни. Надо сказать, что не я один, а любой бывший политзэк подтвердит, что лагерь дает очень много.
Татьяна Вольтская: Вячеслав Долинин - петербуржец в третьем поколении, всю жизнь проживший в центре города - разумеется, за исключением лет, проведенных в лагере. Писатель, историк, занимающийся историей сопротивления. Он участвовал в выпуске нескольких самиздатских журналов, был одним из составителей первой антологии независимой поэзии Ленинграда. Потом был членом - казначеем - известного литературного "Клуба-81", до некоторой степени легализовавшего авторов андерграунда.
Вячеслав Долинин: До ареста я читал Солженицына. Он писал о том, что благодарен судьбе за то, что отсидел. То же самое писал и Достоевский, то же самое писал и Махатма Ганди. Честно скажу, я не верил. Собственный опыт подсказал, что за подобной позицией очень серьезная основа. Я думаю, дело вот в чем: в каждом человеке заключен огромный потенциал, который в обычной, обывательской, спокойной жизни остается нереализованным. И вот когда человек оказывается в экстремальной ситуации, в нем раскрываются те ресурсы, которые в иных условиях раскрыться не могли. И человек становится сильнее. Человек, который вошел в тюрьму, и который вышел из тюрьмы, - это два разных человека. И потому, никто из отсидевших о годах, проведенных в лагере, не жалеет.
Татьяна Вольтская: Вячеслав, в одной школе, позже в вузе, на одной лестничной площадке с вами существовала масса людей - вполне советских. Каким образом вам удалось сделаться столь несоветским элементом посреди всеобщего марксистского единодушия?
Вячеслав Долинин: До 17 лет я придерживался вполне ортодоксальных марксистских воззрений. И это не случайно. Меня просто окружал мир, целиком пропитанный официальной идеологией, ни с какой другой идеологией я знаком не был, и представлял себе марксизм как единственно возможную, единственно верную идеологию. Став постарше, где-то к 17 годам, я начал замечать, что между идеологией и реальностью есть некие нестыковки. И попытался разобраться, в чем же дело. Выводы были для марксизма неутешительные.
Татьяна Вольтская: А что вас подвигло на такую ревизию?
Вячеслав Долинин: Я увлекался историей, этнографией, социологией. Я понял, что те темы, которые меня интересуют, на самом деле, к изучению запрещены, если бы я стал историком. Должен был рассматривать историю не такой, какой она была на самом деле, а такой, какой ее себе представляет партия и правительство на настоящий момент. К науке это никакого отношения не имело. То же касалось и этнографии и социологии. Путь к серьезному объективному исследованию был закрыт. Между отдельным гражданином и тоталитарным государством назрел конфликт.
Татьяна Вольтская: И к чему этот конфликт привел?
Вячеслав Долинин: Когда я понял, что с этой властью мне не по пути, я попытался разобраться, есть ли выход из того положения, в котором оказалась моя страна. Я читал сначала ту литературу, которая была легко доступна: издания начала 20 века, конца 19-го. Потом получил доступ к cамиздату и тамиздату, потом сам стал писать для самиздата и тамиздата. Оказался вовлеченным в общественную деятельность. В конце концов, меня за это посадили - освободили уже в годы перестройки.
Татьяна Вольтская: Из рассказа Вячеслава Долинина "Яма".
Диктор: Поздно вечером, после окончания смены возбужденные старики вышли из ворот цеха на открытый воздух. Стоя в темноте, они продолжали обсуждать разговор с начальником. Вдруг, в наэлектризованном воздухе мелькнула бурая молния, она пронеслась над головами заключенных и потухла в темноте над ямой. В эту минуту вдоль лагерных заборов вспыхнули фонари, и мы увидели: на железной бочке рядом с ямой сидела и смотрела на нас коричневая сова. Мудрая птица, знающая тайну жизни и смерти. Начало 80-х. Время пессимизма и неопределенности. Я заглядываю в него, как в яму с выступившей на дне грунтовой водой. И вижу голубоватое подобие неба и свое расплывающееся отражение. Голову, стриженную наголо и серую зековскую униформу.
Вячеслав Долинин: Главной причиной моего ареста явилось участие в издании информационного бюллетеня Свободного межпрофессионального объединения трудящихся - СМОТ. Это был первый независимый от государства, единственного работодателя, профсоюз.
Татьяна Вольтская: А были у вас подозрения, что вас арестуют?
Вячеслав Долинин: Были, конечно. Но мы конспирировались, как могли. Между прочим, о большей части той деятельности, которой я занимался нелегально, КГБ не знает до сих пор. Не доработали. Они даже со своими прямыми профессиональными обязанностями справлялись плохо.
Татьяна Вольтская: А кто был вашим следователем?
Вячеслав Долинин: Моим следователем был Виктор Черкесов - нынешний полпред президента на Северо-Западе. Личность ничем не примечательная. Обыкновенный серый чиновник. Без чувства юмора, малообразованный, трепетавший при появлении начальства в кабинете. Контингент сотрудников КГБ, с которыми мне довелось общаться, а мне довелось общаться с очень многими, вообще отличается некой безликостью. Личность масштаба выше среднего пробиться на службу в КГБ просто не может. Черкесов мне говорил: "Вы понимаете, Вячеслав Эммануилович, суд - ведь это формальность. На самом деле, сколько вам дадут, решает не суд, а мы. Но мы же должны соблюсти формальности". Вот такое правосознание у следователя из КГБ.
Татьяна Вольтская: Вячеслав, так сколько же вы просидели в лагере?
Вячеслав Долинин: Ну, из своих шести, которых мне дали, я успел просидеть пять, а перестройка досрочно освободила меня в 87-м году.
Татьяна Вольтская: Расскажите немного о вашей жизни в лагере.
Вячеслав Долинин: Работали мы 6 дней в неделю. Один выходной. По 8 часов. Большую часть своего лагерного срока я отработал токарем. Один из сезонов я отработал в угольной котельной. Но уже под конец срока я работал грузчиком, стружку металлическую перемалывал в специальном аппарате на металлолом. Работа была тяжелая, но после смены оставалось свободное время, и была возможность пообщаться.
Татьяна Вольтская: И что у вас был за круг общения?
Вячеслав Долинин: Во всем Советском Союзе трудно было найти место, где одновременно собиралось столько разных и интересных людей. Например, Юрий Федорович Орлов, основатель Московской Хельсинской группы. У нас, когда я прибыл в 1982 году, сложился колхоз. Это объединение зэков, которые совместно пьют чай, ведут совместное хозяйство, на всех производятся закупки в ларьке, всевозможные заготовки. Потому что индивидуально просуществовать сложнее. В этот колхоз входил тот же Юрий Федорович Орлов, украинский журналист Олесь Шевченко, посаженный за издание подпольного "Украинского вестника", профессор Маначурян из Еревана, написавший докторскую диссертацию об армянских надписях на храмах в Турции и отказавшийся защищать эту диссертацию на русском языке, один из лидеров национально-освободительной партии Армении Марспет Арутюнян, таджик Гани Назаров, который жил на самом юге Таджикистана и, перейдя советскую границу вместе с отрядами моджахедов, прошел через весь Афганистан и рассказывал очень интересные вещи о том, что творилось в Афганистане. Он видел это со стороны моджахедов. Входил в наш колхоз Миша Казачков, отбывавший свой 15-летний срок за "измену родине". На самом деле, его посадили за то, что он хотел из секретного института эмигрировать. Входили в наш колхоз и некоторые другие интересные люди. Например, Тариэл Гвиниашвили. Он работал на студии "Грузия-фильм". Как раз в тот момент, когда начинал сниматься фильм "Покаяние", его и посадили за распространение листовок. Там же, на большой зоне, сидел отец Глеб Якунин, который потом неоднократно был депутатом Верховного Совета. Сидели эстонцы, латыши, литовцы. Сидел, например, замечательный священник Сигитас Томкявичус. Сейчас он там чуть ли не кардинал в Литве. Вообще, многие люди, сидевшие со мной, потом стали депутатами парламентов, лидерами политических партий - но не в России - в Прибалтике, Закавказье, на Украине.
Татьяна Вольтская: Вячеслав, вы говорите, что в лагере вы замечательно дружили с людьми разных национальностей. Получается, что в тюрьме, в то время, был единственный реальный интернационал?
Вячеслав Долинин: Да, конечно. Потому что за пределами лагеря такое было невозможно. Часто попадали в лагерь люди с очень негативными национальными установками, но общая судьба их сближала, и в лагере национальные даты отмечали всегда совместно. Например, в день св. Казимира - покровителя Литвы садились пить чифирь и литовец, и таджик, и армянин, и я тут же сидел, и украинец. То есть, состав был очень пестрый. Власти пытались сделать вот что. Лагеря были небольшие политические, но их было довольно много. И для того, чтобы не создавать национальных землячеств, специально людей разных национальностей, по одному, по два человека, распихивали по разным лагерям. В результате, в каждом лагере образовалась такая интернациональная компания. И люди узнавали проблемы друг друга, научались эти проблемы понимать. Это была неплохая подготовка. Если бы бывших политзэков назначали послами в бывшие союзные республики, толку от них было бы больше, чем от нынешних чиновников.
Татьяна Вольтская: Из статьи Вячеслава Долинина "Петербург так же интернационален, как и Пермский лагерь".
Диктор: КГБ постоянно пытался внести в среду политзеков межнациональную рознь. В лагерный фольклор вошли истории о таких попытках. Обращается, например, сотрудник КГБ к армянину и говорит: "Вот вы армянин, у вашего народа такая замечательная культура, такие древние традиции. Зачем вам, армянину, диссиденты? Ведь это же сплошные евреи". Обращается гебист к литовцу: "Вот вы литовец. У вашего народа такая замечательная культура, такие древние традиции. Зачем вам, литовцу, эти диссиденты? Ведь это же сплошные евреи". Обращается к еврею: "Вот вы еврей. У вашего народа такая замечательная культура, такие древние традиции, ну зачем вам, еврею, эти диссиденты? Ведь это же сплошные антисемиты!".
Татьяна Вольтская: А самообразованием в лагере занимались?
Вячеслав Долинин: Некоторые читали лекции. Вот Орлов, например, читал лекции по физике. Очень интересные и вполне доступные. Замечательные лекции читал Манучарян по истории искусств. Делалось это практически полулегально. Действительно, для образования каждого лагерника время пребывания, оно бесследно не прошло. Потом были неплохие библиотеки. Ведь мы с собой привозили в лагерь литературу. Потом литературу получали через систему книга-почтой и, обычно, уезжая из лагеря, литературу оставляли друзьям и сдавали в лагерную библиотеку. Занимались, в частности, изучением языков. Интересно, что наши лагерные власти не поощряли изучение языков народов СССР. Вот это они старались пресекать. Изучай английский, французский, немецкий, но не грузинский и не украинский, не дай Бог. Межнациональные контакты, это все-таки то, что они пытались пресечь.
Татьяна Вольтская: То есть, разделяй и властвуй?
Вячеслав Долинин: Да, конечно.
Татьяна Вольтская: А писать вам удавалось?
Вячеслав Долинин: К сожалению, нет. Всякие попытки писать пресекались. Даже если человек писал письмо домой, то черновик письма могли изъять, якобы на проверку. Обычно то, что бралось на проверку, уже не возвращалось. То есть писать не удавалось. Ухищрялись, конечно. Прятали рукописи. Но вывезти эти рукописи из лагеря было очень сложно. На самом деле, методы проноса рукописей существуют, я одним из них воспользовался. Меня научили уголовники. На всякий случай, оставлю его при себе.
Татьяна Вольтская: В смысле - береженого Бог бережет...
Вячеслав Долинин: Для пишущего человека тюрьма - это кладезь сюжетов. Подсадная утка, которая сидела со мной, рассказала мне историю, которую я не смог уже в дальнейшем не записать. Историю о том, как эта подсадная утка оказалась в камере вместе с серийным убийцей и еще одним психически больным человеком, который сидел за расчлененку. Оба эти психа были этапированы в Кресты из психбольницы, где они проходили освидетельствование. И вот он, оказавшись в этой камере и лежа не верхнем ярусе нар, услышал беседу, которую вели эти два психа. Они сожалели, о том, что их признали здоровыми и о том, что в свое время от убитых не отрезали по кусочку для того, чтобы потом на следствии в случае ареста заявить, что они этот кусочек съедали. Тогда бы точно их признали психически больными. И вот, поняв, что эту ошибку еще можно исправить, они перешли на шепот. Мой сокамерник сразу понял, кого они хотят съесть. Он слез с верхнего яруса нар и всю ночь рассказывал анекдоты, пел песни, рассказывал разные смешные истории, потому что ломиться ночью в дверь "Крестов" было бесполезно. Ни один надзиратель не дойдет. Убить и съесть его там можно было элементарно. И вот только утром, когда надзиратели, наконец, заходили по коридору, стало понятно, что дальше он уже находится в безопасности. И он прекратил рассказывать эти анекдоты и истории и, таким образом, спас себе жизнь. Попадались люди с очень интересными судьбами. Был моряк Боря Грезин. Он писал стихи. И вот однажды, находясь на Канарских островах, он послал стихи на Радио Свобода. На конверте он указал свой обратный адрес в Риге. И вот, что интересно. Письмо со стихами Грезина, политическими стихами, попало не на Радио Свободу, а в Ригу. Было перехвачено на почте. Естественно, Борю арестовали, и дали ему 4 года лагеря и два года ссылки. Но вот интересно, как письмо с Канарских островов вместо Свободы пришло в Ригу, в КГБ?
Татьяна Вольтская: Понятно, орлы и на Канарах не дремали. Вячеслав, скажите, а как вас кормили в лагере?
Вячеслав Долинин: Мы вынуждены были есть траву, для того, чтобы сохранить зубы. Ели крапиву, подорожник, тысячелистник, лебеду, эти травы добавляли в баланду. А если бы мы не ели эту траву, то просто вышли бы без зубов. Те люди, которые не ели траву, доходили до такого состояния, что из десен могли без боли зубы просто вынимать. Я это видел своими глазами.
Татьяна Вольтская: Но вот, наконец, лагерь позади - и что дальше?
Вячеслав Долинин: Освободили меня в 87-м. Я вернулся в Питер. До того была практика бывших политзеков в Питере не прописывать до снятия судимости. Но поскольку это была горбачевская амнистия, то прописали без слов. Уже в 87 мы с моим другом Ростиславом Евдокимовым и рядом других людей, создали первую в городе легальную правозащитную группу - группу Международного общества по правам человека. Потом входил в другие демократические организации. Писал для самиздата, для тамиздата. Вошел потом в общество "Мемориал", и до сих пор в "Мемориале". Вот уже более 10 лет.
Татьяна Вольтская: Вячеслав, вы ведь сейчас состоите в редколлегии журнала "Посев" - того самого, за публикации в котором вас некогда посадили?
Вячеслав Долинин: Начинал я там публиковаться в 80 году, естественно, под псевдонимами. Теперь, естественно, под своей фамилией. Тогда, когда меня посадили в 82-м году, мой следователь говорил, что "Посев" никогда не будет свободно распространяться в нашем городе и в нашей стране. 10 лет не прошло и "Посев" стал распространяться совершенно свободно.
Татьяна Вольтская: А какие именно исторические изыскания в свое время стоили вам свободы?
Вячеслав Долинин: В прошлом я занимался, и очень серьезно, историей религиозных движений. Писал для самиздата. Принимал участие в религиозно-философском семинаре, подпольно действовавшем в нашем городе в 70-е годы, выступал там с докладами о различных религиозных сектах. Это семинар, который существовал с 74 по 80-е годы. Его возглавляла философ Татьяна Михайловна Горичева. Сейчас об этом семинаре уже диссертации пишут. Занимаюсь историей оппозиции коммунистическому режиму, историей движения сопротивления, историей самиздата, историей народно-трудового союза российских солидаристов, деятельность НТС на территории Советского Союза. Я сам член НТС. Написал на эту тему ряд статей, собрал материалы, которые готовлюсь публиковать.
Татьяна Вольтская: А почему такое пристальное внимание именно к НТС?
Вячеслав Долинин: НТС - это единственная организация, созданная эмигрантами, которая сохранилась с 30-х годов. Она очень органично вписывается в русскую историю. Идее солидаризма, на мой взгляд, принадлежит будущее - в противовес идее коллективизма, либерализма. НТС всегда привлекал меня своей последовательной позицией, своей независимой позицией. Мы и сейчас ни от кого не зависим.
Татьяна Вольтская: А кто является самыми известными членами НТС?
Вячеслав Долинин: Я бы назвал Фридриха Евсеевича Незнанского. Членом НТС был Александр Аркадьевич Галич, членами НТС был целый ряд философов эмиграции, которые в нашей стране известны достаточно мало.
Татьяна Вольтская: Из статьи Вячеслава Долинина "Связь зарубежной организации НТС с оппозицией в Ленинграде. 50-80-е годы".
Диктор: Русским эмигрантам, о которых КГБ знал, что они состоят в НТС, советские власти въездных виз не давали. Однако полными списками членов союза органы госбезопасности не располагали. И некоторые НТСовцы попадали в СССР. В 1970 году, например, с группой американских архитекторов в качестве переводчика Ленинград посетил Борис Сергеевич Пушкарев, ныне являющийся председателем НТС. Литературу союза он провез беспрепятственно. С начала 1960-х союз проводил операцию стрела. В рамках операции, члены НТС из разных стран мира посылали письма с материалами союза в СССР. Адреса отдельных граждан и учреждений, в основном, брались из советской печати и телефонных справочников. Рассылка "стрел" практиковалась и с территории России. Благодаря операции, НТС удавалось устанавливать контакты с противниками коммунистического режима в России.
Татьяна Вольтская: Вячеслав, вы отсидели, были реабилитированы, а теперь вот опять Дзержинского на Лубянку хотят вернуть.
Вячеслав Долинин: Сейчас мы наблюдаем некоторый откат. Период либерализации посткоммунистического режима завершился, сейчас формируется авторитарный режим. Поэтому мы видим, как ограничиваются права СМИ, как возвращаются символы тоталитарной кровавой коммунистической эпохи, и вновь из нашего вождя - мелкой и незаметной фигуры - делается некая значительная фигура. Но такое в нашей истории уже бывало - кто в 20-е годы серьезно воспринимал какого-то Сталина? Люди, которые на 10 голов выше его и по интеллекту и по уровню образования, его всерьез не принимали. Чем это кончилось, мы знаем. Такая же ситуация у нас с нынешним президентом. Другое дело, что время уже другое, но опасна сама тенденция.
Татьяна Вольтская: Мне кажутся очень важными ваши занятия историей сопротивления, ведь уже сложился такой постсоветский миф, что все люди в СССР были кроткие овечки, и никто на диктатуру не замахивался.
Вячеслав Долинин: Да, такой миф существует, однако, исторические исследования его не подтверждают. Сопротивление началось 7 ноября 17 года и не прекращалось ни на минуту. Начнем с выборов в Учредительное собрание. Большевики получили всего 24 процента голосов. Значит, подавляющее большинство населения России большевиков не поддерживало. Началась война - 1941 год. Три с половиной миллиона солдат сдались без боя. Фантастическая цифра. Народ встречал нацистов, как освободителей. Правда, люди очень скоро поняли, что нацисты не меньшее зло, чем коммунисты. И в августе 91, когда рушился коммунистический режим, кто встал на его защиту? Да ни один человек. Сейчас я работаю над главой из книги, которую готовит издательство "Посев", посвященной истории сопротивления. Главное для меня вот что: установив сам факт существования сопротивления, сам факт неприятия значительной частью общества тоталитаризма, мы видим, что Россия на самом деле страной рабов не является. В этой стране существуют глубокие традиции сопротивления рабству. А раз так, то будущее у нашей страны, безусловно, есть.